Трасса «Скандинавия»

      Во многом неудавшийся чемпионат мира в Либереце нельзя было забывать и вычёркивать из памяти. Его нужно было учесть, как отрицательный опыт, сделав работу над ошибками, и не допустить их спустя год.       В сентябре подготовка к очередной Олимпиаде, которая должна была пройти в Ванкувере, шла своим чередом – каждый ставил свои цели, каждый знал, что ему нужно сделать для индивидуального успеха, но цель объединяла. Жизнь пролетала быстро, быстро сменялись и четырёхлетия, ведущие отсчёт от Игр до Игр. Попавшим в команду после Турина казалось, что они всё ещё зелёные новички, однако минуло три полноценных сезона, и каждый имел в активе если не судьбоносную победу, то хотя бы ряд достойных выступлений или пару-тройку призовых мест.       Сентябрьский сбор в Торсбю был важным этапом подготовки: перед выходом на снег нужно было закрепить наработанные за конец весны и лето объёмы. В один из тренировочных дней команда проводила кросс-поход с утяжелением на плечах и палками в руках. Маршрут оканчивался на холме, где можно было передохнуть, а спуститься – неторопливым пешим ходом. Холм вскоре стал напоминать усеянный телами перевалочный пункт: все пытались отдышаться, перевести дух. В подобном состоянии изнеможения, когда к вискам приливала кровь, а пульс штурмовал слишком высокие частоты, становилась размытой грань с окружающим миром: сквозь мерный шум в голове начинали слышаться звуки природы – казалось, вплоть до щёлканья лапок кузнечика о неровную поверхность зелёной травы. В небо стремглав поднялась крупная птица, покинув высокую ветку на окраине леса, неподалёку от которого и раскинулся холм, где остановились лыжники. Резкий птичий клёкот разнёсся над поляной.       — Перепел? – спросил Андерс, сложив ладонь козырьком и прищуренным взглядом наблюдая за стремительно скрывающейся птицей.       — Не-ет, – Йохан, поднявшись с земли, встал рядом и покачал головой. – Похоже на хищника.       — Розовый фламинго, – заявил Робин Брюнтессон, единственный из всех беззаботно развалившийся на траве, пусть делать это после бега специалисты не рекомендовали.       — Розовые фламинго у нас не водятся, – хмурый голос, констатирующий очевидное, прервал натуралистов-энтузиастов.       — Ну, как же, а это тогда кто? – хихикнув, Маркус указал концом палки на Робина, который уже успел подняться и теперь стоял на одной ноге, прогнувшись, и махал руками, будто крыльями. Его любимый цвет в стандартных красках шведской экипировки привычно подчёркивала розовая оправа солнцезащитных очков и розовые кроссовки.       Дани посмотрел на это явление крайне выразительным взглядом и плюнул бы в сторону, если б не приличия. Вместо этого он просто отвернулся.       — А вообще, хорошо здесь, – Маркус поспешил сменить тему. – Птицы поют, кузнечики стрекочут… Благодать, – он прищурился на солнце.       Хелльнер давно опасался за несовместимость Дани и Робина, впрочем-то, неплохого своего друга. Боязнь оказалась не беспочвенной: когда эти двое впервые пересеклись в Торсбю, каждый по-своему взвыл. После первого же дня более близкого знакомства с «розовым ураганом» Дани едва не засобирался ездить после каждой тренировки из Торсбю домой, в Эстерсунд; а Робин каждый раз восклицал, обращаясь к Маркусу: «Как ты можешь с ним так долго находиться рядом?! Можно же помереть со скуки! По-моему, даже с Идой веселее!» – из женской сборной он избрал мишенью серьёзную Иду Ингемарсдоттер. – «К Иде-то ты что пристал?» – вздыхая, пытался понять Маркус. – «Она носит очки», – ёмко отвечали ему. Хелльнер пожимал плечами, а Дани однажды чуть не съездил Робину по уху – когда тот трижды обошёл вокруг него на руках. Поэтому сейчас миролюбивый Маркус превзошёл сам себя, перенося акцент беседы с Брюнтессона на окружающие красоты шведской природы. Андерс соглашался, Йохан кивал головой.       — Да-да, очень здорово, – скептический голос Даниэля, как и всегда, вернул всех с небес на землю. – Звуки природы – это звуки миллионов животных, птиц и насекомых, которые пытаются убить, сожрать или трахнуть друг друга. Вот от чего вы приходите в восторг.       Сначала повисло недоумённое молчание, затем практически все засмеялись.       — Твоя жизнеутверждающая позиция потрясает воображение, – прикрываясь рукой, произнёс Йохан.       — Ещё скажи, что я неправ, – скучающе протянул Дани.       — В том-то и дело, что прав, – Йохан и Маркус проговорили это почти в один голос.       Рикардссон совершенно не стремился портить остальным настроение – просто констатировал то, что видел, переиначивая на свой лад. Он устало прикрыл глаза, обнаружив, что Робин добрался до большого дерева, растущего на вершине холма. Вскоре они с восторгом трясли его вместе с Эмилем, раскачивая ствол.       — Дикая яблоня! – радостно пояснил Йонссон в ответ на вопросительные взгляды, улыбаясь своей широкой улыбкой. – Сейчас наедимся!       Ярко-алые плоды позднего сорта как раз достигли зрелости – вот-вот, и начали бы падать на землю. К удивлению обоих смельчаков, их порыв многие поддержали: кто-то срывал яблоки с расположенных ниже всего веток, кто-то последовал примеру и принялся трясти ствол.       — Сладкие! – Робин уже надкусил второе яблоко, держа в руке третье.       — Да, вкусно, – Маркус попробовал единственное, которое смог для себя добыть.       По яблоку сорвали – или же подняли с земли – все, только Дани стоял в стороне и недоверчиво глядел на окружающих.       — Ты не будешь? – спросил Хелльнер, стоя с набитым ртом.       Тот покачал головой.       — Вот сейчас вы наедитесь, тогда я подожду два-три часа – и, если не отравитесь, то, может, и попробую. А так, не хочу потом участвовать в коллективном поносе. Ай!       После этих слов ему на макушку приземлилось яблоко. Под общий смех Дани поспешно отскочил подальше, грозя дереву кулаком.       — Не обижай яблоню, – беззлобно смеясь, посоветовал Робин.       — Яблоня не может меня слышать и, тем более, понимать, – проговорил Рикардссон. Однако при этом он на всякий случай отступил ещё.       На него не обращали внимания, и он уселся на траву. Мужчины уже обступили яблоню со всех сторон, решив, что нужно набрать яблок с собой, угостив женскую сборную и персонал. Йохан рационально предложил вернуться сюда после тренировки, но ему возразили, что проще сделать всё за один присест: после тренировки захочется отдохнуть, а не бродить туда-сюда. Плоды росли довольно высоко, и многим приходилось потрудиться – чуть забраться вверх или начать подпрыгивать.       — Не будешь есть – хоть бы помог! – воскликнул Маркус, обращаясь к Дани. – Твой рост тут очень кстати!       — Уже нет, – тот улёгся на спину и сорвал травинку. – Обратись к Йесперу!       В спринтерской части команды появились новые лица, которым повезло раскрыться аккурат к олимпийскому сезону. С их прибытием Дани перестал быть самым высоким в сборной: двадцатиоднолетний Теодор Петерсон обладал таким же ростом, а его ровесник Йеспер Модин перещеголял обоих и вовсе перерос отметку в два метра. Сейчас он активнее всех складывал яблоки в свою футболку, снимая их с самых дальних веток.       — Хватит быть букой! – Маркус присел и потряс Даниэля за плечо. – Я сейчас приведу Брюнте!       Услышав это сокращение, Дани скривился, а потом поднялся со словами:       — Ладно-ладно, ты сейчас наберёшь даже больше, чем Йеспер.       Хелльнер недолго оставался заинтригованным – Дани просто подсадил его на плечи, и теперь на них смотрели с долей зависти. Йеспер поглядел на Тео – вдвоём они составили бы действительно непобедимый дуэт – но тот покачал головой.       — Я слишком тяжёлый. Ты сломаешь себе шею.       — Зато я – точно легче! – к ним уже радостно нёсся Робин – крепко сбитый, но, в принципе, некрупный.       Тео едва успел отпрыгнуть в сторону, недоумённо воззрившись. У него были длинные ресницы, большие глаза, контур которых смотрелся будто обведённым; и заметно очерченные губы. Черты лица казались мягкими, а чуть отросшие волосы придавали образу небрежную незавершённость. Пока они с Йеспером держались вместе – настолько, что у наблюдательного человека сомнений бы не возникло. В это же время, подобная привязанность могла показаться странной: на юниорских соревнованиях они были принципиальнейшими соперниками, постоянно оспаривая друг у друга первые места. Пока лидировал Йеспер – у него чаще получалось подняться на высшую ступень. Лишь изредка этот дуумвират разбавлял лыжник годом младше – многообещающий, но пока недостаточно стабильный для попадания в основу.       — А вы вместе? – Робин как-то спросил об этом у Йеспера совершенно беззастенчиво – тактичный Маркус, присутствующий при разговоре, даже не успел ничего предпринять.       — Не знаю, – Модин беззаботно пожал плечами. – Это у Тео надо спрашивать.       Теперь настал черёд Хелльнера округлить глаза. Он подобной неопределённости в чувствах не поощрял, да и вообще пара Теодора и Йеспера смотрелась чересчур гротескно, хоть и канонично-правильно. С одной стороны, наблюдать за тем, как переросший сто девяносто сантиметров, крупный и фактурный Тео разыгрывает несвойственную роль, было забавно, с другой – он раскрывал её перед ещё более габаритным Йеспером.       Робину не понадобилось много времени, чтобы последовать совету Модина: отыскав Теодора, он повторил свой вопрос, но уже без стоящего за спиной Хелльнера, который посчитал внедрение в чужую личную жизнь недопустимым делом.       — Может быть, – неопределённо ответил Тео. – На сегодня, наверное, да.       — То есть?! – на этот раз опешил даже Брюнтессон. – В смысле, на сегодня?! А на завтра?!       — Ну откуда же я знаю, что будет завтра, – Тео пожал плечами, – и кого я завтра встречу. Как сложатся обстоятельства.       Их слышал стоявший неподалёку Матс Ларссон, который не удивился, а лишь покачал головой. Он изумлялся месяцами раньше, в норвежском Драммене, когда Тео взяли на Кубок мира во второй раз, после этапа в Лахти. Тогда их поселили в один номер. В вечер перед соревновательным днём Тео вдруг куда-то засобирался, и все его манипуляции странно походили на подготовку к свиданию. У Матса не было цели лезть в личную жизнь парня, но как старший товарищ по команде он всё же дал совет: не увлекаться чувствами во время первых для себя элитных стартов, а главное – не переусердствовать в ночь перед спринтом. Тот вежливо покивал, а потом возьми да честно выдай, что с ним познакомился один из служащих отеля и предложил вечером провести время в ресторане. Матс тогда подумал о том, что с вылезшими на лоб глазами наверняка выглядит чрезвычайно глупо.       «Но… но ты с ним едва знаком», – вымолвил он.       «Да что со мной будет-то? – Тео беспечно отмахнулся. – Почему нет?!»       И, прежде клятвенно пообещав себе не вмешиваться, Матс начал нотацию, говоря, что случайное знакомство в Драммене, где шведские лыжники бывают в лучшем случае пару раз в год – не лучшее решение, что из этого едва ли получатся стабильные отношения, и не нужно тратить время восстановления на одноразовые свидания. Тео вновь слушал, кивал, а потом произнёс:       «Ты, конечно, прав, но чересчур старомоден. Что такого в свидании на один раз? Да, скорее всего, ничего и не будет, но, с другой стороны, могут остаться незабываемые впечатления».       Матс тогда понял, что Тео не воспринимает его всерьёз. Его собственная внешность не была ему помощницей – даже наоборот, являлась, на его взгляд, слишком отталкивающей: во многом, из-за густой бороды, которую он упорно не сбривал. Едва ли к нему мог прислушаться парень, клюющий, видимо, исключительно на смазливые лица.       Он вернулся после отбоя и старался вести себя как можно тише, но Матс всегда спал чутко. Тео выглядел вполне довольным и держал в руке какие-то цветы, для которых стремился найти ёмкость.       «Вообще, я люблю тюльпаны, – привыкнув к темноте, пояснил он в ответ на безмолвный взгляд проснувшегося Матса, – но и хризантемы тоже неплохи. Всегда приятно получать цветы».       В тот момент мужчина поймал себя на мысли, что ошибся. К счастью, Тео действительно не воспринимал его как объект определённого рода, но, кажется, воспринимал если не как друга, то как человека, которому можно доверять. Иначе не стал бы делиться своим столь нетипичным мнением о цветах. Матс в очередной раз удивился – его в двадцать лет определённо смутила бы восьмилетняя разница.       Сейчас он выводил абсолютно чёткое суждение, что Тео определённо точно станет самым красивым парнем в сборной. Он прикрыл глаза и встряхнул головой, сбрасывая наваждение. Брюнтессон уже отстал от Теодора, а со стороны коттеджа слышался голос Анны Олссон, зовущей пить чай с яблоками, которые они собрали после тренировки.       — Все на месте, никто не отравился? – деловито осведомился Дани, подвигая к себе кружку и задумчиво глядя на плавающие в ней дольки.       — Никто не отравился, и это удивительно, – чуть ворчливо ответила Анна, вручая ему сахарницу. – Если только ты будешь первым. Если что, я их тщательно вымыла и ошпарила кипятком – у меня тоже не укладывается в голове, как все вы начали есть грязные.       — Ну, допустим, не все, – усмехнулся Рикардссон, забирая у неё сахар.       Многие засмеялись. У Дани получалось быть катализатором, возвращающим всех обратно на грешную землю, неутомимо напоминающим о несовершенстве жизни и мира. Иногда это приходилось к месту, выглядя очень метко, но иногда звучало откровенно чужеродно.       Выпив чашку чая и старательно подъев все полагающиеся ему нарезанные яблоки, Дани начал робко озираться по сторонам. Чай с яблоками ему понравился, но было довольно неловко просить добавки после того, как он единственный агитировал против. К счастью, Йохан всегда понимал всё с полувзгляда. Он тронул за плечо Анну, и та передала на другую часть стола и заварочный чайник, и тарелку с фруктами.       — У вас же во дворе растёт яблоня, или я ошибаюсь? – позже Даниэль спросил это у Йохана, так, чтобы никто больше не слышал.       — Растёт, – удивлённо ответил тот.       — После сборов я к вам зайду. На чай с яблоками, – он улыбнулся, что бывало довольно редко, и, перепрыгивая через ступеньку, припустил по лестнице наверх, где располагались жилые номера. Йохан, чуть подумав, неторопливо направился следом – ему выпал шанс побыть в комнате одному. Анна ушла на улицу с Андерсом – тот попросил её о чём-то поговорить. Он догадывался о теме их разговора, а вот Анне это поначалу оказалось совершенно невдомёк.       — Андерс, но я же не рожала, – растерянно протянула она. – Какой я могу дать совет?       — Неважно! – он махнул рукой. – Ты всегда можешь дать совет! – он считал Анну достаточно мудрой женщиной, которая сможет поставить себя на чьё бы то ни было место и взглянуть на ситуацию со всех сторон. – Подумаешь, что не рожала! Скажи, но ведь когда-нибудь ты собираешься?!       — Ну, конечно, – Анна пожала плечами. – Побегаю ещё – и обязательно, – она решила временно умолчать деталь о том, что собирается завершить карьеру после грядущего сезона.       — А зачем? – последовал странный вопрос. – Ну, то есть… Какими понятиями ты руководствуешься? Извини. Разговор нестандартный, но ты сама разрешила спрашивать, что угодно.       — Всё нормально, – Анна негромко рассмеялась, положив руку на спинку скамейки. – Чем я руководствуюсь… Ну, отчасти тем, что дети – неотъемлемая часть семьи. Может, конечно, я чересчур консервативна, но считаю вот так. Впрочем, я пока не очень хорошо представляю себя в роли матери, но теперь могу об этом хотя бы задумываться – после того, как влюбилась, будто сопливая девчонка! – она широко улыбнулась. – А Лизе уже скоро, да? – женщина понизила голос.       — Через месяц, – так же тихо отвечал Андерс. – Плюс-минус.       — Плюс-минус что?! – Анна расширила глаза.       — Пара дней, – поспешно уточнил он. – Плюс-минус пара дней. Не волнуйся, я в курсе, сколько по времени протекает беременность!       — Я уж было напугалась, – Анна выдохнула.       — А ты боишься рожать?! – в её адрес вновь последовал прямой вопрос.       — То есть? – она чуть растерялась, не вполне поняв, что он внёс в понятие «бояться». – В каком смысле?       — В прямом, – твердил Андерс. – Ты боишься рожать?       В его голосе послышались властные нотки, и Анна задумалась. Андерс ей всегда нравился – при внешней интеллигентности и несклонности к скандалам, в нём был заложен тот стержень, который выдавал решительного и, если надо, жёсткого человека. Однако с такими мужчинами Анна могла лишь дружить.       — Не то, чтобы боюсь, – задумчиво ответила она. – Скорее, опасаюсь – тем более, я не знаю на своём опыте, как это должно происходить. Конечно, всегда есть возможность, что что-то пойдёт не так, но я бы не стала акцентировать на ней внимание. Волнительно – да, страшно… не совсем то слово.       — И ты не боишься умереть при родах?       Женщина нахмурилась.       — Андерс, что за ерунду ты сейчас сказал? Кто в наше время умирает от родов?       — Я Лизе так же говорил, – удручённо пробормотал он, – а она всё равно боится. Она из-за того, что боится умереть, вообще едва на это пошла!       Анна посмотрела на него необычайно внимательно. К её чести, она не стала приводить банальные и уже наскучившие Андерсу контраргументы об уровне нынешней медицины и огромном соотношении успешно закончившихся родов к несчастным случаям. Как женщина, она отчасти могла понять Лизу.       — Боится именно рожать? – уточнила она. – Но ведь можно с помощью кесарева…       — В том-то и дело! – Андерс всплеснул руками. – У неё нашли какие-то противопоказания – не могу сказать подробнее, я всё равно ничего не понял. И она снова собралась умирать!       — В таком случае, я могу дать только один совет, – Анна задумчиво кусала губы. – Если боится Лиза – ни в коем случае не должен бояться ты. Ты должен знать, что всё будет хорошо. Ты же, вроде, не из пугливых?       — Нет, – сквозь зубы отвечал Андерс. – Но…       — …но уже сейчас дрожишь, как осиновый лист, – она закончила за него, а потом взяла за руку. – Всё обязательно закончится хорошо, слышишь? И ещё я потом буду у вас консультироваться.

***

      На поздних сроках врачи постоянно успокаивали Лизу, говоря, что та безошибочно почувствует, когда придёт время рожать. Лиза в ответ беззвучно злилась. «Почувствовать» было для неё слишком размытым понятием. Конечно, при подробном планировании ей называли дату, но случай мог передвинуть её назад или вперёд, а она бы предпочла, чтобы ей озвучили ещё и время суток. Это напоминало ей прыжок с парашютом: тогда на инструктаже тоже произнесли лишь приблизительное время, сказав, что она сама ощутит, когда нужно будет дёрнуть за кольцо.       Она «почувствовала» в ночь на третье октября, в половине второго. Андерсу не спалось, и он встревоженно присел перед откинувшейся на подушки женой.       — Начинается? – осторожно осведомился он. – Звонить в клинику?       — Погоди, – тяжело отозвалась Лиза. – Не надо пока звонить. Воды должны отойти – и тогда можно.       — Но… это будет сегодня? – ещё раз уточнил он.       — Думаю, да, – произнесла Лиза, кладя руку на живот. – Если это, конечно, то, что они имели в виду, говоря, что я пойму.       Ночь явно обещала быть бессонной. Лиза полусидела-полулежала на постели, не смыкая глаз; Андерс, если и закрывал их, то минут на пять. К трём часам у женщины разболелась голова, и он то и дело подносил ей разрешённые докторами обезболивающие.       — Я не буду рожать, – низким голосом протянула она, откидывая голову назад и накрывая живот уже обеими ладонями. – Не буду, не буду…       — Будешь, – Андерс сидел рядом в усталой позе, понимая, однако, что всё только начинается, – и всё пройдёт отлично.       — Не буду, – откликнулась женщина. – Мне страшно…       Он прекрасно понимал и без уточнения, что в ней вновь проснулся этот логически не объяснимый, почти животный страх. Во время беременности Лиза вполне свыклась со своей ролью, а будучи позитивисткой, смогла перенастроить воображение и вполне видела себя матерью. Она не была в восторге от своего положения – но научилась относиться к нему по-своему философски, будто бы выполняя некое предписание, как следовала иным инструкциям в более привычной жизни. Лиза любила планировать – была верна себе и здесь, деловито тестируя на прочность детские коляски, кроватки и прочие вещи, которые могли понадобиться новорожденному. Андерс с облегчением выдохнул – его супруга больше не собиралась умирать; не боялась и того, что не сможет полюбить будущего ребёнка. Он расцвёл, узнав, что у них будет дочь – в тот день выглядела беззаботной и счастливой даже Лиза, поняв, как ей повезло. Подобную семейную идиллию она видела не у многих, а муж поддерживал её чуть больше, чем во всём.       «Как мы её назовём? – переживал Андерс. – Ты уже придумала?»       «Я – нет, – отвечала Лиза. – Давай ты на неё посмотришь, когда она родится, и скажешь, какое имя подойдёт больше всего».       «Хорошо».       Всё резко изменилось, когда у неё нашлись противопоказания к кесареву сечению, и тогда панический страх вернулся, а с каждым днём женщина становилась всё более замкнутой. Её «не буду» в решающую ночь виделось Андерсу высшим элементом отчаяния. На протяжении этих месяцев Лиза в большинстве случаев была покладистой беременной: не срывалась из-за внезапных перепадов плохого настроения, не требовала посреди ночи ни солёных огурцов, политых взбитыми сливками, ни салата из клубники и макарон. Поэтому Андерс смутно представлял, как вести себя сейчас, когда его супруга представляет собой растерянную беспомощную куклу.       — Я никуда не поеду! – она запротестовала, когда он взял трубку, чтобы позвонить в роддом – в пять часов утра отошли воды. – Не хочу никуда ехать! – захлёстнутая панической атакой, она не понимала, что говорит абсурд, что роды настигнут её, хочет она этого или нет. – Я не поеду в больницу!       Андерс помнил, что ему сказала Анна – если смертельно боится Лиза, то ни в коем случае нельзя терять голову ему. Он не слушал возражений и всё же набрал номер клиники, с которой они договорились заранее.       «Нужно много холода, – говорил женский голос в трубке. – И как можно дольше оставайтесь дома, чтобы не дёргаться лишний раз».       — Оставаться дома?! – когда мужчина передал это Лизе, она уже забыла о том, что с минуту назад не собиралась покидать свою постель. – А рожать мне тоже дома?!       Андерс молча прижал ладонь к её покрывшемуся испариной лбу, и кожу пронзила явно наличествующая температура. Ему оставалось продержаться ещё немного, прежде чем он передаст Лизу в руки медикам.       Только в половину десятого утра он выгнал из гаража свою «Вольво», предварительно её прогрев – в начале октября в Емтланд* уже пришли небольшие морозы. Пока автомобиль стоял с включённым зажиганием, он покормил и выпустил во двор собак, которые принялись встревоженно лаять. «Даже они понимают, что происходит что-то не совсем ординарное», – он усмехнулся про себя, насколько позволяла ситуация.       Лизу увезли в палату, а он задумчиво прислонился спиной к выкрашенной в светло-розовый цвет стене холла. Мужчина не знал, что ему делать: ехать домой, бродить, как неприкаянному, здесь; а если и отправляться домой – то чем занять себя там. Как назло, в ближайшем окружении молодых отцов не было, и посоветоваться было не с кем. Сыну Маттиаса Фредрикссона, насколько он помнил, было уже больше десяти лет, но он решил рискнуть.       «Я был не в курсе, что у меня в этот момент рождается сын», – последовал ответ в духе Маттиаса. Андерс закатил глаза и пожалел, что его брат сейчас находится в отпуске за много тысяч миль отсюда, и по местному времени у него на данный момент поздняя ночь. Можно было спросить ещё одного человека, но Андерс сомневался до последнего, прежде чем решился.       «Что ты делал, когда отвёз Рённауг в роддом?»       «Это было ночью, поэтому я вернулся домой и продолжил спать как убитый, – последовал ответ. – И проснулся, только когда мне позвонили».       «Ясно, – чёрствый ответ его не удивил. – А если бы это была женщина, которую ты любишь?»       «Ты имеешь в виду себя?»       «Я серьёзно».       «Если бы это был ты, я бы нажрался, как последняя скотина».       Андерс хмыкнул: в этом было что-то рационально-правильное. Он и вправду начал раздумывать о том, чтобы распить дома бутылку виски, а к Лизе вернуться на такси – но из палаты вышла молоденькая акушерка, поманив его к себе.       — Пока можете зайти, – произнесла она.       — Что, уже всё?! – он опешил. – Так быстро?!       — Нет, конечно, – отвечала та, ступая впереди. – Роды занимают несколько часов.       Интенсивная фаза схваток ещё не началась, и внешне Лиза лежала в довольно расслабленной позе. Андерс знал, что это впечатление обманчиво. Он нашёл в себе силы и сделал к ней несколько нетвёрдых шагов.       «Пока не началось, – шепнула ему медсестра, выдавая перед дверью белый халат, – можете побыть с ней».       Лиза смотрела с немым укором, но Андерс заставил себя не опускать взгляд.       — Всё будет хорошо, – он не придумал, что может сказать ещё. – Через несколько часов всё закончится.       Взгляд Лизы был таким же выразительным, когда она безмолвно показывала, что думает об этих нескольких часах.       — Я тебя люблю, – добавил зачем-то Андерс.       Однако этой незамысловатой фразой ему удалось попасть в цель – бледные губы Лизы вытянулись в подобие слабой улыбки. Ей самой всякий раз было очень трудно решиться на такие слова, но слышать их всегда было приятно.       — По крайней мере, сейчас я знаю: то, что я делаю, действительно нужно, – проговорила она неестественно тихо – ему пришлось почти угадывать слова по неопределённому шевелению пересохших губ.       — Естественно, всё это не зря, – поддержал мужчина. – Просто представь, что ты выполняешь обычное задание по инструкции, и ничего не бойся. Ведь ни за что не поверю, что ты не прошерстила весь Интернет в поисках более точных указаний!       Он был прав – Лиза провела довольно много времени за монитором компьютера, отыскивая информацию, которая могла бы помочь углубить и структурировать имеющиеся у неё сведения. Она предпочла расширить указания врачей – на всякий случай, так как крайне не любила чувствовать себя в чём-либо некомпетентной. Потому и была сейчас немногословной – прокручивала в голове те советы, которые посчитала ценными.       Глаза вдруг расширились, и женщина с трудом подавила вскрик. От состояния настороженного бездействия очнулись акушерки, а Андерс принялся спешно озираться по сторонам, поглядывая в сторону выхода из этой белой комнаты. По телу Лизы прошла крупная дрожь, и едва он сделал шаг в сторону, чтобы уйти, она схватила его за руку.       — Нет! Андерс, останься со мной! Пожалуйста!       Голос прозвучал почти жалобно, но в нём проснулись звонкие, требовательные нотки. Андерс разрывался надвое: нутро протестовало, говоря, что он не должен здесь находиться, что он ступает не на свою территорию, но подошвы будто приклеились к полу, а пальцы жены сомкнулись настолько цепко, что возможности разжать их не представлялось. Он беспомощно посмотрел на медсестру, а та неожиданно кивнула. Андерс малодушничал, желая оказаться как можно дальше отсюда, но маленькая ладонь Лизы, лежащая в его руке, была настоящим катализатором реальности.       Дальнейшее он запомнил огромным ярким пятном, которое в его памяти было невозможно разъединить на часы, минуты, секунды и прочие составляющие, уже не подвластные времени. Ему хотелось зажмуриться, а зажмурившись – крепко зажать уши, но он не имел права оставаться слепым и глухим, и вместо этого во все глаза смотрел на одно из главных чудес природы.       Они с Лизой как будто поменялись ролями – с её лица исчезли все отголоски страха. Она почти хладнокровно пользовалась теми знаниями, которые успела накопить, и методично выполняла указания медперсонала, доверяя тем, кто, по её мнению, был в этом действительно подкован. Однажды, когда можно было перевести дух, она встретилась взглядом с Андерсом, но не смогла прочесть там ровным счётом ничего, хотя взгляд этот выражал очень многое – от священного ужаса до благоговейного почтения. Лиза не смогла разобраться в том, что же преобладает, да и времени не было – дочь снова напомнила ей о своём присутствии.       Пиком своих жизненных и спортивных достижений Андерс считал золотой дубль в Холменколлене, случившийся с двухлетним интервалом. Но в данный момент сердце пронизывало понимание, что его успехи на трассе, в общем-то, незаметны на общечеловеческой линии жизни. Как убеждённый идеалист, он знал это всегда, но сейчас ощутил наиболее остро.       «Холменколлен. Что это, в сущности, такое? Легче пробежать ещё пятьдесят холменколленских «полтинников» и все их выиграть, чем… чем…»       Он не осмеливался называть вещи своими именами в этой сюрреалистической палате, где на его глазах зарождалась новая жизнь. Он не мог сказать, сколько прошло времени – оно нивелировалось, превратившись в слишком непостоянную величину. Только когда пальцы Лизы устало разжались, а в помещении послышался детский плач, он сфокусировался на настенных часах. Стрелки показывали пятнадцать тридцать пять. Оказалось, что он вошёл сюда больше пяти часов назад.       Чуть позже, тщательно сделав всё, что от них требуется, акушерки ненадолго удалились, оставив их вдвоём. Точнее, теперь уже втроём – им принесли небольшой запелёнутый сверток. В это время супруги не произнесли ни слова – каждый переживал внутри себя. Лиза приняла ребёнка деловито, будто занималась этим всю жизнь; потом поманила Андерса, чтобы он наклонился и тоже смог подержать новорожденную дочь. Когда он осторожно взял её, зрачки Лизы расширились от изумления.       — Она же чуть больше твоей ладони!       Андерс поблагодарил небеса за то, что сидел на стуле, а не стоял – ронять ребёнка на пол не входило в его планы. При внешней невозмутимости, Лиза глядела на ребёнка, как на невиданное чудо с другой планеты. Как годом раньше смотрел Томас на свою маленькую дочь. Даже слова своего безграничного удивления они оба умудрились подобрать одинаковые.       — И хорошо, – отозвался мужчина. – Будь она больше – и тебе бы пришлось ещё труднее.       — Мы договорились, что ты посмотришь на неё и скажешь, как назвать.       Он взглянул на дочь внимательнее, чем прежде, вглядываясь в неясные, несформировавшиеся пока черты лица – было трудно сказать даже, на кого она больше похожа: на него или на Лизу. Всмотревшись, мужчина почувствовал, что верная разгадка подходящего имени близка, но, насмешливо помахав перед ним рукой в воздухе, та испарилась – нужно было что-то ещё, чтобы позволить ей вернуться. Андерс Сёдергрен был глубоко порядочным человеком, но в этот раз он заявил:       — Извини, но сначала мне нужно выпить.       Неожиданно Лиза не рассердилась на него за это откровение, что сделала бы практически любая типичная женщина.       — Знаешь, я бы тоже не отказалась. В конце концов, этой ночью я была твёрдо уверена, что доживаю свои последние часы!       — Ну, если здесь можно…       Вскоре ему пришлось оставить обеих на попечение медсестёр для проведения необходимых процедур, и впервые за долгое время Андерс взял в руки мобильный телефон. Надо было сообщить радостную новость своим родителям, родителям Лизы, написать брату, Анне и Йохану… Но дисплей замерцал, оповещая о новом входящем сообщении, и отправителем этого смс был Томас Альсгорд.       «Тебя можно поздравить? Или ты уже не в состоянии говорить?»       «Я не пил. Но очень хочу – Лиза попросила меня быть с ней в это время».       «Я бы не вошёл туда под дулом пистолета».       В следующем сообщении Альсгорд перечислял список качественного алкоголя, который, на его взгляд, идеально подходил под повод. Это можно было считать своеобразным поздравлением.       Во время следующего посещения Андерс назвал дочь Юлией, а через несколько дней врачи разрешили забрать обеих домой – круглосуточный стационар был больше не нужен.       Лиза выполняла свои новые функции упорядоченно, минута в минуту, что было очень кстати при таком маленьком ребёнке. Однако в первые дни она была чересчур увлечена «техническими» опциями вроде кормления и переодевания, а всё остальное приходилось на долю Андерса. Он гремел над кроваткой погремушками, предотвращал плач незамысловатыми историями и укачивал девочку на руках, расхаживая по дому. На первый взгляд, он был счастлив в разы сильнее Лизы, но неделю за неделей она быстро привыкала и училась у него, не теряясь от очередного требовательного всхлипа. Теперь и она могла склониться над колыбелью и о чём-то негромко ворковать, с улыбкой отмечая, что Юлия следит за её взглядом и тоже улыбается.       Андерс устал от этих забот, но подобное состояние не могло сравниться с привычной переутомлённостью в мышцах, вызванной тренировками и соревнованиями. Теперь он мог полноценно чувствовать себя настоящим шведом – типичным Свенссоном**, у которого было всё для настоящей жизни: собственный дом, выкрашенный фалунской охрой***, «Вольво» – самый шведский автомобиль, пара домашних питомцев – они держали собак; а главное – семья, состоящая теперь из трёх человек. _________________________________________       *Лен (область) в центральной Швеции, административным центром которого является город Эстерсунд.       **Самая распространённая фамилия в Швеции; используется, как нарицательное.       ***Всемирно известная шведская экологически чистая фасадная краска по дереву.