flubdub

      Они были друзьями.       Их дружба — то самое, что называют «безнадежной френдзоной», когда парень влюбляется в девушку, а она думает, что нет, друг, ты для меня — как лучшая подружка. Поплачу тебе в плечо и вообще буду вести себя как будто мы почти встречаемся, но знай — повода для симпатии я не давала.       Вот и с ними так с одной стороны было.       Италия был безнадежно влюблен. В русском ему нравилось все — вязкое, из боли да страданий состоящее, море, что плескалось в чужих хитро прищуренных глазах, россыпи мелких веснушек на щеках, переносице, плечах и, казалось иногда, вообще где угодно, вихры светлых волос, что постоянно лезли России в глаза. Пропитанная горьким отчаянием стойкость, упертость и что-то такое притягательно неясное, покрытое пылью загадочности и от того такое волнительное.       Россия будоражил. Он был таким непонятным, словно книга, последние страницы из которой вырвали, но в то же время — до невозможности простой. Из крайности в крайность — в этом был весь он.       Признаться, Россия не стериотипы про алкоголь, балалайки и гуляющих по улицам медведей. Россия — другие стериотипы. Потрепанные дороги, потрепанные панельные, еще советские иногда, многоэтажки, потрепанные люди, что с пеной у рта, будто ничего другого не умеют, кричат про патриотизм и про то, что у них все хорошо. Россия — серая весна, когда топчешь на улице месиво из тающего снега, грязи и людских надежд. Россия — больная, нездоровая любовь и в то же время ненависть.       Из крайности в крайность. Страна контрастов.       Италия его не понимал. «Широкую русскую душу», как в шутку про себя говорил иногда Федерация, понять можно только в том случае, если ты — тоже «широкая русская душа». Рыбак рыбака или типа того — Италия опять не понял.       Но, знаете, РФ — не тот человек, которого нужно понимать. Умом Россию не понять. Он же своего лучшего друга чувствовал. Слушал его безсодержательную, скачущую с темы на тему болтовню, незаметно любуясь его гордо выпрямленной спиной, станом и перманентной усталостью в глазах, накрывал его пледом, когда русский засыпал за горой бумаг, и просто был рядом, когда тот в этом нуждался.       Как бы Федерация не пытался доказать всем, что он силен, стоек и неколебим, итальянец знал, что где-то внутри него трещина. Он сломан и ломается с каждым днем сильнее. Италия знает, что почти каждый день Россия блюет черной желчью, обозначающей происходящий в его стране пиздец.       Италия хотел бы помочь. Да вот не может. Как? Что он, лучший друг, мог? Россия и родственников-то не слушает, а его тем более не станет.       Это удручало. Ты готов отдавать себя всецело, просто потому что любишь, а не получается. Потому что они не настолько близки.       Не настолько, чтобы подолгу обниматься, вместо тысячи бессмысленых слов утешения, чтобы смотреть вместе фильмы или касаться-касаться-касаться друг друга. Италия хотел. Но Россия — просто друг. Лучший друг.       Он еще не готов к серьезным отношениям. По сути, он — внезапно повзрослевший ребенок. Потому что двадцать девять лет по их меркам — ничтожно мало.       Но когда Федерация будет готов, тогда Италия будет ликовать. Не важно, насколько долго придется ждать.