flubdub

      Украина жмурится, прижимая к себе теплое тело. Ему кажется, будто внутри что-то со стеклянным звоном разбилось.       У него ли в груди? Наверное, да — у России сердце разбилось уже давно.       Он поглаживает мягкие белые волосы, наматывая иногда отдельные пряди на палец. Они любили делать так в детстве — Россия лежит у него на коленях, задумчиво вглядываясь куда-то в ночное небо. Украина боялся тревожить его — старший выглядел в эти моменты таким открытым, будто снимал замóк со своего сердца, позволял младшему брату залезть в душу и прочитать мысли.       — Это ведь я виноват, да?       Сейчас они так не сделают. Не подерутся, как кошка с собакой, чтобы потом греться в объятиях родного человека; не поцелуются, накрывшись одеялом с головой, чтобы не видеть красные от смущения лица, и не займутся сексом — очень неловким, толком не понимая, что и как делать, но наполненым искренней любовью.       Возможно, именно эти подростковые шалости — единственные нежности в жизни Федерации.       Украина понимал, он виноват в этом. Он — предатель, из-за красивых слов и обещаний продавший родного брата. Он знал, что с ним делали. Это страшно. Больно. Мерзко, в конце концов.       Быть чьей-то подстилкой, безвольной куклой, накачанной наркотиками, и не понимать, чем заслужил такое обращение, очень… Украина не знал, но мог прекрасно наблюдать последствия прямо сейчас — бледная, холодеющая кожа, фиолетовые синяки на шее и ожерелье из петли.       — Россия, Господи… — парень жмурится, утыкаясь лбом в чужую грудь. Лежащий на его коленях брат не шевелится и совсем не дышит. А должен улыбнуться вяло, потому что и самому плохо, погладить младшего по спине и легко чмокнуть в лоб. — Какой я идиот! Знаешь, ты не заслуживаешь такого брата, как я.       Украина громко, истерично всхлипывает, а затем — заливается слезами. Плачет навзрыд, да почти воет — так больно и тошно! В конце концов, он винил единственного виноватого во всем этом человека — себя. Даже после похищения Россия не злился на брата, все еще улыбался ему (потому что просто не мог говорить), только как-то поломано. И эта слабая, кривая улыбка — отражение его души. Тоже надломленной.       А Россия не должен был улыбаться так. Он всегда был солнечным, ярким человеком, предпочитая запирать переживания глубоко в себе. Теперь их стало слишком много.       Украина правда мог стать лучше и просто быть рядом, когда так нужен. Но он ушел, а вернулся — слишком поздно.       Россия никогда не отличался суицидальным наклонностями, поэтому петля на его шее и изрезанные запястья оказались неожиданностью.       Украинец лег на пыльный пол, утягивая за собой тело. Приобнимает его одной рукой, заглядывая в стеклянные глаза. Нежно целует синеющие губы, покусывает нижнюю, по привычке беря инициативу в свои руки — как Федерация и любил.       — Прощение надо заслужить, а?       Гладит плечи старшего, опускаясь в груди и бокам. Пересчитывает пальцами выпирающие ребра и проходится рукой по бедрам.       — И я его не заслужил. Прости.       Закрывает глаза, не выпуская брата из объятий. Он слишком устал. И слишком соскучился.       — Скоро увидимся, брат.