Хрен знает, как снова уснул — всего-то прилег после ванны сигаретку выкурить. Не иначе лавандовая дрянь подействовала.
Зато исчезло похмелье, а сквозь мелкое сито шторного гобелена уже вовсю шпарит солнце, пронзая пространство тонкими спицами яркого света, нанизывая на них мелкие пылинки.
И без дедукции ясно: время ланча.
Подтверждает версию проклюнувшийся зверский голод.
Яблочный пирог, каннеллони с тунцом. Картофельные оладьи, истекающие жиром. Лимонные бруски. Черничные блинчики.
Все самое мерзкое и вредное из меню «Либерти» сейчас бы зашло.
Что-то из этого обязательно отыщется. Стоит только провести археологические раскопки в холодильнике.
И кофе, целый галлон кофе.
Но прежде узнать, какого хрена Тэйлор дома — сквозь толстые стекла доносится знакомое уханье колонок.
«Все еще воскресенье».
Блядь, я и забыл: слишком длинным был вчерашний день.
Под видом выполнения глупого ежеутреннего ритуала раздергиваю гардины, чтобы втихаря посмотреть: вдруг белобрысый гад шляется у машины?
Слишком близко к окну не подхожу — ему ничего не стоит заорать: «Как дела, мистер Шмидт!» И потом нагло ржать, издеваясь, глядя снизу вверх.
Слава яйцам — нигде не видно. Да и без него во дворе творится форменный пиздец.
На дорожке, рядом с орущим джипом, примостилось красное недоразумение кудрявой подружки и древний как мир «Баракуда» с откидным верхом.
Когда-то охуенно крутой. Теперь же раздолбанный до последней возможности, с истрепанным салоном. С островками бурой ржавчины поверх выгоревшего цвета. В лучшие времена, возможно, оранжевого. Сейчас — омерзительно-желтого.
Интересно, кому же повезло быть настолько не в курсе реальной стоимости подобного раритета: игрушка едва ли не дороже моего «Стингрея».
Не иначе нищий странствующий рыцарь пришпоривает эдакую клячу. Уж больно дикий контраст с вылизанным до кошачьего блеска джипом и изящной девчачьей «пудреницей».
На газоне, между конюшнями и домиком, шесть деревянных раскладных кресел вокруг стола, с разной кухонной поебенью и красными упаковками Будвайзера в центре.
«Мы здесь, чтобы кое-что отпраздновать».
Блядь, я бы сейчас тоже с удовольствием «отпраздновал», влив в себя бутылочку. Но великий инквизитор Камински устроит «сожжение рыцаря Гогенберга» прямо в пафосном кабинете, пожертвовав все свои сертификаты для поддержания огня.
Чуть поодаль — небольшая жаровня на колесах, стреляющая искрами. Мешки древесного угля, решетки и еще хуй знает что: из меня тот еще бибикьюер.
Всегда ненавидел жареное мясо.
Особенно когда приходилось им давиться, изображая добропорядочное семейство во время спектаклей, значившихся в афише как «Рождество» или «День благодарения». К счастью, знакомство с Майки подарило мне совсем иной репертуар. И особое меню в антрактах.
По двору, резво тряся кудряшками, носится подружка Тэйлора. Воздушная, в белом свитшоте и голубеньких джинсах.
С ней некто вроде О’Нила, такой же шоколадно-огромный. В серой олимпийке и фартуке, с обязательной идиотской надписью. Типа «Жарит как надо», «Укротитель мяса», «Поцелуй повара».
Ага, поцеловаться с этим парнем все равно, что забить трехочковый — хрен попадешь.
Тем более девчонке — ровно вполовину ниже.
«О’Нил» шагает за ней Черным Голиафом, медленно переставляя кроссы пятнадцатого размера, точно выполняя все повеления мелкой диктаторши.
Но ему быстро наскучивает подчиняться: подхватывает ее одной рукой и, неловко перебирая шестифутовыми конечностями, кружит, заставляя визжать.
Невольно морщусь от «умиления», всколыхнувшего отголоски похмелья: реакция на гетеро-нежности.
Девчонка — ох уж эти бабы — брыкается, отбиваясь от бесцеремонности шоколадных лап, когда «О’Нил» щупает ее задницу. Но подозрительно быстро капитулирует, повиснув на бычьей шее, и они застывают «в страстном поцелуе», скрытые темной копной ее волос.
Должно быть, «укротитель мяса» умеет «жарить» как надо.
Но когда из домика вываливается ее дружок, охуенно блистательный в красном свитере, узких джинсах. Растрепанно-неторопливый.
В компании неизменной бутылки шампанского, занюханного скрипичного идальго и каких-то двух клошаров — вот кто явился на ископаемом плимуте — девчонка без сожаления выкручивается из рук громилы и спешит к ним.
Вернее, к Тэйлору — остальных уже не существует.
Берет за руку и оттаскивает ото всех.
И, судя по стойке как у Величайшего — того и гляди въебет — принимается отчитывать.
Ревнует, похоже: не в вист же они играли, запершись вчетвером.
«Брайан, ты вчера пропустил заседание в дискуссионном клубе.»
«Какой нахуй клуб, Линдс: новенькие не слезали с меня шесть часов кряду — член стерт до основания.»
«Значит, я больше не стану изображать твою девушку, когда тебе приспичит их послать!»
«Линдс, тебе же нравится «изображать».
«Пошел к черту, Кинни!»
«И это все, чему тебя научили в гребаном клубе?»
Тэйлор слушает. Кивает, соглашаясь, неловко поправляя светлые лохмы. Время от времени поглядывая, то в сторону громилы, то на cariño, то еще куда-то: ищет, кто бы спас — девчонка то и дело хватает его за руки, в попытке отобрать бухло. Он стойко сопротивляется, отмечая каждый ее неудачный выпад новым глотком.
Та не сдается — вполне можно выпускать против… нет, не Оскара Де Ла Хойи. Деб — вот кого заждались пояса всех весовых категорий сразу, по версии WВА.
А «избавители» каждый занят своим: «О’Нил» — гребаный любитель расчлененки — отрешенно ковыряется со стейками, явно кайфуя; идальго ведет содержательную беседу с богемного вида типами. Горделиво вскидывая подбородок над воображаемыми кружевами воротника, встряхивает смоляными кудрями и что-то вещает, бурно жестикулируя — хвастает победой.
Видно, как он сейчас купается в превосходстве. Важный, напыщенный.
Высокомерный.
Только с Тэйлором подозрительно послушен. Дрессированный диванный пес, наказанный хозяином.
«Он меня очень любит».
Неудивительно, Перси. Но я бы ему не верил — того и гляди, нагадит в тапки.
Приторная сладость всегда слегка приправлена дерьмом.
«Я же говорил: кто-то ревнуе-е-ет».
Иди на хуй, Ханикатт. Этот «кто-то» плевать хотел на…
«А мне так не кажется.»
Ханикатт!
«Я помню про Аллегейни.»
«О’Нил» уже выложил на решетку куски свиньи и теперь жонглирует ими, проверяя готовность.
Зрелище мерзкое.
Но скучающий желудок неожиданно затянул давно забытый жалобный мотив — пора чесать на кухню.
Парни из плимута тоже направились к столу, запить наконец вставшие колом пламенные речи.
Девчонка, заебавшись спорить, встряхнула на прощанье пышными кудрями и подалась к громиле. Руководить.
Тэйлор на радостях опять приложился.
Только именно сейчас прекратить просмотр не представляется возможным: приунывший cariño предсказуемо рванул за объятьями.
Гладит по спине, запускает пальцы в пшеничную гриву, метя территорию и доказывая преимущество.
Тэйлор реагирует довольно слабо — бутылка мешает.
Или выпитое.
Или устал за ночь, извиняясь за отлучку в подвал.
Тогда мерзавец нагло идет в наступление, хватая ладонями зефирное лицо и вцепляется в губы, снова, как в джипе, принимаясь неистово вылизывать.
Совершенно не обращая внимания на гостей.
Хотя им наплевать — Будвайзер быстро разошелся по рукам.
В легких тут же заканчивается воздух: не дышал все время, пока наблюдал за возней милых голубков.
А еще понял, что член стоит с момента появления белобрысого в кадре: в щелке уже скопилась лужица липкой смазки.
Блядский Персиваль. Не-на-ви-жу.
Потеряв всякое чувство самосохранения, плюю на то, что внизу толпа. Что я голый. Отпускаю гардину и стою. Глядя на них жалким мистером Шмидтом. Потеющим от перевозбуждения, наблюдая чужой трах и четко фиксируя в памяти мельчайшие детали. Чтобы на досуге воскресить в сознании, послав нахуй осточертевший Сокол.
Зажмуриваюсь, снова вдыхая вчерашнюю темноту, влажный жар прерывистого дыхания. Тихий шепот. Нестерпимую гладкость… да, Ханикатт, задницы. Маленькой, упругой. И наверняка тесной…
Соленый вкус бледной кожи. Приятную тяжесть легкого тела.
Всю ту сладкую поебень, от которой у тебя обычно наступает самопроизвольный оргазм.
А у меня от отвращения глаз дергается. Но теперь все почему-то иначе.
Когда выдыхаю — бинго: рожа Тэйлора искрит улыбкой, самой наглой из всего ассортимента. В стиле «с добрым утром, мистер Шмидт».
Скалится, сволочь, целясь в меня синими зенками, пока ничего не подозревающий любовничек продолжает его тискать.
Хрен знает сколько времени он так смотрит. Может, секунду. Может, вечность.
Стою, как стоял.
И член тоже.
Отмираю лишь когда, оставив на смуглой щеке поцелуйчик, направляется мимо машин, к аллее, ведущей к большому дому.
Сомнений нет — идет сюда.
Ко мне.
Секунда — гобеленовые цветы наглухо зашторили окно.
В том же темпе на плечи взлетает синий шелк халата.
В ванной полощу рот, едва не захлебнувшись колким Листерином, попутно оценивая отражение в зеркале.
Ему все еще не хватает нескольких фунтов.
Лицо слишком непохоже на то, о чем врут в рекламе разной омолаживающей хуйни. Правда, сейчас, лишенное щетины, с пятнами нервного румянца, выглядит довольно свежо.
В глазах, пусть и воспаленных с перепоя, полыхает прежний огонь. Не иначе, от только что виденной дерзости.
Или это отблеск вчерашнего приключения?
Снова темный подвал. Его кожа под пальцами. Тихий шепот: «Брайан, отпусти…»
И в паху опять по-вчерашнему жарко.
Пальцами зачесываю отросшие волосы, открывая лоб и, призывно дернув бровью, заявляю:
— Я бы тебя трахнул.
«Ты это кому?..»
Не надейся, Ханикатт, принцессы не в моем вкусе.
И вообще, друзей не ебут.
А наглых белобрысых персивалей — очень даже. Тем более, если те сами плывут в руки.
«Ага, держи их наготове».
Внизу неожиданно раздается громкое «дин-дон» — не подозревал о наличии звонка — и сердце мгновенно застревает в горле, резко притихнув. Но тут же оживает, пробуя вырваться на волю через кадык.
Пальцы мелко дрожат. Чтобы занять бездельников, пытаюсь прикурить, попадая каждый раз мимо рифленого колесика.
Наконец удается, и я тяну сквозь фильтр, пока в легких хватает места.
Задерживаю до головокружения, прежде чем выпустить сизую струю и, вернув лицу привычное «толькочтокончил» выражение, выхожу из комнаты. Придерживая полы халата, безуспешно пытаясь спрятать любопытствующий член.
«Дин-дон» еще раз, и еще. Затем звук открывшейся двери:
— Мистер Шми-и-идт! — нараспев раздается из холла.
Не отвечаю, тормознув на верхней площадке: переждать реакцию на голос.
Вдох-выдох.
Нарочно ступаю медленно, стараясь не скрипеть ступенями — обязательно ввернет что-нибудь про «возрастные изменения в костных тканях».
— У вас не заперто, мистер Шмидт! — орет. — Спуститесь, пожалуйста! — Увидел и сразу уменьшил громкость. — На минуту, — заканчивает совсем тихо и, скользнув взглядом по халату, зависает на голых ступнях.
Вот что сейчас сделать? Захлопнуть дверь и не выпустить? Или молить о внезапной темноте, чтоб он сам захотел остаться?
— Не заперто. Во-первых, какого хрена бояться? Я сам привидение. — Становится неловко под дерзкой синевой, но я все равно продолжаю спускаться, чувствуя, как о мягкий шелк трется головка. — А во-вторых: думаешь, за минуту успеем? — спрашиваю, снова затягиваясь, в попытке унять противно дрожащие пальцы.
Дьявол, какого хуя он пришел, притащив за собой убийственную яркость глаз? Свежесть молочной кожи, ветренность волос.
Невозможную смесь ароматов юного тела.
И бутылку: отпивает, набирая полный рот. Слегка поперхнувшись, глотает, облизывая влажно-розовые губы:
— С места, где я стоял, казалось, будто вам хватит и десяти секунд. — В ожидании ответа поднимает светлые брови.
Значит, все видел, сучонок. Ну, тем лучше.
— Давай попробуем. Раз уж ты здесь. — Делаю последнюю затяжку и, не зная куда девать сигаретный труп, бросаю его в пустую вазу для тростей. Смотрит, совершенно по-детски. — Проблемы? В смысле, с окурком?
— Никаких. Я так часто делаю. — Пьяно улыбается, пожимая плечами.
— Вот видишь, уже второй общий секрет нарисовался. — Еще один шаг навстречу.
— А какой первый? — тихо спрашивает, не сдвинувшись и на миллиметр. По глазам видно — хитрит, гад.
— Не подозревал такой плохой памяти при столь очевидной молодости. Ладно, напомню… Только давай не пойдем в подвал — в доме удобнее.
Подхожу настолько близко, что между ним и моим стояком остается дюйма три. Не считая шелковой преграды.
Легонько касаюсь порозовевшей щеки, балдея от колких щетинок, нарушивших мягкость покровов. Съезжаю по подбородку вниз, к шее и, путаясь пальцами в волосах, нахожу металлический бегунок.
Реакция — ноль. Мало того, нагло подносит бутылку к губам и отпивает, окрашивая пространство тонким ароматом калифорнийского брюта.
Медленно тяну, разъединяя зиппер, обнажая бледную шею. До самого плеча.
Запускаю пальцы в тепло красного кашемира, уловив слишком частый пульс в ложбинке над хрупкой ключицей.
Глажу, легонько сжимая, проскальзывая вниз, к маленькому соску, украшенному серебром. Но не трогаю, просто накрываю ладонью, и он тут же становится твердым, собираясь в комок вокруг штанги.
Врешь, сволочь. Я чувствую, как заходится твое сердце.
Наклоняюсь и целую. Висок. Горячую щеку. Шершавый подбородок.
Тихонько сглатывает, прерывисто дыша.
Делаю попытку спуститься ниже…
— Я здесь не за этим, мистер Шмидт. — Голос удивительно спокоен.
— Кажется, вчера ты называл меня иначе. — Шепчу, касаясь губами маленького уха. Едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на розовый рот — член опять потек.
— «Запомни кличку соседского пса, — говорила мне бабушка, — это поможет спастись, если вздумает наброситься». — В голосе сплошной смех. Только зрачки, поглотившие синеву, выдают волнение.
Или это от выпитого?
— И как успехи? — Принимаю игру — с ним иначе нельзя. Увидит слабину — заболтает вусмерть.
— Не особо. Все равно напал — глухой оказался…
— …и искусал тебе задницу. — Блядь, сейчас я бы с удовольствием это сделал.
— Не-а. Обслюнявил всего, и только. — Поднимает глаза и смотрит, смотрит, смотрит…
— Можешь отомстить ему тем же.
— Хотите…
— Очень.
— …шампанского?
«Ха!»
Вот только слово от тебя!
— Охуеть, как хочу. — Хватит разводить политесы. — Но завтра позарез нужно быть в форме.
— «Я Брайан, и я — алкоголик», да? — Отхлебывает из бутылки, глотает, смешно морща аккуратный нос.
Вот, значит, что ты обо мне думаешь, маленький Персиваль.
— Нет, это другое общество. «Непримиримые враги земноводных».
— Странное название. Никогда не слышал. — Опять противная улыбочка и мерзкие ямки на щеках.
— Повезло. Скучный народ, знаешь ли. Никакого веселья…
— Вот! Я потому и пришел: вы не против, если мы сегодня немного пошумим? — Впервые его взгляд без издевки.
— Шумите, хрен с вами. — Член поник, а с ним заодно и настроение. — Соседский пес все равно глухой.
— Но это ему не мешает следить за чужаками во дворе.
Вот сволочь! Значит, сразу меня заметил.
— Ага, за мелкими шавками. Вернее, за одной беспородной тварью, позволяющей себе…
От злости в паху опять забурлило и заново вставший член проклюнулся меж разъехавшимися пОлами халата.
Тэйлор сглотнул. Попытался улыбнуться — не вышло. Теперь смотрит огромными глазами, полыхая малиновостью щек и, кажется, не дыша.
— Так что, ты идешь? Или уходишь? — Развожу руки в стороны, пользуясь его замешательством и открывая взору уже прилично налившийся стояк. Прекрасно понимая, что кроме него смотреть-то больше не на что. Да и плевать.
Яркая синева вдруг потемнела, вселяя надежду, и розовый юркий язык скользнул по мягкой губе, лишив всякой выдержки.
Осталось дотянуться, обнять, заставив задохнуться. Всосать наконец невыносимый блядский рот, вылизать изнутри, ломая затянувшееся сопротивление. Заставив стонать и извиваться, прося большего. Сжалившись, дать это большее. Исцеловав всего, не упустив ни дюйма.
Но оголодавший вконец желудок снова напомнил о себе, разрушив к хуям весь пафос момента.
— Дилан принесет вам стейк, — отмирает первым. — Пса надо кормить. — Моментально вернулась гадкая улыбочка, еще больше распаляя жгучую злость.
— Зачем мне придворный повар? Может, сам принесешь угощение? Или милорду не пристало?
Закатывает глаза, нагло ухмыляясь, и демонстративно отпивает из полупустой бутылки:
— Ага, хватит и того, что я шлялся вчера по подвалам.
Хватаю за руку, чтоб потянуть на себя — не поцеловать, нет — скрутить и выебать. Наплевав на прежние сладенькие желания.
Решительно вырывается и быстро отходит к дверям. Еще немного — и его не достать. Не бежать же за ним на задний двор? Вот была бы королевская потеха для заезжих гостей.
Неловко путаясь в полах халата, все равно настигаю. Хватаю, то за плечо, то за руку, силясь вернуть обратно, нечаянно выбивая бутылку.
Та падает, устроив в полете жемчужный фейерверк, приземлившись, заливает мои ноги пузырчатой пеной.
Перешагиваю ползущую лужу, стараясь в нее не наебнуться, уже готовый поймать за блядские патлы и насильно заставить ответить за дерзость.
Будто почувствовав, шустро изворачивается, отталкивает и, щелкнув пальцами прямо у моего носа, громко произносит:
— Очнитесь, мистер Шмидт.
«Очнитесь, мистер Шмидт», — всплывает в мозгу.
Когда это наконец происходит, он уже чешет по аллее, громко шурша гравием и плавно покачивая круглой джинсовой задницей.
***
Бутылка уцелела, а с ней и последняя унция. Послав Камински на хуй, выцеживаю остатки шампанского.
Понемногу, не спеша. Стараясь почаще касаться горлышка губами.
***
— Вы что себе позволяете?! — Подружка Тэйлора ворвалась ураганом спустя полчаса и целый рулон кухонных полотенец — ровно столько угробил на истребление липкого пятна на паркете холла. — Джастин вернулся, на нем лица не было…
— Странно, уходил от меня с лицом, — отвечаю омерзительно спокойно — зло слегка поутихло и тянет поболтать. Тем более о белобрысом. — Будешь идти обратно — посмотри, не валяется ли где.
— Не смешно, мистер Шмидт. Опять какую-нибудь гадость сказали? Он же только предупредить зашел. — Круглые вишневые глаза полыхают гневом. — Какого черта вам от него надо? После того, как вы вселились, он стал вести себя странно. Где-то вечно пропадает. Пить начал, а ему нельзя. Столько. Вот сейчас снова откупорил бутылку…
— Перестань, Хильда, парень празднует наше знакомство. — От мыслей о Тэйлоре член снова зашевелился, и я кутаюсь в халат — не дай бог испугать девчонку. — Не мешай ему.
— Знакомство… Да лучше бы вас не знать никогда… — Глубоко вздохнув, встряхивает головой, и мелкие кудельки забавно подпрыгивают. — Вот, ешьте. Дилан только что снял с огня. — Протягивает белый пластиковый ланчбокс, укутанный салфеткой. Всем своим видом выражая отвращение. — Скажите спасибо Джастину. А то я бы вас накормила… — Впечатлилась, видно, нашей первой встречей.
— Обязательно скажу. Только я не ем свиней.
— Конечно, есть себе подобных — мерзко. — Забавная девчонка. Под стать дружку: то же остроумие и неугомонная болтливость. — В коробке индейка. Против птиц, надеюсь, ничего не имеете?
Презрительно смотрит снизу вверх, и под этим неистовым взглядом ощущаю себя довольно неловко.
— А Дилан ничего не имеет против того, что ты трахнулась с Тэйлором? — Мщу, мило склонив голову на бок.
Замешкалась всего на секунду — угадал. Но мордашка быстро приобрела обычное выражение:
— Представляете, добралась до него раньше вас. — Она что, просчитала меня?
— И раньше кудрявого?
— Мне пора. А вы постарайтесь Джастину больше на глаза не попадаться. — И заспешила на выход, так и не ответив про идальго.
— Ничего обещать не могу — у меня еще целая неделя в запасе.
— Три дня, мистер Шмидт. — Оглянулась, буравя глазищами. — Всего три дня. Но вам ничего не светит: Итан его любит.
