Февраль-март

Космо… Впору обещать весь бар «Вавилона» с барменом впридачу: излитая сперма еще не потеряла вязкости, а член уже снова встал. Бессовестно угрожая новым преждевременным «фейерверком». Все из-за необычайно умелого языка, с артистичным изяществом трахающего мой рот. С виртуозной легкостью достигая мягкого нёба. Выписывая кончиком немыслимые пируэты. Напрочь лишая воли, ясно показывая, кто из нас сейчас «сверху». «Проиграть бой, не значит проиграть войну». Еще несколько таких «боев» и все «боеприпасы» стекут в ботинок. «Поднимай белый флаг: парень стоит целого войска». Ханикатт, заткнись, больше никакого халявного Космо! «Это мы еще посмотрим». Пару раз порывался вцепиться агрессору в спутанные патлы. Потянуть, наматывая. Усмирить, насильно принудив к капитуляции. Но стоило ему стянуть с себя анорак и растегнуть штаны, давая возможность насладиться влажной гладкостью разогретой кожи; соленым вкусом розового с серебром соска; длиной и объемом бархатистого члена — пришлось уступить, осознав полную бессмысленность попыток, позволяя все. Прикусывать до крови и без того саднящие губы. Целовать, оставляя жгучие отметины на щеках и подбородке. Шее, ключицах. Запускать ладони под футболку и с непростительной смелостью гладить исхудавшую грудь, впалый живот. Кости, торчащие над поясом джинсов. Запросто касаться там, где оставил липкое пятно одуревший от радости стояк. Слушать протяжные глухие стоны, подмешивая к ним немного своих. Беспощадно топить в несносной синеве, лишая воздуха, доводя до исступления тихим «Брайан», произнесенным с такой интонацией, что в яйцах все явственнее назревает взрыв. Не дожидаясь пока возбуждение снова «взлетит на воздух», сдергиваю с плеч мешающую куртку, подхватываю его под бедра и, крепко прижимая к груди, несу вглубь конюшен. Где укладываю на тугие тюки спрессованной соломы. Чтобы наконец отплатить сполна за все мучения, точно следуя ранее заявленному списку наказаний. Только мститель из меня хуевый. Обессилев, падаю сверху, ныряя в разгоряченное тело. И, зарывшись лицом в пряно пахнущие волосы, затихаю: отдышаться. Заодно унять стыдную дрожь конечностей, старательно пытаясь не оглохнуть от грохота наших сердец. Но юркий язык уже мокро трогает ухо, шустрые пальцы щекочут затылок, и незнающая усталости орава моментально вскочила меж лопаток. Заплясав бешеную джигу, вызывая дрожь. Требуя немедленных действий. Набрасываюсь на вспухшие губы, безжалостно раздвигая их языком, стремительно вхожу, жестко всасывая мягкий комок плоти. Кайфуя от его податливой упругости. И удивительной покорности владельца. Послушно раскинувшегося подо мной. Не прерывая поцелуй, запускаю руку в прореху застежки и обхватываю мошонку. Тяжелую, увесистую. Гладкую. Глухо стонет, нетерпеливо ерзая маленькой задницей, упираясь твердым членом в ладонь, оставляя на запястье мазки теплой влаги. Слегка приласкав крупные яички, скольжу по шву промежности, к горячей расщелинке меж упругих ягодиц. А дойдя до раскаленного, замираю. От страха наткнуться на плоды вчерашних фантазий: вспухший растянутый вход в ночное пристанище трехдюймового «смычка» мерзкого музыкантишки. В азарте «вавилонские» твари разбежались по телу, не в силах определиться с задачей. Наконец сообразив, ринулись в пах, едва нетерпеливая подушечка уперлась в нетронутое. — Сейчас расслабься, — говорю в губы, массируя сочное от пота девственное кольцо. — Хочу узнать, какой ты… изнутри. — Не сто́ит, — выдыхает едва слышно. Продолжая выглаживать пальцем нежную кожу, с сожалением приподнимаюсь на локте, чтобы выслушать очередную подъебку, неожиданно натыкаясь на неловкую улыбку и затуманенный бирюзовый взгляд. — Только не говори, что мне сначала следовало вымыть руки. Небритые малиновые щеки собрались в ямочки, и я целую их, с удовольствием чувствуя жар колких прикосновений. — Не мешало бы. — Опять эти его штучки. — Но уже ни к чему: Итан проснулся. — Ты ясновидящий? — Прикипаю к синеве, ни на секунду не прекращая поглаживаний. Наплевав на спазм, грозящий сковать кисть. — В отличие от соседского пса у меня… абсолютный слух: каприс Паганини номер… двадцать четыре. — Зрачки все шире, румянец все ярче. Прислушавшись, действительно различаю противно визжащую скрипку. — Серьезно? Я думал, где-то истязают кошку. — С трудом сдерживаюсь, чтобы не загнать всю фалангу. — Отпусти… меня… — просит, тяжело дыша и потихоньку отталкивая. За ребрами проклюнулась досада, снова превращая невъебенного «Брайана» в задротного «мистера Шмидта». — К нему спешишь? Успеешь… — Вхожу на полдюйма, в надежде задержать, балдея от узости, сдавившей кончик пальца, ощущая ритм пульсирующей крови. — Или со схемой рассадки гостей проблема? — Примерка… платьев от Веры Вонг. — Слабо ухмыльнулся и прикрыл глаза, сведя к переносице светлые брови. — Что с тобой? — Ничего, голова… кружится. —  А еще меня заморышем обозвал. — Нежно тру по промежности ладонью, плавно проникая пальцем в тесноту, адски боясь спугнуть. — Отпусти, Брайан… — Бирюза подернулась слезой, а искусанные губы задрожали. — Больно? — Продвигаюсь еще немного. Капля сорвалась, поползла по виску и спряталась в волосах. — Нет. Аллергия на сено, — в доказательство шмыгнул носом, торопливо вытер глаза и решительно оттолкнул мою руку, разрушая все. Снова отбросив нас в утро пятницы. Резко, рывком сел, опустив голову. И завис, не двигаясь. — Значит, мы оба достойны внимания мисс Аннабель. — Нехотя встаю — продолжения не будет. Поправляю сбившуюся футболку, закрывая мокрое пятно, украсившее вздыбленный пах. Соображая, как быть дальше. — Если сейчас сюда явится старина Дженкинс — тогда это точно случится. — Вздыхает, медленно поднимается, застегивает штаны. Поспешно пряча слегка обмякший член. — Дженкинс? — Ковырнуло странное чувство. — Наш садовник. И мой большой друг. — Вернулся обычный тон и гордо вздернутый подбородок. — Многовато друзей. — Мозг снова нарисовал картинку рекламного мачо с секатором в руках, и в яйцах неприятно потянуло. От злости. — Не Миллер-холл, а проходной двор какой-то. — Он точно так же говорит. — Встряхивает головой, прочесывает пальцами волосы, собирая застрявшие соломинки. — Не дай бог увидит нас здесь — разговоров не оберешься… Так что лучше поспешить. Хватаю, пока не удрал, снова обнимая. Окунаясь лицом в ароматные волосы. — Пойдем в дом… Слышишь? — шепчу в макушку, крепко, до боли, до красных отпечатков, сжимая бледные плечи, талию. Запускаю руки за пояс плотных штанов, оглаживая упругие атласные половинки, ныряю между них пальцем. Чувствуя в паху свежий прилив. — Пойдем. Пока тебя не хватились. Слава гейским богам, Майкл не видит, как я позорюсь, уламывая чертова пизденыша. Посланного, видимо, в наказание за всю ту херову прорву желающих «познать мою любовь» и отправленных в ебеня по причине несоответствия высоким стандартам. — Все, Брайан, хватит. Мне пора. — Щекочет шею теплым дыханием. — Стол надо спрятать. Да и Итан… ждет. — Нихуя он не ждет. — Мелодия зависла на одной зудящей ноте, выпиливая в мозгу сквозное отверстие. — Разве только поиметь тебя. Или с тебя. — А чем вы лучше, мистер Шмидт? Не вы ли только что чуть меня не «поимели»?  — Выпутывается из рук, зло отталкивая. Губы сжались в тонкую полоску, изображая гадкую вежливую улыбочку. — Спасибо за самоотверженную помощь. Смените штаны и можете возвращаться к прогулке. А все, что касается Итана — не ваше дело, — бросает презрительно и направляется к выходу. По пути подхватывает с пола куртку. Встряхивает. Надевает через голову, пряча волосы под капюшон. Мгновенно приобретая в лице нечто по-рыцарски жесткое. «Персиваль Непобедимый». Это мы еще посмотрим. «Из окна сиреневой комнаты?» Вот уж нихуя. Догоняю в дверях, дернув за плечо, разворачиваю: — Перси, хватит изображать королеву драмы. Мы с тобой довольно далеко зашли. — Имеете в виду ваш палец в моей заднице? — Бирюза вдруг ушла в серое, щеки снова вспыхнули, зацелованные губы презрительно выгнулись. — Не настолько, чтобы нельзя было вернуться обратно. — Твой член считает иначе. — Конечно, его мнение вам ближе. — Светлая бровь взметнулась вверх. — Только у меня нет ни малейшего желания стать одноразовым развлечением скучающего плейбоя. — Раздраженный Тэйлор круче покладистого Персиваля. — Да и вы, похоже, не настроены предложить больше. — По крайней мере я честен. Жаль, что ты предпочитаешь дешевые признания, украшенные сонетами и залитые приторным сиропом свадебного марша. Действующие чересчур отупляюще на слишком романтично настроенных владельцев нехилых состояний. — Нравится честность? Получите. — Вскидывает пылающее лицо. — Я хочу тебя… — Меж ресницами опять заискрило голубым. — Хочу нестерпимо. До боли. От его слов сладко заныло в груди, закололо в пальцах, выстрелило в пах, добавляя к пятну еще несколько свежих капель. — И потому предпочитаю все оставить как есть: невыносимо жить в ожидании того, что никогда больше не повторится. Хватит и случившейся глупости, — заканчивает совсем тихо. — Тогда зачем ты позволил ей случиться? — спрашиваю почти шепотом. — Если бы знать… — Судорожно вздыхает. Но быстро справляется: — Так что я возвращаюсь к скучным тошнотворным признаниям, каприсам, опусам и пьесам. А ты — к своим развеселым делам.  — Сейчас из веселого только одно: вернуть стол на место. — Паршивец блядски красиво послал меня, но я все равно выдумываю причины остаться, одна глупее другой. — Ну что, пойдем? Я же должен отработать. Набрасываю куртку, достаю Мальборо. Выбиваю из пачки сигарету. Клацаю блестящим Zippo. Затягиваюсь, в надежде на облегчение. — Сигаретой угости — и мы в расчете, — голос снова полон высокомерия. Будто не он только что шептал о своих желаниях. — Цена каждой — поцелуй. — Протягиваю пачку, замечая, как та мелко дрожит. Вместо одной выгребает сразу несколько. Добычу спешно прячет в карман, нагло зыркая из-под капюшона, на крошечный миг превращаясь в шкодливого подростка. — Расточительно. Когда оплатишь? — Запиши на мой счет, — бросает, прежде чем уверенно ступить за порог. — Не тяни — проценты вырастут, — отправляю в догонку, все еще надеясь, что передумает. Затягиваюсь, до боли в легких и слабого кружения в голове, пытаясь прийти в себя. С необъяснимой тоской глядя на стройную фигурку в черном, спешащую через залитую солнцем зелень газона. Навстречу надоедливым звукам скрипки. Не передумал.