Февраль-март

Тяну из сигареты последнее, тщетно пытаясь заглушить табачной горечью въевшийся в губы сладко-соленый привкус Тэйлора и отвлечься от созерцания широкой тяжелой двери, поглотившей юркое тело. Нихуя не получается. Хочу тебя-хочу тебя-хочу тебя настырно вертится в голове под скрипичный аккомпанемент, отторгая все мысли кроме одной, ни на миг не позволяя переключиться, вынуждая тихо беситься от накрывшей беспомощности. Выручает крошечный огонек, незаметно добравшийся до дрожащих пальцев: дергаюсь от короткой жгучей боли и со злостью отправляю в полет тлеющий окурок. Тот, описав дугу, приземляется в нескольких ярдах и дымит, пуская над гравием прощальную сизую струйку. Для него все кончено. Осталось дождаться, когда подберут и бросят к собратьям, в уютно шуршащий мусорный рай, обрекая на вечные воспоминания об охуенно ярко прожитой жизни. А как мы, Ханикатт, повыебываемся еще, подсчитывая оставшееся время, или сразу пойдем укладываться? «Я сбился со счета: меньше двух суток, или больше?» Зови на помощь дружка с арифмометром. А я не стану больше обхаживать чертова пизденыша: слышишь, скрипочка заглохла? Наверняка идальго сменил ее на бархатно-розовую «флейту». Благо, после конюшен она настроена идеально. Картинка с их предыдущим минетом заставляет в отчаянии сжимать кулаки. «Успокойся, ты просто не знаешь, что делать, когда отшивают». Ты блядски догадлив, Ханикатт: доставшаяся по случаю фамилия не дает никаких особенных выгод. И все бесценные наработки Тэодора в области бесконечных проебов для меня непостижимы. Единственное, что умею хорошо — посылать нахуй. Причем, во всех смыслах. «Конечно, ты же сразу родился Великим Кинни». — …больше ни слова о любви.  В раздевалке тихо, лишь неуемная капля настойчиво долбит кафель. — Ею прикрывают низменное желание трахнуть, как острым соусом неудавшееся блюдо. Русые волосы высохли, заметно посветлев. Жар с лица схлынул. Интерес в красивой синеве угас вместе с оргазмом. Остался только холод превосходства. — Одни делают вид, что это вкусно. Вторые — подавляя отвращение, едят, нахваливая. В итоге не получая ничего, кроме изжоги. Джинсовый хлопок от Levi's прячет гладкие загорелые мышцы и приторный запах миндаля.  — Так не лучше ли сразу перестать лгать, избавив от лишних страданий? Натягивает тонкий красный свитер, закидывает на плечо сумку, клацает выключателем и уходит, оставляя меня одного. Но почти сразу возвращается, чтобы бросить в темноту:  — Запомни, Кинни, влюбленные всегда жалки. Влюбленные безответно жалки вдвойне. Чем тверже уяснишь, тем меньше печалей.       Зато моему стейку не нужен соус, а вам двоим можно читать лекции на тему: «Что делать, если мой любимый дилдо меня не хочет?» «Дилдо всегда можно заменить. Вот насчет мальчика я сильно сомневаюсь: вряд ли где-то есть точно такой же». Сука ты, Ханикатт. «Спасибо за комплимент». *** Позаботиться об испорченных джинсах согласились два сравнительно юных постирочно-сушильных «Адмирала», обнаруженных в маленьком королевстве неуловимой мисс Аннабель — тесной подсобке рядом с кухней, заставленной яркими канистрами «Тайда» и разным хозяйственным дерьмом, позволяющим привести в чувство все в этом доме. Кроме меня. Рассеянно шляюсь по этажу, разглядывая сотню раз виденные мелочи. Курю, безразлично сбивая пепел в чашку с остывшим кофе. Листаю изученные вдоль и поперек древние журналы, сознательно откладывая неизбежные сборы: «содержательность» прогулки измотала к хуям, заметно уменьшив утренний накал. Все, чего сейчас хочется — упасть в кружева, вспружинив высоким матрацем. И… «…умереть. Забыться. И знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу.» Или просто лежать без движения, приклеив взгляд к потолку, отмечая, как причудливо изменяется его цвет относительно высоты солнца и количества выпитого.  «Еще успеешь поваляться мертвым. Отправляйся обратно во двор. И пошустрее». Пошел вон, Ханикатт. После «самоотверженной помощи» в этом гребаном дворе нужно съебывать. Хотя бы в душ. А еще пожрать. В компании Джека. Но из-за лени гастрономический пункт безжалостно вычеркиваю. Чешу наверх, хватаю бутылку — аперитив, он же основное блюдо — и отправляюсь в ванную, усиленно игнорируя навязчивое желание зависнуть у окна. Врубаю кран на полную, позволяя мощному потоку бестолково утекать в ненасытный зев сиреневого монстра, и застываю, растерянно уставившись в зеркало. На взлохмаченные волосы. Щеки в мелких царапинках. На шею в растянутом вырезе измятой футболки, всю в розовых пятнах от его поцелуев. Вспухшие искусанные губы, приятно ноющие, когда на них попадает виски. Слегка отдающие металлом, если пройтись языком, слизывая капли. Сжигающие следы настойчивых прикосновений.  — «Хочу тебя», — повторяю отражению, глядя в хмельные глаза, и немного отпиваю. Захлебываясь волной воспоминаний. Снова чувствуя вязкое напряжение внизу живота. И заякорившуюся у сердца странную обиду. От несбывшегося. Или сбывшегося частично. Что еще хуже. «Это так мило…» Что именно? Признание? То, как он меня послал? Или ты опять о блядских сиреневых тряпках? «Все… вместе…» Да уж, чертовски мило. Так раззадорить и так обломать. Член до сих пор вне себя от радости. Чертовы аристократы, вскормленные бледными сиськами высокородных мамаш, истекающих вместо молока дерьмовыми принципами. Готовые подставится любому ничтожеству, лишь бы оно пело о любви. «Он не подставлялся, ты же…» Ханикатт… «Ладно, молчу. Тогда о ничтожестве…» Нахуй его. О нем все и так ясно. «Тебе — да. Но не мальчику». Мальчик… Прикрываю глаза и снова выныриваю посреди конюшен. Жадно вдыхаю воздух густо напоенный ароматом медовой пшеницы. Слизываю с пухлых губ хриплые стоны, легонько лаская пальцем горячую пульсирующую влагу… Смыть бы все это нахрен вместе с лавандовой пеной. Освободиться. Забыть. Свалить в Питтс и уже к вечеру вернуть утраченную «легкость бытия», заказав срочную доставку, чтобы хоть немного ослабить аппетит. «Фирма» солидная, в меню обязательно найдется что-то, хоть сколько-нибудь соответствующее. А если нет — всемогущий мистер Дэниелс с легкостью приблизит копию к оригиналу. Да и с каких хуев париться? Одна блондинистая задница ничем не отличается от другой. Решено. Быстрый душ. Жратву — нахуй. Шмотки — по сумкам. Звонок Салливану и… «дом, милый дом». Но вместо этого медленно закрываю кран — душ тоже нахуй. Надеваю поверх футболки халат, надежно фиксируя поясом широкие полы. В жалкой попытке сохранить Тэйлора, оставшегося на мне легким флером. *** Еще сегодня утром ваша теория, мистер Мюррей, была незыблема, как Башня дьявола. А уже к двум пополудни пошла трещинами, угрожая рассыпаться в песок, похоронив под собой «самого счастливого хрена в Питтсбурге». Так выпьем же за это. «Подайте кубок принцу». *** Досмотрел до конца приключения двух чикагских идиотов, незаметно понизив уровень жидкости в «кубке» до середины надписи «Сделано в Теннесси», отчертив остаток примерно в полпинты. Но вместо ожидаемого погружения в невесомость уставшее тело обрело удивительную жажду движения и дерзкую решимость: наплевав на клятву «ни за что не подходить к окну», сорвалось и нагло распахнуло цветочные гобелены. Как можно шире, уже не прячась. Не после соломенных тюков. Чтобы тут же наткнуться на блядского Тэйлора, торчащего посреди газона в компании кого-то высокого и темноволосого. Сорокаградусная волна моментально прилила к голове, и прыткие щекотные твари отчаянно закопошились в паху. Решая, к кому примкнуть: к трУсам или «вавилонцам»? Ханикатт, ты тоже это видишь? «Еще бы! Рост, фигура…» Да, блядь, фигура! Футов хватает. Даже с избытком. Необъятный массив спины, крепкая задница. Длинные мощные ноги. Надежно-устойчивые из-за едва заметной кривизны. «Ноги завоевателя». Ага, гребаный Кортес. «Кортес… Кортес…» Не старайся так сильно, Ханикатт. Тебе не идет. К тому же морщины… «А разве титул Короля в позапрошлом сезоне…» Заебал ты с королями. Дай рассмотреть. Все это нагромождение упаковано в выгоревшую почти до бела «бурю в пустыне» и обуто в армейские, туго шнурованные, потертые ботинки. Кевларовый шлем на стриженную голову, М16 на плечо — парень вполне готов к прогулкам вдоль пляжей Евфрата. «Ах, как я люблю военных…» Расслабься, это не стриптиз в Вавилоне. Похоже, солдатик настоящий. Или ты где-то приметил розовую пайетку? Тэйлор, задрав голову, о чем-то бойко рассказывает, картинно размахивая руками. Тыкая то в сторону домика, то в конюшни. То на Миллер-холл. Широко улыбаясь и раз за разом убирая с лица мешающие патлы. Заигрывает, что ли? Сволочь. «Камуфляж» скупо кивает, прослеживая каждое его движение. Потом покровительственно кладет ладонь на плечо белобрысого гада. И не снимает. Не дай бог сейчас двинется ниже. Или выше. Запустит пальцы в волосы… приласкает… Распаленный выпитым мозг запульсировал кадрами, с бешеной скоростью выдавая зашибически дерзкие движущиеся картинки их возможного траха в самом высоком разрешении. Это, блядь, не кудрявый менестрель с его липкими поцелуйчиками и игрушечным кольцом. Противник серьезный. С таким только сцепись. «Так что, пакуемся? Или…» Вот уж нихуя! Конечно, «или». От накрывшего азарта неловкие пальцы слишком долго возятся с непослушным шелковым узлом, еще больше вгоняя в беспокойство и затягивая процесс. Но волшебное слово «ебать», произнесенное дюжину раз, предсказуемо помогает, и я наконец сбрасываю измятый халат. Достаю из шкафа первые попавшиеся штаны, разрушив к хренам идеальную конструкцию, тщательно выстроенную мисс Аннабель, и пялю их прямо на голую задницу. Несколько раз выплескиваю на лицо пригоршни ледяной воды, с желанием охладить горящую кожу. Чувствуя мгновенное облегчение вперемешку с сожалением: вдруг все отметины исчезнут? Чтобы убедить в обратном, тип в зеркале, дрожа ладонью, сгребает со щек мелкие капли и замирает, уставившись совершенно трезвыми глазами. — «Хочу тебя», — напоминаю тихонько. Слышишь, чертов Персиваль. До боли. Поверх измученной мокрой футболки набрасываю куртку, сую в карман сигареты и отправляюсь на задний двор. В разведку. Видел бы меня сейчас Майкл. «Безумье сильных требует надзора». *** Сразу за порогом натыкаюсь на неожиданный сюрприз — серебристый Таурус на главной аллее. Слепящий усердно натертыми боками. Обтекаемо-гладкий, как дельфин. И такой же малоглазый. Странный выбор. Камуфляжному впору какой-нибудь суперманевренный желто-серый Абрамс. Или надежный Виллис. А не зеркальное корыто неистовых домохозяек, годное к транспортировке визгливого выводка и разноцветного дешевого дерьма с бесчисленных распродаж. Но кто знает? Вдруг парень на досуге вяжет крючком, прищипывает орхидеи. Жарит вафли или блинчики, заливая их взбитыми сливками… Тогда вместо нелепого украшения в виде двух игральных костей, повисшего на зеркале заднего вида, болталась бы какая-нибудь миленькая хуйня. Интересно. Сейчас подкурю и пойдем знакомиться. Однако мимолетное видение сияющего улыбкой пизденыша, непривычно приветливого с неизвестным, заставило внутри что-то едва ощутимо сжаться и запоздало уступить место легкой неуверенности. Хочешь наехать — ищи кого-то по размеру. Присказка папаши-Кинни пришлась как нельзя кстати: представил себя рядом с «бурей в пустыне» и тут же захотелось вернуться обратно, в лавандово-кружевной рай. «Какое «вернуться»? Я хочу посмотреть». Я тоже, Эмми-Лу, хочу…   Вспомнилась теплая влага мягкого рта, и «вавилонский» отряд быстрого реагирования, дразняще перебирая лапками, проследовал прямиком в член. И там неожиданно притих, утонув в прилившей крови. Блядство! Все вылазки на задний двор неизменно проходят в сопровождении стояка, снижающего скорость передвижения и лишая адекватности в оценке происходящего. «Как его… условный рефлекс». Нашел время! «А разве эрекция не любимое состояние твоего члена?» Не тогда, когда ею невозможно воспользоваться. «У тебя была уйма попыток». «Моя неловкость вам послужит фольгой,  чтоб мастерство, как в сумраке звезда,  блеснуло ярче.» Хотя яркость твоего мастерства мне нихуя не интересна. Прислоняюсь к нагретому солнцем крылу форда и подкуриваю, с трудом попадая сигаретой в дрожащее пламя. В надежде переждать «любимое состояние». Едва попускает, гонимый заново вспыхнувшей отвагой, следую вдоль живых изгородей, стараясь не задумываться о глупости поступка, утешая себя мыслью о прогулке. *** Повернув за угол, предусмотрительно останавливаюсь: утихомирить взбесившееся сердце и тщательно отсканировать периметр — у домика никого. Газоны пусты. Гравийные дорожки тоже: стол, брошенный на произвол, бесследно исчез — не иначе кто-то щедрый предложил больше пятидесяти сотен. Ни ланчбокса, оставленного в траве. Ни мусорного пакета. Ни Тэйлора с гостем… Только упрямый идальго развлекается, штудируя очередную пронумерованную дрянь: окно, украшенное виноградным занавесом, чуть приоткрыто, и унылые скрипичные страдания с легкостью прорываются наружу. Внутри забурлил коктейль из досады, отчаяния и внезапного облегчения: если сейчас быстро пересечь газон, то можно без труда проскочить незамеченным. Уйти вглубь сада и затеряться, где-нибудь среди ампельных зарослей. Или сбежать обратно в дом. Отдышаться, остыть. Перестать чувствовать себя идиотом, сдуру согласившимся на жалкую авантюру. А все ты, Ханикатт. «Вот еще! Я, что ли, ревную?» Заткнись. «Любим кофе, любим чай. Скольких любишь? Отвечай!» Заткнись, не то отправишься… «… на дно Аллегейни?» Меня всего лишь влечет к… неизведанному. «Великие в желаниях не властны»… «Оно и видно». …а свою охуенно крутую считалочку прибереги для Тэодора, президента «клуба жалких любителей любви». *** Блядь… Как же сожалею о забытой впопыхах бутылке: стоило выдохнуть с облегчением — узкую аллейку преодолел беспрепятственно — как из дверей конюшни показался Тэйлор. Сияющая морда разъехалась в улыбке и бирюзовые зенки издевательски заблестели — жди подъебки: — Вездесущий мистер Шмидт! Новые штаны решил засветить? — Проворная рука убирает с лица длинную прядь, открывая ямочку на щеке и маленькое пылающее ухо. — Или любопытство обуяло? Сволочь белобрысая. Будто не он каких-то пару часов назад вгонял мне в глотку свой шустрый язык, в попытке вылизать из меня сердце. И не он извивался и стонал подо мной, разрешая пихать в себя пальцы. —  А ты снова трешься в соломе. Аллергия больше не страшит? — Ревнуешь? «Молодец, мальчик!» — Я никогда не ревную. — Неужели? Зачем тогда пришел?  — За долгом, — выдаю первую же глупость, с трудом изображая безразличие, наслаждаясь видом опаленных поцелуями губ. «Останься, слышишь…» — Полагаю, утренние… взносы вполне можно считать оплатой. — Юркий язычок прошмыгнул по губе, оставив тускло блестящий след. — Скорее, авансом, покрывающим процентов… десять. Схватить бы сейчас за патлы. И получить хотя бы столько же. Несговорчивые пальцы вмиг задрожали от нахлынувшего желания. Чтобы их обмануть достаю сигареты. — Придется еще подождать. — Опять облизнул губу, и принялся столь красноречиво обхаживать взглядом мой рот, что любимое состояние опять вернулось, воскресив из мертвых «вавилонских» муравьев. — Не располагаю достаточными возможностями. — Готов ждать сколько угодно, пока ты не соизволишь… — затягиваюсь, впуская в легкие побольше успокоительного, чувствуя, как приятно распирает в паху, — …раскошелиться. — Когда б нам времени века… — Ухмыльнулся с наигранной грустью, намекая на тщетность моих надежд, и уставился, не моргая. Только зрачки растеклись, заслонив собой яркую радужку. «Хочу тебя, до боли…» Держать лицо становится невыносимо, и я с облегчением падаю в топкую глубину, остатками сознания обдумывая план дальнейших действий. Секунда — ухватить за руку. Еще столько же, чтобы потянуть на себя. Запустить пальцы в волосы. Прижать, укротить, целуя. Заставить наконец сдаться, увести с собой. Не выпускать. До темноты. И к исходу ночи освободить обоих от его глупых принципов… — Ты нас не познакомишь? — послышалось за спиной, и я дернулся от неожиданности, уронив сигарету на гравий. Резко выныривая из отвратительно-лесбийских мечтаний. Что получится, если блядски шикарному Марлону Брандо изменить цвет глаз? Единственно правильный ответ — зашибически-охуенный Пол Ньюман. Именно так выглядит таинственный камуфляжный парень: невообразимый коллаж из двух совершенно разных и невероятно похожих лиц. То соединяющихся в одно, то сменяющих друг друга, как в дьявольском калейдоскопе. Ханикатт? Молчишь, зараза? Сдох, наверно, захлебнувшись слюной. За сорок. Ростом с меня. Но рвущие форму литые мускулы, делают его крупнее и выше — вот кто разобрался со столом. Идеальная стрижка темных волос. Открытый ровный лоб, с отчетливой продольной морщинкой. Недоверчивый прищур акварельно-прозрачных глаз, почти бесцветных на фоне смуглой кожи. Обветренной и грубой. Упрямый подбородок. Жесткая линия рта, слегка вздернута вверх в ироничной улыбке из-за тонкого шрама, пересекшего левую щеку. — Действительно, Перси, представь своего друга. — Оцепенение прошло, и я уже способен реагировать спокойно. — Джем, познакомься… — Тэйлор метнул короткий взгляд на парня и снова вернулся ко мне. — Джем? — не выдерживаю, чтоб не переспросить. Кликуха стриптизера, не иначе. Прав был Ханикатт: под грубыми штанами вполне могут оказаться узенькие блестящие стринги. — Джереми Дженкинс, сэр. Здешний садовник, — четко рапортует камуфляж, не сводя удивительных глаз. — Нехилые у тебя садовники, Персиваль, — выдаю, присвистнув, и, не стесняясь, рассматриваю парня в упор. — Так и тянет отдать честь. Все прежние фантазии об обслуге Миллер-холла моментально поблекли, скукожились и испарились к хренам, не выдержав конкуренции. — Вы не представились, — Джем проигнорировал тупую шутку, и голос стал настойчивее. — Спокойно, Джем, — Тэйлор расплылся в улыбке, — это же наше неугомонное привидение. — Глазенки снова заблестели — чертов пизденыш рад очередной остроте. — Оно особенно неравнодушно к гостям. — К хозяевам больше, — отвечаю, предвкушая очередную перепалку. — Я успел заметить. — Взгляд потерял прозрачность, обретя предгрозовую тяжесть. — О каком долге шла речь? — строго спрашивает у Тэйлора. Тот неожиданно громко сглотнул и забегал глазами, ища подмоги. — Да вот с утра… — задумался, наверно, впервые в жизни не зная, что ответить.  С удовольствием наблюдаю, как розовый зефир стремительно бледнеет. — …от нечего делать поспорили: кто быстрее перетащит кресла в конюшни, — соврал. Выдохнул, сдувая челку. На миг прикрыл глаза и, моментально взяв себя в руки, пошел выкручиваться дальше: — И Брайан… — И Брайан, — указываю на себя пальцем, спасая мелкого лгуна, — предсказуемо выиграл, а теперь никак не может получить приз. — Много выиграли? — Белесый шрам едва заметно дернулся, и на короткий миг улыбка стала настоящей. — Как посмотреть. Но Персиваль вполне потянет. — Конечно, Персиваль потянет, — заявляет с нажимом, обращаясь к Тэйлору. — Так ведь, малыш? — Ладно тебе, Джем. — Наклон головы, и патлы прячут вспыхнувшее лицо. — Пойду приготовлю кофе. Таким растерянным я не видел его ни разу. Привычная наглость исчезла, уступив место детской уязвимости. Но только на секунду — стоило заметить мою реакцию, и прежний Персиваль моментально выпрыгнул табакерочным чертом: подбородок вверх, в губах пренебрежение. В глазах — арктическая невозмутимость.  — Иди, Джастин, иди. — Крепкая ладонь снова опустилась на хрупкое плечо, успокаивая.  — Угости нас кофе. И послаще. — Только не вздумай вместо сахара стрихнина положить. — Нарочно поддразниваю — подавленный Тэйлор, явление уникальное. — Как раз собирался это сделать! — Язвит — значит в порядке. — Я в тебе не сомневался. Но моя возможная смерть не спасет ситуацию — долг все равно придется вернуть. Ухмыльнулся, хитро зыркнув на меня, и направился к домику, виляя из-под куртки маленькой задницей. — Малыш, — негромко позвал Джем. Обернулся, и в бирюзе опять промелькнул ребенок, но быстро исчез. Стоило мне приторно улыбнуться.  — Заодно скажи красавчику — пусть передохнёт: полдня уже изголяется. От его противных визгов плечо ноет и дергается глаз. Вот, значит, как. Не только я души не чаю в кудрявом идальго. *** — Да-а-а, запал он на тебя крепко, — Дженкинс, наплевав на этикет, безо всяких прелюдий, лупит информацией прямо в лоб, едва Тэйлор покидает зону слышимости. — С чего такие обвинения? — Снова вытаскиваю сигареты, чтобы хоть чем-то занять руки: неловко под акварельным рентгеном. — Злой, веселый. Все время на взводе. — Считает, отгибая пальцы. — Коллекционное шампанское пошло в ход. Снова курить начал. — При чем тут я? — Внутри уже верных девять баллов, и я сглатываю ошалевшее сердце, изо всех сил изображая спокойствие. — Может, все из-за… — Затягиваюсь и киваю на домик, сейчас притихший. — Ты что, думаешь, музыкантик — это что-то особенное? Сколько их тут таких было. — Шрам конвульсивно дернулся. — Но этот… Тот еще любитель повеселиться за чужой счет. Я же сперва тебя за кредитора принял. — Но Перси от него, похоже, в восторге. — Затягиваюсь, до головокружения, вспоминая утренний отказ. — Не знаю. Но ты от Перси — точно, — еще одно меткое попадание. — Подходящее прозвище, кстати. Сам придумал? Выпускаю дым и молча киваю, подтверждая все пункты сразу. — Угадал? — Опять лазурная акварель просочилась в самое нутро. — И спорить не стану, принимая во внимание ваш талант. Разведка? — Сержант Джереми Дженкинс, двадцать четвертая пехотная дивизия. — Рывком приложил открытую ладонь к виску. — Никакого таланта: подслушал чертовски забавный разговор. Потом сличил выражения ваших лиц. К этому прибавил сходство повреждений в области губ и сделал выводы. Я не лезу в ваши гейские дела, но поверь, таких щенячьих глазок у малыша  не видел уже очень-очень давно. И в этот раз ты точно причем. Не удивлюсь, если сейчас на всех картинках твое лицо. — Тэйлор художник? — Новость слегка удивила, но тут же вспомнилась кучка полотнышек, бережно укутанная в черный целлофан. — Да, малюет. Особенно, если понравился кто. Тогда сразу на картинку. Разругались — торжественное сожжение. — Забавный парнишка.  — Ага, забавный. Только вот что, парень: если решил поиграть — лучше сразу брось. Хватит с него и одного раза. — Вы о скрипаче? — Да какой там… — Сердитый взмах широкой ладони. — Было дело пару лет назад… Влюбился… Потом еле выбрался… Затих, видимо, вспоминая, уставившись куда-то в угасающий горизонт. — Так что если все несерьезно — держись от него подальше, Брайан. — Небесная прозрачность снова сменилась ненастьем. — Съедешь — он, даст бог, успокоится. Все вернется на круги своя. — Не бойтесь, Дженкинс, быть ближе не получится — они куда-то собирались уехать. В среду. Так что не позднее четверга я тоже свалю: скучно здесь будет без скрипичных концертов. Меченая щека дернулась, потянув за собою уголок рта: — Да, не так весело, как сейчас. В подтверждение, снова взвизгнула нервная скрипка. А из витражных дверей показался Тэйлор, лишая возможности сбежать.