Февраль-март

Оставшиеся футы преодолеваю мучимый навязчивым страхом, что внизу орудует кто-нибудь из обслуги, призванный просто выдать постояльцу прощальный завтрак и к хуям спровадить. Но перешагнув кухонный порог, обнаруживаю беглого лендлорда, бесстыдно трясущего «сдобными булками» средь благоуханного беспорядка. Рот мигом наполняется слюной. Не от пленительно-сладких ароматов. От кожи, разноцветной, из-за пробитых солнцем витражей. Волос, снова по-индейски убранных и свободно стекающих к лопаткам. И от вида тугих хлопковых половинок, прямо у плиты выдающих неприлично энергичную сальсу. А ведь ночью им неслабо досталось… Сглатываю воспоминание и быстро сажусь за уже сервированный стол — спрятать реакцию — нарочно долго двигая тяжелые стулья. — Проснулся… — Поворачивается на звук и клацает кнопкой оттянувшего карман волкмена. Торопливо обтирает руки салфеткой, сгребает с головы серебристый обруч наушников, подходит чуть ближе. — Ну, как ты? — Искрят интересом синие глазки. — Fabuloso. — Смотрю мимо них, усиленно изображая усталую обреченность. — А ты? — Perfecto, exelente… Muy bien. Правда… щиплет кое-где, будто халапеньо натерли. Закусываю щеку, боясь спалиться: хорош словоохотливый сучонок до охуения, в своей притворной непосредственности. Разложить бы сейчас, потеснив раритетные плошки, и рассмотреть «натертое» поближе… — Все согласно заказу, синьор Тэйлор, «фирма гарантирует». — Вскидываю бровь, пытаясь изображать возвышенное равнодушие. Но в животе вдруг тоскливо взвывает, заставляя смутиться и поспешно отвести взгляд. — Что, снова соседский пес чудит? Еще до рассвета меня разбудил… — Так со вчерашнего дня, блядь, не кормлен… — Отбрасываю к хренам фальшивую надменность. — «…он на странной диете, на спиртном и минете», — напевает белобрысая сволочь, выписывая бедрами легкую волну. — Жрать сегодня будем, Тимберлейк? — Нагло прерываю танцевальное соло и, нарочно избегая хитрых глаз, целюсь, то в сапфирину, то в родинку, что чуть пониже жетона. То в наметившийся стояк. — Джамбалайа? — в голосе слышен смех. — А посвежее что-нибудь?.. — Панкейки. Из не самых свежих бананов, но… со сливочный соусом, — резвится вовсю повелитель сердечного ритма. — Заманчиво. Но для начала брызни кленовым сиропом. А потом — видно будет… — Как скажете, синьор Кинни… Пульс достигает наивысших показателей от одного лишь движения его губ. Пробую встать — довел-таки паршивец. Но он мигом уносится обратно. Швыряет онемевший волкмен рядом с пыхтящей кофеваркой; хватает блюдо, со стопкой пышнотелых лепешек, чтоб взгромоздить в центре сервировки. Затем — живо к холодильнику; копошится там, набирая полные руки, с трудом доносит и наконец плюхается напротив. И тут же срывается опять — разлить по чашкам подоспевший кофе. — Давай, подкрепись. На дорожку. — Про «потом», кажется, придется забыть. Шлепает в тарелку три загорелых панкейка и скупо капает из принесенной бутылки. Свою же порцию заливает сразу из двух рук апельсиново-клубничной дрянью и, накромсав ломтей, по одному отправляет в рот. И жует, шустро слизывая с красных губ красные капли. Чертов убийца аппетита. Уткнувшись от греха в тарелку, вдумчиво делю мягкие круги на одинаково ровные сегменты, макаю в вязкую лужицу и медленно ем, не чувствуя вкуса. Может, все дело в недостатке сиропа? «А, может, в крушении надежд? Ты же после всего ждал ниагару горючих слез, аппалачи жарких признаний и гранд-каньон неизбывной тоски, а тут, нате вам — muy bien, заводные танцы и блинчики на дорожку… " Блядь, Ханикатт, еще не проглотил, а уже изжога от твоих закидонов! «Не хочешь спросить, какая у меня от твоих, осел упрямый? Трудно сказать ему два слова?..» Пошел нахуй? «Геройствуешь? А часики-то тикают — Салливан на подъезде…» Значит, трахнуть не успеваю? «Иди, пробуй, раз по-другому объясняться не научен». Отхлебываю немного остывшего кофе и расчленяю последний панкейк безо всякого соблюдения симметрии. Дальше ныряю за сиропом в тарелку напротив. Жутко отвратительный гетероприемчик — но надо же с чего-то начинать. Не валить же прямо в лоб чудным предложением ебли на посошок. Но хрен там. Реакция сержантского подопечного как у черной мамбы: полсекунды — и вилки сцепились, не разъединить. — Вы задержаны за несанкционированное вторжение. — Голос тверд, но взгляд блудливый, шальной. — Ненавижу, знаешь ли, подобные штуки. И в подтверждение так выворачивает кисть, что боль прошибает до самого локтя. Дергаю раз, второй. Нихрена. Жилы вспухли, старинное серебро угрожающе гнется. А пизденышу плевать: лыбится, гад, издеваясь. — Брайан, вес «Беретты» почти два с половиной фунта. Не сопротивляйся, я сильнее… «Слышал? Он — сильнее. Не сопротивляйся!» Заткнись! От напряга кровь шуганула в голову. Ниже. Забурлила, угрожая взрывом. Но нихуя, я без боя не сдамся. Первым получит клубничный рот, а уж потом… Стискиваю зубы, чувствуя прилив настоящей злости и готовность идти до конца. Однако запястье до того сводит, что я малодушно помышляю о немедленной капитуляции. К счастью, Тэйлор решается раньше: с грохотом опрокинув стул, срывается с места. И едва не опрокидывает мой, усаживаясь верхом. Обхватывает за шею и затихает, крепко прижавшись. Вилки, причудливо сплетенные между собой, остаются у меня в руке.