Эммануэль

Постепенно знакомых лиц вокруг становилось всё больше. «Марьяна скоро придет», – сказали Эмме. Через некоторое время Эммануэль встретила ее в коридоре. Марьяна только что зашла в театр, и говорила с кем-то, снимая с плеча гитару. Эмма подошла к ней, с досадой чувствуя, что ноги снова стали ватными. Марьяна же в упор ее не замечала, и это было обидно. Эммануэль окликнула ее. «А, привет!» – вскользь бросив на Эмму взгляд, ответила Марьяна и прошла в одну из комнат. Эмма последовала за ней, но стоящий у двери охранник не пустил ее. «Только для артистов!» – сказал он. «И что мне от нее надо?» – одернула себя Эммануэль и присоединилась к знакомым, сидящим в зрительном зале. Наконец, Марьяна вышла на сцену. На ней был черный фрак. Пока руки пианиста не коснулись клавиш, она стояла прямо, чуть вскинув брови, словно бы разглядывая что-то в луче софита, но лишь зазвенела музыка, как Марьяна встрепенулась и запела. Высокий головной звук, академическая постановка вокала. Иногда Эммануэль видела во сне ангелов, и потому сразу узнала голос – хрустальный, клубящийся, летящий в самое сердце. В мире остался лишь этот голос и облик поющего фавна. Эмма не замечала, что неслышно рыдает и никуда не может уйти от чувства, рвущего грудь. «Марьяна и вправду ангел… божество… – проносились бессвязные мысли, – а я просто недостойна видеть… говорить с ней… и никто не достоин…» Эмма рассматривала фотографии Марьяны в интернете. Если при встрече ей казалось, что Марьяна излучает святость, то фотографии дышали сексом. Чувство любви к ней для Эммы было болезненным, и из-за ощущения собственного ничтожества, и из-за ревности, ведь Марьяну любили все. Всматриваясь в ее глаза, Эммануэль удивлялась тому, как проста, как естественна ее красота, и вместе с тем, так сложна, что ее можно разглядывать как художественное полотно, находя всё новые и новые грани. А эти броские фотографии, на которых взгляд Марьяны был самолюбивым и надменным, не выражали того, чем она являлась на самом деле, тайны, которую знала Эммануэль. – У каждого человека на земле есть место, которое он может назвать своим домом, – сказала Эммануэль. – У меня есть любимая река. На ее берегу – мой дом. – Я тебя понимаю, – ответил Брайан. – Мне по ночам часто хочется плакать, так сильно… я просто не могу, – продолжила Эммануэль. – Я тогда сажусь и пишу письма непонятно кому. – Я тебя понимаю, – ответил Брайан. – Я больше не могу, я позвоню и буду просить о встрече. Она снизойдет. Она пожалеет меня… – Я тебя понимаю... – ответил Брайан. Марьяна осторожно ступала по влажным пряным листьям. Эмма шла след в след, и ей казалось, что в ее ступни проступает благодать. Под деревьями было прохладно и сумрачно. Глаза Марьяны сливались с листвой. – Каштан, – сказала Марьяна, поднимая что-то с земли. – Ты веришь в цветок папоротника? – Он цветет прямо передо мной, – ответила Эммануэль. Марьяна чуть смущенно опустила глаза. Черная чадра ресниц над колдовским зеленым взглядом… Она села на поваленное дерево и длинными пальцами стала катать каштан по ладони. – Представь, – произнесла Эммануэль, – я заблудившийся охотник. Волшебная музыка зовет меня в глухую чащу. И, внезапно, там я вижу… Я бросаю взгляд – и умираю. – Лесная ведьма Марьяна… мда. Да еще сижу на коряге. Тут умрешь со страху. – «Красота страшна, вам скажут – красный розан в волосах». – Не страшна и не проста я. Не так страшна, чтоб просто убивать… – Ты не похожа на Ахматову. Она была несимпатичная, на мой взгляд. А ты... Ты... Марьяна смотрела в ответ насмешливо и равнодушно. Эмма не знала, что говорить дальше. – Она – божество, – сказала Эммануэль. – Человек не может быть так прекрасен. – Помешательство продолжается, – Брайан манерно закатил глаза. – Я знаю, почему она до сих пор не знаменита на весь мир. Большинство людей в мире не достойны того, чтобы быть пылью у ее ног, не то, что знать о ее существовании и лицезреть ее образ, – Эмма вглядывалась в лицо Брайана, сидевшего за компьютером, и не могла понять, разделяет ли он ее точку зрения. Он молчал. Глаза его бегали по строчкам на экране. – Да что ты там пишешь? – раздраженно спросила она. – Да-да, – отозвался Брайан, – пишу повесть… обо мне, о тебе… о нас… – Нам было так легко находить общие темы для разговора. Мы так похожи. Почему же она не стремится к общению со мной? – спросила Эммануэль. – Быть может, ты торопишь события? – ответил Брай. – Не следует быть чересчур навязчивой. – Но ведь, это женщина, они любят, когда по отношению к ним проявляют активность. Чтобы не казаться навязчивой, я уже и так не звонила ей три дня. – «Ты про меня не думай никогда – навязчива. Ты про меня подумай: провода, даль длящие», – продекламировал Брайан, повернувшись к ней. – Я вас, тетки, не понимаю, кто бы помог мне решить мои проблемы… Не забывай, что я тоже влюблен. – Солнце мое! – сказала, улыбаясь ему, Эмма. – Мне никак не вернуть тот вечер, где были только я, она, тьма вокруг и будь что будет. Не вернуть. Эммануэль просыпается очередным мутным утром. Она поднимает руки: смуглая кожа, длинные пальцы, выпуклые вены – ей кажется, что по этим венам бежит яд. Эмма чувствует внутри себя продукты распада алкоголя, и их слишком много. Ей нужно встать, но, похоже, что она может только скатиться с матраса и поползти. «Какое счастье, что сегодня выходной!» – подумала Эммануэль. Лохматый Брайан курил на кухне. – Та баба ушла утром! – громко сказал он. – Какая еще баба? – не поняла Эмма. – Ты ночью развлекалась с какой-то девушкой. Как ее зовут? – А я почем знаю! Брайан рассмеялся, запрокинув голову: – Вот за что я люблю мою Эммануэль! – Брайан, Брайан… – говорила в коридоре Эмма. – Мы, похоже, пропили все деньги! Что будем делать? – Ныть оттого, что этот мир так жестоко обошелся с нами. – А ты не теряешь присутствия духа. – Мне нечего терять. Невинность я давно утратил. – Опять ты болтаешь ерунду. Причем здесь твоя невинность? Эмма сидела, обняв колени. Брайан смотрел на выступающие костяшки ее тонких запястий и ему хотелось нарисовать их. – Почему, – сказала Эмма, – так легко развести кого-нибудь на выпивку, а на еду не положено и почти даже неприлично? – Ты лучше ответь, почему столь многие хотят остаться на ночь и никто – заглянуть в жизнь другого больше чем на неделю? Ладно, сейчас вылетит птичка, – произнес Брайан, вставая. Он вернулся из другой комнаты со странной вещью в руках. – Это силки. За окном висел ящик для цветов, Эмма выкладывала туда остатки хлеба для птиц. Бри прицепил туда ловушку, прикрыл окно и развернулся, как ни в чем не бывало, закуривая: – Да, о чем это мы? Через некоторое время за окном послышался сдавленный клекот и шуршание. Бри открыл окно: – Сегодня на ужин утка с яблоками! Он втащил в комнату взъерошенного, бьющегося голубя, после чего, откинув голову и сжав зубами окурок, свернул ему шею. – Живодер! – вскрикнула Эмма. Впрочем, больше она не протестовала. Голубь был быстро ощипан и сварен. Тонкие косточки хрустели на зубах. – Подумать только, – произнес Бри, – в детстве я не мог ходить по цветам… В этом моя давящая обязанность как мужчины – я должен уметь убивать. Я должен всегда быть готов к этому. Христианская мораль неприемлема ни для мужчины, ни для гея – одинаково, по разным причинам. Да, я, наверное, уже говорил, что гей – это не мужчина в общепринятом смысле, как и ты – не женщина. Ты – другая. Это – два совершенно новых пола, возможно, имеющих гораздо больше общего между собой… – Я другая… – задумчиво повторила Эмма. – Вечно одинока, всегда в меньшинстве… – По моим венам течет боль. Корни во мне. Их пустили ядовитые растения, и отравленные соки бегут по моему телу. Я в смрадном болоте по самое нёбо – мне хочется в небо, но корни мои в земле, и лишь бьются в неловких попытках крылья. Однако я из тех людей, кто никогда не перестанет верить, что где-то: в море, в твоих руках – есть священная разгадка. Я ради этого живу. Я всегда буду верить. Наступила зима. Эмме не хотелось выходить на улицу, и вечерами после работы они с Брайаном сидели дома, пили чай, слушали музыку и разговаривали. Они могли болтать часами. Когда же Брайан по обыкновению что-то печатал, Эмме нравилось смотреть на него. Бри был красивой картиной, на которой взгляд отдыхал. Бледнокожий, зеленоглазый, с остро очерченными скулами и чуть вьющимися черными волосами – он казался Эмме воплощением готического гламура, и она удивлялась тому, что Брайан до сих пор не взялся зарабатывать на своей красоте деньги. За то недолгое время, что Эммы не было на Пушке, подруги перестали звонить ей. Одним вечером, все же, раздался звонок – Белка звала на Пушку. – Да ну, сейчас все толкутся в грязном переходе как бомжи, – отказывалась сначала Эмма – На меня все это навевает тоску… Впрочем, через час она стояла с бутылкой в этом переходе и ей уже хорошело. Выяснилось, что знакомые скучали по ней, пока она «пропадала», все бросались ей на шею – и это было приятно. Эммануэль обсуждала с подругами последние сплетни, когда краем глаза заметила в толпе знакомый изящный профиль. Она почувствовала, как перехватило дыхание. В светло-бежевой курточке на меху, заложив руки в карманы, вразвалочку мимо прошла Марьяна. Она была чертовски хороша, а под руку ей уцепилась какая-то худощавая девица. Эммануэль отвернулась. – Эмма! Эммануэль! – крикнула ей в спину Марьяна. – Что-то тебя совсем не видно, – сказала она, подходя. – Куда ты пропала? Завидев Марьяну, девушки принялись шумно здороваться с ней. Ее знали все и все обожали. «Звезда ты наша…» – с раздражением подумала Эмма. – Слушай, красавица, – сказала Марьяна, обращаясь к ней, – одна моя подруга сегодня поет в «Тетереве», пойдем со мной! – Мне так осточертели эти пьяные барды… – ответила Эммануэль. – Ты меня обижаешь… – Марьяна посмотрела на нее искоса с полуулыбкой. Девушки зашли в клуб и сели рядом. – Хоть один вечер я могу побыть простым зрителем, – сказала Марьяна. Тут девчонки у сцены обернулись в их сторону. – Марьяна пришла! – крикнула Жаба. – Марьяна, спой что-нибудь! – зашумели остальные. – Я не в голосе… – ответила Марьяна, положив руку на плечо Эммануэль. Это было неожиданно, и Эмма почувствовала себя на сцене Кремлевского дворца, прочитав в нескольких парах глаз зловещую зависть. Марьяна все-таки взяла в руки гитару и исполнила одну песню на французском языке, потом вернулась обратно. Эмме происходящее казалось странным и удивительным. Марьяна посмотрела на нее с легкой улыбкой на губах. – Ну, как? – спросила она. – Бесподобно, как всегда, – ответила Эм. Марьяна смотрела широко распахнутыми зелеными глазами. Это был маленький мужчина – ангел с картины да Винчи. В ее тёмном взоре не было ничего – ни любви, ни отвращения, ни сострадания, но эта полуптичья бессмысленность взгляда звала, манила утонуть в себе. – Спасибо тебе, – сказала Марьяна, – что ходишь на мои концерты… – Нет тебя прекрасней… – не выдержав, проговорила Эмма. Марьяна улыбнулась и провела тонкими пальцами по лицу Эммы. Потом, во внезапно остановившемся времени, в пространстве, превратившемся в ничто, прикоснулась своими лиловыми губами к губам Эммануэль. Эмме показалось, что в голове туман, туман был и перед глазами, а потом все закружилось вокруг и померкло. – Положите ей что-нибудь под голову! – кричала Жаба, а чьи-то неловкие руки совали ей в лицо вонючий платок. – Да я в порядке, отстаньте! – сказала Эмма, ища глазами Марьяну. Та стояла в стороне, в дверях, и, видимо, чувствовала себя неловко. – Из-за чего это? – спросила Жаба. – Ты часто падаешь в обмороки? – Здесь душно, – ответила Эмма. Она села на скамейку, и тут же все потеряли к ней всякий интерес. Марьяна почесала в затылке, неуверенно подошла и села рядом. Она взяла Эмму за руку. – Тебе лучше? – спросила она. Эмма перевела дыхание. – Пошли отсюда, – сказала Марьяна. На улице она пригласила Эммануэль к себе домой. Марьяна жила в небольшой квартирке на самой окраине города. Она сразу провела Эммануэль в комнату с широкой кроватью, покрытой ярким лоскутным одеялом и с множеством подушек. Она сходила в другую комнату и вернулась с изумрудной бутылкой. – Что это? – спросила Эмма. Марьяна посмотрела на нее сквозь граненый стакан: – Зеленый-зеленый абсент… После того, как Эммануэль выпила обжигающее горло зелье, Марьяна раздела ее, и теперь Эммануэль, беззащитно-влюбленная, была в ее руках. Марьяна положила пальцы на пульт управления Эммануэль и наслаждалась полетом над черными небесами ее глаз. Несмотря на то, что Эмма никогда не считала себя героем поэмы, в тот момент ей с трудом верилось, что она и вправду не в романе, не в фильме… Нет, она была плодом безумной фантазии лохматого наркомана, что просиживает вечера у компьютера. Невозможно, чтобы божество спустилось с небес. Не хватало фантазии, чтобы поверить в реальность.