Sol post tempestatem

      Луссурия аккуратно касается чужого лица. Его ладони испускают немного пламени солнца. Совсем ничтожное количество, его не хватает, чтобы активировать заживляющие способности, но и не настолько мало, чтобы ничего не ощущалось совсем. Приятное, обволакивающее чувство, от которого сознание медленно погружается в пелену.       Руки у Луссурии тёплые, думает Леви.       Лусс очерчивает большими пальцами скулы, аккуратно проводит по щекам подушечками пальцев. Он выглядит задумчиво, хотя перехватить его взгляд нельзя. Леви это не нравится, но не настолько сильно, чтобы жаловаться. Всё хорошо, просто немного непривычно. Он только слегка морщится, хмуря брови. От чужого пламени появляется инстинктивное желание использовать своё в ответ. Но Леви держится. Его грозовое пламя эффективно против пламени солнца: весь результат работы Луссурии исчезнет. В том, что результат есть, Леви не сомневается, ведь видно, как потихоньку у Лусса приподнимаются уголки губ, как он улыбается всё шире.       — Вот так-то лучше, — говорит он через минут пять такой терапии, чуть склоняя голову на бок. Леви бегает взглядом от одного предмета в комнате к другому, не задерживаясь ни на чём конкретно, особенно на Луссурии. Он не смущён, нет. Просто снова хочет почувствовать нежные ладони на лице, и, в попытках повторить это чувство, дотрагивается до своей щеки, как будто желая там что-то нащупать.       — Ну-ка, посиди ровненько ещё немного, я почти закончил.       Леви послушно садится и расправляет плечи. Он думает, что никогда бы не согласился на такой эксперимент, предложи его кто другой.       Руки Луссурии, всё также покрытые пламенем, ложатся на оголённые плечи. Он действует осторожно — будто по-настоящему может принести вред чужому здоровью, — медленно оглаживает и пальцами проводит по ключицам, а потом спускается ниже по рукам, чуть задевая кожу кончиками крашенных ногтей. Его касания, даже самые лёгкие, перетягивают на себя внимание, не дают отвлечься на что-то ещё. У Леви невольно складывается впечатление, как будто до этого никто не дотрагивался до него вовсе, и теперь он жадно впитывает всё, что может получить из этой близости. Осознание этого странное, немного пугающее, оно заставляет чуть напрячься, и Лусс на мгновение замирает, чтобы как ни в чём не бывало продолжить.       — Не волнуйся, сладкий.       Леви кивает, отводя взгляд в бок, и снова выпрямляется. Наблюдать за происходящим для него сложнее, чем чувствовать. Но через несколько минут он краем глаза видит итог чужой работы. Маленькие тёмные пятнышки одним за одним разбросаны по коже: где-то по отдельности, а где-то небольшими группами. Они и на шее, и на плечах, и на предплечьях, Леви видит только их часть, но хочет чем-нибудь прикрыться.       Сначала исчезает пламя солнца, за ним — руки. Луссурия доволен, чуть качается, перенося вес с одной ноги на другую. Он не смеётся. Просто рад видеть чужую особенность, обычно скрывающуюся под слоем тонального крема или же иллюзий.       Леви отворачивает голову от чужого взгляда, который он так и не может рассмотреть за солнцезащитными очками. Взгляда, изучающего его кожу сантиметр за сантиметром. Изучающего его веснушки.       — Неужели это правда, — Леви запинается, не в силах быстро подобрать нужное слово, — нормально?       — Абсолютно, — заверяет его Луссурия. У него самого, кажется, кристально чистая кожа, не знающая ни загара, ни родинок. Возможно поэтому при взгляде на Леви он чувствует неимоверный трепет от того, что теперь это всё его и доступно только ему. Это его Леви и их веснушки, которые так нелепо и мило смотрятся на Левином лице.