Вампир оборачивается на робкий голос и широко улыбается, когда Хонджун делает несколько неуверенных шагов внутрь и начинает оглядываться.
— Заходите, Господин Ким! Мы как раз разговаривали с Минги о Вас.
Демон сделал явный акцент на последнем слове. Вновь улыбнулся слащаво и сверкнул глазами на Сона, чтобы запечатлеть его реакцию.
Лицо Советника Огня выражало смятение и страх. Он смотрел на Хонджуна, как грешник смотрит на Спасителя души своей. Еще мгновение, и из коричнево-алых глаз Сона потекли слезы неверия в бесподобность и чистоту этого создания.
Сердце Минги терзал единственный вопрос: зачем? Зачем Хонджун спустился в подземелье? И кто, черт возьми, пустил его сюда?
Стража? Исключено. Ментальный портал? Тоже нет. Это место, эта камера особенно, запечатана сложным магическим символом, разрушить который способны только существа первого ранга: демоны, жнецы и оракулы. Именно они, так как для его счтения и последующего уничтожения требуется колоссальное количество энергии.
Глаза Демона жадно смотрят на хрупкую белую фигуру Кима, что в этой темной и холодной камере, казалось, начинала светиться ярче факелов на стенах; глаза Минги наполнены беспокойством всепоглощающим, он всем сердцем ощущает настроение Демона. То самое, которое «покалечить, поиграться и бросить», точно кошка, убившая мышь только ради забавы.
Хонджун в неуверенности стоит в нескольких метрах от них, ждет разрешения подойти ближе и все не решается сделать еще один шаг навстречу.
«Уходи. Пожалуйста. Пока не стало поздно,» — тщетные попытки вырваться в ментальный портал с Кимом. В ответ — тишина и гул.
— Что же Вы медлите, дражайший Советник Муль?
Демон скалит белоснежные зубы. На щеках его все еще блестят в тусклом пламени факела крупные капли крови.
— Мы спустились сюда исключительно за кое-какими книгами и уже собираемся подниматься наверх.
— Ах, книги... В такое позднее время... — Ким с недоверием всматривается в знакомые лица.
Хонджун близорук, отчего поначалу не видит совершенно никаких деталей, только очертания. Приближаясь, замечает слегка изогнутую в напряжении бровь Сона, — нервозность отразилась на всем его лице и теперь показалась уже и в глазах; а когда Хонджун переводит взгляд на лицо Рейвена, он наконец видит последствия переселения Демона в тело настоящего хозяина — налитые кровью и опухшие метки от клыков, что крупными, почти идеально круглыми ранами красовались на бледной шее, на руках и лице — запекшаяся кровь.
Хонджун невольно ахает, когда встречается с заполненными бордовой кровью белками глаз, радужка которых и зрачок стали теперь совершенно незаметными, словно их и не было вовсе, а в черепе вместо них — дыры, заполненные лишь сумраком, глубоким в своей черноте.
Хонджун пятится назад, пытается вырвать взгляд Минги в этой едва освещенной тьме, как Демон вдруг начинает заметное движение:
— Вы составите нам компанию, Господин Ким, или хотите подольше побыть здесь? — он плавно проводит в воздухе кистью, очерчивая пространство, — уверен, Вы здесь впервые, — клацает хищными зубами.
— Я лишь почувствовал, что на нижних этажах что-то происходит, и решил спуститься.
Ким умолкает, решив не уточнять об этом «что-то», и дрожит от холода каменного помещения, но еще больше — от взгляда, которым в него впился Рейвен.
Вампир пересекает расстояние между ними в несколько шагов, останавливаясь в метре от Хонджуна. Вновь улыбается люто, дьявольски язвительно, и неожиданно щелкает пальцами.
«— Огонь не может навредить сам себе. Я и есть огонь.»
Улыбка Минги из сна Советника Муль накладывается на искривленные губы Демона. До закипающего ужаса в жилах они кажутся Киму идентичными.
— Рад знакомству, Советник Ким Хонджун, — Демон издает смешок и приближается к Хонджуну практически вплотную.
Ким уже не может разобрать, кто перед ним, видит только два темных силуэта. Глаза от страха стали застилать слезы: перед ними окровавленное лицо Рейвена, а сами глаза вампира, в выражении которых безумие, нечто демоническое, чужое и отреченное от этого мира, заставили Хонджуна закричать.
Закричать от вынуждающего стынуть кровь осознания того, что перед ним вовсе не Рейвен, а нечто другое. Однако крик Советника Муль был заглушен впившимся в его губы ртом Демона, язык которого тут же змеей стал обворачиваться вокруг языка Кима, передавая в чужое пространство рта кровь, смешанную с ядом.
Демон с яростью кусает Хонджуна за губу, чтобы привести его в чувства, а чтобы юноша не смог освободиться, удерживает его голову двумя руками, острыми когтями впиваясь в нежную кожу на висках и щеках. Хонджун не может вырваться из этой хватки: сил его не хватало, чтобы оттолкнуть Демона от себя. Еще немного, и он, поглощенный страхом, упал бы на пол, но отчетливо донесшийся до его ушей металлический грохот за спиной чудовища и неожиданный животный рык Минги с едва разборчивым человеческим «Не смей!» вырвали его из оцепенения.
Сон пересек расстояние между ними в считанные секунды, вонзив в спину Демона тот священный кинжал, с помощью которого он его и призвал. Сердце вампира оказалось проткнутым насквозь. Рейвен широко открыл рот в надрывном и мучительном крике, начав хрипеть и кашлять кровью, отчего крупные капли ее попали в глаза Хонджуна, на несколько мгновений его ослепив.
Юноша не выдержал, в безумном страхе выбежал из зловещей камеры, и, задыхаясь, вбежал по витой лестнице наверх в холл. Оттуда, стараясь подавить стиснутой на губах ладонью подступающие к гортани рыдания, Хонджун выбегает через вход для прислуги. Оказавшись на открытом пространстве, залитом красным светом от висящей над его головой Луны, Ким, нисколько не думая, вбегает еще выше по крутому склону, чтобы оказаться в конечном итоге на утесе, от другого берега которого его разделяет ущелье шириной в несколько десятков метров.
Внизу протекает бурная река свинцового цвета, берега которой поросли колючими кустарниками. Но даже здесь Ким не может вдохнуть полной грудью.
Произошедшее с несколько минут назад душит своими демоническими пальцами, калечит и по ощущениям внутри будто бы ломает все кости ребер, собирает затем их осколки в свои черные и шершавые ладони, чтобы соединить в одно целое. Но кости, отравленные желчью страха и ненавистью к собственной судьбе, справляться со своей главной задачей — защитой, — больше уже не смогут. Будут ломаться вновь и вновь, причиняя хозяину боль, от которой захочется разбиться об камни, лишь бы она не разрасталась по всему телу, словно ядовитый плющ.
Слезы, вызванные до этого страхом и бесшумно стекавшие по бледному лицу Советника, сейчас возобновляются потоком уже более сильным и несдержанным, освобождая из груди скулеж тысячи отчаянных пленников сознания Кима.
Хонджун до конца отказывается принимать факт того, что единственный человек в этом Королевстве с добрым сердцем, любовью дружеской, самой искренней и светлой, умер.
Единственный человек, который защищал его от гнева или издевательств Минги. Единственный, кто принимал робость Хонджуна как особенность, а не недостаток. А сейчас единственное о нем напоминание — застывшие густые капли крови на лице Кима.
Воспоминания теплых вечеров в компании Заместителя, когда они с Советником Муль вместе читали старые легенды их королевств, уютно устроившись в мягких креслах у камина, сейчас режут и так раненое сердце ржавым металлом лезвия, заставляя Кима закашляться.
Советник холодными губами пытается словить хотя бы капельку кислорода, но ледяной ночной воздух настолько густой и тяжелый, что сделать это с первого раза не позволяет, и Хонджун шумно вдыхает через нос, начиная дрожать от подступающей истерики. Сжимает сначала ладони в кулаках так, что ногти под действием силы этой впиваются в кожу. Острая боль в горле от собственного тоскливого стона пронзает сознание юноши, и он, обхватив одной рукой себя за предплечье, другой закрывает собственный рот, боясь выхода рвущегося отчаяния наружу.
Наклонив голову и согнувшись в корпусе, Ким почти бы упал на колени, но какая-то сила заставляет ноги все еще держаться. Ким судорожно всхлипывает, растирает ледяными пальцами соленую влагу слез по лицу, смешивая её с оставшейся на коже кровью.
Чувствует, как внутри что-то падает с самой высокой полки, разбиваясь вдребезги. Это что-то, вероятно, та самая шкатулка воспоминаний, палитра внутри которой теперь не яркая и пестрая, каким был Рейвен на праздниках и обедах, а тусклая, с темно-бордовыми и черными оттенками.
За спиной летучая мышь хлопает крыльями, изрядно пугая тем самым Советника. Отчаянный холод вдруг захватывает все его тело, в котором жар и озноб чувствуются одновременно, а само оно нервной дрожью и непрекращающимися спазмами сотрясается. Дрожь эта передается и сердцу, биться ему мешает, подкатывая к горлу судорогой и затрудняя дыхание.
Хонджун вдруг поднимает голову и устремляет свой взгляд на бурное течение реки: вода её в свете луны пенится, бьется о камни и ропчет на сильный ветер, снося на своем пути и подбрасывая вверх палки, небольшие бревна и камни.
Ким вдруг вспоминает, как несколько лет назад застал один из самых сильных штормов в их королевстве. Океанская гроза, словно злой колдун, налетела на столицу поздним вечером: начался проливной дождь, волны с глухим стоном и ревом бились о скалы высокого утеса, пенистые валы заливали шипучей волной низкие берега, чтобы раз за разом, с размаху и в дикой злобе, разбиться о крупные скалы, что веками защищали от штормов эти земли.
Советник Муль тогда крупно вздрагивал при виде бушующей стихии и со страхом представлял, как он оказывается где-нибудь посреди океана, захваченный в плен обезумевших буревестников-волн.
— Не смотри, если боишься, Ким. Не стоит терзать и так больное сердце, — Сонхва в тот момент обнял его сзади за плечи, поцеловав в висок.
Грубая ткань плаща его успела стать мокрой и неприятно холодной, отчего Хонджун поморщился и отпрянул от Пака.
— Пошли лучше домой.
— Не смотри, не смотри, не смотри...
Ким вновь опускает голову, закрывает заледеневшими руками уши и сжимает веки со всей возможной силой, до белых вспышек перед глазами.
Насквозь пропитанная холодным потом ткань спальной рубашки теперь впивается в грудь и ощущается так, как если бы тысяча иголок закололи кожу Кима на плечах и спине.
Суровая ноябрьская стужа бьет в лицо ледяным ветром, порывы которого вдруг то резко усиливаются, оборачивая вокруг дрожащего тела Советника Муль свои когтистые лапы, то утихают, словно их и не было вовсе.
***
Тело Рейвена упало плашмя — Демон хрипит, выплевывает ошметки легких вместе со сгустками крови и вдавливает в каменный пол длинные ногти от раздирающей тело его хозяина боли. Ногти, ломаясь, перебивают её, а звуки, которые теперь издает Демон, больше напоминают скрежет ржавых ворот, по которым безумец медленно выцарапывает только ему понятные символы не менее ржавым ножом.
Минги проворачивает кинжал один полный оборот так, чтобы до его слуха наконец-таки донесся характерный звук лопнувшей ткани органа.
Сон резко вытаскивает сталь из содрогающегося в последних секундах своей не успевшей начаться новой жизни тела, — разодранные куски сердца повисли на его зубьях алыми обрывками мокрой бумаги; Демон, все еще несдавшийся, что-то прохрипел, после чего голова Рейвена с глухим звуком опустилась на ледяной пол.
Минги уже не помнит, как выбежал в холл, а затем — из замка; как глазами искал тропинку, куда мог убежать Хонджун. Советник Огня спускается на опушку, залитую ярким светом алой Луны, и лишь оттуда, повернувшись спиной к замку, смог увидеть одинокую фигуру на утесе. Сон стремглав бросается наверх, закричав надрывно имя его истинного.
Порывистый ветер развивает подол длинной ночной рубашки Кима, а сам Хонджун, согнувшись, лишь всхлипывает судорожно и смотрит себе под ноги, изредка мотая головой в неверии от происходящего с ним. Услышав свое имя, юноша оглядывается по сторонам в попытках отыскать источник, который его же и позвал: на другом утесе и внизу на опушке — абсолютная пустота и ни единой живой души.
Ким оборачивается назад, как тут же попадает в объятия Сона. Тот сжимает его крепко, старается будто вдавить в себя, уберегая тем самым от любого страха и боли. Юноша, почувствовав тепло чужого тела и давно знакомый запах, снова срывается на отчаянный и утробный вой, утыкаясь в чужую грудь.
Минги распахивает собственный камзол и закутывает в него дрожащее от возобновившейся истерики тело, обнимая и прижимая к себе еще сильнее.
— Тише... Все закончилось... Хонджун, пожалуйста... Пойдем обратно... — Минги говорит тихо, чтобы не напугать и так ошарашенного юношу.
— Отвези меня домой, — плач Кима сотрясает сознание Советника Огня, как если бы снежная лавина один за другим сносила своей силой каменные домики, — Минги... — шепчет сорванным голосом, жмется сильнее и утыкается в грудь носом; вновь дрожит, всхлипывая, — я не хочу находиться здесь... Здесь страшно, — замолкает на несколько мгновений и вновь со всей накопленной душевной болью стонет, отчего у Сона сердце опять сжимается, затрудняя дыхание.
Неумолимо быстротечное время вместе со стрелками на башенных часах декламирует о приближении утра своими глухими ударами.
Сквозь толщу страха они доходят и до Хонджуна, который с остервенением вцепился в жилет Минги. Ким понимает всем своим дрожащим существом — время унесет его боль, страдания и мучительные переживания с собой, смешает все в великом ничто, освободив наконец его истерзанную душу. От этого Советнику Муль становится на несколько мгновений легче и он почти что засыпает, окутанный чужим теплом.
Минги вновь сжимает его в объятиях, приводя в чувства. Сон по тонким и невидимым нитям пытается со всего своего тела собрать энергию для перемещения в замок: жмурится, стискивает Кима, словно тот — выпавший из гнезда птенец, чьи крылья сломал окончательно страх гнетущий и безумный, и отпускать его значило обрекать на верную смерть.
Сон считает про себя:
3,2,1... Перед глазами вспыхивает яркий свет, и Минги чувствует нагретый потрескивающими свечами воздух чужой спальни. Постель расправлена, а рядом с кроватью на подносе оставлены маленькие баночки с засушенными листьями трав и керамический чайник с пиалой.
Хонджун, все еще заключенный в чужие объятия, распахивает глаза и оглядывается, едва веря собственным очам: он действительно оказался в своих покоях. Оставленные гореть свечи проживают свои последние минуты, и Советнику Муль вдруг становится слишком тепло, — тепло это убаюкивает, успокаивает и отодвигает тревоги прочь, оставляя лишь приятную дрему.
Но у Кима жар, — Минги касается губами его лба и ощущает сравнительную разницу между температурами их тел. Теряется, не зная совершенно, что ему делать, и обводит комнату нервным взглядом. Замечает на кресле массивное на первый взгляд одеяло и шерстяные носки.
Отводит аккуратно Хонджуна к кровати, укладывает медленно, но ничем пока не накрывает, — быстро забирает с кресла ранее замеченные вещи и вновь возвращается к Киму.
У Советника Муль глаза от высокой температуры блестят, а на губах вдруг показывается слабая улыбка: Минги с особой осторожностью придерживает чужую ступню, что размером не больше, чем ладонь Советника Огня, и надевает на нее один из носков, проделывая затем то же самое с другой стороны.
Сон накрывает Советника Муль двумя одеялами, закутывая его в них, словно в кокон, и целует в нос, собираясь уже уйти. Хонджун вдруг заходится тихим хныканьем, обращая на себя внимание.
— Мне остаться? — Минги наблюдает изменившееся выражение чужого лица и слабый кивок. Присаживается у чужих ног, с тревогой вглядываясь в покрасневшие глаза своего истинного.
Хонджун, словно кот, перебирается с подушки на чужие колени, подминая под себя мягкие одеяла, и укладывает на бедра Минги голову, тяжело вдруг вздохнув. Советник Огня в некоторой нерешительности проводит ладонью по растрепанным белым прядям, приглаживая их. Ким в ответ вновь вздыхает и проваливается в царство Морфея.
***
Ёсан, уже по привычке утром направившийся в покои к Советнику Муль, тихо отворяет дверь и тут же замирает, устремив взгляд на ярко-рыжие волосы, что раскинулись на белых простынях и так сильно с ними контрастировали. Минги, устрашающий своими габаритами, голосом и строгим взглядом темно-карих глаз, сейчас свернулся калачиком и прижимает к себе Кима, что мирно посапывает, обнимая Сона за руки в ответ. Кан выдыхает через нос, хлопает глазами в неверии и, почти бесшумно ступая по половицам, подходит ближе. Колеблясь между тем, стоит ли ему будить Советника Огня или Советника Муль, что в первом и втором случае все равно бы привело к пробуждению обоих, Ёсан решает так же тихо уйти, как и пришел, оставляя истинных мирно досыпать свои часы.
