Jacaszek — November Late
Ким одиноко блуждает по пустующим коридорам, не зная точно, куда именно он хочет прийти. Проходы, широкие и будто бы опустевшие, в блеклом и тусклом свете утреннего солнца кажутся заброшенными, покрытыми старой паутиной и пылью. Весь замок на мгновение кажется юноше покинутым. Он, закутанный в несколько шерстяных кофт и накидку, тихо и медленно переставляет ноги, едва заставляя бордовые ковры под своими ступнями шептать его имя. Хонджун оглядывает холодные серые стены, массивные позолоченные рамки гобеленов и картин, что провожают его фигуру утомленным взглядом. Думает о том, как, если бы не знал никого из обитателей этого Королевства, мог бы содрогнуться от величия бюстов генералов и особенно — от статуй драконов. Но Ким знает. Знает Короля, знает Минги, знал… Хонджун неожиданно останавливается и глотает вновь подступающие слезы. Не верит, что остался один. Юноша подымает голову вверх, встречаясь глазами со смотрящей на него мордой дракона на мраморном барельефе. Та хищно скалит зубы и вот-вот будто бы выпустит из своей пасти порцию огня. Если бы не агрессивно изогнутые линии, что служат мраморному дракону бровями, Хонджун бы ощутил всю пустоту, что передают глаза свирепого ящера. Глазницы, идеальные сферы из гладкого белого мрамора с тонкими черными прожилками, смотрят куда-то в противоположную стену, на которой умостилась такая же бездушная и холодная морда, что готова испепелить свою копию, но так и остается смотреть на неё, открыв пасть в немом рыке. Ким вдруг ощущает, как слеза режет нежную кожу на щеке и падает бесшумно на ковер. Юноша все еще смотрит вверх, на потолок — там потрескалась краска, и кое-где по углам видны кляксы плесени, от вида которых Кима пробирает легкая дрожь. От озноба ли или от осознания, что он, словно призрак или неприкаянная душа, блуждает здесь, по пустующим коридорам, и никому в этих землях теперь не сдался. Впереди — больше, чем пол года нахождения здесь. Хонджун бы хотел еще знать, ради чего. Ради чего он гробит свое здоровье и тратит нервы? Ради бумажек, которые никто перечитывать не будет? Кому в их королевстве взбредет в голову вдруг узнать что-то об огненном народе, что живет за морем и горами, если до Кима было сочинено столько сказок и легенд про этих людей и драконов, которых они приручили? Хонджун выдыхает и вновь наполняет холодным воздухом легкие, отчего в носу начинает щипать, вновь вызывая слезы, которые юноша спешно вытирает рукавом кофты из овечьей шерсти. Та пускает по векам легкое раздражение, но Хонджуну все равно. Он опускает голову, — та начинает кружиться — и идет дальше, к лестницам, совершенно не замечая появившихся будто бы из ниоткуда слуг, что шарахаются от него, как от огня. А стоило Киму пройти мимо них несколько шагов, девушки тут же начинают шумно шептаться. Хонджун спускается в столовую, уловив пряные и аппетитные ароматы, что доносятся с кухни. У маленького мраморного столика Мэрлин возилась с травами, очевидно, заваривая одуванчиковый чай к приходу Советника Муль. Услышав шаги за спиной, девушка с сияющей улыбкой обернулась, чтобы затем поклониться. — Доброе утро, Господин Ким. Присаживайтесь, пожалуйста. Завтрак скоро будет подан. Ким молчаливо уселся за пустующий стол. На нем пока стояли только пустые тарелки с бокалами для воды, а рядом лежали отполированные до блеска столовые приборы. — Король Чон еще не спускался, Мэрлин? Хонджун обратил внимание на стрелки настенных часов. Те показывали почти двенадцать дня. — Нет, Господин. Возможно, что он проснулся раньше и уже позавтракал. Все слуги сегодня какие-то рассеянные, даже я чувствую сонливость и… Мэрлин увлеклась рассказом, разговаривая теперь будто сама с собой, пока Хонджун уже успел погрузиться в собственные раздумья. Он вновь вспоминал Рейвена и то, как вампир в первый день (а вернее говоря, ночь) их знакомства предложил ему бокал воды с лимоном, как то и попросил Советник Муль. Сердце у Кима вновь сжалось — он не мог поверить, что Заместитель не спустится сейчас к завтраку, не начнет что-то рассказывать своим мелодичным и приятным голосом, который Хонджуну слушать было одно удовольствие. Киму казалось, что Рейвен просто задерживается у себя и скоро, буквально несколько минут, и он сможет наблюдать лучезарную улыбку Заместителя перед собой. Но минуты капали одна за другой, ровно как и слезы из глаз Советника Муль, которых он даже не замечал. — Господин Ким… Господин Ким!.. — где-то над ухом разносится приглушенный сознанием Хонджуна голос, так напомнивший ему голос Рейвена, — Господин Ким!.. Вам нехорошо? Хонджун хлопает глазами и оборачивается на звуки — обеспокоенное лицо Мэрлин побледнело от волнения, девушка крепко сжимает фарфоровый чайник с изящной голубой росписью. — Всё… В порядке... Ким нервно сглатывает от передавшегося ему от его слуги волнения, стараясь его тут же скрыть за слабой улыбкой, которая, как надеялся Советник, выглядела достаточно искренне. За осень Хонджун успел заметно похудеть, и сейчас тени на его лице располагаются так, что Мэрлин невольно вздрагивает: лицо вытянулось еще сильнее, нос стал острее, а глаза еще больше. Он стал напоминать фарфоровую куклу, которую дети забыли в саду у входа в веранду, а она так и осталась безмолвно сидеть на деревянных ступенях, смирившись со своей судьбой. Но на бледном лице Кима выражалось сомнение, тревога и вся та непокорность обстоятельствам, которая была ему присуща еще во времена его нахождения на родных землях. Он сидит молча, но еще не смирился с тем, что это место высасывает из него все душевные силы и радости, которыми он наполнял свое сердце в Королевстве Муль. Советник все еще сопротивляется, все еще не готов сдаться и прогнуться под обстоятельства, что ржавым гвоздем ковыряют его душу — не привык сдаваться так рано. Надежду дает только вера в то, что все это рано или поздно закончится, рано или поздно он найдет кого-то или что-то, что поможет ему справиться и просто перетерпеть нахождение здесь, в этом огромном и холодном замке. Ким боится намекающими вопросами спрашивать Мэрлин о Рейвене. Вероятнее всего, она и не догадывается, что брат её… Мертв? Ким ей завидует, потому что принять этого сам до сих пор не может и уже жутко скучает по их беседам, их приятным и теплым прогулкам, что наполняли его силами, как Солнце, наливавшее своим теплом виноград в жаркий августовский день. Хонджун с тяжелой болью шумно выдыхает, словно болеет легочной болезнью, тем самым пугая слугу. — Господин, всё в порядке? Мне проводить Вас до покоев? — девушка обеспокоенно крутится вокруг Кима, как пчела вокруг цветка, которая всё не может пристроиться. Хонджун останавливается и снова выдыхает, уже менее шумно. — Мэрлин, найди себе дело, пожалуйста. Я не люблю это говорить, потому что сам знаю, как неприятно это слышать, но мне нужен отдых. Мне нелегко сейчас. Я бы хотел с тобой поделиться, но это дело, возможно, коснется всего королевства Огня, и болтать об этом налево и направо я не могу. Особенно слуге. Ким разворачивается и смотрит девушке в лицо, одновременно с этим взяв ее руки в свои холодные ладони, начав их аккуратно поглаживать. — Я доверяю тебе. Знаю, что не предашь и не будешь разбалтывать секреты, но пойми меня, — Ким отпускает её руки и поднимается по ступенькам к себе, — принеси мне, пожалуйста, еще чай, где-то через час. Спасибо. Мэрлин не увидела лица Советника Муль, потому что тот уже перешел в другой лестничный пролет и скрылся там же, оставив ее с опущенными руками посреди громадной обеденной комнаты. На сердце у девушки стало из-за этого разговора неспокойно и сыро, а ледяной морозный воздух, что теперь медленно бродил по всем залам, обволакивая своим холодом все вокруг, стал причиной её секундной дрожи. Впрочем, слуги не должны привязываться к своим господам эмоционально, а должны лишь выполнять приказания. Но Мэрлин была другой, у нее, во всяком случае, было сердце.***
Ким быстро отвлекся от своих мыслей, снова взявшись за перо и листы бумаги для отчета. Он вспоминал рассказы Короля и собственные маленькие исследования из тех вылазок, что он совершал еще месяц назад, когда Солнце вставало не так поздно и лениво, как сейчас. И чем больше Хонджун погружался в свои воспоминания, тем сильнее ему не хотелось возвращаться в реальность: туда, где его ждет только холод мраморных и пустующих зал. Он даже не знал, где сейчас Минги и Король, боясь строить какие-либо предположения. Через час с небольшим в дверь постучали. Ким все еще сидел за столом, склонившись над пожелтевшими листами и продолжая что-то выписывать своим каллиграфическим почерком, и только лишь спустя несколько секунд крикнул строгое «Войдите». То была Мэрлин с чайничком и двумя объемными чашками. — Можешь поставить на прикроватную тумбу, спасибо. Хонджун все еще не отрывался от своих записей, сосредоточенный и полностью погруженный в работу. Девушка тяжело вздохнула и уже собралась уходить, как вдруг остановилась на пол пути. — Господин, у Вас точно все в порядке? — Ким не поднял на нее глаз, но уловил тревогу в её голосе. — Не все. Я уже сказал, что не могу об этом с тобой обмолвиться, — Советник Муль поставил точку и отложил письменный инструмент, подняв на слугу глаза и внимательно на нее посмотрев, — что-то еще? — Дайте мне знать, если я могу помочь, пожалуйста… Девушка пошла было к дверям, но, прежде чем уйти, обернулась и бросила на Кима взгляд, полный преданности и сострадания, в котором Хонджун усмотрел боль выброшенного за дверь котенка. Мэрлин вышла, поджав губы и крепко сжимая поднос за спиной. Ей было до пылающего в груди огня обидно от осознания, что помочь она совершенно не может. Более того, ей не дают возможности это сделать, как бы она не пыталась дознаться о причинах такого состояния её Господина. Но одно от её внимательного взгляда все-таки не утаилось — Господин был отягощен чем-то так сильно, что мысли о произошедшем продолжают съедать его изнутри, отравлять разум и превращать его и так больное тело в еще более печальное зрелище. Для Мэрлин была очевидна связь духа и материи — они неразделимы; корень болезни всегда лежит в психике, угнетая затем уже физику, что и сказалось на внешнем виде Советника Муль: помогая ему переодеться как-то раз, слуга не смогла не обратить внимание на ярко выступающие из-под молочной кожи позвонки спинного хребта, на выдающиеся лопатки, что будто бы обломанными крыльями торчали и рвались наружу, когда Хонджун нагибался; а ребра, словно железные прутья, хотели изнутри вспороть тело хозяина, но все так же послушно продолжали защищать его сердце. Ким почувствовал на себе этот изучающий взгляд и сделал слуге замечание, на что девушка покорно и несколько стыдливо опустила голову и, застегивая последние пуговицы на господской рубашке, молча удалилась, стараясь впредь не допускать себе подобных своевольств.***
За окном уже стемнело, когда по правую руку от Советника Муль оказалось не менее трех исписанных мелким почерком пожелтевших бумаг. Они, как опавшие листья, усыпали весь стол и стали занимать все его пространство, оставляя место разве что только для чернильницы. Хонджун сладко потянулся и встал, направившись к окну и открыв его нараспашку так, чтобы вся комната наполнилась морозным горным воздухом. Несколько лесных птиц перелетели с ветки на ветку близ растущей сосны, прошуршав задетой крыльями хвоей, а Ким, что пытался усмотреть их в кромешной тьме леса, чуть ли не полностью высунулся из окна и все сверлил взглядом верхушки деревьев. Если бы не большая летучая мышь, с писком пролетевшая почти мимо его носа и изрядно напугавшая, Хонджун бы вновь замерз: от кропотливой работы он снял все теплые кофты и жилетки, оставив только один единственный свитер весьма тонкой вязки. Часы пробили восемь, когда Ким широко зевнул: он остыл и устал от работы, и впервые за весь день почувствовал голод, поэтому наспех сложил листы в небольшую стопку и убрал чернильницу со стола, чтобы ненароком ее не задеть, и вышел, оставив окно открытым. Столовая в вечерние часы казалась гораздо уютнее и радушнее, нежели в утреннее или обеденное время суток: сейчас ее наливал теплый свет свеч, что своими огоньками приглашали любезно к столу. Когда Хонджун вошел, стол уже изобиловал всевозможными закусками, маринованными овощами, грибами и кореньями; ближе к центру даже стояла небольшая пиала с маринованными бутонами одуванчиков — Ким их завидел первее всех и сразу же поспешил присесть. За столом уже сидел Советник Огня, в задумчивости раскачивая вилкой, а напротив него занял свое место лекарь, который подозрительно быстро сметал все со своей тарелки и орудовал ножом и вилкой со скоростью рассечения секиры Валькирии. Подошедший к столу Хонджун несколько повременил с тем, чтобы сесть рядом с Ёсаном; Ким негромко прочистил горло, сверкнул глазами на витающего в своих мыслях Минги и только потом сел рядом с Каном. Лекарь к этому моменту уже закончил трапезу, оставил столовые приборы и поднялся, обращаясь корпусом к Советнику Муль: — Господин Ким, мне срочно нужно покинуть замок, поэтому постарайтесь наложить повязки самостоятельно. Я знаю, что ночью у Вас была температура, поэтому постарайтесь пить больше теплых отваров и отдыхать. Если снова почувствуете себя плохо, обращайтесь к Мэрлин. Ёсан не дал возможность Хонджуну ответить, задвинул стул и направился прочь из столовой, оставив советников одних. Только слуги продолжали подавать еду и забирать пустые тарелки: глухое шуршание их формы разносилось по всему помещению, заглушая дыхание господ. — Ты ушел утром... Ким хрустел шляпками маринованных лисичек и находил рассматривание оставшейся еды в тарелке занятием куда более привлекательным, чем обращение внимания на глаза собеседника. — Не спать же мне до обеда вместе с тобой. А тебе нужен отдых. Минги слащаво улыбнулся, пронаблюдав за тем, как чужие губы касаются мокрой коричневой шляпки, которая спустя мгновение канула в пространство рта Кима. — Отдых… — Хонджун вздохнул с некоторой обидой и ревностью. Он ревновал Минги. Прежде всего ревновал его ко времени и делам, которые были у Советника Огня. Они, судя по всему, были куда важнее и приоритетнее, чем нахождение с собственным истинным. — Да, отдых. Отчего-то Минги заулыбался. По мнению Кима — весьма двусмысленно и нагло. По мнению Сона — привычно и совершенно беззлобно. Минги закончил с пищей и поднялся из-за стола. Дошел до Кима и, остановившись рядом с ним, с нажимом провел двумя пальцами по чужому виску, закончив движение в районе нижней челюсти Советника Муль: — Вам будет вдруг плохо или не сумеете поменять себе бинты, обращайтесь ко мне... Минги вышел, вновь ехидно улыбнувшись. Играть на чужих нервах Минги всегда удавалось лучше всего. Можно даже сказать, что он был весьма и весьма талантлив в этом искусстве тонкого музицирования. В юношестве он отвратительно перебирал струны данной ему отцом гитары и арфы, зато, что касалось провокаций и ядовитых шуток — здесь юный Сон был мастер, и казалось, что ему не было равных в этом деле. Да, бесспорно, Минги был талантлив в том, что мог двумя словами, одной своей улыбкой или действием вывести Хонджуна из себя, и это ему сходило с рук. Он выходил сухим из воды, потому что Хонджун был бессилен перед ним. Хотя бы потому что до боли в сердце любил это дьявольское создание, встречей с которым наградила его Судьба.***
Все на свете казалось Хонджуну сейчас невообразимо правильным. Из-за того, что Ёсан должен был срочно уехать, Король уже спал, а поменять повязки на заживающих ранах, на которых корочка уже отпала, оставив после себя бледно-розовую новую кожу, было некому, Хонджуну пришлось действительно обратиться к Минги с просьбой зайти к нему со всей переносной магией лекаря на подносе, с которой Кан к нему постоянно наведывался. Сон не сдержался и захватил с собой еще одну плоскую деревянную коробочку мази: та была вязкой, мягкой текстуры, словно засахарившийся мед; Минги еще давно начал пользоваться ей, заметив, как она отлично увлажняет кожу и лечит небольшие ранки на руках от сурового ветра буквально за ночь. Правда, Минги раздражала её излишняя жирность: по словам Ёсана, то были заморские дорогие масла, на которые Сону должно было быть стыдно кривить нос.The Neighbourhood — Nervous
Киму было сложно объяснить, какие чувства вызывал у него Советник Огня. Но именно сейчас, когда Сон накладывал травяные примочки на слегка пожелтевший синяк, Хонджуну вдруг нестерпимо захотелось его поцеловать; испуг вдруг сковал юношу, и краска стыда прилила к его щекам. Минги, уловив слухом тяжелое и порывистое дыхание Кима, посмотрел в его глаза. — Все в порядке? Тебе не жарко? — Сон продолжал возиться с вымоченной в горячем отваре примочке. По спальне вновь разлетаются запахи ромашки, листьев мелиссы и мяты. Ким отрицательно мотает головой, не поднимая смущенное лицо. Минги его действию не верит, оттого откладывает поднос за угол кровати, вновь заглядывая в чужие глаза. Те блестят в мерцании догорающих свечей на стенах; просят безмолвно. Сон мягко поднимает двумя еще теплыми от горячей воды пальцами чужой подбородок и накрывает своими губами кимовские уста. Юноша лишь переводит свои ладони на соновскую грудь, — для опоры, — и закрывает глаза, наслаждаясь вкусом нектара сочных персиков, инжира, что вновь смешивается с медом и терпкими, сладковато-острыми пряностями: корица, мускатный орех, а жгучий красный — как завершающий и незаменимый элемент в этой формуле. Сон сминает чужие губы, придерживает кимовский подбородок шершавой подушечкой большого пальца и мягко оглаживает скулу. Оторвавшись от чужих губ, Минги острым носом ведет по бледной щеке, вновь с наслаждением вдыхая аромат чужих волос у висков; он шумно выдыхает в чужую раковину, опаляя покрасневшее от смущения слегка заостренное ушко горячим воздухом: — Пахнешь удивительно, — Ким тихонько стонет, ощущая чужие руки на спине. Минги аккуратно оглаживает лопатки сквозь тонкую ткань спальной рубашки, — все теплые вещи пришлось снять из-за неудобства в обработке ран — ведет ниже, останавливаясь на талии и сжимая ее в некрепкой, но ощутимой хватке. Ким заглядывает Советнику Огня в глаза: — Мин…ги, — шепчет вновь, сбивчиво дыша, — мне жарко… Хонджун выдыхает последнее слово прямо в чужие губы, вновь прижимаясь к ним своими с особым трепетом и нежностью, ощущая, как хватка на талии становится сильнее, а затем неожиданно пропадает. — Может, так будет легче?.. — Сон говорит тихо и низко, щелкает пальцами, оставляя Кима теперь без ощущения легкой ткани на плечах. Юноша вздрагивает, поднимая на него блестящие от заметного возбуждения глаза, и громко сглатывает вязкую слюну. Минги удерживает взгляд, расплываясь в теплой улыбке и замечая то, как нервно подрагивает чужое адамово яблоко, стоит Киму вновь приблизиться к его лицу. Такой Хонджун распаляет, успокаивает и вынуждает подавить всех внутренних демонов, которые вновь и вновь готовы терзать нежную кожу на чужой шее, животе и бедрах. Сон почти невесомо толкает своего истинного в плечи, вынуждая лечь на лопатки. Ким покорно падает под действием чужой силы на спину, успевая ухватиться дрожащими руками за рукава рубашки Минги. Тянет на себя, нетерпеливо кусая Сона за губу, отчего Советник Огня тихо смеется в поцелуй и подтягивается к Киму ближе, устраивая его ноги по бокам от собственных бедер, сам же нависает над ним. Колени Хонджуна дрожат от тяжело подавляемого желания принадлежать Сону, здесь и сейчас, пока он чувствует от него ласку и тепло, внимание и заботливые прикосновения. Словно по дуновению ветра или щелчку пальцев дикий зверь внутри Минги превратился в льнущее к груди крошечное пушистое создание, которое греет своим теплом руки, передает его затем к сердцу, после чего наполняя им всю душу. Ким жмется ближе, этих эфемерных прикосновений горячих губ к коже на шее и ключицах становится слишком мало. Так мало, что юноша несдержанно и неловко подается бедрами вверх, отрываясь от простыней и теперь упираясь собственным пахом в чужой. Ощущает крепкую твердую плоть и шумно выдыхает; глаза в смущении нервно бегают по простыням, из-за чего Ким пропускает момент, когда Минги от него отстраняется и перемещает горячую крупную ладонь на вставший член юноши, медленно проводя по его очертаниям. Сердце Хонджуна вместе с телом будто кинули в огонь, взгляд его начал плыть, ровным счетом как и движения руки Сона стали ощущаться будто в замедленной съемке. Ким чувствует давление ладони на свою плоть, как обжигающие пальцы нащупывают подушечками контуры, вновь гладят и сжимают, заставляя юношу подаваться вперед и просить большего. От взгляда Минги не скрылось то, как после одного резкого движения чужие дрожащие пальцы сжались на белоснежных простынях, сминая их и комкая. До слуха Советника Огня донесся звук, трактовать который можно было как жалобное скуление вперемешку с подавленным гортанью стоном, в ответ на который Минги тяжело выдохнул через рот: он и сам был изрядно заведен, но так быстро переходить к главному и самому желанному не хотел. Хотел продлить удовольствие и в первую очередь доставить его Хонджуну, а не себе, к чему он стремился чаще всего. — Не срывайся так быстро, — Минги шепчет, отчего Ким вздрагивает: спина его покрывается мурашками, — у нас впереди еще так много всего, — Сон обводит кончиком языка каждый хрящик на ушке, — будет обидно, если ты кончишь прямо сейчас, — влажно целует в кожу у виска и прижимается к телу Кима сильнее, почти его накрывая. Ким стонет уже громче, накрывает своей ладонью чужую, что до сих пор продолжает гладить его возбуждение, и старается ее убрать, на что Минги коротко хмыкает и вновь обдает раковину Хонджуна горячим шепотом: — Не нравится? — отстраняется, чтобы посмотреть в голубые глаза. — Если ты продолжишь… — юноша тяжело дышит, в уголках глаз скопилась влага, — я… не сдержусь, — смотрит в глаза Сону, щеки Кима заметно покраснели и теперь оттеняют собой цвет молочной кожи. Почему голос Кима именно сейчас так кружит голову? Особенно сильно, когда он прерывается на рваный выдох, когда звучит так тяжело и гортанно, с придыханием. Минги медленно закрывает глаза и приподнимается, чтобы дотянуться до баночки с мазью на подносе, давая Киму время передохнуть от его настойчивых ласк хотя бы несколько мгновений. Сону приходится совсем отодвинуться от юноши, чтобы подхватить пальцами прямоугольную коробочку; руки его дрожат, из-за чего выходит несколько неловко и не так быстро, как планировалось, но Хонджун даже рад, — у него выдалась почти минута, чтобы перевести дыхание и хоть немного осознать, что с ним сейчас происходит. Ведь, продолжи Минги свои действия, возбуждение Кима разорвало бы юношу на части. Сон вновь ловит взгляд чужих глаз, ставит мазь на тумбу у изголовья кровати и подтягивает Кима к себе за бедра, приспустив тем самым плотную ткань штанов, которая под своим весом ухватила и белье, обнажив острые тазовые косточки, которые в эти дни стали особенно заметными. Хонджун от неожиданности ахает, реагируя на неожиданные действия Минги: Сон пальцами сжимает ткань и теперь тянет ее вниз, уже настойчивее и сильнее, долой с тела, которое ему так хочется сегодня разрисовать поцелуями. Ким, оставшись теперь полностью обнаженным, краснеет еще больше, закрывает рот кулачком и сдвигает острые колени друг к другу, пряча от чужого взгляда наготу. Он, не в силах поднять от стыда взгляд, второй рукой снова сминает простыни и хочет уже отодвинуться, но Минги успевает подтянуть его за лодыжки к себе, не давая полностью закрыться. Сон настойчив: целует теперь властно и с нажимом на чужие губы, проходится подушечкой большого пальца по нижней губе Кима, надавливает на ее уголок в просьбе впустить его внутрь, и Хонджун подчиняется. Приоткрывает уста, а когда чужой горячий и влажный язык проникает в его пространство, тихо стонет. А Минги наслаждается, проглатывает все стоны и передает со слюной свою уверенность и открытость в надежде, что Ким станет с ним более честен и менее смущен. Хонджун подается вновь бедрами вверх, старается потереться о шершавую ткань чужих брюк в попытке почувствовать хоть какую-то стимуляцию, но Минги одной рукой удерживает его бедра и вдавливает в простыни, а второй, ухватив пальцами щедрую порцию мази, заводит их за чужую спину, приставляя оба пальца к колечку мышц и размазывая её по его периметру. Ким хмурится и сжимает глаза, — в страхе или предвкушении, сказать он точно не может. Оба этих чувства смешались в одно сумасшедшее целое, вытворяют сейчас внутри его головы невероятный хаос и рвут на куски сознание желанием получить Минги целиком и без остатка. — Потерпишь немного, хорошо? — Сон внимательно смотрит на выражение чужого лица и вновь склоняется к нему для поцелуя, — прости, что в прошлый раз поступил с тобой так. Он отвлекает, слегка прикусывая чужую губу, и проталкивает средний палец внутрь горячего тела: мышцы поддаются с неохотой, но мазь значительно упрощает процесс. Киму не удается быть тихим и сдержанным, юноша вытягивает правую ногу и вновь ее сгибает, дышит слишком громко и старается извернуться, когда Минги добавляет еще один палец и продолжает движение внутри. Сон, случайно коснувшись ощутимого бугорка, вздрагивает от протяжного стона, который сорвался с чужих губ: крупная дрожь пробила тело юноши, одна из ног полностью разогнулась вновь, а Ким стал вертеть головой, не в силах больше сопротивляться этой мучительно сладкой пытке. Минги слышит Хонджуна, понимает его нетерпение прекрасно, но не хочет доставлять истинному лишней боли, не может бросить его на пол пути, поэтому проталкивает внутрь безымянный, медленно начинает сгибать сложенные вместе пальцы, чтобы в конце они, полностью согнутые, с легкостью могли покинуть чужое тело. Сдержанности и силы воли Минги хватает на пару таких движений, после чего он, резко выдохнув через нос, подхватывает Кима под коленками и разводит его ноги шире. Спустя мгновение и едва слышный щелчок пальцев Сон оказывается совершенно обнаженным и устраивается между раздвинутых ног юноши; мягко толкается внутрь и едва сдерживается, чтобы не сделать это в одно движение и до конца. Хонджуна откровенно трясет, он скулит и сжимается вокруг чужого члена. Первые несколько толчков выходят слишком медленными, — для Минги — но идеальными для Хонджуна. Ким не любит спешку, смакует каждое из ощущений, которые вызывает своими движениями Сон. Юноша громко дышит и каждый раз тяжело вздыхает, когда его тело покидают, чтобы наполнить вновь. В этот раз уже до конца, касаясь нервов и вытягивая их в струну, от самого низа живота до ребер, что покалыванием отзываются в мышцах. Хонджун вытягивается в такую же дрожащую струну: цепляется пальцами за смятые простыни рядом с головой, сжимает и резко их отпускает с высоким стоном, почувствовав нарастающий темп. У Минги судорогой свело бедра: сейчас его терпения совершенно не хватает на то, чтобы растягивать удовольствие, поэтому он толкается сильнее и спустя пару фрикций ускоряется, наслаждаясь влажными звуками. Кто бы мог знать, что вместе с тихими стонами Хонджуна они будут так катастрофически идеально сочетаться. Сон меняет угол — Ким поджимает пальцы на ногах и не сдерживает резкого движения пальцев рук, что Минги переместил на свои плечи, — из-за этого на коже цвета молочного шоколада появляются рдеющие следы от ноготков юноши, словно кто-то полоснул по этой плитке ножом. Ким чувствует пылающий пожар где-то в районе грудной клетки — начинает задыхаться, давиться слюной в моменты, когда Минги погружается особенно глубоко; вскрикивает вдруг умоляюще перестать это сладкое мучение и одновременно продолжать брать его рывками: бесцеремонно и грубо, не оставляя шансов на освобождение. Минги, заметив, как юноша под ним начинает жмуриться и почувствовав, как бедра Кима начинают дрожать, опускается к его лицу для поцелуя. Старается отвлечь, замедляя темп до того, с которого они начали. Хонджун закатывает глаза: медовая опьяняющая сладость совсем не то, что ему хочется сейчас чувствовать, и он злится, разрывая поцелуй: — Только попробуй остановиться, — Ким рычит, после чего с губ срывается стон. Минги все-таки слышит истинного и смело отдается во власть порока; толкается до конца, на обратном пути задевая простату и сжимая чужие бедра, вдавливаясь в нежную кожу короткими ногтями. Хонджун в ответ впивается в его спину вновь — царапает, с каждым толчком оставляя все новые и новые полосы, некоторые из которых начинают кровить. Минги шипит, когда Ким сжимается и не дает толкнуться, — юноша едва успевает закрыть ладонью рот, кричит в нее и изливается, пачкая белесыми каплями их животы, и почти теряет сознание от настигнувшего его оргазма. Расслабленный, он всё еще чувствует движение внутри: вновь стонет, уже от переизбытка ощущений и старается инстинктивно податься назад, но Минги по-собственнически удерживает его бедра, заставляет покориться, и Хонджун отпускает себя. Прямиком в бездну сладострастия и порочности. Ким не замечает времени, концентрируется на собственном дыхании и пустоте в голове, когда вдруг слышит такой долгожданный низкий стон — чувствует, как тепло заполняет его, как чужое семя скользит изнутри по ягодицам на простынь. Он вздыхает и откидывается на подушки — слишком вымотанный и уставший, чтобы пошевелиться. Время после оргазма распадается перед Хонджуном на части; он чувствует растекающуюся по венам томную усталость, что патокой течет вместо крови, тягучая и медленная. Он слышит рядом с ухом глубокие вдохи и выдохи Минги, как мужчина старается восстановить потерянный темп дыхания и привести его в норму; как продавливается под его весом матрас, а дерево половиц тихонько скрипит, стоило только Сону встать на ноги. Ким поднимает на него расфокусированный и мутный взгляд, протягивает руку к улыбающемуся нежностью лицу и ахает, когда Минги вдруг подхватывает его на руки. — Зачем, Минги… — Ким расслабленными руками старается ухватиться за крепкую шею, льнет к горячей груди и потирается по-кошачьи о чужую кожу щекой. — Одной ящерке стоило бы почистить чешуйки. Ты весь липкий, — Минги оглаживает чужое бедро будто бы в напоминании о том, что на нем все еще осталась влага их семени. Минги щелчком пальцев надевает на себя штаны, на Кима — собственную длинную рубашку, которая закрывает оголенную кожу от острых взглядов слуг, и выходит вместе с юношей на руках из спальни, направляясь в умывальню. Магия в такие моменты действительно спасает — истинных уже ожидала высокая ванна, дерево которой под действием высокой температуры воды приятно нагрелось и отдавало хвоей. Сон опускает размякшее от тепла тело Хонджуна в воду, аккуратно придерживая и укладывая его голову на бортик, и быстро выходит. Ловит тут же одну из слуг за руку и строго приказывает убрать грязные простыни в покоях Советника Муль. Девушка, видно, совсем новенькая здесь, не на шутку пугается полуголого Советника Огня и старается побыстрее уйти, судорожно начиная кивать. Минги, удостоверившись, что она действительно выполнит все его указания, а не пойдет сплетничать, вновь заходит в помещение, воздух которого уже успел стать влажным. Ким задремал прямо в воде, расслабленный ее жаром и приятными травяными запахами, что витают в воздухе. Сон слегка его подвигает и садится сзади, вытягивая собственные ноги вдоль ног юноши. Разница в их пропорциях всегда удивляла Советника: и рост, и телосложение, даже ступни и ладони — все у Кима было по-девичьи миниатюрным, но от этого только более привлекательным, а у самого Минги голова кругом шла от того, как Ким смотрелся в сравнении с ним. Даже сейчас он не удерживается от соблазна и берет кимовскую ручку в свою ладонь, кладя её поверх своей. Так идеально непохожи. Такие идеально разные. Сон вздыхает, подхватывает мягкую ткань со стоящего рядом табурета и принимается смывать с кимовской кожи свидетельства их телесной близости. К моменту, когда он закончил, юноша уже тихо и ровно дышал, погруженный в легкие грезы. Минги так же аккуратно подхватывает Хонджуна, как и в первый раз, и бесшумно выходит из умывальни с заключенным в теплые объятия мягкого халата Кимом на руках. Хонджун полностью погружается в сон, стоит его светлой голове коснуться подушки, а Минги остается рядом, с тихой нежностью рассматривая будто бы уже родное лицо; перебирает пальцами чуть влажные белые прядки, отнимает их от глаз и с осторожностью приглаживает. Боится разбудить истинного своими действиями.***
Из сна Короля вырывает чуть писклявый и по-детскому тихий голос: — Хозяин... — что-то мягкое бьет Юнхо по носу и по щекам, — хозяин... Недовольное ворчание в ответ и переворот на другой бок, но от сильных лап Бэль не укрылась еще ни одна мышь в королевстве, а нос Чона — не исключение. Юнхо открывает глаза и встречается взглядом с искрящимися в утреннем свете глазами, полными звезд. — Судьба хочет видеть Вас, хозяин, — кошка усаживается у самого лица, щекоча своим мехом королевскую кожу. Король в недовольстве сдвигает брови к переносице, несколько раз моргает, окончательно теперь просыпаясь, и садится на кровати, — зимнее солнце едва поднялось из-за горизонта, а значит, сейчас около восьми или девяти утра. Так Чон размышляет с минуту, после чего встает и принимается за сборы. Щелчок, два, третий по счету; Юнхо затягивает на талии широкий пояс и щелкает пальцами в четвертый раз. Король озабочен тем, по какой причине Судьба вдруг его вызвала, поскольку время всех встреч с ней известно заранее, если это только не что-то неотложно важное. Поэтому Чон вновь настораживается, оказавшись в заполненном светом помещении под высоким стеклянным куполом.