Может быть мы скоро будем вместе.
***
Кажется, что такой слаженный и большой организм как Королевство не перестанет правильно функционировать после того, как потеряет одного жителя из десятки тысяч, казалось бы, таких же, но что-то после уезда главного Советника определённо поменялось в Королевстве Муль. Что-то на таком тонком уровне, ощутить которое дано было не каждому, ведь жизнь в столице продолжалась, — горячее лето сменилось осенью с её яркими ярмарками и сбором урожая, осень — зимой, что застелила дороги каменных улиц пушистым снежным ковром, а когда пришла весна и тяжёлые деревянные ставни домов открылись, впустив через окна мягкие лучи апрельского утреннего солнца, чувство чего-то недостающего обострились в душе Сонхва в несколько раз. Он бы хотел найти этому логическое объяснение, ведь так привык полагаться на логику, науку и здравый смысл, что временами попросту забывал о своей природе — чувствах. Без них оракул теряет свою связь с одухотворённым миром и словно падает на землю, — чувствует физическую боль, но никак не душевную. Более того, забывая о чувственном мире, есть опасность стать невосприимчивым к голосу высших Божеств, — их голоса попросту не смогут пройти сквозь грубое сознание и поэтому останутся незамеченными. Как бы сильно того не хотел Сонхва, избавиться от чувства недостающего пазла в картине его собственного мироощущения он не смог спустя даже долгие месяцы осени и зимы. Оно пожирало изнутри, тревожило и так больное сердце, еще не успевшее восстановиться после прощения с добрым другом, — Хонджун стал за все эти годы для него настолько родным, что граница между государственным званием «Советник» и обыкновенным «друг» стёрлась и теперь совершенно не ощущалась. Сонхва же безусловно по нему скучал. И даже когда рядом с ним был его истинный, — незаменимая опора и поддержка — новорождённый сын, рождению которого он радовался больше всего на свете, и большое количество обязанностей, Пак сквозь дни, недели и месяцы продолжал чувствовать себя неспокойно.***
— А знаешь, я думал, что вампиры — ужасно кровожадные и злые твари. Но ты не такой, — Хванун тихо смеётся, не отпуская руку Рейвена, и тянет его в направлении узкой улочки, что ведёт прямиком из города в лес. — Наверное, это из-за тебя, — Ким доверился чужому чутью и ничуть не возражает, когда Хванун сворачивает в тёмный переулок. Ё оборачивается к Рейвену, неловко притягивая его за кисть к себе, и тут же сокращает расстояние, впечатывая вампира в стену и располагая свои ладони рядом с чужими плечами. — Выглядит комично, — шепотом произносит Ким, встречаясь с поблёскивающими бордово-карими глазами. Хванун вытягивает шею, поднимая подбородок еще выше, и становится на носочки, дотягиваясь до чужих губ. — Теперь тоже смешно? — произносит он, отстраняясь от влажных губ, как Рейвен тут же обхватывает его за талию и крепко прижимает к себе. — Ты всё еще дышишь мне в шею, а уже так напористо нападаешь на меня, — произносит Ким, укладывая свой подбородок на чужой макушке. Хванун фыркает, готовый укусить Рейвена за такое наглое напоминание о разнице в их росте, и тянется за очередным поцелуем в попытке заткнуть истинного, когда Рейвен увлекается бессмысленной болтовней о скором полнолунии и незаконченных делах в архивах. Из переулка они выходят почти сразу, как замечают проходящий мимо патруль, и намечают свой путь до леса, что озаряется лишь поднявшейся над ним яблоком красноватой луны. — И что тебе это полнолуние? Какие-то планы? Ё держит Кима под руку, вынужденный иногда ускорять свой собственный шаг, дабы поспеть за Рейвеном, и поднимает на него взгляд, всматриваясь в красоту чужого профиля, на котором пляшут полуночные тени. — Пойдем с тобой в лес буянить? — широко улыбается старший вампир и смеется, обращая на Хвануна внимание, когда тот хмурит брови. — Буянить? У тебя дел по горло, а ты собрался буянить?! Тебе пятнадцать? Они останавливаются, и Рейвен поворачивается к Хвануну. Искрящиеся нежностью глаза смотрят прямо на Ё, и тот смущается, отводя взгляд в сторону. — С тобой мне всегда пятнадцать, — произносит Ким, поднимая чужой подбородок мягким движением указательного пальца, — не помню, чтобы наш офицер Ё Хванун был таким серьёзным. Я пожалуюсь королю на то, что служба портит моего драгоценного вампира. — Бросай нести чепуху, идём.***
— Рейвен?.. Ты как?.. — вампир чувствует окутывающее тепло на своих руках и старается разлепить веки после продолжительного сна. Выходит с большим трудом. Образ сидящего рядом с ним человека остаётся туманным и расплывчатым, сфокусироваться остаётся всё еще слишком сложно, и Рейвен стонет в недовольстве и усталости, вновь закрывая глаза и погружаясь в уже изрядно надоевшую темноту. — Всё в порядке. Ты идёшь на поправку, не спеши, — голос, знакомый до дрожи, ласкает сознание своим звучанием, и вампиру становится спокойнее. — Как он? — Этот уже звучит тревожнее. «А еще дрожит по-детски, какая прелесть» — отмечает про себя Рейвен, догадываясь, кто сидит рядом с ним. Сил на долгие размышления не остаётся, и он снова словно падает сквозь подушку, сразу же погружаясь в сон.***
Peter Gundry — Sebastian's Lullaby
— Ему ведь лучше, Ёсан? Скажите! У Хонджуна блестят глаза от проступающих слёз, он держит лекаря за ушитый серебряными листьями рукав мантии и дрожащим голосом настаивает на немедленном ответе. Ёсан только качает головой, не говоря ни слова, аккуратно выпутывается из чужой хватки и уходит, оставив юношу вместе с Командиром в пустом коридоре одних. Хонджун опускает голову — перед глазами начинает мутнеть из-за проступающих слёз, которые в этот же момент срываются с щёк и падают на каменный пол, звуча настолько оглушающе, что юноша рефлекторно дёргает плечами. Хванун в утешающем жесте кладёт свою ладонь Киму на плечо, и ласково поглаживает, едва ощутимо надавливая. — Разве Вы не расстроены, Командир? — всхлипывает Хонджун, поднимая на Ё взгляд. В глазах Хвануна различима лёгкая, почти невесомая грусть и тревога, но и они быстро уходят, когда он обращает на юношу внимание. — Я знаю Рейвена. Он сильный. Я уверен, что через несколько дней он окончательно вернётся в сознание, — он продолжает поглаживать Хонджуна по спине, и в один момент обхватывает его за плечи, начиная движение в сторону арки, ведущей в холл, — я думаю, нам стоит уйти. Пообедаем, и всё пройдет. «Всё пройдёт», — горестно усмехается про себя Ким, — «звучит как издевательство». Хонджун хотел бы ещё о многом расспросить Хвануна: о его переживаниях, о прошлом, связывающем их с Рейвеном судьбу, и о самом вампире с удовольствием послушал бы, чтобы потом обязательно перенести эти истории в свои записи, пусть косвенно, с вымышленными именами и героями. В этот же день вечером они снова заходят проведать вампира, и Хонджун, ощущая абсолютную усталость и отчаяние, вновь не сдерживает слёзы и проливает изрядно накопившуюся их долю на ладони Рейвена, будто солёная влага сможет поспособствовать его скорейшему выздоровлению. Как бы не так. Ёсана знали как одного из самых спокойных, терпеливых и мудрых лекарей этого королевства, но сейчас, из-за нескончаемого напряжения и тяжёлых дум, его спокойствие и терпение было подорвано. — Хонджун, здесь слезами не поможешь, — холодный голос отчеканивает слова, — его душа провела в скитальчестве и заточении несколько месяцев, не говоря уже о том, что тело Рейвена было собрано по остаткам. Точно так же сшивают тряпичных кукол. Ты осознаешь всю тяжесть ситуации? Лекарь усаживается на корточки рядом с юношей, что забился в угол у изголовья кровати рядом с Рейвеном. Ким поднимает на него небесно-голубые глаза, всё еще полные слёз, и не отвечает ни слова. Ёсан тяжело вздыхает. — Ему нужно время на восстановление, понимаешь? Я делаю всё возможное, трачу колоссальное количество энергии, хотя тоже чувствую страх и усталость, и для меня будет большой помощью знать, что мои силы не напрасны. Кан мягко укладывает ладонь на дрожащее плечо Кима, и осторожно приглаживает образовавшиеся складки на чужой рубашке. Хонджун коротко кивает, вытирая тыльной стороной ладони слёзы, и оглядывается через плечо на Рейвена. Выражение лица вампира кажется спокойным, грудь перестала тяжело вздыматься при каждом его вдохе, что сопровождался хрипом, как это было в самом начале, а дыхание стало ровным и тихим, словно у спящего младенца. В душе Хонджуна затеплился уголёк надежды и вера в то, что вампир справится с тяжестью восстановления и одним прекрасным утром наконец-таки откроет глаза. А пока Киму остаётся только ждать и надеяться на скорейшее выздоровление доброго друга. Ждать и надеяться.***
Peter Gundry — The Dragon Charmer
Сонхва старается мысленно вернуться к теме переговоров — дальнейшие планы в развитии отношений двух Королевств. Чонхо как и обычно говорит отрывисто, строго и быстро; по привычке клацает зубами и царапает лаковую поверхность стола длинным и по-звериному острым ногтём. «Снова из-за него придётся полировать...» — вздыхает Пак, когда обращает на действия Чхве внимание. Оборотень продолжает говорить, обращаясь больше к Сану, удивительно быстро уловив абсолютную незаинтересованность короля в обсуждении вопроса, и вдруг поворачивает голову в сторону Сонхва. Тот, в свою очередь, совсем не слышит сказанного, и выглядит потерянным, когда встречается с Чонхо взглядом. Волк нетерпеливо вздыхает, мысленно вынуждая себя сдержаться от колкости и промолчать, и повторяет свой вопрос спустя несколько секунд. Через полтора часа на листке перед Саном едва остаётся место — на нём острым почерком выведены важные даты, сроки исполнения обязанностей и некоторые сведения, которые понадобятся им после, на предстоящих переговорах. Чонхо просит своих волков покинуть кабинет и ждать его снаружи, когда в воздухе повисает тишина. — Так что, братец, ты наконец-таки обзавёлся сыночком? Оборотень почти выплёвывает сказанное, специально пытаясь звучать максимально язвительно. Сонхва устало вздыхает, откидываясь на спинку стула, и пытается унять распаляющееся внутри раздражение. — Ты снова возвращаешься к этой теме? Сам-то не устал? — Сан продолжает что-то дописывать на листке. Лицо его едва выражает эмоции, что определённо действует волку на нервы. — Как знать, — Чонхо встает из-за стола и направляется к окну, — всё не могу нарадоваться тому, как моему братику повезло с муженьком. Он шумно вдыхает весенний ночной воздух — смесь бриза и цветущих под окном незабудок будоражат сознание и напоминают о том, что в собственном королевстве Чонхо едва успевает полюбоваться цветением и сочной зеленью лиственных лесов, как приходит беспощадная зима, убивая всё на своем пути. Сонхва подрывается с места, со злостью стискивая кулаки, и вырывает Чонхо из воспоминаний недовольным возгласом: — Довольно! Уходи, если мы закончили, Чонхо. Нечего здесь глумиться надо мной и моей семьей. Завидуешь — заведи себе свою. Или хотя бы не веди себя как последний подонок, — Пак стреляет молнии в спину Чонхо, когда тот оборачивается и с лестной улыбкой делает поклон, после чего уходит, хлопнув дверью. — Чёртов волк-одиночка, — Пак не сдерживает гнев, когда его кулаки вспыхивают голубым пламенем и тут же гаснут, стоило Сану оказаться рядом и накрыть своей рукой напряжённо сжатую чужую. — Я слышал, что одинокие волки умирают быстрее. Может судьба снизойдет и до него, Сонхва... — Сан тихо вздыхает. Не таких отношений с братом он желал. Чонхо, ни с кем не прощаясь, покидает чужое королевство под крылом глубокой ночи, а когда наконец-таки входит в свою спальню, с удовольствием вдыхая родной холодный воздух, самозабвенно клацает зубами. Как бы он не восхищался романтичной и душевной атмосферой Королевства Муль, она ему точно не по душе и более того — не по зубам. Понять мягкость, неспешность и доброту мульцев волку не под силу, ведь рос он в совершенно других условиях и местности, где с самого рождения ты думаешь не о философии, этике или искусстве, а о банальном выживании и о том, как прокормить свою семью и не умереть от холода в январскую и февральскую стужу. Но так было не всегда. По крайней мере до момента, когда отец Чонхо не отстроил на этом месте высокие каменные и прочные стены, что вместе с исполинскими горами стали защищать народ волков от сильных северных ветров, и жители столицы оделись в меха и прочные жилеты, что не пропускали обжигающие ледяным холодом порывы ветра. Кажется, ветер был явно не рад появлению чужаков на его собственных владениях, но даже он не мог противостоять могуществу правителя Северного Королевства. Чонхо помнит — отец часто хмурился, особенно когда глубоко погружался в размышления и думы о том, как пережить очередную зиму. Знал ли волчонок о том, что такое радость, тепло и счастье? Наверное только в день летнего солнцестояния, когда можно было снять тяжёлые меха и жилеты, пробежаться от одной ярко-зелёной полянки к другой, нарвать крохотных маргариток для матери и к ужину вернуться домой — в дом, летом пахнувший совершенно по-особенному — голубичным вареньем и поджаренными ломтиками ржаного хлеба. Даже отец Чонхо тогда не мог сдержать улыбки, отпивая вересковый чай и рассказывая очередную душевную историю. Но как и всё хорошее, длиться долго это не могло. Приходила осень, первый снег выпадал уже в октябре, и Чонхо с грустью и тоской разглядывал заготовленные ещё летом баночки с вареньем, что улыбались ему слегка порыжевшими ярлычками «голубика» и «морошка». А подвешенные рядом сушеные веточки вереска ласково напоминали о том, что до лета не так уж и много времени, нужно только чуть-чуть подождать. И Чонхо действительно ждал, терпеливо и стойко перенося суровые морозы и тяжелые дни пребывания на тренировочных полях, и чувствовал себя настоящим победителем, когда в один из майских дней наконец-таки ощущал согревающие лучи робкого солнца на своих бледных, чуть впалых щеках. В одну зиму король скончался. Чонхо удивился тому, как тихо и едва заметно это произошло — во сне остановилось сердце. Почему так случилось, никто из лекарей ответить так и не смог, ведь никаких предпосылок для этого не было, особенно когда глава семейства Чхве был всегда полон сил и едва ли болел, — разве что насморк, простуда или осипший голос одолевали короля несколько раз в год, но и от этой напасти он спасался гораздо быстрее, чем то удавалось остальным. Чонхо был вынужден сесть на трон в возрасте двадцати пяти лет — не много не мало, но по его мнению он был слишком молод и неопытен для того, чтобы управлять страной, — весьма знакомые мысли для каждого, кто впервые ощущает на своей голове тяжесть короны, а на плечах — ответственность. Однако вера в собственные силы его была непоколебима, и если бы не мать, что часто помогала сыну в делах, что касались провизии и укрепления стен городов и столицы, Чонхо бы давно сошел с ума от дел, что подобно снежному кому разом навалились на него. Годы шли, на душе у Чхве становилось всё спокойнее, пока в один из особенно морозных дней к нему на переговоры не пожаловала знать Королевства Огня — их король и советник вместе со свитой. Чонхо до сих пор проклинает этот день. День, когда сердце волка было отдано в неласковые руки демона, и единственная, кто заметила перемены в поведении сына, была его мать. «Только дракон может угнаться за драконом. Только дракон может полюбить дракона, Чонхо. Одумайся, пока не поздно» — не самые утешающие слова, что может услышать влюблённое до беспамятства создание, не знающее, что любовь эта обречена на долгие муки одиночества и, кажется, до самой смерти волка останется непонятой и отвергнутой второй стороной, как бы Чхве не хотелось заполучить хотя бы несчастную долю взаимности.***
Сонхва в очередной раз за день тяжело вздыхает, — августовские зарницы и прохладный ветер с моря оповещают о том, что скоро вернётся Хонджун. Вместе с ним к Паку наконец-таки вернётся спокойствие и тёплая радость, способная согреть уставшее от мук разлуки сердце. Этот год тянулся без малого целую вечность, и пусть этот промежуток времени едва сравним с долгой жизнью оракула, он впервые ощущает неописуемую благодарность за то, что был занят государственными делами, отчего почти что не замечал, как тянулись минуты и часы. Сейчас же Сонхва необходимо созвать многих своих друзей и знать с разных концов королевства — торжественно отпраздновать свадьбу и рождение сына в кругу близких и семьи, не этого ли он желал со времён еще прошлого лета? Оракул решает выйти в сад, чтобы связаться с Юнхо через ментальный портал. Аллея из стройных кипарисов встречает ласковым и тёплым светом фонарей, к огню которых на верную гибель рвутся бесстрашные мотыльки, а рядом с ними кружат мелкие мошки, оставаясь на достаточном расстоянии, чтобы не обжечь тонкие крылышки. Сонхва направляется к своему любимому укромному месту в конце тропинки, и, когда добирается до плетёной скамьи в глубине сада, с облегчением выдыхает вместе с напряжением и порцию воздуха, что скопилась в лёгких во время пребывания в замке. Скамья приятно скрипит под тяжестью веса, когда оракул удобно на ней устраивается и приглаживает сбившиеся в складки одеяние — сиреневая органза струится вдоль бёдер и, словно растопленный хрусталь, огибает щиколотки хозяина, когда Пак вытягивает немного уставшие от ходьбы ноги. Сосредоточиться и установить с жнецом связь получается на удивление просто — тот, не изменяя своей привычке, отвечает коротко и ясно, особо не вдаваясь в подробности планируемого празднества, и прощается с оракулом, в конце разговора желая дождаться его и Советника Муль. Сонхва благодарит, ощущая в сердце невысказанную, отчего больно колющую, нежность. Он обязательно дождётся их. Ещё каких-то несколько недель.