terra incognita

Хонджун вновь достаёт меховой жилет и подаренную Сонхва кофту из овечьей шерсти; кутается в неё в особенно морозные утренние часы, с наслаждением ощущая, как тепло окутывает его тело, и со светлой грустью вспоминает о том, каким бархатным, — Хонджун мог бы сказать даже южным, был бриз ранним июльским утром. Сентябрь постепенно зажигает на деревьях красные сигнальные фонари — предупреждает о приближающихся холодах, что, в свою очередь, ждать себя не заставляют. Как бы того ни хотел Советник Муль, удержать лето вряд ли ему под силу. Заставить май вернуться, июнь немного повременить, а июль с августом не спешить вовсе? В суровых реалиях это звучит немыслимо. «Разве что какой-нибудь сильной магии это под силу», — думает Хонджун за завтраком, взглянув на Ёсана, и ощущает коснувшиеся шеи холодные пальцы гуляющего по столовой сквозняка. По телу маленькими пауками расползаются мурашки. — Завтра утром вылетаем, — оповещает Юнхо, когда замечает, что многие за столом уже закончили с завтраком. Хонджун тоскливо вздыхает и не поднимает от своей тарелки взгляд, продолжая с долей отвращения и недовольства ковыряться в недоеденном омлете — еда показалась ему безвкусной и потому не принесла ни капли удовольствия. Юноша спешно поднимается из-за стола и, поблагодарив за сытный завтрак, — больше из вежливости, уходит к себе. Собраться перед отлётом нужно как можно быстрее. Морально — особенно. *** Чонхо был рад тому, что Сонхва, не нарушая традиций и не взирая на давно испорченные отношения, всё равно пригласил его на свадьбу. Чхве не будет кривить душой — он до скрежета зубов завидовал чужому счастью. Особенно сильно потому, что мужем Сонхва был его троюродный брат — тот, с кем Чонхо почти всё детство вёл холодную войну: постоянно соревновался в навыках владения оружием, стрельбе и даже скорости чтения на уроках с одним учителем на двоих. Чонхо лез из кожи вон, чтобы доказать собственную значимость и ценность, сколько себя помнит, но братцу всё равно доставалось всё самое лучшее. Чонхо же оставался ни с чем. И от этого в волке вскипала злость и пробуждались первобытные инстинкты. Зверь где-то в глубине его сознания тут же открывал светящиеся угли глаз, сладко зевал и смачно клацал зубами, стоило ему почувствовать хоть каплю ревности или зависти. Спустя столько лет Чонхо, не имея другого выбора, смирился. Ему стало особенно легко отпустить это чувство зависти после пробуждения — вокруг крутятся слуги и личный лекарь, держащий платок в руках и что-то встревоженно обсуждающий со стоящей рядом прислугой. Заметив, что король открыл глаза, он спешно подходит, садится у его ног и начинает ощупывать верхнюю часть туловища. — Господин, что с Вами случилось ночью? Кто Вас ранил? Откуда в груди появилась такая серьёзная рана? — Чересчур обеспокоенный голос заставляет Чонхо закатить глаза. Его всегда раздражало излишнее внимание, а сейчас и подавно волнение лекаря кажется напускным и наигранным, что раздражает ещё больше. — Всё в порядке. — Да как же?! Врач обходит Чонхо с другой стороны и дрожащими руками раскрывает его ночную рубашку, с трудно скрываемым отчаянием в собственном взгляде смотрит в глаза Чхве — на ситцевой ткани в районе сердца расползлось тёмно-бордовое пятно. На бледном лице Короля абсолютно нечитаемое выражение и пустой, равнодушный взгляд, обращенный на пейзаж за окном — лекарь удивляется этой пугающей отрешенности, словно его драгоценного короля подменили за одну ночь. Чонхо не слышит продолжающуюся ругань лекаря, который был готов вот-вот сорваться на слёзы — засыпает, продолжая слышать миллионы голосов, словно на сезонной ярмарке, но среди общего гула волк отчетливо слышит один единственный. Он скрежетом заползает в сознание и заставляет повиноваться, а образ кривой, хищной улыбки с заточенными клыками — задрожать. «Учти. Весь солнечный день я сплю, потому ночью твоё тело и разум будут моими. Обещаю не шалить» — граничащий с безумием ядовитый хохот эхом скользит по лабиринтам сознания. Чонхо, падая вновь в знакомую темноту, понимает, что потерял себя навсегда. *** Поздним вечером Хванун из строгого командира с уверенным взглядом и твёрдой походкой превращается в мягкого и нуждающегося в ласке вампира. Он сидит на коленях Рейвена, обнимая его за шею, и старается прижаться к его груди ещё сильнее, — хотя кажется, что уже некуда, и тяжело дышит. Ким поглаживает его левой рукой по пояснице, успокаивая; правой, обхватив член кольцом из пальцев, ритмично двигает в такт своим толчкам. Хванун чувствует легкое головокружение и напряжение в мышцах, но продолжает опускаться и подниматься, не готовый сдаться так быстро, как в один момент Рейвен подхватывает его за ягодицы и резким движением насаживает на себя до основания — Хванун вскрикивает, впиваясь ногтями в чужие плечи, опускает голову и не сдерживает стона, когда Ким по-настоящему ускоряется и сильнее сжимает его зад. — Рейвен!.. Не так... Быстро, чёрт... Вампира, казалось бы, это распаляет только сильнее. Он лукаво улыбается и полностью контролирует темп — Хванун слишком вымотан, чтобы теперь самостоятельно удерживать себя навесу, потому полностью отдаётся во власть чужой силы и позволяет грубо иметь себя. Брать рывками, входить так глубоко, что на глазах наворачиваются слёзы и вздохи застревают в горле, срываясь с губ тихими, смущёнными стонами. Хвануна пробивает дрожь от каждого точного толчка, а мышцы на внутренней части бедра сводит судорогой, стоит ему опуститься вновь. — Больно, Рейвен... — шепчет Ё сдавленно и мучительно, удивляясь самому себе, и упирается лбом в основание чужой шеи. — Разве? — Ким сбавляет темп, но продолжает толкаться так же глубоко, как и до этого, — бедро? Хванун кивает — Рейвен останавливается. Младший вдруг ощущает, как подушечки чужих пальцев ведут от колена и останавливаются на том самом месте, где несколько секунд назад появилась судорога. Старший терпеливо и осторожно массирует мышцу, стараясь избавить Ё от неприятных ощущений, и поднимает на Хвануна глаза, когда тот произносит едва слышно «достаточно». — Я настолько хорош, что тебя судорогами сводит? — Шепчет Рейвен прямо в ухо, безобидно усмехнувшись, и возобновляет толчки. Хванун несдержанно мычит и думает о том, как мог бы укусить истинного, оставив болезненный след, но силы есть разве что на то, чтобы контролировать собственное дыхание. Рейвен опережает его мысли — поднимает лицо Ё двумя пальцами за подбородок и заставляет смотреть глаза в глаза. — По глазам вижу — нравится, — Ким улыбается, переходя на ленивый, медленный темп, и продолжает ловить меняющиеся выражения на лице истинного. Чужое дыхание обжигает кожу, словно полуденный зной в середине лета, слова — сознание. Рейвен не унимается, продолжая нашептывать в шею Хвануна свои воспоминания о том, каким Ё был неловким ночью много лет назад, в их первую близость, и заставляет чужие щёки постепенно наливаться румянцем. Под неярким светом Луны это совсем незаметно, но вампир чувствует — Хванун пылает. Ё позорно не может заглушить рвущиеся наружу звуки — вампиру кажется, что жалобный скулеж и громкое, тяжёлое дыхание слышат все слуги в замке. Ему хочется рыдать от переполняющих его чувств, потому накрывает ладонью свои губы и позволяет слезам бессовестно обжечь и так горящие огнём щёки. Рейвен приподнимает бровь в удивлении, останавливаясь, и отнимает ладонь от чужих губ, позволяя Хвануну захватить воздух — Ё капризно стонет, ломая брови, закрывает глаза и запрокидывает голову, нарочно подставляя старшему шею. На эту уловку Рейвен, конечно же, не ведётся, продолжая попеременно сжимать и поглаживать чужие выступающие тазовые косточки. Никакого движения. Хванун приподнимает собственные бёдра, прошипев в возмущении, и не успевает вдохнуть — чужие руки резко опускают его до основания; пальцы продолжают с силой надавливать на подвздошные кости, принося дискомфорт и усиливая ощущения от давления внутри. Вампир распахивает глаза и сминает собственные губы — Рейвен делает это специально? Хочет выудить как можно больше пошлых звуков? — Ты дашь мне сегодня услышать тебя? — Ким касается подушечками пальцев чужой головки и, услышав рваный выдох, обхватывает ствол кольцом. — Больше не могу... Хвануну хочется дать самому себе по щекам за такие жалкие способы манипулировать, но в их с Рейвеном игре все средства хороши. Старший бережно укладывает Ё на спину и заглядывает истинному в глаза — по лукавым искоркам в них понимает, что напускной жалостью его, словно самого наивного из смертных, обвели вокруг пальца. Хванун ловит показавшуюся на чужих губах полуулыбку и, предвкушая собственную победу, обхватывает Рейвена за плечи, притягивая к себе так, чтобы коснуться его горячих, влажных губ своими и утянуть в мокрый поцелуй, на который Ким сразу же отвечает, забирая всю инициативу на себя, чем и пугает. Хванун хочет отстраниться и перевести дыхание, но получается только глухо промычать в чужие губы — Рейвен не дает вдохнуть и возобновляет глубокие, выбивающие последний воздух из легких, толчки. Ё закатывает глаза и ощущает лёгкое головокружение, напоминающее опьянение от нескольких бокалов терпкого вина. Поцелуи Рейвена такие же — терпкие, жадные, с солоноватым привкусом крови из-за небрежно прикушенной губы, и Хванун почти растворяется во всех этих ощущениях, запрокидывает голову и, полной грудью вдохнув порцию воздуха, протяжно стонет, кончая. Проходит как минимум вечность, прежде чем Ё неохотно и с трудом открывает глаза — их по прежнему застилает влага от слёз, и вампиру требуется несколько раз проморгаться, чтобы различить хоть какие-то очертания предметов вокруг себя. Рейвена по близости не оказывается. Может, ушел в ванную, а может — выпить воды или даже перекусить — немудрено, ведь одному Богу известно, сколько драгоценной энергии потратил Ким, пока одаривал ласками истинного. Размышлять долго и у самого Хвануна нет сил, потому он с приятной усталостью в теле закрывает глаза, вдруг вспоминая, что рано утром на платформе их будут ждать драконы, а нужные вещи так и не были собраны. «Чёрт бы побрал тебя, Рейвен» — думает про себя Ё и сразу же засыпает.