настоящее
Никто из учеников не мог уснуть в ту ночь. Стоило смежить веки, как тело охватывала странная, ранее невиданная дрожь, зарядами электрического тока расходящаяся от коленей до кончиков пальцев. Волнение и паника обволокли каждого студента, сковывая тонкими веревками, а лихорадочный страх плотно связал всех вместе, словно нити в клубке — как ни разматывай, не сможешь найти, где начинается твое волнение и заканчивается зеркальное отражение чужой краденной паники. Поначалу они все еще расходились в шутках, расслабленные и заторможенные от алкоголя, выпитого на вечеринке по случаю дня рождения Доминик, пытались не накалять обстановку неведения, напоминающую общую слепоту, где все желали найти кого-нибудь, за кого можно было бы ухватиться в этой судорожной темноте, кто прояснил бы ситуацию спокойно и уверенно, сжал бы руку крепко, точно настойкой успокоительного зелья даря ощущение безопасности. Это общее чувство прогнало их из спален прочь от ужасающего одиночества и подтолкнуло негласно собраться в гостиной Слизерина — они сидели сейчас, сжавшись в кучу и шепчась. И пусть им не было слышно друг друга, каждый знал, что говорили они об одном и том же, как старый радиоприемник. Никто не знал, что случилось. Никто не мог подать руку и успокоить, тепло сжав плечи и успокаивающе погладив — в конце концов, они были всего лишь детьми. Ходил слух, что кто-то пронес на вечеринку контрабандой таблетки-шипучки, накаченные порошком фей и взрывающиеся сотнями фейерверков во рту, а бедная побледневшая мадам Помфри с пробудившимися профессорами откачивали студента, в тот самый момент трясущегося от передоза с пеной во рту. Неуверенно передавали мятыми словами, точно скомканный пергамент со сплетнями на уроках, что чей-то друг увидел упавшего с резко поменявших направление лестниц пьяного студента. Кто-то шептался, что со стороны Запретного Леса под светом полной луны пронесся волчий вой, перешедший в крики и визги. Каллисто затошнило от этих слухов, и она свернулась клубочком на диване, позеленевшая и поджимающая колени. Лили растерянно погладила ее по открытым дрожащим плечам и кукольным локонам. Она знала — раз позвали отца из Министерства, должно было случиться что-то очень серьезное и ужасное. Нескончаемый шепот и так висел над ними, как грозовое облако, тяжестью придавливая хрупкие детские плечи к земле и молниями накаляя напряжение до повышенных тонов, а узнай кто-то о том, что сам Гарри Поттер прибыл по этому в случаю в Хогвартс!.. Лили поежилась, чувствуя, как холодок идет сквозь плечи к груди и ребрам, словно предзнаменование опасности, словно тяжесть грозовых облаков перед обильным ливнем. О приезде отца кроме нее знали лишь Альбус, Скорпиус и Паркинсон. Лили могла ненавидеть Скорпиуса, презрительно фыркая на него и желая запустить ему в голову пару проклятий во время дуэлей в Дуэльном Клубе, но она была уверена, что он никому не проболтается. Про Паркинсона то же самое сказать было нельзя. Высокий голос Алэйны — его младшей сестры — проносился сквозь все разговоры доставучим скрипом и жужжащим роем пчел резал слух. Они шептались с Ирен у каменной стены, и лицо Паркинсон под полумрачным светом наполовину зажженной люстры казалось кошачьим. — Джейн написала мне в директ, что Молли ей по секрету рассказала о том, как Бритни видела Забини, общающегося с пятикурсником… — Алэйна запнулась, задыхаясь от аппетита к сплетням. Маленький язык облизнул пересохшие губы, сверкающие малиновым блеском. С одной стороны, ей было страшно, как и всем остальным, но с другой — она не могла удержаться от чесания языком, так что продолжила, понизив голос: — Она не уверена, но ей кажется, что она заметила, как они передавали галлеоны. Думаю, это правда. Наверное, он и продал те самые таблетки, знаешь, Тайлер же двинутый. Вдруг что-то щелкнуло прямо перед ее лицом, и Алэйна вздрогнула, в испуге оборачиваясь по сторонам. Она хотела что-то спросить, но не смогла раскрыть рот, обомлев и испугавшись пуще прежнего; волшебные нити сшивали ее губы под приказом невидимой иголкой. Тайра Забини склонила голову набок и с опасной издевкой протянула: — Такая маленькая, а рот уже такой большой. С аристократичной грацией она поднялась с изумрудных бархатных диванов. Ее шаги были медленными и статными, но в них пока не было свойственной чистокровным женщинам чарующей нежной мягкости — ее походка скорее была наполнена уверенностью в себе, неизмеримой силой, никогда не выглядевшей так угрожающе, как сейчас. Испугавшаяся громких звуков Каллисто с размазанной косметикой подняла голову. Она не могла раскрыть глаза полностью, мучаясь от количества выпитого, и лишь крепко сжала руку Лили: белая, пушистая и трусливая, она совершенно не переносила громкие конфликты, но с такими подругами это происходило регулярно. Тайра не останавливалась на полпути. Она всегда шла до конца за кровью. Все разговоры в миг прекратились, каждый студент замолчал и повернул голову к ним, притихший, ожидающий кульминации. Паркинсон задрожала, пытаясь вжаться в стену и кидая молящий о помощи взгляд на Ирен. Тайра остановилась прямо перед ней, подняла левую бровь и посмотрела в упор, не давая и шанса вырваться. Ее темные большие глаза опасно блестели, пока она нависала над Паркинсон. — Алэйна, милая, никто не говорит плохое о моем брате или моей семье, — она произносила это лениво, растягивая слова, будто бы равнодушно, но острые ногти ее вжались в плечо Паркинсон сквозь одежду, оставляя красные полумесяцы. Пятикурсница затравленно смотрела на нее в ответ снизу-вверх, превращаясь из кошечки в жалкую мышку. — Ни тогда, когда я рядом, ни тогда, когда вы закроетесь в своей миниатюрной спальне и начнете перемывать чужие кости, поняла меня? Если я узнаю хоть от кого-нибудь — а я узнаю в ту же секунду, не волнуйся — что ты или твоя мелкая шл… легкомысленная подружка распространяете о нем слухи, я лично вырву у тебя язык за завтраком. Считай это снисходительным предупреждением, сучка. Она выплюнула последнее слово точно гадюка; еще секунда — и Тайра съела бы девчонку, не подавившись, глубоко пустив свои змеиные клыки. Решив, что пора вмешаться, Лили встала с кресла, отбросив руку вцепившейся в нее Каллисто; ей было все равно на малышек Паркинсон и Блишвик, но Тайра никогда не устраивала таких сцен. Не на виду у всех, по крайней мере. — Тайра, я думаю, хватит с нее, — вставая рядом, тихо, но уверенно потребовала Лили. — Успокойся, возьми себя в руки. Не хватает только бессмысленной ссоры с какой-то дурой. Алэйна тихо дернулась, обиженная таким обращением, но Ирен вовремя заткнула ее шиком. Лили попыталась успокоить Тайру, взяв ее за локоть, но та откинула ее руку и отпрянула. Ее глаза, темные и выразительные, заострились от злости; взгляд прожигал морозом по коже, отчего резко стало холодно, но Лили не стушевалась. — Конечно, Лили. Тебе же плевать, что эти дряни по всей школе распространяют слухи о Тайлере. Что они придумают завтра? Что он тайный Пожиратель Смерти и собирает чистокровных в свои ряды, чтобы устроить переворот? Скорпиус, в ожидании декана подправлявший манжеты на новой черной рубашке и пытавшийся не обращать внимание на нарастающую перепалку, замер у входа, крепко сжимая челюсти. Он бросил на Тайру пронзительный взгляд серо-ледовитых глаз, но промолчал, лишь хищно приподнял подбородок, мол, я выше этого. Учитывая последние новости в Пророке об активном расследовании против его отца, это звучало слишком, слишком жестоко. Тайра поймала его взгляд, но тоже ничего не сказала — она не умела извиняться — так что лишь горделиво пожала плечами, этим жестом говоря «без обид», но не смутилась, не зарделась под натиском его молчаливого укора. Лили нахмурилась, неверяще уставившись на подругу. Ни за что на свете та не признала бы свою вину. Она медленно неосознанно покачала головой из стороны в сторону в такт своим словам, отрицая обвинения: — Прекрати, это бред, и я не собираюсь его выслушивать. — Что тебе, — прохладно перебила ее Тайра, не останавливаясь. С каждым словом ее голос повышался и твердел, — что Каллисто или Доминик, вам всем нет разницы — конечно, это же Тайлер! «Придурок и укурыш», так ты говорила? — Это не так. Ты сейчас на эмоциях, тебе лишь кажется, что… — Нет, это так, просто раньше я старалась не придавать значения, но и моему терпению есть предел. — Тайра, ты на ровном месте выдумала повод для скандала, чтобы перевести внимание на себя, — с поднятой головой процедила побледневшая Лили. Она на секунду опустила взгляд вниз, почувствовав резкую зудящую боль — оказывается, она от нервов расцарапала себе запястье острыми ногтями. Лили незамедлительно спрятала руки, чтобы никто этого не увидел. — Если хочешь разобраться, поговорим позже. — А как бы ты отреагировала, если бы к Альбусу относились так же? Альбус сидел на кресле, закрывая лицо ладонями. Молочная тонкая кожа на руках казалась зеленовато-бледной в тусклом свете подземелий. От выпитого и сигарет у него все еще кружило голову, а от громких звуков боль лишь усиливалась, точно снежная лавина. — Прекратите, — холодно прошипел он со своего места, потирая виски ладонями и не поднимая головы. — Сравнивать их бессмысленно. Серебристо-белая сталь в глазах Тайры с лязгом звенела, лезвием заострившись для последующих ударов, пока Лили хмурила брови и сцепляла руки на груди, смотря так пренебрежительно-надменно, будто бы не воспринимая едкие претензии еще не отрезвевшей подруги всерьез, давая ей время остыть. Мерлин знает, сколько продлилась бы их ссора, если бы в этот же момент в гостиную Слизерина не зашел профессор Монтегю. В наспех наброшенной поверх пижамы темной мантии из прочного, добротного материала, с взлохмаченными от сна волосами вместо привычной укладки, Монтегю даже так умудрялся выглядеть строго и мрачно. Живое олицетворение суровых недосягаемых горных вершин, накрытых опасными снежными разломами и холодными ветрами, непоколебимый и всегда собранный. Ученики других факультетов его побаивались, отвечая на уроках Трансфигурации четко и по делу, точно солдаты при отчете перед командиром, называя его Скалой. Змейки же горячо любили его, иногда подкалывали, зная, что, несмотря на закатанные глаза, молчаливо поднятые в издевке брови или же ответный едкий сарказм, Грэхэм Монтегю оценивает их шутки и по-своему любит в ответ, раз еще не разослал письма родителям и не послал драить котлы, но не наглели. Зато безмерно уважали и почитали за то, как его грозная фигура возвышалась в коридорах, объятая темной мантией — он никогда не терял контроль над школой. Но сейчас, когда даже у профессора появилась в глазах тень растерянности и проблеск волнения, пока он взглядом искал кого-то в переполненной старшекурсниками затемненной гостиной, у каждого студента впервые в жизни сердце сжалось железным кулаком в страхе. Его глаза остановились сначала на сгорбившейся спине Альбуса, так и не оторвавшего лица от ладоней, а затем на сжимающей запястья тонкими пальцами Лили. — Альбус, Лили, подойдите, — он подозвал их тихо, но в тишине каждый услышал его слова предельно ясно; никто не решился заговорить вновь, лишь молча пожирал взглядами спины Поттеров, сгорая от нетерпения и любопытства. Стало немного легче — если это касалось лишь их двоих, то, может быть, ничего страшного и не произошло. Просто очередной выговор за вечеринку после отбоя. А затем Монтегю поднял свои руки, в темной мантии казавшиеся двумя крыльями огромного ворона, и положил ладони на спины учеников, подталкивая их ближе к себе, как птенцов. Лили от страха забыла о своих некрасиво расцарапанных запястьях и положила ладони на плечи Альбуса через темно-синюю ткань пиджака. Она не искала в нем поддержки — она была ею для него, как в детстве, когда у него случались панические атаки. Альбус благодарно сжал ее тонкие пальцы на своих плечах, чувствуя, как от страха все внутри переворачивается. Сотни мыслей мелькали в его голове, сотни предположений, вариантов… Он судорожно сглотнул перед тем, как испуганно спросить то, что было на языке у всех: — Что случилось, профессор? — Мне очень жаль, — Грэхэм покачал головой, сделал полный вдох грудью, посмотрев на детей с огромной жалостью, сковывающей его сердце — все же это были и его дети, его птенцы, — Альбус, Лили… Роза — ваша кузина — она… Она сегодня умерла.за двадцать один день до
Вечерние платья, стоившие Лили сотни выпрошенных у отца галлеонов, были объектом мечтаний любой ученицы в Хогвартсе, с печальным вздохом и тоскливым взглядом провожавшей заветные недосягаемые шедевры за подсвеченными витринами Dior, Versace и Veela's Secret. Блестящая полупрозрачная ткань бесчисленных по-воздушному легких фатиновых складок, сверкающие камни Swarovski в декоре, перламутр глянцевого атласа, мягкий облегающий велюр, на свету переливавшийся глубокими темными оттенками, точно гладь воды при ночном свете. Бедные платья, страдальчески ожидающие свой звездный час, были беспорядочно и бежалостно раскиданы Лили всмятку по всей кровати, словно не стоили и сикля. Тайра стояла у туалетного столика и примеряла золотые сережки в двадцать четыре карата, сделанные в форме аккуратных роз с пышными лепестками и крохотными белыми каплями бриллиантов-сердцевинок — главная гордость Тайры, фамильная ценность, передававшаяся по женской линии семьи Забини уже четыре поколения на тот момент. В золотом платье, которое роскошно сияло на ее смуглой коже и перекликалось с сережками, она выглядела сошедшей с обложки топ-модель. Короткий подол эффектно обнажал стройные загорелые ноги Тайры в туфлях на завязках, тонкими золотыми веревками перекрестно обвивавшими ее кожу аж до колен. Она уже заканчивала приготовления: Тайра ненавидела опаздывать, даже если она и была одним из организаторов вечеринки. — Я бы умерла за новую сумочку Versace из коллекции весна-лето, — громко простонала Каллисто, просматривая ленту Магстаграма. Она сидела в белоснежном кружевном белье, нежно обтягивающем ее по-девчачьему мягкое тело, и болтала ногами. Зачарованные бигуди сами скручивали ее пряди, нагревали и отпускали, завивая их в идеальные крупные локоны, пока она сидела в социальных сетях. Каллисто остановилась, чтобы приблизить бумеранг в рекламе — змеи, переплетенные в корону Медузы Горгоны на эмблеме модного дома, стрекотали тонкими позолоченными языками и шипели. — Прямо, реально. Умерла. — Они же такие… страшные, — Тайра непонимающе скривила лицо. Сережка в ее пальцах застегнулась со звонким щелчком. — И безумно красочные. Мерлин, они такие кислотные и ядовитые, что ослепят всех вокруг. Каллисто нахмурилась и провела пальцами по холодному жемчугу на шее, будто пересчитывая их подушечками пальцев. Шелестящие бигуди вокруг нее настороженно замерли на пару секунд, почувствовав, как она напряглась, и вновь принялись за свою работу, словно трудолюбивые жужжащие пчелы. Иногда Каллисто была так безумно зависима от чужого мнения, что чувствовала себя обязанной оправдать каждое свое действие, слово или выбор перед тем, кто хоть мало-мальски неодобрительно среагировал на него, даже если им было глубоко плевать на это. Как Тайре. На пятом курсе Тайра как-то меж слов назвала ее «слегка пухловатой» во время завтрака, пока они обсуждали фигуру модели из Ведьмополитена. Может, эти слова были и не для того, чтобы едко задеть, а из простой прямолинейности, ведь она произнесла их так легко и просто и забыла об этом уже через пять минут, но Каллисто потом всю ночь проплакала и целую неделю пыталась не есть сладкое и мучное, затравленно смотря на всех в Большом Зале. — Они не «безумно яркие», а в меру насыщенные, интересных оттенков и лаконичной глянцевой формы, — попыталась спокойно ответить она, слабо улыбнувшись. Розовый блеск на ее губах казался слишком бледным. — Лавандовая особенно прелестная — она так похожа на конфетку!.. — Тебе даже не с чем будет ее носить. — Это совсем не аргумент против. Скорее заманчивое предложение купить новые лакированные туфли от Jimmy Choo в таком же оттенке и шарф с узором из цепей той же коллекции. Красившаяся перед зеркалом Лили Доминик оглянулась на них. Вокруг нее медленно летали несколько огоньков — белые шары света, которые хорошо освещали черты лица со всех сторон и позволяли увидеть любые недостатки макияжа, незаметные в обычном свете. Светлые пряди Дом были небрежно завиты крупными волнами, точно нагретые и облитые солнцем золотые волны с морской пеной. В узком голубом платье на тонких бретельках она была похожа на Золушку, вступившую на бал с позолоченной кареты. — Знаешь, мне даже нравится розовая, та, что с золотыми пуговицами, — попыталась поддержать Каллисто Доминик, отставив тушь в сторону. — Если хочешь, можем взять парные на сайте. — Ты же в курсе, что именно эту коллекцию доставляют лишь по первым двадцати предзаказам? Их еще даже не было на показах, так что тебе придется ждать целых два месяца лишь для того, чтобы заказать ее, — вдруг, проследив за взглядом Каллисто, перебила ее Тайра, хитро прищурив глаза и подняв уголки губ: — Но чего мы тебя отговариваем, ты же уже заказала, верно? — Две в разных оттенках, — засмущавшись, кивнула та. — Ещё и на пурпурную оставила предзаказ. Я скинула фото маме, а она договорилась с представительницей бренда в Магической Британии. Тайра покачала головой, словно и не ожидала другого, и вернулась к своим делам. Доминик прыснула и продолжила красить глаза. Белая подводка ровно и легко наносилась на веки тонкой молнией, точно заклинание. Она потянулась к своей косметичке, простой, аккуратной и вмещающей в себя все те редкие средства, которые Доминик носила для легкого естественного макияжа — их мама верила, что косметика должна быть незаметной на лице, лишь придающей сияния, но миссис Уизли легко было говорить — в ней было больше очарования вейлы, зачем бы ей нужна была косметика? — и сразу нашла в ней персиковый блеск для губ. В полупрозрачной упаковке сверкающего блеска, из-за которого сестры часто ругались, не осталось даже на щеточке и стенках. Доминик закатила глаза, с шумом протянув воздух через губы. Чертова Виктуар и ее эгоистичное неумение уважать чужие границы. — Я ненавижу Виктуар. — Что случилось? — поинтересовалась Тайра. — Ее рождение. Помните мой любимый французский блеск? Она его закончила и оставила сухую упаковку, — Доминик разочарованно цокнула языком и повернулась к Лили. — Лилз, у тебя есть какой-нибудь похожий? Лили все также стояла возле разложенных на кровати нарядов, пытаясь выбрать из них хоть один, но на какое бы платье она не бросила взгляд, все они заставляли ее лишь недовольно сморщить нос или безразлично скривить лицо. Она знала, что дело не в платьях — они были все также безупречны и прекрасны. Дело было в ней самой. А также в избегающем ее Теде и том злосчастном поцелуе в кабинете, все еще обжигающим ее губы спустя дни, как напоминание об огромном проступке. Черт знает, что сподвигло их тогда на этот поцелуй: взрыв накалившихся эмоций или какое-то волшебное страстное влечение запретного романа, будто насланное проклятье или пролитая амортенция, но уже через пару секунд они резко отскочили друг от друга, словно проснувшись после кошмара. Лили не винила в том поцелуе его — лишь себя, не переставая прокручивать этот момент в голове, как перечитанные строчки книг, где бы она ни была — в Большом Зале за обедом, лишь вполуха прислушиваясь к нескончаемым сплетням подруг, чтобы не давать и повода для беспокойств, на лекциях Истории у Сен-Этьен или в кровати вечером, где становилось совсем ужасно, потому что ничто не могло ее остановить от переживания этого момента вновь и вновь. Она пересматривала его раз за разом, пытаясь выцепить из общей картины ту самую деталь, из-за которой все пошло криво, пытаясь понять, что именно дало сбой. Лили понимала, что не сможет успокоиться, пока не узнает, что в ее жизни идет неправильно, мешая идеальному ходу ее душевных часов. С ней такое было впервые, и ей это не нравилось. Еще никогда до этого ни один парень не оставался в ее мыслях так долго, напоминая о себе комком сплетенных сожалений внизу живота. Это не было эйфорийным ощущением порхающих бабочек, как об этом громко мечтают девчонки, воодушевленно и романтично, выписывая цитаты из сопливых фильмов — потеря контроля над происходящими событиями ее пугала безумно, до арктического холода пробегающих мурашек по раскрытой грудной клетке. Она все еще может вспомнить взгляд его голубых глаз — встревоженный и сконфуженный. Не имеющий и понятия, что происходит, словно один лишь шлейф ее духов задурманили Теду голову. Он запустил пятерню в потемневшие волосы, неловко и извиняюще улыбаясь, и Лили вылетела из класса, уже зная, что он собирался сказать. Это было безумно унизительно и непохоже на нее. У Лили Поттер была идеальная репутация, череда парней, толпившихся у дверей ее спальни, чтобы подарить цветы и пригласить на свидание, и должность старосты, идущая в паре с превосходной успеваемостью и любовью учителей, так что целоваться с преподавателем, хоть и временным, было совершенно не в ее стиле. Почему она так хотела его внимания? Почему она поцеловала его первая? Лили никогда не была импульсивной и не умела следовать своим желаниям — это желания потакали ее приказам. Так что же пошло не так и в какой момент? — Лилз? Не поднимая головы и не отрывая взгляда от платьев, точно заколдованная, Лили механично ответила: — Блеск? Да, у меня был медовый, посмотри в верхнем ящике туалетного столика. Тайра закрыла шкатулку с фамильными украшениями с небольшим хлопком. Она медленно, с ленивой грацией села в кресло, бледно-розовое и бархатное, и удивленно уставилась на Лили черными глазами, не понимая причину ее странного поведения. — Лили, ты… еще не выбрала платье? — недоуменно поднятые брови. — Собираешься прийти к утру или сразу к Рождеству? Лили несильно прикусила нижнюю губу — до жути хотелось закатить глаза или огрызнуться, устало сказав что-то такое, о чем она пожалеет после, получив лишь секунду удовольствия от едкого ответа, но вместо она продолжила расчесывать рыжие пряди, все еще слегка влажные и спутанные после душа и кокосовой маски. Она оттягивала время, раздумывая над отговоркой, очередной ложью, которой можно было бы прикрыть любую несостыковку в перечне событий и собственные слабости, как скрывала консилером мешки под глазами. Словно если кто-то вдруг узнает страшную тайну о том, что младшая Поттер не идеальна, то вся ее жизнь полетит в ад и разорвется в клочья, настолько мелкие и едва различимые, что ни собрать, ни склеить лентой. Конечно, теоретически она могла бы соврать. И справилась бы с этим превосходно, как и со всем, что делала — с отточенным мастерством актрисы в театре, взмахами пышных ресниц и трогательным взглядом невинных глаз, страдальчески поднеся ладонь ко лбу и добавляя голосу слабость умирающей, ловя сочувствующие ахи окружающих и заботливые касания рук, бережных и обманутых ею. Но у Лили не было права пропустить этот вечер, в каком бы херовом настроении она ни была — первая вечеринка года считалась священной, и она должна была присутствовать на ней. Как королевство непременно развалится карточным домиком, если монархия решит снять с себя полномочия и начнет игнорировать своих подданных, так и их налаженная роскошная жизнь пойдет ко дну, если она начнет жалеть себя и даст слабины. Какая принцесса оставит свое королевство? Приветственная вечеринка в Хогвартсе правда была особенным вечером, выделяющимся среди обычных посиделок золотой молодежи в приватных заведениях в Хогсмиде или за дверьми слизеринской гостиной. Новички отчаянно пытались привлечь внимание, запомниться какой-нибудь изюминкой, вроде вырвиглазным клатчем или броским макияжем — для них это был шанс поймать феникса за золотой хвост, влиться в «высшее общество» и заполучить заветные приглашения на каждую крупную вечеринку года, вроде размашистого празднования дня рождения кого-то из элиты или вечера казино у Паркинсона летом. Студенты из знатных обеспеченных семей, уже знакомые друг с другом с детства с благотворительных гала вечеров матерей и деловых встреч отцов, пытались переплюнуть не солько других, сколько самих себя, сверкая в новых баснословно дорогих образах, точно начищенные галлеоны из сейфов их родителей в Гринготтсе. А еще это всегда была вереница сплетен и перемывания костей, которые начинались с осуждающего перешептывания и высокомерных смешков еще на вечеринке, скрытые за басом громкой музыки из колонок, и еще пару недель витали по замку из угла в угол, как привидения. Обсуждалась каждая мелочь — обувь, в которой ты войдешь в общую гостиную, твоя пара на вечер, драгоценные украшения, укладка, шутки, истории в рулетке Магстаграма, походка, количество выпитого… Лили никогда не была одной из тех, о ком перешептывались — это она смотрела на всех свысока и раздавала либо благосклонность мягкой улыбкой и приветливостью, либо презрение кривоватой ухмылкой, потому что она никогда не совершала ошибок — и, черт, она скорее умрет, чем даст положению дел смениться. — Я расхотела надевать это платье Dolce, — деланно-легкомысленно пожала хрупкими плечами Лили, проводя острыми зубчиками расчески по волосам. Она напоминала сказочную рыжеволосую русалочку с морским жемчужным гребнем. — Все равно красный — не цвет сезона. — В чем проблема, выбери любую другую тряпку и пошли, иначе в чем смысл заполненного шкафа? Мы так точно опоздаем. — Какая разница, если без нас не будет никакого веселья? Лили отложила расческу в сторону и подняла палочку с кровати, ощущая легкое тепло. Акация. Эту палочку они купили вместе с отцом перед ее первым учебным годом, все семь лет она верно служила ей, став продолжением руки. Магия волшебной палочки для Лили была также естественна, как дыхание. Она взмахнула ею, и пряди скрутились в змеиные жгуты, выжимая влагу и закручивая волосы в локоны. — Ладно, как знаешь, — нехотя кивнула Тайра. — Я тоже еще не готова, — подала голос Каллисто, натягивая белые сетчатые чулки на ноги. Бигуди на ее светлых волосах заурчали, причмокнули пластиковыми ртами и успокоились на туалетном столике, как будто бы уснули. Доминик схватила со столика клатч на тонкой золотой цепочке. — Давайте тогда мы с Тайрой выйдем первыми и пройдемся до комнаты Калли, — предложила она, сложив тюбики своих средств в косметичку. — Помнишь, я оставила у тебя те туфли на высоком каблуке вчера? — Которые с золотым ремешком? Они на обувной полке у двери. — Хочу переобуться в них, не думаю, что выдержу еще один вечер на шпильках после той вечеринки у Поттеров. — Хей, кто мог и допустить мысль о том, что парни решат сделать летом каток прямо внутри коттеджа? — Лед растаял к утру без обновления заклятья и вода затопила нашу гостиную. Пьяный Ал — кусок идиота — успел наколдовать красных уток из пластиковых стаканчиков, они обклевали шторы и мебель. — Зато красивый кусок идиота, — подметила Тайра уже у двери, подправляя завязки туфлей. Лили отвлеклась от укладки волос и поднесла два пальца ко рту, скривив лицо и имитируя рвотные позывы: — Иу, о-мер-зи-тель-но. Я закрою уши и притворюсь, что не слышала этого. — Прости, Лилз, но он объективно смазливый. Тайра хмыкнула и взяла клатч под руку, прижав к груди. Она в последний раз бросила на себя взгляд в зеркале, но не нашла ничего, к чему можно было бы придраться, и довольно хмыкнула своему безукоризненному виду. — Мымра в вашей спальне? «Мымра» было их кодовым словечком для Хлои Венстон — невероятно противной и крикливой белобрысой девчонке, с которой Каллисто, к собственному огорчению, делила комнату уже семь лет. На первых трех курсах Каллисто была мишенью для насмешек и издевательств Хлои, вроде наколдованной мохнатой мыши, бегающей по спальне с писком, или тараканов на расческе. Террор Венстон закончился на третьем курсе, когда Тайра послала на нее сглаз. Воспаленные красные прыщи покрыли ее бледное лицо, как следы от ветрянки — плачущая Хлоя лицом напоминала пятнистую корову еще два месяца и больше не лезла к Калли, предпочитая проводить время в спальне своих подружек. — Нет, она ушла к Джейн, можешь заходить спокойно, — Каллисто легко кончиками пальцев пригладила свое лавандовое платье, висящее на позолоченной ручке шкафа. Нежно-фиолетовая ткань была схвачена тонкими веревками и стянута по бокам до бедер. Лили всмотрелась в ее лицо: Каллисто ерзала на месте, теребя ткань, и улыбалась как-то то ли нетерпеливо, то ли неловко — та самая улыбка человека, что не может отвязаться от надоедливого разговора, чтобы заняться запланированными делами. — Окей, увидимся уже там тогда, — бросила напоследок Тайра перед тем, как выйти из спальни. Послышался щелк прихлопнутой двери. Каллисто напряженно прикусила нижнюю губу, не сводя взгляда с нее, пока шаги девчонок в коридоре не стихли совсем. Лили не выдержала и поинтересовалась: — Калли, что-то случилось? Каллисто замялась. Она смущенно опустила взгляд, чего-то стесняясь, но через пару секунд решилась и подняла голову, почти скороговоркой выпалив слова, словно если бы она произнесла их медленнее, то остановилась бы на пол пути и забрала назад: — Мненужентвойсовет. — Пальцами Каллисто не переставала мять платье, пытаясь занять чем-то руки. — Я хотела тебя спросить кое о чем. О платье. Мне всегда нравился твой вкус в одежде, я доверяю ему, так что я хотела узнать, как… Как по твоему я смотрюсь в этом. Каллисто выглядела как младшая дочь в семье, отчаянно жаждавшая одобрения старшей сестры, комплимента, похвалы. Ее прозрачные рыбьи глаза были полны надежды — уже это говорило о том, что платье значило для нее многое. Интересно, что в нем было такого важного? Это не было чем-то необычным: в их мире платье было способом заявить о себе, тирадой или выступлением — целым ораторским искусством, вершиной дипломатии и тонким мастерством коммуникации. Необязательно было приводить доводы в свою пользу или заводить долгие рассуждения — голые плечи и короткое мини говорили куда больше, как и деловой пиджак с прикрытым декольте. Польщенная такой лестью Лили повелась на слова и слегка кивнула, просто пожимая плечами: — Да, конечно. Без проблем. Каллисто благодарно улыбнулась и осторожно надела узкое платье, взмахнув локонами и подправляя их из-под спины узкого платья. Первым, что врезалось в глаза, было то, каким безумно коротким оно было, заканчиваясь лишь на бедрах и целиком обнажая ноги в белоснежной сетке чулков. Уже потом взгляд переходил на то, как оно обтягивало мягкие бедра и немаленькую грудь, прижатую бюстгальтером и раскрытую в декольте. — Так как тебе? — Каллисто нетерпеливо покружилась вокруг своей оси, показывая платье со всех сторон, точно модель перед дизайнером. — Оно очень… — «вульгарное», хотела сказать Лили. Пошлое и безвкусное, абсолютно неподобающее и дешево выглядящее, и даже французские чулки его не спасали. С таким же успехом можно было прийти на вечеринку в одном нижнем белье, подсвеченной лучами ослепляющего прожектора всеобщего внимания, как в рекламе белья Veela's Secret. Лили остановилась, чтобы перебрать слова в голове в поиске наиболее безобидных; задеть Каллисто, пока она смотрела так наивно и доверительно, было похожим на пинок по бездомной псине острым носком туфлей: — Откровенное. Дерзкое. — Тебе не нравится, — догадалась Каллисто по лицу Лили. Она нервно разглядывала себя в зеркале в полный рост, с возрастающим сомнением проводя по изгибам своего тела, обтянутых тугой тканью. — Не то что бы не нравится, просто это платье не подходит для этого вечера. — Оно мне не идет, — обреченно пробормотала Каллисто, почти плача. Она уже начала возбужденно трясти руками, готовясь разреветься. — Что не так? Я в нем выгляжу слишком толстой? А если затянуть потуже? Затяни, я выдержу. — Каллисто, успокойся! — Лили нахмуренно остановила ее, в мыслях удрученно вздохнув и проклиная себя четырежды. Господи, как же сложно было иногда с Каллисто — вечное нытье, не останавливающийся поток самокритики. Я пополнела на килограмм, это сильно заметно? Как думаешь, ему больше понравится кожаная куртка или джинсовая? Я не слишком сильно обвела губы карандашом или это уже губы Кайли Дженнер? Какое фото лучше выложить в профиль: первое, второе или третье? Каллисто никогда не могла довериться самой себе и вечно искала подвох во всем, что она делала, и это ужасно бесило Лили — уверенную в себе, своих желаниях и решениях. Почти во всех желаниях. — Перестань ныть и искать в себе выдуманные недостатки, — грубовато встряхнула ее Лили, не сдержав раздражение. Каллисто посмотрела на нее, и большие глаза ее опасно заблестели надвигающимися слезами. Лили сделала еще один вдох, пытаясь унять это жгущее чувство. Она не умела сюсюкаться, утирать сопли и чернильные разводы от туши по щекам, обещая, что все обязательно наладится по мановению палочки. Вместо этого Лили покрутила подругу возле себя с поднятой в руках палочкой, заколдовывая платье на ближайшие полдня. — Просто немного подправим твой наряд, удлиним подол, изменим декольте… Лавандовая ткань на юбке под дулом палочки принялась удлиняться, вытягиваться ниже со свистом, а на груди — сцепляться, словно на маленьких невидимых пуговицах, оставляя небольшие вырезы, которые смотрелись скорее интересно, чем откровенно и вульгарно. — Видишь, уже намного лучше смотрится, правда? Так что успокойся, не нужно изводить себя впустую. — Прости, пожалуйста, что отняла у тебя так много времени. Не знаю даже, зачем купила это платье. — Ничего страшного, — приврала Лили, нацепив на лицо привычную улыбку мисс Идеальности. — Главное, что сейчас ты выглядишь безукоризненно. А теперь извини, но мне нужно продолжить собираться. Лили отвернулась, чтобы взять платье с кипы на кровати. Черное облегающее Versace до колен с роскошными золотыми орнаментами на плечах — лаконичная классика. Лили разглаживала платье белыми клубками пара из палочки, напоминавшей этим сигарету, и тишина между двумя девушками стала неловкой, словно смятый клочок бумаги, так что Лили спросила из вежливости: — Почему ты так волнуешься? Это же очередная вечеринка, просто будь собой. Слова «будь собой» лицемерно взывали к точно обратному, призывая держать ухо востро, нацепить всем довольную улыбку хорошей хозяйки вечеринки на лицо, выставляясь перед всеми глупым, но прекрасным украшением в колье, беспрерывно сияющим алмазом в двадцать четыре карата, как магнетически светит красная неоновая вывеска переполненного сердцебиением музыки ночного клуба. В их жизни нет ничего прозрачного, все построено на фундаменте лжи, они были обречены с самого начала на эти шахматные партии, фальшивые насквозь, но принадлежавшие только им. Каллисто пожала плечами, прижав руки к себе и разглаживая юбку платья: — Я думаю, что мы со Скорпиусом сойдемся. И опять эта песня, все никак не слезавшая с повтора в плейлисте, и вечная должность Лили, как психолога по отношениям, оставляя ее призрачной третьей лишней, как единственную из подруг, кто умел вправить мозги и вернуть самоуважение на место. Воспользовавшись тем, что Калли сейчас не видела ее лица, Лили не сдержалась и закатила глаза — иногда она и сама не знала, где проходит граница меж игрой в хорошую, участливую подругу, которой можно некрасиво выплакаться в плечо, и искренней жалостью к Каллисто. — Неужели? — сарказм лился с ее голоса, как бархатный тянущийся мед, но Каллисто приняла его за удивление: — Да, представляешь? — она засияла, тут же позабыв о своих страхах и подозрениях, и расцвела, как полуночный цветок. Каллисто заулыбалась во все зубы, кружась на месте в нетерпении: — Он пролайкал мои последние фотографии. — О, только не это опять. — Я думаю, это знак. Знак от Мерлина, чтобы ты перестала быть такой дурой. Извини, дорогая, но разве это не ты целовалась со своим преподавателем по ЗОТИ в закрытом классе всего лишь четыре дня назад? Он — лишь временная замена. После него придет другой препод и все устаканится, встанет на свои места и вернется в прежнее, спокойное русло, как штиль после шторма, а ты — в себя. Так дождись тогда его ухода с должности и целуйся потом столько, сколько тебе потребуется, пока твой папаша не прибьет его. Или пока Виктуар не подберет его назад, конечно. Ауч. Справедливо. — Я надеюсь, что в этот раз у вас выйдет, — сухо промолвила Лили, подняв уголки губ. Золотые пуговицы в ее пальцах не хотели зацепляться за петельки и застегиваться сзади. — Я тоже, Лили. Каллисто улыбнулась, смущенно отвела взгляд к туфлям — ее накрашенные реснички веером опустились следом — и присела на диван. Просветлевшее после поддержки подруги лицо не покидало мечтательное выражение, в мягкости губ и полных надежды глазах выражая ни с чем не сравнимую болезнь — первую влюбленность, одурманивающую, бесповоротно сносящую крышу. Лили тогда высокомерно встряхнула плечами, будто влюбленность Каллисто могла передаться ей вирусом. Зависеть от одобрения особенного человека, сидеть на игле его внимания, постоянно непроизвольно искать его взгляд на себе и изнывать от тоски, не находя. Отдать сердце в чужие руки — пусть распоряжается так, как заблагорассудится, хоть разобьет, хоть сохранит в сейфе заложником на долгие годы — жалкое зрелище. Лишь бы с ней никогда такого не случилось. Ее тело с отвращением дернулось от одной лишь мысли. Поражение Лили этой гадостью маловероятно, даже невозможно, потому что, в отличие от остальных, у неё нет слабостей, нет ничего, что бы можно было ей предъявить. Если спросить в школе, знает ли кто Альбуса Поттера, каждый сможет написать многостраничную рецензию на него. Кто-то скажет, что он высокомерный зазнайка, который взял на себя слишком многое; другой добавит, что пробился тот по-любому только из-за фамилии и славы отца, забрав места у всех, кто этого реально заслуживает. Третья — миловидная блондинка с лицом в форме сердца — покрутит локоном у лица и хихикнет, прикусив нижнюю губу: «Ал очаровательный, он всегда со всеми обаятелен и галантен, помогает нести сумки девчонкам и поднимать стулья, а как он улыбается!..» «Когда он улыбается, у него на щеках проступают милейшие ямочки, это что-то», добавит ее подружка. Парни из команды скажут, что он ответственный лидер и замечательный стратег, правда, иногда слишком холодный — настолько, что невозможно понять, что он чувствует. Но все согласятся в одном — по нему видно, что он особенный. Альбус разделял с сестрой одну важную черту, не считая папиных зеленых глаз — он всегда выделялся из толпы, точно центр вселенной, светило любой вечеринки. Может быть, дело было в деньгах и популярности его семьи, но все магнетически тянулись к нему, стремились его узнать, ухватить свой сладкий кусок золотого мальчика. Девочки постоянно заигрывали с ним милым голосом и строили глазки, парни звали на вечеринки, когда их родители уезжали из города, поиграть в квиддич и выпить сливочного пива на летних каникулах. Это чаще всего было удобно, позволяло получить желаемое в щелчок, вроде раритетных изданий книг по волшебству и магической истории у аукционеров или доступ в закрытые бары Лондона, куда семнадцатилетку с фальшивыми документами ни за что бы не пропустили, не будь его фамилия Поттер. У этого была и плохая сторона, о которой мало кто знал: Альбусу было десять лет, когда его похитили со дня рождения сыновей одной из папиных подруг со времен школы, Лоркана и Лисандера. Ал мало что мог вспомнить об этом сейчас, семь лет спустя, только то, что рассказал Джеймс: папа рвал и метал, а у мамы резко поседели волосы. Она места себе не находила, то падая в обмороки, то вырываясь из рук тети Гермионы, все намереваясь добраться до камина, чтобы помочь отцу и аврорам с поисками. Пару месяцев после этого маленький Альбус не разговаривал, не доверяя никому, кто был не из семьи Поттеров; даже в сарае своего любимого в детстве дедушки Артура Ал хранил молчание, тихо уткнувшись в книгу или исподлобья наблюдая за его работой над маггловскими электроприборами. То, что незнакомые люди на улицах тянулись дать ему конфет или погладить по волосам, когда он шел с отцом или матерью по Косой Аллее, не помогало, лишь усугубляя панику маленького мальчика, заставляя хвататься за родительские руки крепче и прятаться за спины, пока чужие люди не отходили достаточно далеко, исчезая с поля зрения. Наверное, поэтому первым (и лучшим) другом, которого Альбус обрел на первом курсе, стал Скорпиус Малфой. Что-то в мальчишке с белоснежно-белыми волосами, угрюмо разглядывающем перрон через окно и сидящем в одиночестве, пока остальные купе набивались битком так, что не протиснуться, было особенное, отличающееся от других. Не по годам смекалистому Альбусу понадобилось немного времени, чтобы понять, что отличало Скорпиуса от других — его избегали, обходили стороной, как чуму, словно сын Драко Малфоя был готов в любую секунду выпрыгнуть, схватиться за палочку, поставить метки на их предплечья и воскресить Волан-де-Морта в железном унитазе туалета поезда, зловеще и безумно смеясь. Ставший осмотрительным в выборе своих друзей, сам того не осознавая, он сделал из простых одиннадцатилетних мальчиков будущую элиту, выбив им самые выгодные места и связи в дальнейшем: Ричарду, Хьюго (мало кто любил детей первого министра) и, конечно, Скорпиусу. Альбус и Скорпиус были как инь и янь, плюс и минус, светлая и темная сторона одной луны. Им не нужно было разговаривать по душам, чтобы улавливать настроения друг друга; не нужно было рассказывать каждый секрет, чтобы доверять друг другу целиком. Чаще всего, по крайней мере, они обходились этим. Но иногда Альбус сомневался в этом. Иногда на него находила паранойя, что он доверяет Скорпиусу куда больше, чем тот ему, и прокрадывалось тонкая удушающая змейка подозрения, что друг не ценит его так сильно, как он его. Коридоры Хогвартса были слегка прохладными от плавно завоевавшего стены замка сентября и звенели ароматом корицы и доброй старости — запахом бесценного антиквариата, первых изданий классики на полках библиотеки и запылившегося рояля, веками игравшего под пальцами слуг, и под чьи колыбели вальсировали короли на торжественных балах при свечах, но к клавишам не прикасались уже возмутительно давно. Альбус шел от Лонгботтома с перечнем дел, повисших на нем автоматически со значком старосты, вроде проведения выставки высшего образования для учеников, где представители всех этих высокобюджетных заведений будут лебезить и приукрашивать предстоящие годы, заманивая учеников к себе, от колдомедиков до драконологов. Нужно было и забронировать поле первым для предстоящих отборочных в команду, и испытать новеньких. Дел было много, но на сердце у Альбуса было пасмурно не из-за этого — его тяготили, омрачая настроение перед первой грандиозной вечеринкой года, мысли о том, как изменился его лучший друг в последние дни. Все началось в конце лета, когда август сгорел в одном из закатов, уступая законное место осени. Начиная с приезда в Хогвартс Скорпиус был сверхмолчалив, словно тащил в себе какую-то тайну, сковывающую его плечи; он и так не был особо болтливым или приветливым с людьми, так что никто и не заметил изменений, но Альбус знал его лучше всех, чтобы легко увидеть разницу. Никогда он еще не видел его таким погруженным в себя, закрывшимся — Скорпиус был сам не свой, и Альбусу жизненно важно было узнать причину, только как? Спросить — да ведь он нихрена не скажет. Переведет тему на легкомысленную и ничего незначащую, отшутится, предложит выйти перекурить. Так и останется важное нетронутым лежать на поверхности глыбой острого льда с айсбергом под водой. Дверь гостиной Слизерина встретила его паролем — «чистую кровь» директор Лонгботтом запретил строжайше, сказав, что выбравшего такое «фашистское высказывание» еще раз, даже если и по приколу, ожидает месяц отработок, чтобы подумать над тяжестью высказываний такого рода. Паролем этого месяца были «Салазаровы носки»; они перебирали гардероб бедного Слизерина, заставляя его раз в тридцать дней переворачиваться в гробу от стыда за студентов. Назвав пароль, Альбус прошел в гостиную, непривычно тихую и мертвую без учеников, которые обычно сидели вечером на диванах и беседовали, дискутировали, читали и занимались или просто вместе залипали в ярких экранах смартфонов, обсуждая и сплетничая о последних новостях. Сейчас все разбрелись по спальням, чтобы собраться к вечеринке или же с обидой закрыться за дверью, гордо задрать подбородок и завистливо промыть кости тех, кого в отличии от них пригласили. Гостиная без студентов казалась дремлющей, мечтающе-сонной, будто отдыхала от них в своей прохладе и подземельном полумраке. На повороте к мужским спальням Альбус резко замер и оглянулся — его остановил посторонний приглушенный шум со стороны женского крыла. Он нарастал с каждой секундой, как снежный ком, эхом отскакивал от каменных стен и приближался. Совсем скоро шум стал различимыми словами чужого подслушанного разговора. — Нет, Тайра, шампанское считается за алкоголь, — голос кузины Альбуса — Доминик. Ее манеру речи нельзя было ни с кем спутать: у нее было спокойный начитанный голос, по-взрослому произносящий каждое слово с четкой дикцией и расстановкой, хотя иногда и непроизвольно пропускающий в речь французские словечки, когда она была на эмоциях. Иногда казалось, что она обдумывала и взвешивала каждое свое слово, чтобы говорить помягче. — Нет, не считается. — Сок не считается за алкоголь. Содовая — без огневиски, не смотри так на меня — не считается за алкоголь. Фруктовый смузи тоже не является алкоголем. Но шампанское — это алкоголь, и не нужно мне перечислять проценты. — Доминик, не будь такой зану-у-удой, — ленивое растягивание гласных, кокетливо-игривый тон. Ал узнал голос Тайры Забини. — Скажи мне, что плохого будет в том, если ты после одного малюсенького шампанского пропустишь еще и одну стопку огневиски? Одну! Ладно, может, и две. Или даже три? — Мон дью, ты собираешься споить меня? — скорчив брови, Доминик деланно возмутилась и посмеялась. Она встала у прохода и первая заметила Альбуса, вдруг запнувшись и слегка коснувшись бедра Тайры ладонью, что не укрылось от него. — Привет, Ал. Ты еще не собрался? — Привет, Альбус, — сладко пропела Тайра, отпихивая пальцы подруги и посылая ей какой-то знак взглядом, который понимали только девчонки. Она заметно, деланно-специально поправила сережки на ушах и провела пальцами по длинной шее, привлекая к ней внимание Альбуса. Тот повелся на ее трюк, хоть и не понимал, зачем это Тайре. Кто знает, что приходит девочкам в голову? Они безумно красивы, но их невозможно разгадать. — Добрый вечер, дамы, — Альбус отсалютировал им, усмехнувшись. — Нет, я иду прямиком из кабинета Лонгботтома. Он доверил мне разобраться с ярмаркой колледжей и университетов на следующей неделе. — Наверное, много работы? — с сочувствием поинтересовалась Ник. — Да нет, работы хватит и на одного. Подумаешь, закончу к… ммм, февралю? Тайра и Доминик тихо красиво захихикали, переглядываясь и подначивая друг друга. Две тоненькие фигуры в безумно дорогих платьях, вероятно, от каких-то известных брендов, в которых Альбус не разбирался. Они были похожи на изящные позолоченные статуэтки. Слизеринские девушки всегда были особенными. Их красота была породистой, роскошной и статной, несущей в себе власть их чистокровных семей и безусловное знание собственной ценности. Альбус разбирался в искусстве: девушки других факультетов для него были авангардом, яркими алыми всполохами, сюрреализмом, громкими кричащими заявлениями, вечной революцией и бесконечными экспрессионализмом; сегодня в моде фотография и хиппи, завтра — резкость мазков и точно выведенные края треугольника на белом листе в минимализме. Слизеринки же были искусством Лувра, ренессансом — их могли оценить и прославленные искусствоведы, и простые обыватели. Шедевром. Это была кропотливая работа мастера, достигшего пика таланта, проверенные золотые движения, профессиональная работа над деталями, которой несложно было восхищаться. Такая красота не теряет свою цену и с десятилетиями, лишь дорожает в стоимости и хорошеет с годами, как вино, обретая новые нотки вкуса. — Если хочешь, я могу помочь с ярмаркой, — предложила Тайра, невзначай выставив ногу вперед, отчего блестящая ткань обнажила загорелую после летнего отдыха кожу. — Я все равно свободна следующие две недели. Да и за это даются баллы, насколько я знаю? Что-то в ее горящем взгляде явно показывало, что баллы для факультета не были ее первостепенной мотивацией. Альбус решил не заморачиваться над мотивами Тайры и ее странным заинтересованным поведением сейчас, так что просто кивнул — наверное, плохое решение, потому что ей абсолютно точно что-то от него понадобилось. Узнать бы только, что. — Конечно. Я буду только рад лишней палочке. Встретимся на вечеринке? — Альбус подмигнул девчонкам и направился к их со Скорпиусом спальне. Перед тем, как завернуть за поворот, он успел услышать отголоски смеха и перешептываний за спиной. Он открыл двери привычно, без стука и какой-либо тактичности, о чем сразу же пожалел: его встретил божественный вид спины полуголого Скорпиуса, обернутого в белое полотенце, опасное висящее на бедрах. Прямо полубог с картины греков. Альбус стянул с плеч легкий синий свитер, который носил поверх рубашки, и кинул в друга. До этого смотревший что-то в телефоне Скорпиус обернулся на внезапный звук и при виде летящей тряпки дернулся, от чего бедное полотенце жалко полетело на встречу с полом, подхваченное лишь в последнюю секунду у самого паха. Для этого движения охотнику Слизеринской команды пришлось выронить телефон из рук — смартфон с грохотом упал на пол, Альбус инстинктивно поморщился от неприятного звука. — Драккл тебя дери, Ал! — злобно прорычал Малфой, натягивая ткань обратно на бедра и нагибаясь за телефоном. — Постучал бы, как все приличные люди! Тебя в пещере растили? Альбус не отвел взгляд, лишь невозмутимо смотрел на то, как друг завязывает концы полотенца в узел. — Да, в самой темной пещере джунглей, — опомнившись, драматично закатил глаза и безэмоционально ответил он. — Мой отец — темный лес, моя мать — природа. Р-р-р. — Тарзан недоделанный, вот и нахрена ты мне сдался? — продолжал недовольно ворчать Скорпиус. — Что я такого плохого натворил, чтобы тебя получить в наказание? Альбус поднял брови в деланном негодовании, словно это было самой обидной вещью, когда-либо им услышанной: — Еще чего. Я — подарок, который ты получил по ошибке и не сможешь никогда оценить по достоинству, болван. — А чек приложен? Хочу вернуть товар обратно. — Просим прощения, гарантия истекла шесть лет назад, идите на хуй. — Фу, какой у вас невоспитанный персонал, я могу вызвать администрацию? — Администрация у телефона. Говорит, идешь на хуй. Скорпиус засмеялся — давно Альбус не слышал его смеха, простого, без сарказма, едкой ухмылки или издевки — и несильно ударил его по плечу. — Видел лицо Тайлера? Кажется, Хьюго все-таки надрал ему задницу вчера. Я так и думал, что стычкой в поезде все не закончится. Альбус поморщился. Некрасиво тогда получилось в поезде с Лили. Конечно, он все еще считал, что она лезла туда, куда ее не просили — она часто так делала, будто в ее обязанностях было выведено курсивом «совать свой нос в дела каждого и всех контролировать» — но дело было не в ней, а в том, что он сорвался на нее. Альбус никогда не позволял себе повышать на сестру голос или относиться к ней пренебрежительно, особенно на людях; он знал, как ей важен внешний вид и уважение в глазах окружающих. Знал, что это было тем единственным, что могло заставить ее почувствовать себя неуверенной. Лили ведь не всегда была королевой школы — когда-то она была просто его младшей назойливой сестрой с двумя клубничными косичками с розовыми пышными бантиками, что обижалась каждый раз, когда он не брал ее с собой на поле для квиддича. У них всегда была особая связь. Джеймс был ближе к Скамандерам и другим детям постарше, ему было неинтересно с уткнувшимся в книги Альбусом и тем более с младшей сестрой, не неперестающей плакать. Лили была папиной дочкой и могла успокоиться лишь на руках отца. То ли это было внешнее сходство Ала с папой, то ли что-то другое, но на его руках крошка Лили успокаивалась так же быстро, что мама называла чудом. Так и приелось ему с детства, что ее нужно опекать и защищать, быть ей опорой и щитом — и не понять даже, в какой момент она перестала нуждаться в нем так, как раньше. — Не думаю, что Тайлер это понял, — Альбус раздраженно упал на кровать, снимая лакированные ботинки. Вафельное покрывало под ним моментально помялось. — У него то ли мозгов, то ли инстинкта самосохранения нет. Он как вырвиглот — видит хищника и все равно лезет ему в пасть. — Да похуй на него, лишь бы не попадался нам под руку лишний раз, — Скорпиус о чем-то задумался, нахмурив взгляд, а затем покачал головой и сказал: — Отборочные на этих выходных. Этот придурок может и заявиться просто для того, чтобы испоганить всем вокруг настроение. — На него всегда можно наложить Конфундус. — И получить отработки у Сен-Этьен. Гениальный план. Ал кисло поморщился: — Не напоминай о ней. Она уже на первой неделе задала какое-то скрупулезное исследование, и я буквально чувствую, как буду завтра вечером с похмельем рыскать по библиотеке в поисках информации о первых законах Министерства магии Франции, ударяясь о книжные полки и трупы точно таких же полумертвых студентов. Малфой хмыкнул: — Мне кажется, у Сен-Этьен нет души. Нет, даже больше — она дементор. Только те поцелуем высасывают душу, а эта… — Одним взглядом замораживает все тело, — поддержал Поттер. Его взгляд посерьезнел. Он облизнул губы, решив сменить тему на важную и пытаясь подобрать верные слова: — Кстати, пока ты не ушел в душ — не то что бы мне не нравилось смотреть на тебя голым, бро — на столе лежало какое-то письмо утром. Пришли новости из дома? Альбус слегка кивнул на стол головой. Там, среди книг, все также нетронутым лежало письмо уже неделю, зажатое учебниками по Истории Магии Европы и Зельям и пергаментами. Он знал, что родители друга уехали во Францию в середине лета, но не видел, что в этом могло быть грустного. Ну да, оставили веселиться одного все лето в огромном мэноре, вот уж трагедия! А им приходится дожидаться вечеров, когда миссис Поттер уйдет к школьным подругам с ночевкой или будет занята благотворительными и званными приемами. Скорпиус мигом помрачнел. Глаза его похолодели, утратив веселый блеск. Казалось, что дементор незаметно прошмыгнул сквозь приоткрытое окно, забрал с его лица прежнюю беззаботность, пережевал и выплюнул, а сам улетел дальше, оставив нерассасывающийся холодок между ними. — Ничего важного. Ты прав, мне пора в душ. Тебе тоже стоит начать собираться. Скорпиус зашел в душевую. Послышался щелчок закрытого замка на двери, а затем, чуть погодя, и звук льющейся из крана воды. Спокойно. Альбус раздраженно бросил взгляд на письмо еще раз. Казалось, что оно было облито каким-то волшебным жемчужным светом среди мрака, потому что от него было невозможно отвести взгляд. И ведь не то чтобы ему пришлось бы вскрыть письмо… Скорпиус же уже сорвал фамильный серебряный штамп, письмо открыто и так и просится заглянуть, подсмотреть через узкую скважину внутрь дебрей души Малфоя, узнать его мысли… Не обязательно даже читать полностью, можно встать возле письменного стола и просто бросить взгляд вниз — не специально прочел чужое письмо, которое не предназначалось для чужих глаз, а так, случайно увидел пару строчек. Альбус прикусил щеки изнутри, оценивая последствия и раздумывая над моральной стороной. Так-то, он пытается помочь другу. Это благое намерение. Скорпиус рассердится, когда узнает. Но не обязательно же показывать, что знаешь? От этого не будет никому никакого вреда. Альбус посмотрел на дверь, ведущую в душевую — она была закрыта на замок и, кажется, будет закрыта еще долго. Любопытство победило, и Ал быстро, не теряя времени, ринулся к столу друга, чтобы прочесть письмо. Дорогая бумага была исписана аккуратным почерком, впрочем, в некоторых моментах он странно прерывался, а ближе к середине была даже посажена чернильная клякса; казалось, что письмо написали в волнении, дрожащей рукой, будто боялись не успеть или потерять время. «Мой наследник, Я надеюсь, что ты продолжаешь нести нашу фамилию с достоинством и гордостью, свойственную таким благородным семьям, как наша. Впрочем, я не выражаю сомнений в тебе: ты никогда не подрывал оказанного мною доверия, не было и случая, когда бы ты опустился до опорочивания нашего имени. Что же, я знаю, что могу доверять тебе, как своему продолжению, так что решился поделиться с тобой тем, что тяготило и омрачало нашу семью уже месяц. Авроры вновь завели расследование на меня. Ты уже взрослый парень, сам понимаешь, что в твоем возрасте я совершил множество вещей, о которых по сей день сожалею. Некоторые вещи я сделал, чтобы защитить свою семью, взяв вину отца и облегчив ему участь на оставшиеся дни жизни. Я не имею понятия, какие именно улики или новые доказательства они нашли, которые позволили им достать эти дела и возобновить; когда-то у нашей семьи были связи повсюду, докладывающие изнутри, но это отголоски давно минувших дней. Сейчас все дела находятся под строгой тайной и надзором аврората. Было бы легче, если бы мы знали, что именно они нашли и к какому делу это относится, но никаких новостей о расследовании я не могу получить. Это может продлиться месяц, может и растянуться на год — зависит от того, насколько они готовы копать и насколько им нужно… нужен я. Не беспокойся об этом. Продолжай учиться, думать о будущем. Тебе не стоит смотреть в прошлое; оставь это нам. Астория передает тебе наилучшие пожелания в новом учебном году. Она отправила тебе посылку с вязанным свитером — все беспокоится, как бы ты не подхватил в «этой мерзлячей погоде» простуду. Сова придет в ближайшие выходные, не забудь принять ее. Говоря о твоей матери — ей слегка не здоровится, но ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться. Франция влияет на нее благоприятно: она вся расцветает, с каждым днем чувствует себя все лучше. Жалеет, что не смогла приехать и проводить тебя в школу, но я уверил ее, что в этом нет надобности — мы бы только смутили тебя перед друзьями. Не буду тебя задерживать. Твой отец, Д. Л. Малфой».