Славянские драбблы

Прожив почти двадцать лет в любви да согласии со своим Иванушкой, нажив с ним двоих сыночков, Василиса Премудрая была уверена в нём… как в собственном кухонном столе. Никогда бы ей не пришло в голову, что прочные ножки вдруг подломятся, а заботливо выскобленная столешница ударит краем под рёбра. А вот поди ж ты. Зашла она как-то по делу в гараж, где у неё в подполе соленья-варенья хранились — и увидела своего Ивашу, крепкого, молчаливого, улыбчивого и уже изрядно полысевшего за двадцать-то с лишним лет, в объятиях какой-то молодой лахудры, тощей и гибкой, ровно плеть али змеища подколодная. Василиса так и обмерла, прижав ладонь к груди, но быстро опомнилась и запустила в охальницу тем, что под руку попалось — стоявшим в углу грязным веником. Взвизгнула охальница, а Василиса подскочила к ней и ну за чёрные распущенные космы немилосердно таскать. Иваша же, только и успев, что подштанники застегнуть, тоже опомнился, в ноги Василисе кинулся. Тут и ему досталось всё тем же соромным веником. Змеища же подколодная чернокудрая тем временем успела из гаража улизнуть. Василиса наконец руки уронила, стоит, дышит тяжко, а сердце из груди так и рвётся, разрывается от боли, какой она до того никогда не ведала. Иваша же начал что-то покаянно бормотать, но Василиса его оборвала: — Тут вот и ночуй отныне. Повернулась и гордо пошла прочь, а сама горько думает, как теперь ей дальше жить, да что сыновьям сказать, как объяснить, почему их отец теперь в гараже ночует. Проплакала она всю ночь напролёт, и вторую тоже, и две последующие, а потом решила всё-таки вызнать, кто такова змея-разлучница, откуда взялась бедовка лихая. Прокатила она наливное яблочко по серебряному блюдечку, но вызнать ничего не смогла, прокатила ещё раз, другой, третий — и увидела, как отражается в блюдечке чей-то лик. Только не чаровницы той, а мужеский да гордый. Очи ястребиные под тёмными бровями, чёрные волосы крылом на высокий лоб ниспадают. Разомкнул незнакомец губы твёрдые и молвит, да повелительно так: — Выдь за калитку, Василиса, поговорить нам надобно. Василиса не посмела ослушаться, да и любопытно ей стало, что это за человек такой. Вышла она из дому — а надобно сказать, что по той поре уже ночь наступила и звёзды первые зажглись. Прошла молча по двору, в сторону гаража, где ночевал изменщик коварный, даже не посмотрела. Глядь, а за калиткой — не то лимузин чёрный блестящий рокочет, не то жеребец вороной могучий храпит и гривой встряхивает. Не успела она ахнуть, как сильная рука её за локоть ухватила. Зажмурилась Василиса — и через миг уже стояла посреди богато изукрашенных палат во дворце, в каких сроду не бывала. А перед нею очутился тот, чей лик она в серебряном отражении видела. Статный, высокий, чёрные волосы до плеч, на плечах — чёрный же камзол. Взор пронзительный, до самого дна души достаёт. — Здрава будь, Василиса, — сказал он и чуть поклонился. — Узнал я, какую беду-печаль накликала на тебя моя супружница Неждана. Захотел тебя увидеть. Василиса чуть отступила. — А кто ты сам будешь? — спросила не робко, но гневливо. Ишь каков, будто хвастается! Супружницей своей блудливой, Нежданой! — Имя моё тебе без надобности, — ответил тот твёрдо. Тут Василиса пуще прежнего рассердилась. — Пусть так, — выкрикнула, — а что ж ты, гордый такой, жену свою, блудницу, не сумел в узде удержать? Незнакомец чуть усмехнулся углом губ и отвечает: — Особо и не старался держать, уж прости. — Где она?! — вскричала Василиса, озираясь. Кулаки сжала, а сердце так и колотится, так и прыгает. Хозяин шире усмехнулся: — Неужто я бы тебя сюда привёз, если б и она тут была? — И уже потише: — Говорю же, прознал я, как ты кручинишься да убиваешься. Не стоит твой Иваша того. — Не твоё это дело! — гордо сверкнула глазами Василиса, а незнакомец вроде как засмеялся даже, но потом вымолвил так мягко, словно ручей прожурчал: — Клин клином вышибают, Василисушка, а грех грехом. Отплати за измену той же монетою, враз легче станет. Обомлела Василиса, замерла на месте, а хозяин незнамо как тут же совсем рядом с ней очутился. Поднял руку, провёл кончиками длинных пальцев по бровям её, по лбу, горестные морщинки разглаживая. Склонился над нею и выдохнул — уста в уста, глаза в глаза: — Грех за грех. Люба ты мне. Попробуй же, как сладко бывает грешить, Василисушка. — Ох, оставь меня, блудодей… — простонала Василиса, отворачиваясь, но не в силах отстраниться. — Верни меня домой. — Утром непременно верну, — сверкнул зубами хозяин, подхватывая её на руки, будто пёрышко. — Никогда ты эту ночь не забудешь, а Ивашу своего непутящего простишь. Потому как равны вы друг другу станете во грехе. И не блудодей я. — А кто же? — прошептала Василиса, зажмуриваясь и не ведая, что говорит. — Чародей, — серьёзно ответил тот. — Кощей я. Бессмертный.