Огненная Тьма

…тот, кто сеет ложь, не будет иметь в конце концов недостатка в её плодах. Дж. Р. Р. Толкин «Сильмариллион»

Густой смолистый запах хвои плыл по комнате, перемешиваясь с пудровым ирисом, и смешение это являло собой аромат крайне странный и пробирался он в самые потаённые уголки и щели, пролезал всюду, впитывался в поры кожи, окутывал собой каждый волосок, пропитывал ткани. Тягучие масляные капли расплывались по прозрачной зеленоватой воде, играли в ярком свете многочисленных свечей радужными бликами. От воды поднимался пар, уплывал вверх и там оседал на купольном потолке. Умелые проворные руки перебирали потемневшие и отяжелевшие от воды длинные медные пряди, скользили по мраморно-белым рукам, уверенными и быстрыми движениями, растирали, разминали хрупкие точёные плечи, полировали с помощью чёрно-зеленой смеси с резким травяным запахом, что пробивался сквозь ирис и хвою, порозовевшую от жара кожу, которая и так была гладкой и сияющей, а это таинственное средство делало её и вовсе идеальной. Рядом на маленькой жаровне кипело и булькало в котле, начищенном до зеркального блеска, очередное неведомое варево, а на низком столике расставлялись с величайшей осторожностью бесчисленные какие-то флаконы цветного непрозрачного стекла и пузатые баночки с неясными субстанциями, извлекаемые из рядом стоящего резного шкафчика тёмного дерева. Все эти действия осуществлялись в полнейшей тишине, которую нарушали разве что время от времени звуки падающих на пол восковых капель да всплески воды. Причина этой благоговейной тишины была в страстной нелюбви королевы к разного рода глупым разговорам и её привычке углубляться в свои мысли, уходить в них с головой, отрешаясь от происходящего — в этом случае любые звуки она расценивала как досадную помеху её размышлениям и вдобавок как вопиющее неуважение и карала за то сурово и весьма изобретательно. Распространенный же повсеместно обычай петь тягучие баллады во время такого времяпровождения не прижился тут и вовсе. Ещё пуще чем пустую болтовню не любила королева песен, а вернее сказать ненавидела всей душой, потому немногие барды и менестрели, обретавшиеся на Севере, обходили Винтерфелл дальней дорогой, а прежде чем направить свои стопы в то или иное место разузнавали тщательнейшим образом не будет ли там и её милости в ближайшее время. В самом же Винтерфелле все песни прекратились вовсе после случая с вышивальщицами. Женщины пели за работой, как делали они это всегда, на протяжении всего времени, что занимались своим ремеслом, когда в комнату ворвалась королева, грохнула дверями о стены так, что слышно было по всему замку и поклялась, что своими руками возьмёт иглу и нить и зашьёт накрепко рот той, что посмеет его открыть и издать ещё хоть звук. В глазах её при том тлела такая жуткая решимость, что как-то сразу стало совершенно ясно — она не шутит, не преувеличивает и при случае исполнит свою угрозу незамедлительно и в самом прямом смысле, без всяких иносказаний. Слух об этом довольно быстро выполз за стены Винтерфелла и как оно всегда в таких случаях бывает — несколько видоизменился и вот уже расползлась по всему Северу байка о том, что была некая девица среди тех вышивальщиц, что запрет нарушила и поплатилась за свою безрассудную смелость самым жестоким образом. Ещё болтали, что королева зашивая рот строптивой девице, сама пела печальную балладу о любви и всё спрашивала бедняжку от чего та ей не подпевает. Санса поначалу страшно бесилась от этих небылиц, думала как унять слухи, а после махнула рукой, решив, что у неё есть дела и поважнее. Таким образом омовение и все сопутствующие ему манипуляции с её телом и волосами, происходили в священной тишине и ничто не мешало ей предаваться размышлениям. Мысли уносили её конечно же к Джону, кружились вокруг их разговора и вообще всего между ними случившегося. Конечно он не сдержался и крепко и нежно обнимая её, нашептывал ей в уши вопросы и она отвечала ему так же едва слышно, иногда и вовсе лишь кивала или отрицательно качала головой. Таким образом ещё немного правды выплыло на поверхность и от правды этой брат сцепив зубы и полыхая очами, сдавленно шипел куда-то ей в волосы: — Убью. Я клянусь тебе, я убью его. Пусть не сейчас, через год, два, десять лет. Неважно. Разорву эту тварь на куски. Почему ты мне не сказала сразу? Ну почему?! — встряхивал её при этих словах как куклу и в глазах его стояли злые слезы и глаза были совершенно больными и самого его всего трясло как в лихорадке. Она в ответ лишь лепетала бесконечные «прости» и смахивала с глаз слёзы. И сгорала вся от мучительного стыда — самая главная тайна, самая важная, самая ему нужная и необходимая — так и осталась тайной. И вовсе не потому что она так решила — её и не спросили даже, всем видом давая понять, что решать подобные вопросы не её дело. Она крутилась так и эдак, змеёй вся изворачивалась, но так и не смогла ни за что уцепиться и ей навязали исполнить то, что она считала неправильным и несправедливым. Дали понять, что всё её королевство и вся её независимость — иллюзия, лишь потакание её капризу, поощрение за хорошее поведение. И не забыли напомнить, что всего этого она в одно мгновение будет лишена, если вздумает перечить хоть словом, не говоря уж о деле. Более того любезный брат не постеснялся заявить ей прямо, что в случае чего, то отправится она прямиком на Утёс Кастерли, где будет заниматься ведением хозяйства, пока её супруг со всем прилежанием и старанием исполняет свои обязанности королевского десницы. Присутствующий при этом разговоре Тирион ни словом не возразил, лишь взглянул на неё с мерзкой какой-то понимающей и участливой улыбочкой, мол, смирись. Санса подавила жгучее желание немедленно прихватить за гнутую кованую ножку ближайший табурет и расколотить его на мелкие кусочки о голову карлика, а саму эту ножку засунуть в глотку дражайшему братцу, а то и в другое какое место, поинтереснее глотки. А вот на словах взорвалась, не сдерживая себя в эмоциях и громкости. — Какой ещё супруг?! С ума вы что ли посходили?! Наш брак был аннулирован! — С чего бы вдруг? — голосом до ужаса ровным и от того страшно бесящим вопросил её брат. — Никаких записей о том нет, в отличие от записей о браке, так что поедешь как миленькая на Утёс. — Ни на какой Утёс я не поеду! — взвилась она, закипая уже не на шутку. — Пусть этот Утёс в самое пекло провалится и сгинет там! И брак наш силы не имеет уже давно. Он даже не был консумирован! В отличие от другого моего брака. И быть женой Тириона Ланнистера я не могу никак, потому как я давно уже вдова лорда Болтона, вот так-то! — победно припечатала она. — Того самого лорда Болтона, которого ты скормила собакам? — невинно поинтересовался Бран, прищуря глаза. — Клевета! — отбрила она, понимая, что утопает совсем, но её уже неудержимо несло и в глубине души разгоралась искра какого-то нездорового азарта в теснейшем сплетении с вдохновенной придурью. — Супруг мой, ныне покойный и горячо любимый, погиб от несчастного случая. Был растерзан стаей диких псов, я по нему до сих пор страшно тоскую и плачу одинокими ночами. Собак тех кстати перебила лично. Из лука. Нарочно для такого дела стрелять училась и весьма в том преуспела. Бран возвел глаза к потолку и никак не отреагировал на всю эту чушь, зато Тирион как-то резко подобрался и язвительно поинтересовался: — А ваша битва с горячо любимым супругом за Винтерфелл как в вашу трагичную историю любви вписывается? От Сансы не утаилось, что Тириона от чего-то сильно задели её слова, хоть и были они наглым враньём от начала и до конца и он прекрасно это знал и не смотря на это знание — всё равно отчаянно кипел внутри необъяснимой какой-то детской обидой. Её такая реакция внезапно подхлестнула и раззадорила окончательно разыграться, хотя сложившаяся ситуация никак к тому не располагала. — Да какая там битва… так, мелкая семейная склока. Супружеская размолвка, не стоящая и упоминания. Мы после примирились. Страстно! Лорд Болтон вообще долгом своим супружеским не пренебрегал и в исполнении его хорош был чрезвычайно. Неподражаем просто. А вот лорд Тирион так и не смог брак наш осуществить по причине полного мужского бессилия! — не вполне логично, но весьма злорадно закончила она, при том последние слова прокричала как можно громче, в мстительной надежде, что звонкий её голос донесётся до как можно большего количества ушей. А там уж обладатели этих ушей разнесут пикантную и неприглядную подробность про мудрейшего десницу по всему замку и даже за его пределы, а там глядишь и про всему королевству пойдёт гулять сплетня. Мысль эта почему-то чрезвычайно грела её сердце, наполняя душу диким каким-то хулиганистым восторгом. Она и сама не понимала, почему так зла на Тириона, почему так хотела его уколоть побольнее, ущипнуть как можно более обидно и вообще всячески уязвить… может потому что сейчас молчал и не попытался её как-то защитить, а может просто отыгрывалась за Брана. Назвался десницей — вот и пусть получает за своего короля, решила она. Тирион аж подпрыгнул от такой откровенной лжи и уставился с видом крайне оскорбленным на Сансу, она в ответ изобразила гримасу издевательского сочувствия. Десница короля весь надулся, нахохлился, побагровел лицом и решительно заявил, что не желает слушать эти явные оскорбления и просит разрешения его милости удалиться вон. Разрешение это получил и моментально им воспользовался, не забыв правда напоследок бросить на Сансу укоряющий взгляд, который она предпочла не заметить, сосредоточив всё свое внимание на Бране. С ним, к великому её сожалению все эти трюки, что так просто выбили Тириона из равновесия, не работали совершенно. С ним вообще почти ничего не работало. Бесцветным, абсолютно лишённым каких-либо эмоций, голосом он проговорил ещё раз что ей надо сделать, что делать и говорить категорически запрещено и что последует в случае нарушения запрета. Холодные тёмные глаза прошили насквозь, колючим и холодным порывом ветра ударило и оглушило чужое присутствие внутри — как всегда резким бесцеремонным вторжением. Сжало всю её, смяло, скомкало — и отпустило почти сразу. Как всегда после её било мелкой дрожью и в голове все смешалось и перепуталось, хотелось нестерпимо спать и она, прикоснувшись губами к тонкой сухощавой руке, протянутой для поцелуя, на подгибающихся ногах покинула королевские покои. Горло пересохло, во рту был какой-то отвратный привкус, словно она внезапно решила пожевать прошлогодней листвы, что успела пережить увядание и перележать под снегом, а после не вполне просохла. По всему телу разливалась омерзительная слабость, а в голове беспрерывно шелестело — то ли листва на ветру, то ли многочисленные крылья птиц. Не разбирая дороги, Санса брела заплетающимся шагом по коридорам Красного замка и наверное бы свалилась где-то там и лежала бы, пока не нашли случайно, если бы не набрела на Джендри, который показался ей в эту минуту бессилия и отчаяния посланцем богов. Лорд Баратеон на мелочи не разменивался, времени зря не тратил, а молча подошел, заглянул ей в лицо и подхватил на руки, в глазах его при этом отразился полнейший ужас. Так же молча он донес её до выделенных ей покоев, сдал с рук на руки служанкам и уже перед дверями обернулся с вопросом: — Зачем ты всё это терпишь? — и вышел не дожидаясь ответа. Вопрос был задан неправильно. Не зачем, а ради кого. И ради него она бы ещё и не такое вытерпела. Но откровенничать об этом с Джендри она конечно же не собиралась. Она с ним вообще ни о чём говорить не желала. И видеть его тоже. И даже коротко мелькнувшая мысль о нём моментально портила настроение. И дело было ни в коем случае не в нём, а в Арье и в осознании, что всё могло быть не так плохо, что сестра могла быть с ней. Ну ладно, пусть не совсем с ней, однако расстояние между Севером и Штормовыми землями непреодолимым не было, в отличие от неизвестности в которой Арья растворилась. И раздражение её только усиливалось, когда долетали вести, что Джендри, которого ничему кроме кузнечного дела и не учили толком, не только вгрызался жадно в любую науку, используя все имеющиеся теперь у него обширные возможности, но умудрился завоевать уважение и авторитет в Штормовых землях как среди знати так и среди простонародья. И любимого дела, всё по тем же слухам, тоже не бросал, а ремесло своё всячески совершенствовал и делал дивной красоты доспехи, ковал мечи — прочные и лёгкие и создавал много других вещей, конечно уже теперь не ради заработка, а исключительно для души. Хорош собой он был всегда и полученные вместе с положением возможности лишь придали лоск тому, что создала природа, а в спешном порядке приобретённые манеры сплелись в невероятно привлекательный клубок с его врождённым обаянием. И вот чего этой Арье не хватало?! И ведь стоял коленопреклонный и смотрел щенячьими глазами, влюблённый по уши, на руках её готов был носить до конца дней. Но момент был упущен безвозвратно и за молодым лордом Штормовых земель уже волочится длинным хвостом вереница жаждущих выдать за него своих дочерей, сестёр, племянниц и прочих родственниц. А сам он, если верить слухам, начал бросать заинтересованные взгляды в сторону Дорна. В реальность её выдернуло резко и несколько болезненно. Пока она витала в своих мыслях и воспоминаниях, служанки уже закончили промывать её волосы от масел травяными отварами, уже отжали аккуратно, слегка просушили и теперь расчёсывали и распутывали непокорные кудри отполированными до идеальной гладкости деревянными гребнями. Тонкий зубец попал в золотистую петельку из волос, а девушка, не заметив этого, неосторожно попыталась провести гребнем дальше по сияющей пряди и невольно за неё дёрнула. Совсем легко, но достаточно для того, чтобы открылись изумлённые синие глаза, затуманенные в первые секунды непониманием случившегося, но постепенно туман этот рассеялся, глаза сузились и прищурились. Тишина в помещении достигла абсолюта. Даже дыхания не слышно было. Страх стремительно расползался по углам липкой паутиной. Она поднялась из воды взбешённой фурией, хвойной волной плеснуло по полу. — Косорукая дура! — прозвенело и отразилось от стен громким эхом. Под рукой у неё оказались щипцы для углей — небольшие и удобные, выкованные специально для миниатюрной жаровни в её купальне. Пальцы сами собой сомкнулись вокруг округлых рукояток. Первый удар рассёк бровь, второй — разбил губы. Спелой ягодной россыпью брызнула кровь — на пол, на стену, на ее обнажённую грудь и на руки. Лицо застыло бледной маской, утратив всякое выражение, небесная синева затянулась глянцевой чернотой неестественно расширившегося зрачка и в нём отражалось и раскачивалось пламя свечей. Плотно сжатые побелевшие губы не издавали даже тени звука. Безжалостный металл резал и кроил живую плоть. Крики и мольбы вязли и тонули в голодной пустоте глаз. Содрогающееся тело рухнуло ей под ноги и забилось, заколотилось лихорадочно и наконец затихло, лишь изредка вздрагивая в неконтролируемом всхлипе. Сансу эта тишина несколько отрезвила. Руки её наконец разжались и выронили щипцы, звякнувшие о каменные плиты пола. Она оглядела своих служанок — притихших, как мыши под полом, когда почуяли кота и уже занесённую над ними смертоносную когтистую лапу, которая вот-вот подцепит острым коготком, утащит и будет играть в свою жестокую игру, пока не наиграется досыта. Посмотрела себе под ноги — там свернулась и давилась рыданиями жертва её чрезмерно буйного нрава. Кровь заливала пол. Девица пыталась руками стянуть края самой страшной рваной раны на щеке, под пальцами хлюпало, булькало и выплескивалось при каждом истеричном всхлипе. — Уберите её отсюда! — холодно приказала она. — И сами все вон пошли! Не сметь меня сегодня более тревожить! Купальня опустела меньше чем за минуту и даже при стремительном и паническом бегстве её служанки умудрились ничем не нарушить тишины. Медленно, словно её тяготил невидимый груз, Санса прошла по залитому кровью и водой полу к огромному, во всю стену, зеркалу и замерла, рассматривая своё отражение. Оглаживала своё тело, скользила ладонями по округлым бёдрам, по узкой талии и поднималась к груди, размазывая ещё не успевшую высохнуть кровь по белой коже. Подняла руку к глазам и зачарованно рассматривала свои тонкие изящные пальцы, вымазанные красным отблеском чужой жизни. Скользнула по губам, окрашивая и их. Рот её приоткрылся, меж губ скользнул кончик языка и прикоснулся осторожно к подушечке пальца, пробуя вкус… его почти не было, как и запаха — всё перебивала хвоя. Она горчила на губах, а запах наполнил её нос и казалось плескался у самого горла, сейчас ещё немного и вся она взорвётся фонтаном зелёных иголок. И может быть сможет выбить из памяти запах, с которым расставаться на самом деле не хотела, но и жить с которым было невыносимо. Глаза её вновь приковались к отражению в зеркале, на сей раз она правда не оглядывала себя всю, а сосредоточила всё внимание на шее — там где остались отпечатки его прикосновений, жуткими чёрно-фиолетовыми следами. Веки её тяжело опустились, снова нахлынули воспоминания и низкий, с лёгкой хрипотцой голос Джона произнёс: — Прости дурака. Больно? И не дожидаясь ответа, горячие сухие губы прикоснулись лёгким целомудренным поцелуем там где наливались уже багровым следы его несдержанности и её глупости. За первым поцелуем последовал второй, за ним третий и так по всей окружности шеи. И во всём этом действе не было ничего кроме нежности и искреннего извинения. Вскинул на неё тёмные глаза-омуты и выгнув одну бровь спросил: — Неужели не помнишь? Я поцелую и всё пройдёт. Она помнила. Только вот откуда он не то что помнил, а вообще знал про это. Сомнительно, что Кейтилин хоть немного волновали царапины и ссадины, которые получал Джон и уж точно она его не утешала, не лечила его детские раны поцелуями. Разве что видел как мать с кем-то из них возилась, вероятнее всего с Арьей, на той вечно живого места не было от её бесконечных проделок и как следствие мелких травм. Санса сползла на пол, скользя руками по зеркальной поверхности и оставляя на ней алые полосы. Свернулась калачиком, скрутилась вся, подтягивая колени к груди и обнимая их. Не заплакала — завыла, срывая горло, глотая слёзы. Зачем, ну зачем он остановился? Ну невозможно же так больше! Как ей отчаянно хотелось туда — на Стену, за Стену, куда угодно, хоть в самое пекло, лишь бы к нему. Только вот кто ж ей дозволит… добилась своего, как ей казалось тогда — выиграла и победила. Только вот вкус у этой постылой победы был столь мерзостный, что её выворачивало наизнанку, эта её победа впивалась острым раскалённым клинком в самое сердце и проворачивалась там бесконечно. И думалось ей уже не раз и не два — может надо было унять свою ревность и принять ту, что пленила сердце Джона. Не беситься когда он обнимал её, а просто прильнуть к нему с другого боку. Как и положено любящей сестре. И все они были бы сейчас счастливы. Или нет. Уже не узнаешь. И хуже чем сейчас уже невозможно. Собрав те немногие крохи сил, что ещё теплились в ней, Санса поднялась, уцепилась руками за края высокой деревянной бочки и зачерпнув оттуда подогретой воды плеснула себе в лицо. Дотянулась до серебряного ковшика и вода постепенно унесла с собой чужую кровь, очистив её тело. Она зачерпывала воду снова и снова, поливая уже не себя, а пол купальни, пока все красные потёки не ушли прочь. Ей не было никакой нужды самой всем этим заниматься, достаточно было позвать и приказать, только вот видеть сейчас кого-то было выше её сил, а смотреть на чёрный мрамор залитый алым она не могла — ей чудилось, что беспорядочные красные разводы складываются в драконов. Перед глазами все плыло и она уже видела чёрно-красные знамёна, трепещущие на ветру и под знамёнами этими — его, того у кого отняли право на этот герб. И она тоже была к тому, хоть и косвенно, причастна. Когда наконец следы её гневной вспышки были худо-бедно устранены, она распласталась прямо на полу, залитом водой, раскинув руки в стороны и глядя в потолок взглядом абсолютно мёртвым и стеклянным. Так темно, так беспросветно одиноко ей не было даже когда она осталась совсем одна в Королевской гавани, когда её заставили смотреть на голову отца на пике, даже когда узнала о смерти матери и Робба. Больно было нестерпимо, до того больно, что в ней тогда умерла всякая способность чувствовать, как ей казалось навсегда. Хоть и говорят, что от душевной боли не умирают — она тогда вполне могла бы, если бы милосердные боги не отняли у нее на время способность чувствовать. И даже тогда, в те страшные и тёмные времена — были крохотные, едва заметные проблески надежды. Сейчас же надежда была полностью мертва. И при этом она чувствовала всё. Санса вся настолько растворилась в своём страдании, что не услышала тяжёлых шагов и лишь удивлённый возглас вывел её из транса. Голос был тягучим и приятным, слова произносил немного нараспев, обладательницей его была полная женщина уже в летах, с круглым лицом и двойным подбородком. Одета была она в простое платье, поверх был повязан белоснежный передник, волосы замотаны ярким разноцветным платком в подобие тюрбана, полную белую шею обвивало янтарное ожерелье, а светло-карие глаза лучились той смесью доброты, жалости и печали, что всегда вызывают безотчётную приязнь. — Детонька, ну что ж вы творите-то? — всплеснула она руками и кинулась поднимать Сансу, которая как ни странно подчинилась и не только позволила себя поднять, насухо обтереть и завернуть в просторный халат, но и безропотно выслушала все причитания и укоры. — Вот так кому расскажи, что лежит в луже воды и ревёт — не поверят. Продрогла вся насквозь. И исхудала, что слёзы глядеть, что вас там в гавани этой вашей совсем не кормили? Про Стену я уж молчу. Ну одни же косточки остались! И ведь нет чтоб дома сидеть, так приехавши оттуда сразу ускакали на Стену эту, ну хоть бы пирожок какой закусила, а? Я ж все тогда как вы любите наготовила и кексов этих ваших кислючих любимых понаделала, а всё разошлось по замку, ну чтоб добру не пропадать. — Это хорошо, что добро не пропало, — подала наконец Санса голос и впервые за ближайшие дни её губы тронула искренняя улыбка. Её меж тем ненавязчиво и вместе с тем настойчиво из купальни увели в спальню и усадили к камину и на низком столике перед ней немедленно образовалась миска с золотистым бульоном и снова последовал поток указаний. — Вот, бульончику попейте, голубка, горяченького, а то ж если так по лужам холодным валяться и простуду недолго подхватить. А после рыбки обязательно, запекла как вы любите. — А кексы? — капризно изогнула Санса бровь. — И кексы ваши сделала, вот как ножку вы через порог — так я сразу и тесто поставила и пока вы тут по ваннам плескались всё как раз поспело. И вина вам согрела, с яблочком. Но сперва поешьте как положено, а то таскались незнамо где и неизвестно чем питались. Санса послушно пила бульон, вприкуску со свежей лепёшкой, прикончивши бульон так же послушно взялась за рыбу, а закончив с ней радостно провозгласила: — Я всё! Давай кексы! Расправляясь с наверное уже пятым кексом по счёту она внезапно выдала: — А знаешь, душа моя, ты права как всегда — там в Королевской гавани мне поголодать пришлось. А знаешь почему? Потому что они там у себя едят кору с деревьев, ага. Вот как обеденное время, так они всем двором в рощу и давай грызть все дружно, прямо как наши зайцы по зиме. Аж опилки во все стороны летят. И король в этом деле — первый, он им всем в том деле предводительствует. Но это есть страшная государственная тайна, так что ты уж молчи и меня не выдавай. Проговорив всю эту нелепицу абсолютно серьёзным голосом и без тени улыбки, она презрев все манеры, вытащила из почти опустевшей чаши крупную дольку яблока, стряхнула с неё винные капли и с хрустом надкусила. Собеседница её только рукой махнула. — И вот откуда небылицы эти все в вашей голове берутся? Это ж надо такое измыслить, — покачала она головой. Санса на то расхохоталась смехом громким и абсолютно беззаботным и кинулась от души благодарить и за кексы и за заботу и вместе с тем потихоньку выдворяя уже свою добрую кухарку, та отмахнулась от этих излияний благодарности, погладила материнским жестом Сансу по уже подсохшим и распушившимся волосам и направилась к дверям. Оставшись одна Санса допила вино, налила ещё из высокого кувшина, что ей заботливо принесли и мысли её обратились в сторону недавно случившегося в купальне. Она страшно была на себя зла за такую несдержанность и в который раз уже мысленно давала себе затрещину и наставительно себя же поучала «не здесь! не в Винтерфелле!». Обещания о том, что такого больше не произойдет она себе давала уже не раз, но рука снова сорвалась и пожалуй стоило признать, что с выполнением обещаний у неё всё плохо. Даже перед собой. Надо будет завтра исправить эту оплошность, проговорив уже привычное и фальшивое: — Милая, я вчера вспылила малость, ты уж зла не держи. И какую-нибудь тряпку цветную или безделушку не забыть, платье там, браслет, платок — что под руку подвернётся, у неё собственно целый сундук с подобной дребеденью стоит на такой вот случай. Пока она пребывала в этих размышлениях, одиночество её снова было прервано — в дверь тихонько поскреблись и получив разрешение, сразу же её приоткрыли — ровно настолько, чтоб бочком скромно протиснуться. Посетила её снова женщина, правда в отличии от предыдущей визитерши была она крайне неприятной, если не сказать совсем скверной — росту была она высокого, в плечах необыкновенно широка и вообще сложением отличалась крепким и могучим, голову держала низко и от того смотрела исподлобья, что впечатление производило до крайности гнетущее, а надвинутый на самые брови непонятного цвета чепец впечатление это усугублял. И вообще от всей её фигуры в целом веяло необъяснимой опасностью и словно бы могильным холодом. — А, это ты Доротта, — приветствовала её Санса, — с чем пожаловала? Женщина в ответ низко поклонилась, откашлялась и спрятав крупные кисти загрубевших рук под передник, заговорила голосом низким и надтреснуто-скрипучим, словно несмазанные петли старой рассохшейся двери: — Госпожа, в купальне не прислать ли прибраться? — Утром приберут, мне сейчас никого видеть тут не хочется. Женщина понятливо закивала и забормотала под нос: — Утром так утром, как скажете, ваша милость. К рассвету пришлю кого половчее, чтоб тихонько всё сделали, чтоб не потревожили ненароком, — бормоча это она беспрестанно кланялась и отходила спиной к дверям, но была остановлена своей госпожой. — Погоди, Доротта, раз уж зашла — скажи мне что там с той девицей, ну с неумехой этой безрукой. — Да ничего, госпожа, — доложила прислужница, — отволокли её, дурёху, к мейстеру, он ей морду зашил, питья макового дал, оклемается. Красы прежней понятно уж не будет и в помине. Куда её теперь девать прикажете? К вам-то в услужение понятно ей больше ходу нет, так что или пыль по углам мести или куда к другой работе приставить, если вы её в замке видеть не желаете, ну или… — она многозначительно замолкла, не закончив. Санса задумалась, нахмурив брови, прикидывая в уме варианты. Выходило всё куда серьёзнее, чем ей показалось и значит требовало совсем другого решения, которое она и озвучила: — Нечего ей тут своим лицом заштопанным престиж королевского двора ронять, так что в Дредфорт её. И ты, Доротта, с нею отправляйся. Завтрашний день тебе на сборы и послезавтра с рассветом выезжай. Я тут с делами, что набрались в моё отсутствие, за неделю разберусь, дней десять самое большее — и к вам тоже приеду. Ты уж позаботься, чтоб к моему приезду было всё готово. — Не извольте беспокоиться, госпожа, все будет готово в лучшем виде. Расстараюсь, — по узким поджатым губам Доротты скользнула нехорошая ухмылка и сразу же погасла, сменившись подобострастной улыбкой, выглядевшей не менее жутко. — Ну вот и славно. Ступай теперь и до утра, чтоб больше никого в моих покоях, — окончательно отпустила Санса свою странную гостью. Оставшись одна уже окончательно Санса первым делом глубоко вздохнула и принялась неспешно и терпеливо распутывать свои восхитительные волосы, расчёсывать и разделять на прядки, а после переплетать в самую простую косу, перекинув её через плечо. Покончив наконец с этим занятием, она уставилась на себя в зеркало, коснулась кончиками пальцев бровей, провела по овалу лица, вскинула голову и оглядела жуткие синяки на шее и снова тяжко вздохнув отправилась в купальню. Там она, склонившись над столиком с нагромождением баночек и флаконов, быстро выхватила мелкую банку синего стекла и удалилась обратно в спальню, там присела снова к зеркалу и сломала воск, которым принесённая банка была плотно залита и запечатана. В воздухе немедленно разлился аромат прохлады и трав, приправленный чем-то ещё неуловимым, а она зачерпнув густую зелёную мазь, быстрыми и уверенными движениями стала втирать в шею, стараясь не заходить за границы темнеющих отметин. Завершив и это занятие она пропела тихонько, глядя в глаза своему отражению: Кто прекрасней всех на свете? Что же зеркальце ответит? Зеркальце конечно ничего не ответило, а её двойник продолжал пялиться на неё безмолвно из его глубин, окружённый золотым сиянием свечей. — Кто прекрасней всех на свете? — задумчиво повторила она. Прекрасней всех на свете была безусловно та, что свалилась прямо на их головы из небытия. Та из-за которой её так спешно и так истерично вызвали в Королевскую гавань и она вынуждена была подчиниться. Впрочем не она одна. В Драконьем логове, которое вновь было выбрано как место встречи, присутствовали почти те же лица, что и в прошлый раз. Под высокими навесами, защищавшими их от солнца и от ветра, были расставлены удобные кресла и принесены столики с вином, к которому впрочем не прикасались, желая сохранять полностью трезвую голову. Стража была выставлена, но никаких засад и ловушек не было. Сир Бронн было заикнулся о том, что не худо бы баллисты расставить и при первой же возможности ими воспользоваться, потому как чует он — ничем хорошим встреча эта не окончится, а чутье бывшего наёмника не подводило ещё ни разу и только благодаря этому своему чутью он и жив до сих пор. Он кстати уже придумал как их замаскировать, чтоб не палить по движущейся мишени, а сразу уж наверняка. Баллисты остались ещё от Квиберна — всего несколько штук, они были не закончены к тому моменту как Дейнерис начала штурм столицы, соответственно на стены выставлены не были и каким-то чудом уцелели. До ума их доводили по инициативе всё того же сира Бронна, непосредственно к восстановлению приложили руку и Сэм Тарли и сам неугомонный лорд Хайгардена и вездесущий королевский десница. Но Бран, как всегда безжизненным голосом, проговорил, что никаких баллист и выстрелов: — Это верная смерть всем нам и вообще всему, — глаза его затуманились, заволоклись молочной пеленой и обратились к лорду Хайгардена, который сразу утратил весь свой боевитый задор, а когда странное это разглядывание завершилось, зазвучал снова негромкий, но властный голос короля, — и, сир Бронн, немедленно уберите лучников, которых вы распихали по укромным местам в надежде, что я не узнаю. Вы у нас мастер над монетой — вот монетами и занимайтесь. Тем же не терпящим возражений тоном было приказано Тириону сидеть в замке и даже носа не сметь высовывать наружу. Милорд десница хоть и явно был с таким решением в корне не согласен, но подчинился. Присоединиться к Тириону так же было приказано Сэму и сиру Давосу и их заверения, что великий мейстер и мастер над кораблями должны присутствовать услышаны не были. — От вас двоих там никакого толку. И вероятно даже вред, — отрезал король решительно и дальнейшие разговоры на эту тему предложил завершить. И началось тягучее ожидание в полном молчании. Никто из них не желал что-то говорить прежде времени, каждый хотел иметь возможность действовать по обстоятельствам и максимально при том себя обезопасить, а если получится то и ухватить побольше, мало ли чем завершится эта встреча. И уж конечно никто не желал заранее связывать себя даже намёком на обещания — слишком сейчас всё было зыбко и непредсказуемо. Впрочем в этой напряжённой настороженности пребывали не все — дорнийский принц был совершенно неуместно весел и единственный из всех проявил интерес к принесённому вину. Сидящий рядом с ним Джендри к вину был равнодушен, зато вид имел до невозможности задиристый и казалось был готов в любой момент сорваться с места и учинить драку или скандал, пока конечно сдерживался, но бросал на Бронна такие враждебные взгляды, что было ясно — серьёзная крупная ссора между ними лишь вопрос времени. Дядюшка Эдмар как всегда не до конца улавливал суть и серьёзность происходящего, скучал, вздыхал и вызывал у Сансы чувство стыда и желание хлопнуть себя с размаху по лбу. В своем мнении, что среди лордов Вестероса не сыщещь никого глупее Эдмара, она в тот день утвердилась окончательно. Правда мнение это никак не отменяло того факта, что Эдмар — часть семьи и случись что придётся и его глупую голову спасать. В каких облаках витала леди Грейджой наверное и Бран бы рассмотреть не смог, на лице её блуждала мечтательная улыбка, взгляд устремлен внутрь себя и на всё происходящее вокруг она не обращала никакого внимания. Встрепенулась и мигом вышла из своего зачарованного состояния она лишь когда Драконье логово накрылось густой тенью и сильнейшим порывом ветра снесло все навесы и унесло в неведомую даль, перевернувшись многократно в воздухе, за навесами последовали лёгкие тонконогие столики, за ними кубки, кувшины с вином и даже белый плащ сорвался с плеч Бриенны и белой птицей упорхнул за пределы видимости. Земля дрогнула, всё зазвенело и завибрировало от оглушительного рёва, ещё один порыв ветра поднял тучи пыли и песка и когда они все проморгались, прокашлялись и прочихались перед их взорами во всей своей чудовищной и величественной красоте предстал Дрогон. А перед ним шла уже спустившаяся с его спины Дейнерис. Живая, невредимая и по-прежнему прекрасная. Первое что сразу бросилось в глаза — её наряд и прическа, они были совсем другими и очень необычными не только для Вестероса, но и в сравнение с тем что она носила раньше. Никаких платьев и плащей — вся она была сплошь затянута в чёрную кожу тончайшей выделки, плотно перехвачена ремнями и обвита изящным серебром украшений. Никаких сложных плетений — волосы лишь у висков подхваченные рубиновыми зажимами, свободно ниспадают на спину. И никаких намёков на статус, даже извечная её брошь с драконами, которую она и на битву с мёртвыми надела, отсутствовала. На Сансу при её появлении сразу накатило то же чувство, что и три с лишним года назад, когда в ворота Винтерфелла въехал Джон, а рядом с ним — Дейнерис. Она как и тогда затмила собой всё, не прилагая к этому ни малейшего усилия, даже о том не задумываясь и Санса ощутила себя блёклой и бесцветной на её фоне. Тогда, в Винтерфелле, она смотрела на Дейнерис и ей казалось, что быть красивее просто невозможно. Как оказалось возможно вполне — надо было умереть и восстать из мёртвых, чтобы в итоге доказать простую истину, что красивее чем Дейнерис Таргариен может быть только сама Дейнерис Таргариен, вернувшаяся из-за грани. Она шла им всем навстречу, лучезарно улыбаясь и разведя руки в стороны, словно хотела искренне и от души их всех обнять. Мягкий голос её ласково и нежно начал выводить сладкие речи: — Друзья мои! Как рада я всех вас видеть в добром здравии! Прошу прощения, за причинённое волнение, малыш мой пошумел немного. И за этот лёгкий беспорядок мы с Дрогоном тоже просим нас извинить. И благодарю всех вас, что откликнусь на мой скромный зов, мне страшно приятно такое внимание. Я зарыдать готова от избытка чувств. И прежде чем мы перейдем к тем скучным делам, что нам предстоит уладить, спешу сообщить, что я безмерно по всем по вам скучала. Она наконец остановилась и оглядела их всех с живейшим интересом. От всей её фигуры волнами, разве что не видимыми, расходилась бешеная сила, ужасающая мощь, природа которой была совершенно неясной, чуждой им всем, враждебной и от того пугающей. Она буквально прибивала к месту, давила и скручивала, после разворачивала и раздирала лёгким движением, без труда проникая в глубины души их всех сразу и выхватывая оттуда их страхи, слабости, мечты, надежды… Отпустило так же внезапно как и накатило, словно втянулись под панцирь щупальца морского гада. Дальше последовал разговор между ней и Браном и наблюдая за ними во время этого разговора Санса поняла две вещи. Первая — перед ней сейчас игроки, чей уровень просто заоблачно высок и ей с ними не тягаться и потому единственная её задача и цель на данный момент — унести отсюда ноги и не впутаться во всю эту историю. Если конечно Дейнерис не потребует её голову, не ради мести конечно, а так просто, на добрую память. Это та, прежняя Дейнерис могла бы требовать возмездия и справедливости, а эта перешагнула столь смешные вещи, переросла их и выбросила за ненадобностью, потому она её возьмёт, выпотрошит, набьёт опилками как куклу и посадит на комод. Будет в платья наряжать и косы плести. Просто красоты ради и чтобы руки было чем занять. Второй вещью, которую Санса поняла было чёткое осознание, что Бран смело может сегодняшний день объявлять днём своего рождения и праздновать официально каждый год. Потому что сияющие аметистовые глаза были глазами убийцы и шла она сегодня сюда с одной целью — уничтожить того, кто переиграл её в прошлый раз. Что её остановило было совершенно непонятно и вероятнее всего непостижимо даже и неподвластно понимаю их всех тут, исключая вот этих двоих, что вцепились сейчас друг в друга глазами и поют никому не нужные сладкие речи, изображая переговоры. А на самом деле изучают друг друга, ходят кругами, примериваясь с какой стороны ловчее прыгнуть и горло перекусить. А все они вызваны сюда лишь посидеть для виду, как живые декорации. Ну и возможно немного удовлетворить любопытство Дейнерис, относительно их персон. А беседа меж тем продолжалась, плавно скользила и перетекала с одной темы на другую и всё в той беседе у них было на удивление складно и спокойно и вроде как они даже приходили к полному между собой согласию. Бран с небывалой для себя доброжелательностью, вежливо слушал, спокойно отвечал, с улыбкой, казалось бы уже утраченной навсегда, задавал вопросы. Дейнерис лилась рекой сладчайшего вина, рассыпалась многоцветной палитрой эмоций, была щедра на жесты и мимику, убойное её обаяние было включено на полную мощность, а все клыки, когти, шипы и прочие признаки хищника запрятаны как можно глубже. Нет, она никому не хочет мстить и вообще она устала от всех этих войн. Утомилась до крайности. Нет, ей не нужен этот предатель Джон Сноу. Что? Отправили на Стену? Ну пусть там и сидит, отличное место. А зачем они ей про него рассказывают? Ей не интересен он ни капли, мир прекрасен и огромен и в нём полно восхитительных мужчин. И трон её не интересует. Нет, совсем никак, даже в качестве предмета мебели. Страшно неудобное изобретение, так что Дрогон расплавив то вопиюще безвкусное кресло оказал всем будущим королям Вестероса неоценимую услугу. Его к награде представить надо. Он согласен взять баранами и овцами. А вот что касается её прямого наследства… тут она конечно же права заявляет вот прямо сейчас, потому как не дело это фамильными замками и землями раскидываться. Да, она сейчас о Драконьем Камне. Да, она его уже взяла, но хотелось бы оповестить всех официально, а то мало ли… у неё там драконы летают, всякие разные люди бывают не местные. Как это так они не знали, что она уже забрала себе Драконий Камень и уже там шторы на окнах перевесить успела и покраску стен вовсю планирует? Её изумлённый взгляд переходил с одного на другого и наконец остановился на Сансе: — Он что даже тебе ничего не рассказал?! — вопросила она, сделав акцент на «тебе». — Знаешь, Визерис был ужасным братом и недостатков имел великое множество, он можно сказать из них в основном и состоял, но он мне всё рассказывал. Всегда! Потому что в семье должно быть полное доверие. Иначе это какая-то неправильная семья. Выдав Сансе это откровение, она снова переключила всё внимание на Брана и клятвенно заверила, что никакого объявления войны с её стороны не будет и обитателей Вестероса она не побеспокоит никак. А если в один прекрасный день они увидят в небе над собой дракона, то впадать в панику не стоит, это означает, что она всего лишь отправилась с визитом, скорее всего, к своей доброй подруге леди Грейджой и так как леди живёт на Железных островах, то привыкать к дракону в небе придётся в основном обитателям Речных земель, на этих словах она подарила Эдмару совершенно очаровательную смущенную улыбку. В ответ на это он весь мгновенно растаял и так глупо заулыбался ей в ответ, что Сансе отчаянно захотелось одолжить буквально на минуточку у Джендри его молот и постучать молотом этим дядюшку прямо по лбу. На том всё и закончилось. Вот так вот просто — всё остается как есть, кроме того, что Дейнерис теперь живёт у себя на Драконьем Камне, который отныне никому кроме неё не подчиняется, она там устанавливает законы и решает все прочие вопросы. — Представьте, что вернулись те времена, когда Драконий Камень был всего лишь дальним форпостом Валирийской Республики. Хорошие ведь были времена — мы вас не трогали и вы нас не беспокоили, — проговорила Дейнерис, сопроводив слова мягкой улыбкой. И конечно никто ни с кем не воюет, все даже в почти хороших отношениях. Никаких споров и никто не против. Да и с чего собственно быть против? Притязания Дейнерис на Драконий Камень абсолютно законны и тут она в своём праве, тем более никаких других требований не заявляет и искренне обещает мир. Из всех условий — не мешать летать куда ей вздумается и не лезть в её дела, всё равно они никакого касательства к Вестеросу не имеют. Выгодно с какой стороны ни посмотри — все были с этим согласны и сама Санса была согласна, дурой надо быть, чтобы не согласиться. Особенно учитывая огнедышаший аргумент, чьи золотистые глаза на всех на них грустно сейчас посматривали и у Сансы мелькала мысль, что грусть в драконьем взгляде вызвана категорическим запретом его матери рассматривать их всех в качестве еды. Только вот ведь мама и передумать может, на радость своему, как она выразилась, малышу. И тогда грустно станет уже им всем. Так что Санса была согласна полностью с Драконьим Камнем, что живёт сам по себе и с Дейнерис в небе исключительно с целью сократить время дороги. Но то был голос разума, а вот интуиция истошно вопила и истерически металась как в ловушке, ощущая какой-то подвох, было что-то ускользающее, нечто жуткое скрывалось в тени, а все это красиво сплетённое кружево слов на деле было липкой губительной паутиной. Конечно всеми своими соображениями и уж тем более чувствами Санса делиться ни с кем не собиралась, помня про поставленные перед собой на данный момент цели — унести ноги и не влипнуть в грядущую игру. Перед тем как их покинуть Дейнерис направилась прямо к Сансе, близко подошла, вперила в неё свои завораживающие глазищи, припечатала к спинке стула, как будто гвоздями приколотила — ни пошевельнуться под этим взглядом. И глаз не отвести. И когда только научилась — так? Раньше тоже было, но как-то мягче, деликатнее и в разы слабее, словно не понимала и не осознавала что и как делает. Милый голосок проворковал приветливо, воспроизводя один в один ту интонацию, с которой она впервые с ней заговорила во дворе Винтерфелла: — Ещё прекраснее чем тогда. Корона благотворно влияет на женскую привлекательность, не так ли? Интересно влияет ли подобным образом на Север его независимость? Или всё-таки независимость и корона вещи разные, между собой никак не связанные и одно вовсе не означает по умолчанию другого? Занятно поразмыслить об этом, жаль не ко времени мысль. Да и не к месту. Далее последовала выразительная пауза, сопровождаемая всё тем же гипнотическим взглядом и Санса решила, что сейчас она уже насмотревшись на неё, отойдёт подальше и больше не приблизится, но Дейнерис внезапно склонилась к ней и глядя сверху вниз, отправила своими дальнейшими словами Сансу в самые глубокие бездны цепенящего ужаса: — Опилки — это так примитивно. Один мой… друг придумал механизм, вставляешь его в куколку, потом ключик у неё в спине поворачиваешь и она ручками двигает, ножками топает и глазищами так хлоп-хлоп! Представляешь?! Подарить тебе такую? У меня лежит несколько, только вот ножка у одной отбилась… фарфор такой хрупкий. Но мы склеим! Всё происходящее дальше Санса воспринимала туманным фоном, где-то вдалеке… вроде бы Дейнерис и Бран прощались, говорили положенные случаю дежурные слова, никому не интересные и ничего не значащие. Потом она прощалась с остальными, говорила, говорила, говорила… кого-то обнимала, кажется Джендри… где-то во всём этом промелькнула фраза, что Дейнерис забирает у них леди Грейджой. Пришёл в движение Дрогон и издал звук, выражающий видимо довольство и радость и от звука этого Санса немного встряхнулась и оживилась. Обрушившийся на неё ужас отступил немного и вместе с ним проклятый туман в голове рассеялся и снова стал полноценно восприниматься окружающий мир. И в мире этом Дейнерис рука об руку с Ярой неспешно шла в сторону Дрогона, который весь выражал нетерпение и уже подставил крыло. В самый последний миг она обернулась и голос её разнёсся по всему Драконьему логову — резко, громко, насмешливо: — Бран! Если вдруг… птичек твоих буду жечь на подлёте. Первые пару раз. Потом пришлю свою птичку. Большую и пламенную. И не сказав больше ничего, она взбежала по крылу, увлекая с собой Яру, усадила ту позади себя и уже откинула голову ей на плечо, расцвела нежной улыбкой и вообще всё своё внимание перенесла на подругу. Вторично подняв пыльные вихри, дракон с двумя девушками на спине, взмыл в воздух. А Санса подумала о том, какими они обе на нём были крошечными, вспомнила как это выглядело раньше, благо над Винтерфеллом в своё время Дейнерис налеталась вдоволь и в памяти Сансы эти картинки запечатлелись весьма крепко, и пришла к выводу, что Дрогон стал ужасно огромным. Интересно с какой скоростью растут драконы? Судя по всему просто с невероятной и тут уже интересно каким он станет лет через десять? А больше? Один раз выдохнув пламя испепелит половину Вестероса? Как же жить теперь с этим ужасным знанием, что в небе над тобой свободно и привольно летает эта огненная машина смерти? И она сама не совсем поняла к кому отнесла это определение — к Дрогону или к его матери. Над городом Дейнерис провела дракона низко, прямо над крышами — без сомнения это было сделано намеренно. Дрогон при том не издал ни звука, о его приближении говорила лишь стремительно наползающая гигантская тень. Единственными звуками, сопровождающими этот демонстративный пролёт над городом были крики ужаса. В этот раз правда без причины — Дейнерис улетела. А по городу пронёсся общий вздох облегчения, когда наконец дракон скрылся из вида. Совершенно безобразная истерика, устроенная королём была слышна на весь замок, обитатели которого, как постоянные так и временные, попрятались кто где. Кто мог себе позволить прямо заявить, что к покоям его милости он ни ногой — заявлял, все прочие немедленно отыскали для себя неотложные дела в противоположной части замка. Многие и вовсе плюнули на всё и покинули замок — кто-то ускользнул украдкой, все прочие просто разбрелись и разъехались подальше от творящегося в обители королей безобразия. Санса своих людей отпустила и была бы рада сама к ним присоединиться. Она готова была заночевать на самом убогом постоялом дворе, да хоть по улицам бесцельно скитаться до рассвета, хоть по борделям отправиться, хоть по самым обшарпанным и грязным кабакам выпивать идти и на столах там потом лихо отплясывать на радость улюлюкающей черни. На контрасте с дорогим братом и королём всё это было страшно манящим и привлекательным. Вместо этого она слушала не крик даже — визг своего коронованного брата. Страдала она в компании Тириона и Сэма. На лице Тириона читалось явное желание хотя бы в свою законную башню десницы удалиться, а вот Сэм стоически терпел все эти ядовитые вопли и носился вокруг Брана, звеня бесчисленными склянками, что-то приговаривая неразборчивое, Бран видимо это бормотание как-то всё же разбирал и желчно отругивался от столь чрезмерной заботы, отпихивая от себя очередную склянку, что подсовывал ему великий мейстер, махал руками, отплёвывался, закатывал глаза к потолку. Сэма такая реакция нисколько не остановила и он продолжал мужественно гнуть свою линию, пытаясь всеми правдами и неправдами влить в короля какие-то капли, судя по всему успокоительные. А может даже и снотворные. От мельтешения Сэма у Сансы разболелась голова и она подумала было переключить его внимание на свою персону хоть ненадолго и снабдить её глотком чего-нибудь, что снимет головную боль, но передумала, мстительно решив не давать Брану даже и короткой передышки. Тирион смотрел на происходящее с лицом человека бесконечно уставшего и вообще в жизни полностью разочарованного. Наконец Сэм был выдворен вместе со своими настойками, каплями и прочим арсеналом, но долгожданного покоя не случилось. — Я её не чувствую! Не вижу! Кто дал ей такую силу?! Такого не должно быть в нашем мире! — страх вырывался из него короткими отчаянными выкриками, рублеными фразами, словно он выплёвывал их, с трудом от них откашливаясь. Взор его обращался к Тириону. — Вы ни о чём подобном не говорили, милорд десница! Только про огонь! Но это другое! Я не знаю! Не могу понять! Увидеть! Почувствовать! Я не знаю что пришло к нам! Оно чужое абсолютно! Не знаю откуда оно пришло! Не знаю зачем! Не знаю чего оно хочет! Но это всё ещё она, — внезапно спокойно закончил он. Его трясло, глаза безостановочно двигались, бегали по комнате, а на самом деле далеко за её пределами. Руки его не слушались и он расколотил уже третий по счёту кубок из тонкого стекла, но помочь себе не позволял. Снаружи тем временем бесновались, сходили с ума птицы, кружились низко, сбивались в стаи и даже иногда врезались в окна. И всё это под их неумолкающий гвалт, пронзительные крики, мерзкие, отвратительные, царапающие слух и нервы. Одна такая птица, серая и крупная, острым клювом расколотила витражное окно и рухнула на стол, забила неистово крыльями, оглушила их криком, рассыпала по полу бумаги, сбросила на пол чернильницу и та разбилась, разлившись тревожным тёмно-синим по светлому. Птица же забившись и вовсе отчаянно, уже в агонии, слетела со стола и угодила прямо Сансе в руки, она немедленно её от себя отбросила, содрогаясь от отвращения и дрожа всем телом, сорвавшись в громкий крик не хуже этой самой птицы. Наконец та замерла, застыла и затихла. Санса бесконечно отряхивала с себя что-то чего не было, нервно передёргивая плечами и вздрагивая время от времени. Тирион молча налил ей вина. Бран на происшествие с птицей не отреагировал, словно и не заметил… вполне кстати мог. За окнами медленно светлело, подступало хмурое утро — дождливое и ветреное, в воздухе разливалось зловонным болотом гадкое чувство безысходности и полной неизвестности. Бран наконец поднял на них покрасневшие от бессонной ночи глаза и начал говорить. Они ничего не станут делать. Они будут ждать. И действовать исходя из того, что предпримет враг. Потому что Дейнерис им не друг и никогда не будет им. И уже персонально ей: — Готовься, сестра, по прибытии на Север совершить ещё одно путешествие — к Стене. — Я понимаю. Он должен знать и кому-то надо сказать ему, что она вернулась. Не беспокойся, я как только прибуду… — Нет, ты не понимаешь, — перебил её Бран, — говорить ему об этом не нужно. Я тебе это категорически запрещаю. — Как не нужно? — обалдело воззрилась на него Санса. — А вот так. Зачем ему это знать? Чтоб он немедленно понёс к ней свою повинную голову? А потом наши принёс в качестве извинения? Я лично такого исхода не хочу и ты думаю тоже. — Бран, ну что ты говоришь? — Санса отчаянно заломила руки. — Джон никогда так не поступит ни с кем из нас. — Да, да… Джон Сноу так конечно не поступит. А вот насчёт Эйгона Таргариена уверенности никакой. Нет! Молчи! И слушай! Случившееся тогда — результат многих, сведённых в одной точке событий, слов, чувств, состояний и громадного везения. Даже я не был ни в чём уверен. Повторить такое невозможно. И время. Тогда его прошло очень мало, оно летело стремительно и было нашим союзником, теперь оно играет против нас. Так что ты поедешь и будешь что угодно говорить, будешь придумывать заранее и на ходу, будешь безбожно лгать, но вытянешь из него правду. — Правду о чём, Бран? — совсем сбитая с толку, ошеломлённая и растерянная Санса всё еще никак не понимала в чём же дело. — Они могли что-то задумать вместе. Ещё тогда. Узнай! Ты должна! Я тебе приказываю! Я должен быть уверен, что он не замешан в происходящем никак. И если нет — то он уедет обратно и навсегда там останется. Живым! Ей он не нужен, если конечно она не врёт. И если они не в сговоре. И помни, Санса — он не один из нас. А теперь оставьте меня оба. Мне нужно отдохнуть и вам тоже. Продолжим наш разговор завтра вечером, я к тому времени обдумаю некоторые детали твоей миссии, сестра. Бессонная ночь подходила к концу и Санса, так и не сомкнувшая глаз, поднялась из своего кресла — медленно, тяжело, словно была глубокой старухой, чьё тело годы измотали, высушили и сделали слабым, а не молодой и полной сил девушкой. Взглянула на себя в зеркало, на тугую косу, на тени, что залегли под глазами, на бледное, уходящее в серость лицо, утратившее чёткость и свежесть, тусклое и совсем некрасивое. Конечно все эти неприятные детали устранялись легко — надо было просто лечь спать и подняться не раньше вечера — снова свежей, юной и прекрасной. Только вот сна не было, хотя глаза и резало ощущением насыпанного в них мелкого песка. На душе было уже не мерзко и не больно и не тревожно, а просто пусто. Почему-то вспомнилось совсем давнее, словно из прошлой жизни — очень раннее утро, почти ночь, в те самые дни когда они ещё могли все оказаться по ту сторону жизни с пронзительно синими глазами, пустынные коридоры Винтерфелла и влетевшая в неё из-за угла на полной скорости Дейнерис. Ойкнула испуганно и сразу рассмеялась. — Вы целы, миледи? — Вполне, ваша милость. — Джон спит ещё, а я к драконам. Хотите со мной? — в глазах её немедленно затанцевали задорные искры. — Зачем? — не поняла Санса и от того голос вышел настороженным. — Полетать, на Севере удивительно красивые виды, особенно если смотреть сверху. — Я?! С вами?! — Сансу в равной степени поразило и само это предложение и то каким тоном оно было произнесено — будто она зовёт её не на огромной огнедышашей зверюге полетать, а бокал вина перед обедом предлагает. — Ну да! — Благодарю, вас, ваша милость, но нет. Я высоты боюсь, да и драконов тоже, если честно, опасаюсь, — ответила она тогда. Деликатно очень ответила, тут никаких претензий. — Ну воля ваша. Доброго утра, леди Старк, — и Дейнерис направилась дальше и вскорости скрылась из виду. Тогда Сансе своё поведение и слова казались единственно правильными, а теперь прокручивая в памяти эту их внезапную короткую встречу она уже так не думала… — Надо было соглашаться, — тихо шепнула она своему отражению в зеркале.