***
Дети часто издевались над ней после Академии. Мальчики загоняли девочку в какой-нибудь скрытый от посторонних глаз закуток и стояли на стреме, пока будущие куноичи таскали одноклассницу за длинные темные волосы и больно щипали руки, из-за чего на коже расцветали пятна ярких лиловых синяков. Заканчивали обычно после первых слез, градом полившихся на подол летнего платья, но, когда они задерживались, могли ударить в живот и оставить валяться на земле, убегая к заждавшейся их родне. Она водила тонкими ручками по песку и терла покрасневшие от жгучих соленых ручейков щеки, пока со стороны площадки до нее долетал детский смех и громкая родительская похвала. Слишком слабая, чтобы быть шиноби, слишком жалкая, чтобы заслужить уважение клановой детворы, — она совсем не могла за себя постоять. Тихой Мацуюки, в свою очередь, очень нравилось наблюдать за страданиями извалявшейся в пыли ученицы с другой параллели, чье имя она так и не удосужилась запомнить после двух лет обучения. Ее саму, хвала Ками, никто и никогда не избивал. Не осмелился бы… Мацуюки убедилась, что довольные одноклассники той несчастной отошли достаточно далеко, и выбралась из своего незамысловатого укрытия — раскидистого дуба на заднем дворе Академии, где ежедневно и повторялось это увлекательное действо. Она прошмыгнула мимо избитой девочки, даже не взглянув на нее в качестве благодарности, и пошла к игровой площадке, чтобы встретиться с ка-сан. Мама должна была отвести ее домой после занятий. Переведя взгляд на предзакатное небо, Мацуюки коротко улыбнулась: сегодня очень хороший день, поэтому такие мелочи, как налившиеся оранжевым облака, что устилали горизонт неровными цветастыми заплатами, и скользящие по листве солнечные блики, вызывали у нее еле ощутимый трепет. С каждым шагом нытье позади все стихало, сливаясь со щебетом перелетных птиц и чьим-то радостными возгласами. Представляя, как темнеет песок от проливаемых на него слезинок, Мацуюки не заметила, что поравнялась с обидчиками безымянной девочки. — Эй! Осторожней! — буркнул мальчик из компании задир, когда она задела его локтем, обходя препятствие, неожиданно возникшее прямо у нее на пути. Раздражение сменилось плохо скрываемым торжеством, когда он бегло осмотрел Мацуюки и обратился к четырем скучающим приятелям, имена которых ее также не интересовали: — Смотрите! Мы сегодня рано оставили одну идиотку. Зато другая тут как тут! Ну не здорово ли? — Серьезно? — пропищала его подруга, смахивая с лица россыпь массивных русых кудрей, из-за которых она была похожа на сильно заросшую собаку, и коварно ощерилась. — Черт, кажется, она все видела… Может, ее нужно проучить? — Да! Ты что здесь вообще делаешь? Я тебя плохо помню. Назовись! — Я… — Подождите, она выглядит очень знакомо… — Мацуюки не дал заговорить противный высокий голос какого-то очкастого парнишки, притаившегося за спинами более сильных товарищей. — Эй, Канто, это ведь одна из ваших, да? Она Учиха? — Я надеялся, что ты у нас не такой глазастый, — тот, кого назвали Канто, гнусно усмехнулся. — Да. Она Учиха, но в ней нет абсолютно ничего интересного. Про ее гулящую мать хотя бы поговорить можно, а тут… Скука смертная. Мацуюки нахмурилась, прожигая взглядом безмятежное лицо, пронизанное типичной для их клана заносчивостью. — Ты что-то сказал про мою маму? — только и спросила она, сжав руки в кулаки. — Ты меня слышала. Если возникать будешь, мигом на месте одного ничтожества окажешься. В клане не место таким вот бесхребетным слабакам. — Канто, брось! — одернула его миловидная брюнетка, загородив Мацуюки собой, из-за чего та чуть было не взвыла от досады: на спине девочки красовался вышитый вручную двухцветный герб. Все с ними ясно. — Ты ведь знаешь, какой у нее дед. Знаешь ведь, что говорит про это мама… — Черт, снова ты все портишь, сестренка! — Канто лишь гневно отмахнулся. — Ладно. Ступай уже. Только не смей болтать! Мацуюки проследила за его резкими приказными жестами, с трудом сдерживая рвущуюся наружу желчь. Этот недоумок считал себя лучше нее. Лучше ка-сан. Лучше них обеих… Ему бы в висок чем-нибудь тяжелым дать и глаза подчистую вырвать, чтоб шаринган потом пробудить не смог. Мацуюки уже во всех красках представляла, как жестокие образы с садистской точностью переносятся в реальность из ее мрачных фантазий. Она была не против лично претворить их в эту скучную серую жизнь, но… — Как скажешь. Я буду молчать. …ей оставалось только вежливо поклониться. Мама ведь учила Мацуюки никогда не опускаться на один уровень со всяким сбродом. «Хорошая девочка», — наверняка подумал довольно ухмыляющийся Канто. Уверенный кивок, поворот от плеча, беглый взгляд в сторону двух гадких Учиха — Мацуюки не собиралась дарить им совершенно незаслуженную радость. — Вместо этого я буду надеяться, что вы все скоро сдохнете. На пару с вашими дурацкими родителями. Убедившись, что в глазах обидчиков вспыхнуло негодование, Мацуюки поспешила удалиться, не дожидаясь их реакции и последствий в виде разбитого до крови носа и свежих гематом. Мама ведь учила ее всегда оставлять последнее слово за собой.***
— Эй, там! Ты моего брата не видела? Тронутые тонким слоем ржавчины цепи жалобно скрипели под дуновением обволакивающего июльского ветра, пока Мацуюки сидела на теплой перекладине качелей и угрюмо изучала пейзаж покинутой игровой площадки. Стихли действующие на нервы детские вопли. Никто больше не пинал закатившийся под скамейку резиновый мячик. Казались бы, наслаждайся безмолвием! Только мама… Мама до сих пор не пришла ее забрать. Наверное, Мацуюки так и продолжила бы таращиться на отпечатавшиеся на песке цепочки небольших следов, если бы ее не отвлек чей-то недовольный окрик. — Нет, — сухо проронила она, спрыгнув наземь, и с ног до головы осмотрела своего внезапного собеседника. Жесткие, заостренные кверху черные волосы, такие же черные глаза и бледная кожа — глупо было сразу не распознать в нем Учиха. Еще одного. В отличие от Канто этот мальчик выглядел куда доброжелательнее: черты не по возрасту серьезного лица были более мягкими, даже придавали ему некоторое сходство с девочкой забавной припухлостью фарфоровых щек и длинными, почти что кукольными ресницами. Но дьявол, как всегда, таился в деталях: в изгибе густых бровей и плотно сжатых губах Мацуюки снова распознала высокомерие и какое-то непреодолимое желание показать себя выше остальных, что было неотъемлемой частью их мрачного кланового существа. Почему ж ей так везло сегодня на всяких выскочек? Какая скука… — Никого я не видела. — Даже мою маму? Мацуюки отрицательно покачала головой. — Ты такая бесполезная… — он удрученно вздохнул. — Зачем здесь сидишь тогда? Нечем заняться больше? — Я свою маму жду. Она должна была меня забрать. Но так и не пришла, — Мацуюки лениво пнула валявшийся под ногами камешек — Тоже хочешь, чтобы тебя отвели домой? — Поверхностно мыслишь, — Мацуюки показалось, что по его приятному лицу пробежала тень эфемерного понимания, тут же сменившись уже привычными оттенками холодного пренебрежения. — Я уже давно возвращаюсь домой один. Просто иногда у мамы или нии-сана появляется время на то, чтобы сходить за мной. Но, видимо, сегодня не тот день. Для занятой семьи вроде моей это нормально, — он надменно хмыкнул, спрятав руки в карманы. — Учиха, а так плохо соображаешь… — Судя по всему, я в этом не одинока. Безымянный собеседник сердито прищурился. — На что это ты намекаешь? Пожав плечами, Мацуюки опустилась на пластиковое сидение и схватилась за цепи. Маленькие пальчики пробежались по кольцам, внимательно ощупывая каждое согретое жарким солнцем металлическое звено. — Стоишь здесь. Совсем один. Спрашиваешь про брата и маму… — она попыталась раскачаться, но низкий рост стал помехой даже для такого, на первый взгляд, элементарного развлечения. Мацуюки насупилась и небрежно вывела на песке иероглиф «удача» носком сандалии, который еле-еле доставал до истоптанных чужими отпрысками острых крупинок. — Зачем? Знаешь ведь, что за тобой все равно не придут. — А ты чем лучше? — возмутился он. — Мама твоя тоже не торопится приходить, как я погляжу. — Я-то? — Мацуюки недоуменно ткнула пальцем себе в грудь под его пристальным взглядом. — Ничем. Я просто жду. А ты грубишь. Моя ка-сан говорит, что у таких грубиянов часто не бывает друзей, из-за чего они чувствуют себя одинокими. — Бред. У меня есть старший брат. С ним мне всегда хорошо будет. — Правда? И где же он сейчас? В следующий раз придет, что ли? Мацуюки одарила собеседника натянутой улыбкой, глядя, как относительное спокойствие переплетается с навеянной ее невинным вопросом тревожной грустью. — Да. В следующий раз… — М-м? Ты чего? — Ничего. Я не хочу об этом говорить. Не с тобой, — он тяжело вздохнул. — Увидимся. И развернулся, оставляя Мацуюки коротать мучительно тянущиеся часы в томительном ожидании единственного дорогого для нее человека. Однако ей было не по нраву заканчивать разговор на такой странной ноте. Что-то в этом мальчике показалось Мацуюки знакомым. Слишком знакомым… Заставляющим напрячь голову и выудить из отдаленных уголков разума фрагменты воспоминаний, успевших запылиться и потускнеть из-за своей мнимой бесполезности. Да и общение с человеком, который в кои-то веки и словом не обмолвился про ее любимую ка-сан, можно было назвать чем-то на редкость увлекательным. «Саске. Ты ведь Учиха Саске!» — захотелось прокричать Мацуюки обретшему имя мальчику, вот только он уже успел скрыться в хитросплетениях ветвистых улиц их родной деревни. — Какой зануда… — Мацуюки звонко скрипнула цепями и продолжила сидеть на качелях, зная, что сегодня ей придется возвращаться домой в полном одиночестве. — Увидимся…***
В прихожей Мацуюки всегда поджидал аромат гречневой лапши, свист закипевшего чайника и семейные фотографии, заботливо развешенные по стенам коридора аккуратными руками Госпожи. Вот их с дедушкой Джуном свадебная карточка в серебряной раме. Вот покосившееся фото с ка-сан. Вот старый, еще черно-белый снимок безвременно почивших родителей Госпожи. Вот Мацуюки, Мацуюки, Мацуюки… Она откровенно ненавидела фотографироваться, однако из года в год ее преследовали одни и те же напасти: роскошные одежды, купленные Госпожой для обыкновенного праздничного снимка, строгие наказы матери и заготовленная специально для них дежурная улыбочка. От этой вездесущей семейной хроники, что раз за разом проносилась перед глазами бесконечно рябящей мозаикой, хотелось спрятаться в комнате с не пропускающими свет занавесками, где мрак не давал бы даже тусклому солнечному лучику скользить по обоям и выхватывать из пленительной мглы эти одинаковые в своей нелепости изображения. Ка-сан, которая любила лишний раз похвастаться яркой внешностью, не препятствовала стремлению Госпожи запечатлеть чуть ли не каждый якобы значимый день их однообразной жизни. Отнюдь. Завивая волосы и нанося макияж, она готовилась. Готовилась к тому, чтобы большую часть фото с ней запихнули в пыльный альбом с верхней полки безразмерного книжного шкафа, где вечный покой обрели наполовину развалившиеся издания о Воле Огня эпохи правления Первого Хокаге, которые никто и не открывал толком. По крайней мере, дедушка Джун с Госпожой даже не пытались проникнуться чуждыми клану Учиха идеалами. — Я вернулась. Мацуюки сняла обувь и проследовала вглубь дома, не дожидаясь, когда Госпожа явится ее поприветствовать. Под ногами скрипел пол, циновки прилипали к потным маленьким ступням. Чем ближе она подходила к гостиной, тем яснее различала срывающуюся на визг перебранку двух женских голосов, еле различимую среди какофонии доносящихся с кухни шумов: там билась о стенки крышка закипевшего чайника и шкворчало вылитое на сковороду растительное масло. Госпожа и ка-сан снова что-то не поделили. Причем крайне своевременно. Мацуюки спряталась за массивным дверным косяком и принялась впитывать обидные, брошенные друг в друга в порыве слепой ярости слова. — Ты никогда ни о чем не думаешь! — Госпожа сидела подле алтаря, помещая ароматические палочки в курильницу. — Обязательно нужно допоздна где-то ходить, пока Мацуюки ждет тебя, как верный пес хозяина, где-то на детской площадке перед Академией. И ведь это повторяется уже далеко не в первый раз! — У меня были дела, — ка-сан злобно передернула плечами и скрестила руки на груди. — Почему же ты за любимой внучкой не сходила, коли так за нее переживаешь? — Да у тебя каждый день дела, Мисаки! Только и можешь делать, что оправдываться. Я, в отличие от тебя, занимаюсь работой по дому и… Ка-сан притопнула, не дав ей договорить. Мацуюки завороженно наблюдала за приосанившейся материнской фигурой, не в силах оторвать взгляд, и по привычке молилась Ками, прося о столь необходимой в этой ситуации благосклонности. К неполным восьми годам она успела убедиться в величии собственного клана. Но ей также пришлось узреть и всю его внутреннюю гниль. Гниль в презрительных шепотках, брошенных в спину ее молодой матери, в грязных слухах о том, что неизвестный отец Мацуюки и не Учиха вовсе, во вторящих друг другу причитаниях старейшин, по мнению которых «непутевая Мисаки-сан» запятнала честь уважаемых соклановцами дедушки Джуна и Госпожи. Было бы что там пятнать… Мацуюки не понимала Госпожу. Она очень смутно представляла, как ей следует относиться к женщине без имени. У Госпожи оно, конечно, было, но, по ее же словам, резко вышло из употребления после брака с Джуном. Даже ласковое «баа-сан» она воспринимала не иначе как покушение на собственные честь и достоинство, вежливо поправляя ее и смахивая со лба надоедливую косую челку. Мацуюки это, возможно, польстило бы, вот только она прекрасно видела, с каким пренебрежением Госпожа относится к ка-сан, отчего неприязнь Мацуюки крепла только сильнее. — Зато я умею придумывать нормальные отговорки. Ты же, Госпожа, замечаешь только то, что тебе удобно. Прикрываешься этой гребаной святостью и непрекращающейся скорбью, — ка-сан говорила без единой запинки. Защищаясь, она холодно чеканила каждое слово, предварительно сдабривая и без того едкие реплики желчью, выцеженной из глубин задавленной обидами души. — Я весь чертов месяц таскалась с Мацуюки до Академии и обратно. Но, стоило мне один раз за ней не явиться, как ты закатываешь самый настоящий скандал, хотя сама и пальцем не пошевелила, чтобы за ней сходить. А вот я стараюсь. Госпожа обреченно усмехнулась, сцепив руки в замок. — Так говоришь, будто бы именно ты воспитывала Мацуюки все эти восемь лет. Она для тебя — игрушка. И никакой ответственности. Кто слышал ее первые слова? Кто учил Мацуюки ходить? Кто рассказывал ей хоть что-то об этом мире? То, что ты пытаешься до нее донести… Твои слова, твои взгляды… Они неприемлемы. Ты не старалась, Мисаки. Не старалась! Ни разу. Даже имя… Ох, Ками-сама, это же… — Ты ведь знаешь, что Мацуюки сейчас здесь, Госпожа? Едва услышав это, она подскочила с насиженного места и приковала взгляд к высунувшейся из-за косяка черной макушке, позволив тихому приветствию сорваться с идеально накрашенных губ: — Здравствуй, милая… Почему же ты до сих пор там? Уже так поздно… Наверное, есть уже хочешь, да? Я как раз готовлю ужин… — Глядишь, скоро от него ничего и не останется толком, — ка-сан довольно повела носом. — Я буду у себя. Смотри не спали еду. Одернув длинную, едва не касавшуюся пола юбку она скрылась во мраке коридора, подчеркнув собственную важность громким хлопком двери, ведущей в спальню. Госпожа быстро сбегала выключить плиту и вернулась в гостиную. Потухший взор, низко опущенные плечи и слезливо подрагивающая нижняя губа с нанесенным на нее слоем ярко-красной помады — Мацуюки уже давно не видела ее такой удрученной. — Помолишься со мной, милая?.. — надтреснутым голосом попросила Госпожа, протягивая ей руку. После увиденного Мацуюки не хотелось приближаться к бабушке, но она покорно кивнула и опустилась на мягкую подушку перед бацуданом. Пальчиками обхватила чуть тронутую морщинами влажную мозолистую ладонь и опустила веки, отдаваясь заученным еще с раннего детства текстам. Она неизменно просила у Ками за мать и, конечно же, за саму себя. Не сказать, что Мацуюки действительно верила в каких-то высших сущностей, властвующих над ничем не примечательными судьбами окружающих ее людей. Но чтение молитв, дурманящий аромат благовоний и мысли о чем-то эфемерном, не поддающемся законам жестокого мира шиноби дарили порой чувство долгожданного успокоения. А что до семейного алтаря… Это был богато украшенный деревянный шкафчик, где хранилась всевозможная религиозная атрибутика: несколько высоких подсвечников, поющая чаша, купленные в храме Нака амулеты и таблички с именами мертвых родственников. Их Госпожа с богобоязненным трепетом протирала от пыли во время каждой уборки. Мацуюки особо не вчитывалась в выцарапанные на табличках иероглифы. Лишь когда Госпожа до побеления костяшек сжала ей пальцы, заставив Мацуюки скривиться от мигом наполнившего ее отвращения и распахнуть глаза, она невольно обратила внимание на одно из имен, успев выцепить на памятной дощечке кандзи «снег» до того, как бабушка прижала ее к груди и разрыдалась, совсем не заботясь о том, что непрошенные слезы срывались прямо на дорогой шелк. — Что здесь происходит? Дедушка Джун возвращался тихо. Он никогда ни с кем не здоровался. Молча открывал входную дверь и бесшумно блуждал по дому, иногда скрипя половицами, подобно случайному, ворвавшемуся в окно сквозняку. А еще он приносил с собой запах дождя и быстрой смерти, тянущийся за ним после череды заказных убийств. Мацуюки издалека узнала бы высохшую кровь на форменном жилете, окислившийся металл протектора и простое обручальное кольцо с гравировкой, которое дедушка Джун, в отличие от некоторых мужей клана Учиха, носил не снимая. При семье, по крайней мере. — Госпоже грустно, — Мацуюки брезгливо вытерла о платье тыльную сторону ладони, на которую капнуло несколько прозрачных слезинок. — Снова. — Иди к Мисаки. Здесь тебе больше нечего делать, — он взъерошил волосы у нее на затылке и строго повторил: — Уходи. Мацуюки поспешила выполнить его указание, мельком отметив, что дедушка занял ее место подле бацудана и ласково приобнял за плечи надрывающуюся от неизвестного горя Госпожу.***
Прошлый вечер ничем не отличался от других точно таких же вечеров. Мацуюки вошла в комнату матери, высматривая в пропитанном затхлостью помещении хрупкий, никому не нужный силуэт. Спальня ка-сан не выглядела особо обжитой. Она напоминала Мацуюки временное пристанище, в которое мама вынужденно возвращалась из-за связывающего ее с Госпожой и дедушкой Джуном родства. Кровать, скромный гардероб с излюбленными длинными юбками и платьями, туалетный столик, где миниатюрная шкатулка для украшений ютилась вместе с какими-то таблетками и стопкой эротических романов, — вот и все убранство этого неказистого убежища. Вкупе с мраком, физически ощущаемым одиночеством и, что не менее важно, пылью, осевшей как на полу, так и сбившихся в кучу простынях, потому что здесь давно никто не проветривал. Мацуюки забралась в кровать к матери и свернулась калачиком, положив голову ей на живот, который вздымался после каждого глубокого вздоха — ка-сан уже крепко спала. Мацуюки привыкла погружаться в сон не в своей постели, а вот так, рядом с мамой, разглядывая свежие синяки на шее и подпорченный чужими поцелуями макияж. Однажды ей захотелось узнать причины, как часто повторяла Госпожа, «развязного поведения» ка-сан, на что та зачитала несколько строчек из одной книжки с противной кислотной обложкой и до ужаса витиеватым названием. С тех пор Мацуюки тайком ото всех (от Госпожи — в первую очередь) брала романы из заветной стопки. Даже выучила несколько «взрослых» сочетаний иероглифов, которые Ирука-сенсей уж точно не напишет на доске перед будущими генинами. Прошлый вечер ничем не отличался от других точно таких же вечеров. Засыпая у ка-сан на животе, Мацуюки была счастлива. — Канзаки вчера снова обижали, — рассказывала она утром, пока мама причесывала ее серебряным гребнем. Фамилию той девочки Мацуюки все-таки не забыла. — Переживаешь? — Нет. — Тогда радуйся, что это была не ты. Она свою боль заслужила, — мама задумчиво нахмурилась, выпутывая из плена обмотавшиеся вокруг зубчиков гребешка черные волоски. — Уверена, что не хочешь отрастить их? Вспомнив, как именно безымянные задиры издевались над той замарашкой, Мацуюки отрицательно покачала головой. Госпожа как ни в чем не бывало приготовила им завтрак, будто бы и не было вчера этих слез и жалкого скандала. Ка-сан, видимо, в кои-то веки решила бабушке подыграть, раз глубоко поклонилась и ей, и дедушке Джуну, громко выговорив заветное «доброе утро». Перед уходом она провела кончиками пальцев по стене в прихожей, где виднелся прямоугольный отпечаток когда-то снятой небольшой рамки, и печально вздохнула. В Академию шли вместе. Мама не позволяла держать себя за руку, поэтому Мацуюки приходилось цепляться за подол расшитой цветами юбки, чтобы за ней поспевать. Им нужно было пройти мимо главного дома, где жил глава клана Учиха вместе с семьей — красивой и мудрой женой и сразу двумя возможными наследниками. Итачи и Саске. Тем самым Саске. Как Мацуюки вообще могла забыть о такой значимой детали? Ослепленная радостью от чужих страданий, она и представить не могла, что такие вещи способны затаиться где-то настолько глубоко и что их придется чуть ли не клещами наружу вытаскивать. — Улыбайся, — сладко пропела мама, когда из дома выбежал младший сын Фугаку-сана, обиженно потирая покрасневший от чьего-то грубого тычка лоб. В глазах Саске промелькнуло узнавание, стоило ему обернуться, чтобы помахать вышедшей на крыльцо жизнерадостной Микото-сан, и заметить Мацуюки. Мама одобрительно хлопнула ту по плечу, вынуждая Мацуюки натянуть на лицо требуемое выражение. Недоуменно хмыкнувший Саске этих стараний, кажется, не оценил и молча зашагал по пыльной проселочной дороге. — Здравствуйте, Мисаки-сан! Провожаете дочку до Академии? Жена Фугаку-сана была неприлично мила. Добавляла уважительный суффикс к ее имени, несмотря на то, что ка-сан в свои двадцать два года ей в племянницы годилась. Правда, Мацуюки все прекрасно понимала: в ее вежливости не было и грамма искренности. «Все они меня ненавидят. Даже если пытаются доказать, что это не так, — говорила мама. — Если бы не я, тебя бы не было вовсе. Будь благодарна. Живи, пока у тебя есть смысл». А она не могла ошибаться. И Мацуюки оставалось только искренне ей верить! — Доброе утро, — ка-сан поприветствовала Микото быстрым кивком. — Да, как видите. Не могу отпустить мою любимую девочку добираться туда в полном одиночестве! Мацуюки блаженно запрокинула голову от этих приятных слов, еще крепче хватаясь за мамину юбку. — Как я вас понимаю! Сама бы Саске вовек одного не отпускала, но… Домашние дела! Фугаку после дня в участке приходит уставшим. А у клана ведь еще скоро очень важное собрание. Сейчас вот ухода старшего дождусь и обед готовить буду. Времени на отдых ну просто нет! Она звонко рассмеялась и продолжила что-то говорить, но Мацуюки уже ничего не слышала. За спиной Микото копошился высокий юноша, при виде которого у нее испуганно сжалось сердце, а пальцы сами собой впились в бархатистую, не тронутую мирскими заботами руку ка-сан вместо аляповатой синтетической ткани, оставляя на ней лунки от коротких острых ногтей. Итачи. Учиха Итачи. Ками-сама, как же сильно он ее напрягал… — Ладно. Не хочу зазря вас задерживать. Хорошего дня! Несмотря на устрашающую ауру старшего сына позади, Микото-сан все равно улыбалась. Мацуюки не понимала… — Благодарю. А то время поджимает. На самом деле до занятий оставалось еще около получаса, однако ка-сан поспешила утянуть Мацуюки за собой, намеренно ускоряясь. А, когда квартал Учиха остался позади, она выдернула ладонь из ее крепкой хватки и злобно бросила: — Никогда больше так не делай! — Извини… — Мацуюки виновато поджала губы, но тут же решилась поинтересоваться: — Ка-сан, почему Микото-сан выглядит счастливее? Все из-за того, что у нее есть муж и два ребенка, да? Мама презрительно фыркнула. — Материнство… Лишь сам его факт не сделает женщину счастливой. Порой дети только все усложняют. Встают между мужем и женой и мешают им друг друга любить. У некоторых людей жизнь сложилась бы куда лучше, не решись они продолжать род. — Например? — Ох, моя Мацуюки! — в голосе ка-сан появилась снисходительность. — Один из примеров находится прямо у тебя под носом. Подумав, что ка-сан намекает на дедушку Джуна и Госпожу, Мацуюки заискивающе спросила: — А сегодня ты меня заберешь? — Постараюсь. Жди до последнего. Мацуюки чуть не забыла, что ка-сан запретила ей себя обнимать.***
Прошлый вечер ничем не отличался от других точно таких же вечеров. Кроме того, что еще раз уснуть у мамы на животе Мацуюки больше не было суждено, потому что именно двадцать второго июля вся ее жизнь пошла наперекосяк. Мама не пришла. Снова. Кто бы мог подумать, что на сей раз причина окажется действительно веской? После разговора с Третьим Мацуюки сидела в палате Саске, куда ее любезно пропустила одна добрая медсестра. Перед глазами застыл пейзаж безлюдной детской площадки, что до сих пор сменялся видами одинокого звездного неба, а скрип ржавых цепей врезался в уши, прогоняя прочь всполохи предательских мыслей. Мацуюки не знала, сколько часов она просидела там, наслаждаясь бодрящим ночным воздухом на остывших пластиковых качелях. Наверное, она бы продолжила ждать, если бы мимо не промчалась чья-то подозрительно знакомая фигура. Учиха Саске возвращался домой. Так поздно. Поерзав на больничной простынке, Мацуюки несмело взяла его за руку, чтобы убедиться в реальности всего происходящего. Ладошка Саске чуть больше, чем у нее, но уже такая грубая, с кучей царапин и ссадин. Что он делал? Тренировался? Зачем, когда он и так лучше всех в классе? Она провела пальцами вдоль тонких фаланг, очертила выступающие костяшки в сетке бледно-голубых вен и нащупала линию жизни, что чуть не оборвалась в свете полной, совсем не греющей душу луны. Трупы обидчиков матери, обрамленные ее тусклым сиянием, были поистине уникальным зрелищем. Мацуюки бы с удовольствием полюбовалась на них вместе с мамой, но… — Твой брат убил ка-сан. Убил смысл моей жизни. И единственную цель, — она разговаривала с Саске. Погруженный в гендзюцу, он оказался довольно понимающим собеседником. — Что мне теперь прикажешь делать? Мацуюки тяжело вздохнула, глядя на их переплетенные пальцы. А Саске сквозь иллюзию сжал ее руку в ответ.