***
— Выбери мне четыре белых хризантемы. Пожалуйста. В цветочной лавке Яманака пахло розами. Это был первый аромат, который я почувствовала, едва переступив порог. Многие считали розы до одури банальным цветком, но он воистину мог поразить даже самого наглухо прожженного циника многообразием своих значений в ханакотоба. В розе было заложено столько признаний, столько возможных смыслов… Как жаль, что все они были для меня абсолютно бесполезны. Я предпочитала выражать чувства более… приземленными методами. Покупала цветы только в одном-единственном случае. Однако сейчас вместо созерцания прекрасного захотелось чихнуть, снова выйти на улицу, спасаясь от этого приторного душка, и громко захлопнуть за собой стеклянную дверь. Так, чтобы стенки дрожали. Вот только меня обслуживала сама Ино, да и причину своего появления здесь я считала самой что ни на есть уважительной, поэтому приходилось молча терпеть и щуриться, чтобы в глазах поменьше рябило. Ино возилась с букетом, выбирая хризантемы с самыми крупными зелеными листьями и аккуратными жемчужными лепестками. Даже в рабочей одежде со следами земли на фартуке и с собранными в пучок волосами она не теряла присущих ей грации и изящества. Пурпурная вистерия среди жестоких нарциссов. Недаром она была наследницей благородного клана. Ох недаром! Простолюдинке Сакуре (она дочь каких-то торговцев. О знатности рода там и речи не шло) следовало поучиться у нее хорошим манерам. И тактичности. Уже где-то пять минут прошло, а я не услышала ни одного вопроса про Саске. Впрочем, здесь, скорее всего, сыграл свою роль профессионализм. Моего Саске ведь просто невозможно не упомянуть… — Потянуло же вас всех сегодня кладбище… — бормотала Ино, возясь с хризантемами. — Я бы тоже сходила, но работа никак не позволяет. — А тебе разве есть, кого там навещать? — Всем есть, — в ее голосе появились стальные нотки, но Ино тряхнула головой, видимо, отогнав от себя ненужные мысли, и продемонстрировала готовый букет. — Вот. Как ты и просила. Держи. Я придирчиво осмотрела протянутые мне цветы. — Глянь, у этого в листочке кто-то дырку прогрыз, а здесь лепесток сильно помялся. В любой момент упадет. Замени их, будь добра. — Конечно, Мацуюки, — ни тебе глубокого рваного вздоха, ни возмущенно сведенных к переносице бровей… Выдержка. С такими людьми на редкость скучно поддерживать беседу. Хотя Ино, очевидно, моя просьба не очень понравилась. Ино заменила хризантемы, но, подав их мне, резко смутилась и отвела взгляд. — Слушай, я, конечно, понимаю, что это прозвучит не совсем… уместно, но… Саске-кун… Мы с Сакурой очень переживаем за него. Как он себя чувствует? Руки дрогнули, благо я смогла забрать цветы у Ино, чудом не помяв букет. Я поспешила с выводами. Казалось бы, жизнь продолжалась, но стоило «Саске-куну» вернуться, как он тут же стал ее центром для двух влюбленных в его прекрасное личико девиц. — А как, по-твоему, Саске должен себя чувствовать? Места он себе не находит. До конца не понимает, что с нами, во имя Ками, произошло и что ему теперь делать. Двух Учиха лишили чакры… Где это вообще видано? И все ценой ваших драгоценных стараний. Ты довольна, Яманака Ино? Этого вы с Сакурой желали для него, ведь так? Ради чего? Ради того, чтобы в очередной раз заявить о великой, прошедшей сквозь годы любви к нему? — Нет, — удивительно твердо ответила она. — Просто… Ты ведь… Ты ведь позаботишься о нем? — В отличие от вас, я всегда занималась именно этим, — я положила на прилавок несколько монет. — Благодарю за хризантемы. До свидания. Ино попыталась что-то сказать мне вслед, но я не захотела вникать в смысл ее жалобных окликов. Вопреки словам Ино, на кладбище никого не было. Лишь ветер гулял между одиноких каменных плит. Изумрудная лужайка простиралась вдаль, прямиком к линии посеревшего от туч горизонта и памятнику усопшим Хокаге в виде вздымающегося к небесам языков пламени из красного мрамора. Проходя под священными вратами тории, я замедлилась, высматривая в глубине кладбища могилу ка-сан. Учеников Академии периодически посылали омывать надгробия, убирать с них опавшую листву и менять увядшие цветы, но должного ухода маме, я уверена, все равно не доставало. Непорядок. Из-за спины донеслись чьи-то неторопливые шаги. Я обернулась и тут же встретилась с глазами цвета переспелой вишни, скользнула взглядом вниз, отметив неровный контур насыщенно-красной помады, нанесенной на пухлые искусанные губы густым матовым слоем. Женщина прижимала к тяжело обвисшей груди охапку ярко огненных маков. На отекшем безымянном пальце правой руки поблескивал ободок обручального кольца. Я не видела ее около трех лет, как и всех остальных. Ее не было на собрании, что, тем не менее, не помешало мне вспомнить скучную женщину, ничем не примечательную в своей искренней доброте, которая ласково трепала по голове Хинату, Кибу и Шино после завершения второго этапа Экзамена на Чунина. Юхи Куренай совсем не изменилась за эти годы. Если не считать платья, обтягивающего увеличившийся в размерах живот. Причем явно не из-за лишнего веса. Я ничего не знала о беременности. Ничего не знала о сроках. О том, когда приходит тошнота и прочие особенности этого, кхм, незавидного положения. Да никогда и не интересовалась особо, считая чем-то жутким и недостойным. Живот Куренай я бы назвала… внушительным. Но аккуратным. Скорее всего, до родов оставалось еще примерно несколько месяцев. Не возьмусь судить. Я смотрела на Куренай долго. Вернее, я на нее откровенно пялилась, как-то непонятно съеживаясь, глядя на большой живот с выпирающим из-под платья пупком. Что там следовало испытывать при виде беременной женщины? Благоговение? Радость? Трепет? Ничего подобного. Меня охватило лишь странное, пугающе тянущее ощущение, заставившее переключить внимание с Куренай на возвышающийся с ней рядом силуэт. Хвала Ками, это оказался не Наруто. — Учиха? Ты? Шикамару упорно продолжал обращаться ко мне по фамилии, наивно полагая, что сможет тем самым меня оскорбить. Клан — далеко не предмет моей гордости и никогда им не был. Хотя бы из-за отсутствия шарингана и из-за собственной никудышности как шиноби. Что уж говорить про отношение большей его части к ка-сан. Но ради Саске и назло Шикамару я была готова пересмотреть свое мнение на этот счет. — Здравствуйте, Куренай-сенсей. Шикамару, — я как ни в чем не бывало поклонилась, вежливо приветствуя их. — Добрый день, Мацуюки, — Куренай кивнула мне в ответ. — Приятно видеть тебя после стольких лет. Шикамару сообщил о твоем с Саске… возвращении. Я очень за вас рада. Наруто проделал большой путь, чтобы вы снова оказались дома. — Наруто? Не успевший толком завязаться разговор приобрел крайне скверный оборот. Видимо, это все его тайные проделки. Наруто решил портить нашу жизнь не только своим присутствием, но и, казалось бы, незначительными упоминаниями в беседах с его бесчисленными последователями. — Ну да. Конечно. Разумеется… Бесит. До зубовного скрежета и желания высказаться. Вспылить и сделать что-нибудь непоправимое. Снова. — Ступайте, Куренай. Я к вам потом подойду, — Шикамару решил не выяснять, к чему может привести назревающая перепалка с беременной Куренай, и отослал ее от греха подальше. Крепче прижав к себе маки, она молча удалилась вглубь кладбища. Мы остались вдвоем. Не нужно было спрашивать, чью именно могилу Куренай пришла навестить. Множество фактов сложилось в один. Печальный — для многих. Логичный — для меня. Без жалости, без сожалений. В сердце царила лишь пустота, равнодушная ко всему и уступчивая лишь для одного. Для Саске… Хм, интересно, приснился ли ему там без меня кошмар? Лучше бы не приснился. А то ворчать будет. Говорить, что я ушла его и не удосужилась разбудить. Шикамару лениво щелкнул зажигалкой, всматриваясь в дрожащее на ветру пламя. От Шикамару пахло сигаретами. Видимо, покурил еще до встречи с Куренай, чтобы на нее не дымить. Заботливый какой. — Это Асума ее так осчастливил? — спросила я. — Заделал Куренай-сенсей ребенка, а сам… все? — Радуйся, что тебе хватило ума не разбрасываться подобными формулировками в ее присутствии, Учиха, — Шикамару отвечал холодно, не переводя в мою сторону взгляд. Все его внимание было приковано к Куренай, будто бы Шикамару сделался сторожевым псом, готовым в любой момент броситься на ее защиту. — Не разбрасывайся словами, раз уж не знаешь всей ситуации. — Можно подумать, кто-то потрудился мне ее объяснить… Откуда мне знать, как твой сенсей умер? Может, его вообще в пьяной драке забили? Или он подхватил что от сифозной шлюхи? — Не наглей. Асума был выше тех вещей, которые ты только что посмела ему приписать. Он погиб на миссии. С честью и достоинством. Как настоящий шиноби. — Да-а-а? — издевательски протянула я. — Думаешь, будь у него выбор, Асума-сенсей предпочел бы умереть? Оставил бы свою драгоценную Куренай совсем одну? — Она не одна. У нее есть я, Ино, Чоджи, ее команда, все остальные… Мы все будем поддерживать Куренай. Смерть Асумы не была напрасной. И их ребенок будет об этом знать, — Шикамару добродушно усмехнулся. Но лишь на мгновение. Он убрал зажигалку в карман и снова скорчил хмурую гримасу, не пряча под маской мнимого спокойствия свою неприязнь. Ему что, так сильно не понравился мой отчаянный побег? Шикамару явно было неприятно даже стоять здесь и поддерживать разговор. — Думаешь, твой Саске бы так смог? Он смог бы отдать жизнь за деревню? Исполнить свой долг перед ней? «Саске» и «долг перед Конохой» упорно не хотели стыковаться у меня в голове. У Саске был долг, безусловно. Перед самим собой. Перед кланом. Передо мной, в конце-то концов. Но уж никак не перед, деревней, которая ничего толком не сделала для того, чтобы Саске отпустил тянущиеся из прошлого кровавые картины, отказавшись от мести, и смог спокойно жить дальше, раз уж это имело для многих столь первостепенное значение. Они не хотели думать о его желаниях, о его боли. Они никогда не пытались. — А ему это не нужно, Шикамару. Саске нет дела до политики. До Воли Огня… Так ее называл Третий, верно? Цели Саске никогда не укладывались в ее рамки. Такие идеалы ему чужды. — Давно Саске разрешил говорить за него какой-то женщине? — искренне возмутился Шикамару. — Откуда ты можешь знать обо всем, что у Саске на уме? — Я знаю. Поверь. Это у тебя нет никакого права говорить за него. Разве ты был с Саске все девять лет? Разве ты теперь с ним спишь? — Шикамару ожидаемо скривился. Рука сама собой потянулась к шее и сдернула шарф, позволив ему развеваться на ветру в моем плотно сжатом кулаке. Я показывала Шикамару то, что никому более не следовало видеть. Я показывала ему нашу с Саске близость, наше с ним единение, нашу страсть… — Я Учиха Мацуюки. И я ему нужна. В отличие от всех вас. Вдалеке зашелестела листва. Горизонт налился свинцом, по небу снова поплыли тучи. Солнечные лучи жидким золотом полились на хмурое лицо Шикамару сквозь небольшие прорехи в облаках. Скоро обязательно должен грянуть гром. Скоро начнется самая настоящая гроза. Шикамару замер, не смея мне отвечать. Стоял себе смирно, засунув руки в карманы, и молчал. В этот момент он мне показался особенно жалким. Чего добивался этот озлобленный пацан, возомнивший себя гением? Ему было далеко до Саске. Ой как далеко! Еще со времен Экзамена на Чунина я запомнила Шикамару как хорошего стратега, которому не хватало знаний и силы, чтобы одержать верх над врагом. Он ленился, быстро расходовал всю чакру, уставал и в конце концов сдавался. Саске же был отличным тактиком, готовым идти напролом ради достижения собственной цели. Он редко прибегал к планированию, но умело анализировал ворох навалившихся на него проблем, чтобы превратит их зачинщиков в сплошное кровавое месиво. На деле, правда, в кровавое месиво Саске превратил всего несколько человек, потому как мораль для него по-прежнему что-то да значила. Ками-сама, Саске шиноби, нукенин, чей учитель явно не брезговал пускать людей в расход. Тем не менее, Саске был лучше Шикамару. Во всех отношениях. И, в отличие от него, он меня любил. Именно любил. Признаться честно, я довольно неоднозначно относилась к этому слову. Некоторые приписываемые ему значения были мне откровенно противны, но иначе происходящее между нами я попросту не могла обозвать. Любовь. Саске меня лю-бил. Саске меня лю-бит. Я с интересом пробовала, как это слово ощущается на языке. Пусть и в мыслях. Красиво. Лаконично. Понятно. Даже без признаний. Хотя услышать нечто подобное вслух было бы очень… приятно?.. Не знаю даже. Не пробовала ни разу. И не планирую. От слов все равно такого эффекта нет как от дела. Глядя на Шикамару, я прищурилась и, склонив голову вбок, холодно процедила: — Ками-сама, и почему ты меня так ненавидишь? Умные мужчины липнут ко мне куда охотнее всяких идиотов. — Ты отвратительна. Вот почему, — Шикамару зябко передернул плечами. — А твои слова про Саске звучат крайне однобоко и неубедительно. Вы не виделись три года, — Шикамару интонационно попытался выделить слово «три», чтобы убедительней звучало. Получилось неважно. — Люди меняются. Ты понятия не имеешь, с кем связалась, Учиха. Либо это он не представляет, с кем лег в одну постель. Ваши отношения не похожи на то, что было у Куренай и Асумы. На их чистоту и искренность. Даже не смей сравнивать, я прошу… — Отлично. Хочешь сказать, Саске не помрет на миссии, оставив меня, брюхатую, наедине с еще не родившимся ребенком? — я усмехнулась. — Согласна. Меня это полностью устраивает. Интересно, знал ли Асума о том, что Куренай носит его ребенка под сердцем? Если не знал, то явно не следил за тем, чтобы его благоверная пила таблетки, и резинками заодно пренебрегал. А если знал, то, получается, был готов и дальше нести это самоубийственное бремя и по миссиям всяким шляться. Что там нынче в книжках пишут? Любовь — готовность пожертвовать собой? Какая забавная трактовка. Вот Асума собой и пожертвовал. Оставил Куренай совсем одну. С мелким орущим существом, которое рано или поздно у нее из причинного места вылезет. Если Саске что-то подобное учудит, я за ним на тот свет отправлюсь и лично придушу. Все равно терять уже нечего будет. Кроме собственной жизни, которая в наших суровых реалиях мало чего стоила. — А ты, я смотрю, о будущем вообще не думаешь, — пожурил меня Шикамару. Я раздраженно цыкнула. — Думаю. Просто немного иначе. Не так примитивно, как многие из вас. Но, знаешь, если выбира-а-ать… То лучше вообще не иметь детей. Но при этом быть с мужчиной. Чем наоборот. Совсем-совсем одной. Как несчастная Куренай-сенсей. Шикамару дернулся и глянул на меня так, как даже Саске не осмеливался смотреть на людей в те чудны́е моменты, когда он не мог думать ни о чем, кроме мести и этого проклятущего соперничества с Наруто, и разрывался между двумя крайностями. А Саске умел выглядеть жутко. Шикамару, как оказалось, тоже. — Уходи отсюда. Немедленно, — отчеканил он, переходя на злобный шепот. — И как можно скорее. Иначе… Саске меня по стенке размажет, если я в твою рожу плюну, женщина. А это будет очень жалкая и позорная смерть. — Смерть от наследника клана Учиха… Где же здесь позор, позволь спросить? — Уходи, раз не понимаешь таких очевидных вещей. — Какие мы грубые… Что, даже не позволишь мне цветочки на могилу матери возложить? — Уходи, говорю. Потом придешь. Тебе не следует находиться рядом с Куренай. Не хочу, чтобы с ребенком Асумы случилось что. Ты у нас всякое можешь учудить. Хризантемы в букете протестующе зашелестели, стоило порыву ветра окатить меня с ног до головы холодной волной, заставив цветы сбросить наземь несколько крупных душистых лепестков. Ками-сама, я их что, зря покупала, получается? Зря тратила на них наши кровные? Хризантемы ведь даже в вазу дома не поставишь — белые они. Еще и четыре штуки… — Лицемерие — самый нужный на свете порок… — повторила я одну из давних мыслей ка-сан. — Недаром я так всегда считала, да? Одним, значит, скорбеть ты в волю даешь, а другим не оставляешь и шанса. — Ты сравниваешь несопоставимое! — Шикамару вспылил. Я уже ждала, когда он начнет гневно брызгать слюной и плеваться желчью, чтобы меня прогнать. На него даже срываться не хотелось. Скука. Интереснее было просто наблюдать за этим доморощенным гением. Прогнать с кладбища захотел, выходит? Какой деловой. — Да как же ты не понимаешь этого, женщина? Как же ты не понимаешь? — Возможно. Но я не могу иначе. У меня физически не получается понять то, что ты пытаешься мне втереть. Мне все равно. Мне плевать. Ясно? — Да вы с Саске совсем с ума посходили. Наруто не для того вас сюда возвращал, чтобы вы оба препирались тут со всеми подряд и нас нервировали, — Шикамару тяжко вздохнул, успокаиваясь, и неожиданно выдал: — Представляешь хоть, как ему сейчас неприятно? Знаешь, как Наруто за вас двоих, идиотов конченных, переживает? Ох, Ками-сама, разумеется! Куда же мы без Наруто, правда? Впрочем, это было очевидно еще на собрании. Все «спасители» думали только о его состоянии. Хотели, чтобы только он был счастлив. Чтобы мы с Саске вошли в его положение и позволили Наруто гордиться своим воистину героическим поступком. Нашему же возвращению они радовались крайне опосредованно. За исключением этого идиота, конечно же. Сакуру с Ино, допустим, Саске и вправду волновал, но их изнеженные чувства принимать в расчет было бы очень глупо. А вот прочие дружки Наруто… Да чтоб им всем… — Нет. Не представляю, — устало проговорила я. — Меня больше интересует другое. Почему ты так заступаешься за него? Что он тебе такого хорошего сделал? Этот бесполезный дурак… Шикамару скривился, словно говоря: «Смотри, как мне неприятно, женщина! Смотри, как ранят других твои грязные слова!» Но, как я и говорила, мне было плевать. Ничего внутри не дрогнуло при виде искренней обиды на его в общем-то симпатичном лице. Цветы в руках и то куда больше волновали: на таком солнце они начали непозволительно быстро увядать. Не по-летнему холодный ветер совсем не спасал их от гадкой июльской духоты. — Он помог мне. Мне, Ино и Чоджи. Шикамару помолчал еще немного, щелкнул зажигалкой, в задумчивости уставившись на огонек, и наконец-то решился продолжить свою мысль, оторвав взгляд от слабого янтарного пламени: — Наруто помог нам разобраться с членами Акацуки, из-за которых погиб Асума. Он помог нам отомстить. Я замерла, пытаясь вникнуть в смысл произнесенных Шикамару слов. В голове что-то не сходилось. Но я пока не понимала, что именно. «Отомстить? — я мысленно повторила такое знакомое, ставшее мне родным слово, пробуя на вкус его лживую суть, осевшую на чужих устах. — Отомстить». В висках запульсировала кровь. Руки крепче сомкнулись вокруг сочных зеленых стеблей увядающих хризантем. Траурной лентой на ветру развевался зажатый в кулаке шарф. Резкий звон в ушах перемежался с противным голоском Наруто и его отчаянным криком: «Я ведь просто хотел как лучше, даттебайо!» Месть заставляет человека погрузиться во тьму. Так говорили они все. Так говорил он. Наруто. Тогда почему? Почему желание Шикамару он принял? Почему помог ему? А Саске… Он хотел его вернуть. Хотел отговорить от мести и разрушить все планы, а тут… Помощь. Убийство. Вся его внутренняя гниль, вскрывшаяся под маской улыбчивой святости. Весь наш клан вырезал Итачи. Для Саске это позорная, жалкая смерть. Месть должна была стать утешением и наконец-то очистить запятнанную честь Учиха, но Наруто не был готов принять выбор Саске. Он не был готов принять его методы, хоть и с какого-то момента по непонятной лично мне причине стал клятвенно заверять, что Саске, мол, его лучший друг, что они оба почти что братья. Может, они еще и самые дорогие друг другу люди, твою ж мать?! Шикамару же мстил за Асуму, который, по его же словам, погиб, не теряя чести… В чем тогда смысл? В чем смысл, Ками? Карин как-то обмолвилась, что я ненормальная. Что ж, наверное, я и вправду была чуток так не в себе, раз не могла увидеть никакой логики во всем этом балагане. Или не хотела видеть. Узумаки Наруто. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу! Я попятилась, заметив удивление в глазах явно не ожидавшего такой странной реакции Шикамару. Пусть думает, что я сошла с ума или окончательно помешалась. Плевать. Я пересекла кладбищенскую черту и, не оборачиваясь, пошла домой. С каждым шагом дышать становилось все тяжелее. Губы так и норовили изогнуться в непрошенной нервной улыбке. Я покрепче затянула на шее шарф, чтобы поменьше пялились, и, прячась от людского внимания, забрела в какую-то подворотню, где пищали крысы и едко пахло мочой. Сейчас бы по стеночке вниз сползти, но нет: новое платье жалко. Застоявшийся в горле воздух вырывался наружу вкупе с каким-то гадким свистом. Смех. Это был смех. Правда, сейчас он больше походил на истерику. Меня разрывало от абсолютно жалкого, прежде незнакомого чувства несправедливости и некоего подобия обиды. Обиды за Саске. Он устал. Саске очень устал, черт возьми! И все из-за Наруто. И его глупых дружков, которые откровенно измывались над нами, стоило нам двоим попасться в их липкие сети. Они видели, как Саске тяжело, хотели его сломать. А я им этого никогда не позволю. Никто не смел портить то, что было мне дорого, нужно. То, что отныне и навсегда принадлежало только мне. Теперь у меня было преимущество. И я обязательно найду подходящий момент, чтобы им воспользоваться. Я шла по улице быстро, не чураясь поднимать за собой пыль и расталкивать скопления сонных зевак. Хризантемы растеряли большую часть лепестков. Жалко. Я ведь так и не отнесла их маме… Ладно, потом схожу. Нет времени для пустых сожалений. Саске — прежде всего. Будь у меня чакра, добралась бы до дома гораздо быстрее, по крышам, минуя толпу. Мы жили довольно далеко от кладбища, но у меня получилось дойти до нашей улицы до того, как солнце перевалило за полдень. Я взбежала по страшной металлической лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступеней, и застыла, увидев пятно яркого розового цвета перед нашей дверью. Харуно Сакура занесла над ней свой дрожащий кулачок и все никак не решалась постучаться. Успела. Я успела… — Мацуюки?! — услышав звон ключей, она заметила меня, отшатнулась и прижалась спиной к стенке, чтобы ненароком не оказаться между мной и лестницей, помня про печальный исход нашей первой крупной стычки. — Здравствуй… Сакура криво улыбнулась, так и впившись в меня своими зелеными глазищами. На собрании за нее было кому вступиться, поэтому она не волновалась, произнося ту мелкую ложь, чтобы старейшины с Цунаде-сама во главе не узнали обо всех гранях нашего давнего конфликта. Сейчас же ее смелость и уверенность испарились, стоило нам оказаться наедине. Наверняка Сакура прекрасно понимала, что благодарности она от меня никогда в жизни не дождется. В худшем случае ей придется снова проверять ступени на мягкость. В лучшем — я Сакуру просто пошлю. «И тебе поскорее сдохнуть…» — я с трудом поглотила грубость. Вместо этого лишь сдержанно кивнула Сакуре и отперла дверь, готовясь переступить порог. Не хотелось становиться на один уровень с ней. У меня тоже была честь. У меня тоже было гребаное клановое воспитание! Я не Ино, не наследница древнего клана и по праву крови никогда ею не стану, но держать себя умела. Все благодаря ка-сан. И, пожалуй, Госпоже. — Мацуюки-чан… — она осторожно меня окликнула. — А Саске-кун дома?.. Не мог бы он сюда выйти? Я… хочу с ним поговорить. Или хотя бы увидеть его. Очень. — Саске не выйдет. Его нет. — О, вот как… Тогда мы можем подождать Саске-куна вместе? — ее голос дрожал то ли от страха, то ли от начавший брать верх злобы. Сакура и сама не верила, что предлагала мне нечто подобное, но готова была принять весь свалившийся на нее позор. — Я бы заварила нам чай и… — Ты не поняла, Сакура. Для тебя его никогда нет, — я обернулась и всучила ей изрядно потрепанный букет, который опешившая Сакура покорно приняла, не обратив внимания ни на количество хризантем, ни на их цвет. — Дарю. Можешь растоптать их, сжечь или просто выкинуть. На твое усмотрение. Дверь захлопнулась прямо у нее перед носом, отсекая Сакуре путь в нашу скромную обитель. Громко. Даже слишком. Благо Сакура не стала плакать, орать или молотить кулаками в дверь, чтобы напроситься на встречу со своей великой любовью. Она ушла тихо, решив больше меня не провоцировать. Я невольно подумала про четыре белоснежные хризантемы. Наверняка обиженная Сакура бросила их прямо нам под дверь. Я только что пожелала ей смерти. А она вернула это скромное послание мне. Я опустилась на порог, разулась и зашуршала пакетом, рассматривая ворох дорогих тканей. Все с пустой спиной. Непорядок. Теперь уже — непорядок. Из другого конца квартиры донесся звук его шагов, что с каждой секундой все нарастал, пока Саске не появился в проходе. Заспанный и как всегда бледный, он встретил меня молча. Саске не любил, когда его просто так будили. Обычно он начинал ворчать, стоило кому-то нарушить его зыбкий покой, но сейчас Саске скорее недоумевал, завидев меня на пороге. Наверняка пыльную, растрепанную и малость ошалевшую, с нездоровым блеском в глазах, какой я иногда замечала у себя, сильно разозлившись. Сегодня, смотрясь в зеркало в том небольшом магазинчике, я увидела там лишь пустоту и усталость. Прямо как у Саске. Казалось, после сна ему стало гораздо лучше. Взгляд чуть прояснился и потеплел, стоило ему посмотреть на меня. Пепельная чернота более не походила на всеми покинутое выжженное поле. Огонек в ней еще не спешил затухать. Не знаю уж, как долго я так просидела, но из мыслей меня вырвал его небрежный вопрос: — Ты чего? Чувствуя обжигающий холод пола, я подошла к Саске вплотную и крепко-крепко его обняла. Он вздрогнул, почему-то не решился коснуться меня в ответ, но отстраняться не стал. — Да что такое? — недоумевал он. — Ты куда-то уходила? — Уходила, — я прижималась щекой к его груди, вслушивалась в биение участившего свой ритм сердца и успокаивалась, наслаждаясь обволакивающим теплом его тела, вдыхая знакомый запах, проводя руками по спине… — И вернулась. Я вернулась домой, Саске. К тебе. Затылка коснулось его горячее дыхание. Саске сдался. Вжался губами в макушку и что-то невнятно пробормотал, пытаясь укачать меня в своих объятиях. Саске. Учиха Саске. Насколько сильно он устал? Насколько сильно запутался? Как много трещин, изорвавших его искалеченную душу в мелкие клочья, скрывала иногда вспыхивающая в нем неловкая юношеская страсть? Или это была агония? Рефлекс, заставляющий утопленника сделать вдох, даже будучи погруженным в равнодушную морскую пучину? Последняя попытка пламени вновь разгореться, прежде чем окончательно потухнуть? Я никому не могла верить, поэтому мне очень хотелось, чтобы Цунаде-сама ошиблась и Саске все было хорошо. Чтобы он не менялся. По крайней мере, не такой ценой. Не ценой собственной жизни, которая только-только начинала налаживаться.***
Пряди только что покрашенных волос осели на щеках черными змейками. Минут сорок назад я заперлась в ванной, нанесла на голову массу из тюбика, который предусмотрительно не запечатала ни в какой свиток, и, когда прошло достаточно времени, принялась смывать краску, пока стекающие в слив чернильные потоки не стали прозрачными. Я стояла перед зеркалом, выводя неровные узоры на запотевшем холодном стекле. Попыталась изобразить улыбающегося человечка с колючей, заостренной кверху, как у Саске, прической, но конденсат все испортил: образовавшиеся капли перечеркнули глаза-точки и ломаную линии улыбки. Мой рисунок заплакал. Пришлось долго ждать, когда в ванной остынет воздух, чтобы я смогла нормально рассмотреть свое отражение. Черные глаза, каштановые… нет, теперь уже черные волосы, бледная кожа, усеянная свежими доказательствами его чувств ко мне… Что ж, отныне я снова вылитая Учиха. С головы до пят. Духота сменилась ласкающей кожу прохладой. Милая, милая спальня… Я словно целую вечность здесь не была, хоть и шаталась вне дома меньше трех часов, ставших, наверное, одним из самых странных приключений в и без того неспокойной жизни. После долгой разлуки с Саске и нашего долгожданного воссоединения она не стеснялась подкидывать мне всякие раздражающие происшествия. О вчерашней неприятности, хвала Ками, ничего не напоминало: кровать была аккуратно застелена, блестящие в лунном свете осколки фурина более не мозолили глаз. Я смахнула с подоконника оставшиеся с утра крошки пепла и вдохнула сладковатый запах табака из распечатанной хрустящей пачки. Чистейший аромат, еще не загубленный пламенем зажигалки, которое превращает всю сладость в оседающую на языке горечь. А ведь она удивление, мне всегда нравилась. Что в кофе, что в сигаретах, что в шоколаде с высоким содержанием какао. Люблю смаковать всякую гадость, и все тут. Я в задумчивости покрутила в руках зажигалку, но закуривать не стала, продолжив нюхать сладкий табак и разглядывать комнату. Стены расчертили кривые полуденные тени, за окном шелестела отливающая платиной июльская листва. В кроне копошились пушистые комочки птиц цвета свежесобранного воздушного хлопка. Шима-энага с давних пор любили собираться под нашими окнами и вить себе гнезда, чтобы позже обзавестись такими же пушистыми птенцами, как и они сами. Белыми-белыми, с редкими штрихами черного в идеальном мягком оперении. Забавные птички. Точно нарисованные. Поскольку Саске обладал чудесной способностью неожиданно исчезать и бесшумно появляться, я совсем не удивилась, когда он опустился рядом со мной, неодобрительно посматривая на сигареты. Казалось, сейчас он начнет вредничать: «Опять за эту отраву взялась? Не надоело?» Но Саске лишь неопределенно хмыкнул и с каким-то садистским удовольствием отметил, что я исправила одну из своих главных ошибок, стоило мне поправить спадающую на глаза челку. — Перекрасилась, — сказал он. — Давно пора. — Знаю. Только ради тебя, — я отложила сигареты, чтобы лишний раз его не раздражать. — И памяти о клане. Ты его ценишь, я помню. — Хотелось бы, чтобы клан был ценен не только для меня. Как бы ты к нему ни относилась. Я неопределенно вздохнула, проводя пальцами по нагретому солнцем стеклу и размазывая по нему пыль. Ками-сама, хоть рисунок из ванной восстанавливай, чтобы как-то разнообразить покрывшую его грязную серую корку. — Это все из-за ка-сан. Мне сложно уважать тех, кто ее ненавидел, Саске. Хотя уже столько времени прошло… Саске нахмурился, сжав губы в плотную линию, и отвел взгляд. Любопытство боролось в нем с желанием не ранить мои чувства, которые всегда обострялись, стоило в разговоре просто упомянуть ка-сан. Разговаривай Саске с тем же Шикамару или нашим великовозрастным сенсеем, он бы даже задумываться не стал о том, было ли у них в жизни что-то тревожное, буквально выворачивающее наизнанку при одном только упоминании. Там в ход могли пойти и оскорбления, и особенно грубые фразочки, которые Саске смел говорить мне в первые недели нашего тесного общения, пока привычная ему отстраненность не уступила место смиренному принятию. И радости. Радости, за которую он потом иногда себя стыдил, считая ее неуместной. Саске корил себя за минутную слабость, когда возле реки Нака в сердце его вспыхнула искра надежды, а рука сама собой потянулась к вышитому на моей спине двухцветному гербу. Учиха Саске становился человеком сентиментальным, когда дело касалось клана или дорогих ему людей. А еще он был на редкость любопытным. Только гордость порой мешала проявлению этой его трогательной черты. Но на сей раз любопытство все же победило: — Я редко упоминаю родителей, — осторожно заговорил он. — В отличие от тебя. Ты часто говоришь о своей матери. Она тебе дорога, но я до сих пор почти ничего о ней не знаю. Какой она была? — Тебе действительно интересно? Саске уверенно кивнул. В груди приятно кольнуло, из-за чего я рефлекторно приложила руку к сердцу. Пульс вроде бы ускорился, но я очень слабо это почувствовала. Как будто бы в кровь что-то выделилось, заставив сердце ускорить свой ритм, но до головы ощущения все никак не доходили. Помолчав немного, я решилась. С Саске можно говорить о ка-сан. С ним можно. Он ничего дурного про нее не скажет. Не должен, по крайней мере. — Наше общение может показаться тебе странным, — начала издалека я. — Ка-сан никогда нельзя было назвать особенно ласковой, но… Это просто тот случай, когда ты тянешься к человеку. Хочешь слышать его голос, видеть улыбку и получать… все. Ласку, внимание, заботу… От мамы я получала это очень редко. А мне хотелось. Мне очень хотелось. Саске слушал со всей присущей ему серьезностью, не перебивая. Его глаза потемнели, как обычно бывало в моменты, когда Саске о чем-то сильно задумался. Причем задумался о чем-то крайне важном, что находило отклик в его искалеченной сильной привязанностью душе и перекликалось с моими переживаниями. — Сейчас мне легче. Гораздо. Но некоторые вещи как будто бы стали еще сложнее. У меня есть фотография ка-сан, а вот сам образ в голове в последнее время такой мутный. Думала сегодня о ее глазах, когда в зеркало смотрелась, и ничего не могла вспомнить. Ничего, Саске, понимаешь? Ничего. Сплошная пустота. А я и понять не могу: это я на самом деле пустая или она? Не могу понять, во мне или в ней проблема… Слова давались легко, несмотря на болезненно колотящееся сердце. Я ни разу не запнулась и не сбилась с мысли, не смутилась и не отвела в сторону смущенный взгляд. Мне нечего было стесняться. Не перед ним. Я все говорила и говорила, а Саске слушал. Ему не нужно было услужливо кивать на каждое слово, чтобы убедить меня в собственной внимательности. Она и без того была отчетливо видна в мелких деталях: в том, как Саске недовольно поджимал губы, когда я мимолетно упоминала обрушившееся на маму клановое презрение, в том, как он успокаивающе гладил меня по колену, задевая шелковый подол юкаты, но не опускал глаз на обнажившуюся полоску кожи. Лишь единожды Саске порывался сказать что-то, стоило мне обмолвиться про нашу первую встречу наедине, про наш первый личный разговор на безлюдной детской площадке в лучах кроваво-красного закатного солнца, но, встряхнув головой, все же промолчал. — Ка-сан могла быть отстраненной. Иногда уделяла мне не так много внимания, но я все равно ей очень дорожила. Безусловно. Так, как никем более. Разве что сейчас — тобой. Я накрыла ладонь Саске своей и улыбнулась. Его принятие многое для меня значило. Саске ведь не нравилось, когда клан Учиха уличали в разного рода пороках, пороча складывающуюся веками репутацию, разрушая сгустившийся над его членами ореол мрачной таинственности, но, когда дело касалось меня и ка-сан, был готов смириться с некоторыми нелестными выражениями, которые я позволила себе произнести, изливая душу. Саске делал это с очевидной неохотой, но терпел. Видимо, ради меня. — Мы похожи, — только и сказал он, когда я закончила свой рассказ. — Оба к кому-то сильно привязывались. У тебя была мама. У меня — Итачи. Вот только тебе повезло. Ты хотя бы не успела ее возненавидеть. — Не успела?.. — его слова, подобно стали остро наточенного ядовитого куная, полоснули по ладони и чуть не заставили отшатнуться, но я вовремя сдержала себя, вспомнив, что за спиной было грязное оконное стекло. — Думаешь, я бы смогла? Смогла бы начать испытывать к ней ту же ненависть, что и ты к своему брату? — Учиха не могут жить без сильных эмоций. Без ненависти — в том числе. Такова наша природа, Мацуюки. — Откуда ты это вообще взял? — От Итачи. — И ты ему поверил? Ками-сама, мало ли что он мог там тебе наплести. К каждому его слову теперь будешь прислушиваться? Даже после того, как сам же его и убил? Саске отрицательно покачал головой. В его взгляде появилось некое подобие снисходительности, с какой обычно смотрят на крикливых несмышленых детей, неспособных вовремя выйти из спора с более мудрым взрослым. — Только благодаря эмоциям наши глаза становятся сильнее. Хотя бы в этом Итачи стоит верить. — Ах ему стоит верить? В том жутком гендзюцу Итачи говорил, что ты, мол, можешь попытаться меня убить. Ради силы. Ради Мангекё Шарингана. Или как там его, Ками-сама… Этому тоже стоит верить? Я вся извелась, а Саске был спокойным. Ками-сама, Саске был чертовски спокойным! Привык к дурному характеру и вспыльчивости за столько-то лет… Сидел себе на подоконнике, укачивал мою ладонь и ничему не удивлялся. Зато стоило Мангекё Шаринган упомянуть, как он тут же оживился, глянув на меня исподлобья. Понятное дело, сам-то небось и не думал ничего про него рассказывать. Сейчас вот словно воды в рот набрал и задумался. — Чего молчишь? Я нетерпеливо царапнула ногтями по стеклу. Саске недовольно скривился, но все же ответил: — Я не собираюсь следовать указке Итачи. Я смог убить его без этих глаз. И Мадару я как-нибудь без них прикончу. У меня свой путь. Я глубоко вздохнула, поборов накатившую на тело дрожь. Еще чуть-чуть и я отдернула бы руку, да только Саске понял мои намерения и крепко сжал ее в ответ, не позволив вырваться. Саске не Шикамару, чью забавную реакцию на откровенные провокации мне было так интересно наблюдать, чьи слова, за редким исключением, ничего для меня не значили. С Саске я привыкла соглашаться. Впрочем, ему никогда не приходилось разбрасываться выражениями, которые бы выводили на эмоции такого рода. Но мне не хотелось злиться. Не хотелось кричать или ехидничать, чтобы не разрушить то хрупкое, то неозвученное… То, о чем я подумала сегодня на кладбище. Это ведь он. Саске. Он все еще оставался моим Саске, какие бы слова про ка-сан не срывались с его уст. Наблюдая за безмятежным, уверенным в своей правоте Саске, я постепенно возвращалась к тому умиротворенному состоянию, в каком была каких-то несколько минут назад. Оно того стоило. В конце концов, Саске тоже многое приходилось принимать. И я тоже смогу. По крайней мере, в этот раз. Неожиданно он потянулся к моим волосам, стал перебирать пальцами немного мокрые после душа черные пряди. Саске наклонился и невесомо поцеловал одну из них, вдохнув аромат душистого травяного шампуня. Мои волосы были короткими и едва заходили за линию подбородка, но он все равно умудрился это сделать. Саске улыбнулся. Его улыбка всегда казалась мне чем-то редким, неуловимым. Тем, что не хотелось ни с кем делить. Когда уголки тонких губ чуть-чуть приподнимались, грозясь в любой момент дернуться вниз, его холодная юношеская красота в одно мгновение становилась до одури нежной и завораживающей. — Что, уже не злишься? — вкрадчиво поинтересовался он. — Не могу. Больше не могу. Возможно, ты прав, и ка-сан я бы возненавидела. Но тебя точно не смогу. — Хм, так же, как и я не смогу тебя убить, — подавшись навстречу его крепким объятьям, я окончательно упокоилась, очарованная звучанием глубокого бархатистого голоса у себя под ухом. — Вернувшись, ты пахла землей… и цветами. Где была? Сменил тему. Отлично. — На кладбище. Как раз хотела ее навестить. Правда, вместо этого только с Шикамару повздорила. — С Нарой? — неприязненно бросил Саске. — Да. В очередной раз убедилась, что подстилок любят только те, кто на них ложится. А у Шикамару таких планов, судя по всему, и в помине нет. Он меня терпеть не может, знаешь? О подробностях разговора с Шикамару я решила тактично умолчать. Пока что. Неизвестно, как Саске на этот факт отреагирует. Все связанные с Наруто вещи обычно превращаются в одну сплошную неопределенность, а тут такая интересная деталь вскрылась… Саске при всей своей сдержанности может быть довольно импульсивным, если его как следует разозлить. А тут просто невозможно было не разозлиться. Наруто — лицемер. Принял выбор одного друга, помог ему, а второго даже слушать не стал потому, что не смог проникнуться его уникальной болью. Наруто не смог понять Саске потому, что ему никогда не приходилось терять все в один момент. Вот и начал гнуть линию про то, что месть заставляет человека погрузиться во тьму… Получается, с Шикамару такого произойти не могло? Он какой-то особенный, что ли? В любом случае, о лицемерии лучшего друга Саске стоило узнать чуточку позже. Я не хотела, чтобы он на этом зациклился. По крайней мере, не в ущерб тому, что происходило между нами прямо сейчас. Здесь как для подарка на день рождения повод нужен. Особый. — Пусть думает все, что взбредет ему в голову. Остальных это тоже касается, — сказал Саске, поглаживая меня по спине. — Я не собираюсь мириться со скотскими порядками этой деревни. Сейчас я не могу пользоваться чакрой, но это еще ничего говорит о том, получится ли у меня при случае защитить нас обоих. Ты мне веришь? Хоть на лице Саске и была улыбка, в его глазах отчетливо виделась вся переживаемая им боль, вся пустота и усталость. Но ни грамма презрения ко мне и моей недавней несдержанности. Ни грамма. — Да, Саске. Верю. Не выдержав, я прижалась к его губам своими, чтобы целоваться с Саске до потери пульса, до остановки дыхания. Чтобы выпить его всего, без остатка, и самой утонуть в нем, раствориться. По-другому я не умела утешать, а он, кажется, и не возражал вовсе. Кончик языка дразняще проходился вдоль моих губ, пока я не приоткрыла рот, чтобы наконец-то принять его. От Саске не хотелось отрываться. Несмотря на усталость, в животе все равно разлился знакомый приятный жар, заставляющий язык неметь, а коленки трястись возбуждения. — Вошел во вкус? Надо же. Быстро… — пробормотала я, когда шелк юкаты соскользнул с плеч. — Мацуюки, помолчи. Я прошу… Горячее дыхание обожгло шею, осев на ней отпечатками влажных поцелуев. Грудь идеально ложилась в его изящные ладони. Бледное на бледном. Холод после омывшего кожу кипятка. Я охотно поддавалась каждому прикосновению, льнула к Саске, скользила руками под футболкой, наслаждаясь доступной одной лишь мне близостью, забирая всю предназначавшуюся мне любовь… Саске отстранился и мельком посмотрел в окно. Сухие губы покраснели и потрескались. В уголке рта скопилась небольшая алая капля. Я осторожно слизнула кровь с его нижней губы, чувствуя, как во рту разливается солоноватый привкус железа. Красное на белом… Еще лучше. Даже с кровоточащими губами Саске был очень красивым. Мне хотелось попробовать его всего. Саске опешил, когда я проглотила смешавшуюся с кровью слюну и снова потянулась к нему. Его словно ударило в жар от такой откровенности. Рука легла мне на талию, подцепив обвивший ее тонкий пояс. Перед тем как распахнуть юкату, Саске сбивчиво пробормотал: — Задерни поплотнее шторы.