Feel The Russian Style

      Пашка уже несколько минут сидел в своем вагоне и с мольбой мечтал о том, что никто к нему не сядет. Он хотел отдохнуть, возможно, достать из чехла аккордеона бутылочку — романтика железной дороги, да и однокурсники-друзья успели заебать по-английски.       Купе было среднестатистическим: две полки-дивана, что суммарно представляли собой четыре места, вместительный столик и заебавшая Павла занавеска. Парень хотел снять её да поставить на стол известный жёлтый термос — идиллия под мамины бутерброды. — Пашенька, трубы горят! — смеясь, в купе к нему Смирнуха ввалилась. Уверенность девушки в точном нахождении чего-либо — кого-либо в этом случае, ибо мертвой тушей Паша еще не стал — удивляла. — Я к тебе!       Анечка действовала быстро: бутерброды на столе, термос занимает свою нишу на самом видном месте, рюмками служили бумажные — за экологию, чтоб вас — стаканы. Личадееву оставалось только глупо вздыхать и наблюдать, как подруга, напевая какую-то девичью песенку, устраивается в его купе. — Ну что, товарищи, пьете? — хохоча, в купе зашла Никитина. Сзади, сгорбившись и сунув руки в карманы джинс, плелся Юрий.- Мы к вам! — Чтобы лишних вопросов не было, отвечу, что у Серговны обход, у меня…- не успел Музыченко договорить, его перебила смеющаяся Аннечка: — Приход? — Смирнуха, блять! — гаркнул Музыченко. Образ парня на похуе слетел в миг, представив истинный образ раздраженного гриффиндорца. — Юра, еб твою за ногу, хатит орать мне на ухо! — прикрыв лицо рукой, Серговна отошла от него. К её неудовольствию, парень не извинился, продолжив сверлить взглядом рыжую. И нет, Анна не ревновала, просто пыталась привить манеры друзьям, ибо перед иноземцами стыдно. Получалось второй год плохо.       Пашка окинул их пустым взглядом, указав куда сесть. Никитиной он был почти рад, а вот Юре… — Ну, садитесь… Но ты! — парень указал пальцем на Музыченко: — Ты даже не думай выпить всю бутылку залпом, иначе живым отсюда не выйдешь! — Личадеев не хотел иметь дело с в хлам пьяным и неконтролируемым Юрьевичем, да и Ани его в этом поддерживали. — Ой, один раз было, — недовольствовал Музыченко. Он скрестил руки, что покрывала тонкая мантия. Мода своеобразная, но находящаяся рядом староста одного из факультетов требовала «опрятный внешний вид», а какой тут ваш вид, если они на русском магическом поезде ночь всю ехали? Никакой, вот Юрка на пару со Смирнухой и Личадеевым прятал под мантиями домашний набор: длинная футболка да джинсы. — Да и то — полтора года прошло! Я был неопытным, — Музыченко хотел добавить, что сейчас, отлично от Паши, всегда себя контролирует, но, подумав, не стал, ибо напряжённая атмосфера и алкоголь — сочетание такое себе.        Серговна долго не мялась, потому села на свободное место у окна. Аннечка, весело хихикая и сверкая светлыми глазками, села рядышком, поставив парней в не очень приятную ситуацию: осталось одно место, место под боком Пашки Личадеева.        Юрий Музыченко был, конечно, человеком не из робкого десятка, но садиться так просто со слизеринцем с аккордеоном — дело для храбрецов. Мысленно обозвав девушек последними словами скота, гриффиндорец, упорно игнорируя недовольный взгляд парня, все же сел.       Пили дружно, на 4 заклинания и 2 проклятия заперев дверь. Кто-то, конечно, проходил, стучали пару раз, но были либо посланы, либо упорно проигнорированы. К ним, в целом, никто не лез. Искали Анну Никитину, правда, на совет старост звали, но вопль Музыченко на русском «разъебу на хуй» и последовавший крик Паши на английском с громогласным акцентом «Грифф ебанный, я тебе эту бутылку в горло засуну» быстро идею потушил. Не то чтобы их боялись, вовсе нет, просто пьяные студенты — это не такая редкость в экспрессе, а эти ещё и не бушуют, так, орут иногда.

***

      Когда поезд подъезжал к станции, Личадеев отсчитывал секунды, чтобы побыстрее смыться из этого алко-хард-балагана, что устроили эти трое. В частности это был Юрий Юрьевич, но и вину дам Паша прощать не собирался. Пили все, а задница отваливалась на пару со спиной только у него. Даже несмотря на неплохие сидалища, сидеть юноше на собственных костях все же приходилось. Ну, а спина — это все осанка, которой нет.       Мистер Личадеев вылетел из поезда одним из первых. Он с высоты своего немалого роста, как орёл, начал выискивать своего старого друга Александра Анисимова, в простонародии — Кикир. Слизеринец тот хоть и был русским, но жил в Англии, и постоянно очень по-английски опаздывал. На поезд, например, шестой год как. — Пашка-какашка! Опоздали! — весело, хохоча, как ребенок, кудрявый вихрь налетел сзади Личадеева. Музыченко здесь мог пошутить про пидоров, но того рядом не было. К счастью слизеринцев, Юрий Юрьевич теперь прозибает свою молодость в компании гриффиндорцев, дурманя их неповторимым шлейфом. От запаха казахского коньяка всегда так — ничего не поможет. — А я говорил! Говорил, чтобы ты ко мне прилетал! — продолжал смеяться над Игоревичем Анисимов, до этого предлагавший Паше на недельку погостить у него, чтобы школу отправиться вместе. Он минут пять как был привезён отцом на перон в Хогсмид и ожидал поезд совместно с лесничим-профессором, мастером Хагридом и одним из вечных преподователей школы чародейства и волшебства. Обычно, конечно, Кикир опаздывал, но в этом году что-то шло не так — кто знает, может это что-то значит. -Ой, только вот не начинай свою эту самую Нормально же общались! — Пашка, шутя, пихнул его легонько в плечо и приулыбнулся. Без оравы пьяных соотечественников было спокойнее — жаль, что ненадолго.        Компанию забияка и заводила Юрий Музыченко выбирал себе тщательно: двое отпетых гриффиндорцев с 11 лет на пятом курсе стали ему ближе собственной коллекции шляп. Деметрий Ивнин и Вадикан Рулос, сам Музыченко — это те самые простаки с открытой душой, что таят в себе нераскрытые таланты и всегда имеют при себе отрезвляющее зелье. Они втроём не любили сложных людей, считая их поведение тем фактом, что усложняет жизнь окружающим. Слизеринцы — именно такие люди. Личадеев — слизеринец.       В тему про компанию Юрия Юрьевича: она всегда поддерживала все его шальные идеи. Всегда. Даже сейчас они с легкостью согласились помочь трансфигурировать из кружки почти золотую цепь — зачем? Косплей, деточки!       Из вагона валили гриффиндорцы. Все они держались вместе, ибо занимали собой полностью три вагона, и мало кто из них просиживал время в купе с волшебниками из других факультетов. В толпе «львов» яро выделялся один человек — Юрий Юрьевич Музыченко. Парень, расстолкав себе место на пероне, плясал с мантией на плече и кокошником Анечки — это уже другая история — на голове. Он играл на любимой скрипке «Цыганочку», прыгая так, что тяжелая цепь больно била по груди, но когда его было так просто остановить? Юра устроил шоу, в котором был главным, и это ему безумно нравилось.       Первокурсники ошарашено смотрели на странного паренька. Им только предстояло распределение, потому некоторые захотели в Гриффиндор, некоторые — перехотели вовсе. Будущие слизеринцы кривились, и настоящие их в этом поддерживали. Когтевранцы предпочитали скупо хлопать или же игнорировать, а пуффендуйцы веселились и хохотали не тише гриффиндорцев.        «Типичный русский», — пронеслось в голове у n-ного количества людей. На несколько мгновений Паше и Кикиру стало настолько стыдно, что хотелось быстрее спрятаться в каретах. Столь непотребная эмоция пропала только тогда, когда Музыченко поддержали другие, а Анечки танцевали рядом. Окончательную эмоцию — смех — у Павла вызвал тот факт, что гриффиндорец забрал кокошник у Смирнухи, и та, хоть и дулась, плясала рядом. Что-что, а поиграть на публику его подруга любит.       Большинство словно забыло о предстоящем ужине, о распределении, и смотрело по-простому веселое выступление. Профессор Хагрид сначала хлопал своими большими длами, но сейчас находился в неподдельной растерянности. Как усмирить мальчика со странным именем и длинной фамилией он не знал.       Картина продолжала оставаться не только смешной, но и очень стыдной, хотя как фактор привлечения к себе внимания — она работала. Не то чтобы Паша завидовал, нет, однако он оставался тем еще говнюком и будет очень расстроен если просто промолчит. Поэтому он решился, отодвинул от себя друга и из непримечательного угла громко на чистом русском сказал: — Эх, Юрий Юрьевич, знал бы ваш дед, чем вы тут занимаетесь, то был бы не очень доволен, правда? — слизеринец криво ухмыльнулся и посмотрел на Музыченко, сдерживая смех. Юрий, откровенно говоря, был не очень рад сей фразе. Бунт скрипача также резко прекратился, как и начался, а задорная улыбка вовсе пропала с его лица.       Анисимов тему не понял и с вопросом пихнул Личадеева в плечо, мол, что за дед у него такой, раз его лицо мигом побелело. Пашка расплылся в улыбке еще больше и, не отводя взгляда от гриффиндорца, повернулся в сторону Кикира. — Ты бы знал этого мужчину, сам был бы белым, пхах! — весело заметил Личадеев, гаденько хмыкнув. Слава Мерлину, Музыченко от драки сдерживало присутствие профессора, иначе бы был Пашенька Игоревич битым.       Столпотворение учеников школы волшебства начало медленно рассасываться, поняв, что продолжения анархии не последует. Профессор Хагрид громко выдохнул. Он звонко отбарабанил палочкой-зонтом по бетонной площадке, забасив: "Первокурсники, сюда! Первокурсники!». Некоторые из «старичков» школы заулыбались — ностальгия. Смирнуха тоже вспомнила, неприятно ежась. В первый раз она полувеликана за заразу приняла, испугавшись.       Малые волшебники стайкой подлетели к Рубеусу, второкурсников старшие направили к каретам. Одно из правил школы гласило, что первыми отправляются младшие курсы — бесило, конечно, но против старухи МакГонагл пойдет только ярый самоубийца.