***
Личадеев заебался. В очередную субботу отчитал — староста ведь! — второй курс за потерю баллов, получил косые взгляды от Илачнокана Алидума — шестикурсника, отличника и чистокровного волшебника. Именно этому парню обещали эту должность, а не Павлу. Несправедливость к себе Алидума бесила, Пашеньку — бесил сам Илачнокан. «Шляпник», объективно, стойчески выдержал учебную неделю. Он не жаловался — почти — друзьям, не срывался на комментарии озлобленных отличников, даже Кикиру помог с домашкой. Терпел долго, а сейчас — будьте добры, одноклассники, идите на хуй. Он идет за Музыченко. Своего парня — от таких слов слизеринец смущённо дергался — он нашел в компании Рулоса и Ивнина. Гриффиндорцы шкодили: трое парней намеревались подцепить Деметрию подружку, потому агрессивно строили, сидя под дубом во внутреннем дворе, план. Получалось плохо, ничего в голову не приходило. Веселый и разгоряченный, Музыченко пошутил про пидорство и предложил вступить в его команду в этом деле. Парень явно выпил. — Юра! — строгий голос Личадеева сразу долетел до ушек «львят». Сейчас кому-то прилетит пиздов от старосты Слизерина. — Па-а-аш, ну я тут другу личную жизнь устраиваю! — протянул на русском парень, вставая. Открытая банка пива была передана Рулосу. — Ты, блять, счас своей лишишься! — Ой, Пашуль, — закатил глаза Музыченко, махнув рукой друзьям. Дескать, простите, служба. — Иду я, блять… Схватив за руку подошедшего, новоизбранный староста увёл гриффиндорца в ближайший пустой кабинет. Паша — импульсивен и сейчас был настроен высказать все, что терпел. Они сели на первую парту, свесив ноги. Личадеев от нервов начал ими болтать. Правда, его самого это раздражало, но от себя никуда не денешься, да и это вроде эмоции убавляло… — Как же эти гадюки меня заебали! Чуть что, сразу: упреки, перешептывания, — Паша начинал истерику. Ему нужно было выговорится, терпеть это — очень тяжело. — Юр, я так устал быть старостой. Почему я, а не кто-то другой? Эти амбициозные отличники в скором времени весь факультет против меня настроят! — Парень облакотился на плечо наследника, ожидая поддержки. Из глаза упала скупая мужская слеза. Сука, эмоции. Изначально Музыченко хотел просто отмахнуться от проблем Паши: сказать что-то на подобие забей, побесяться и все. Убедить Личадеева, что парень просто себя накрутил. Правда, вот незадача — Юра сам в это теперь не верил. Слезы Павлуши отгоняли весь эгоизм. — Паш, Пашенька, — с хрипотцой заговорил гриффиндорец. Его нетрезвая весёлость ушла, словно её и не было. — Мальчики не плачут, — Юрий повторил фразу своего отца, обнимая так по-родному — по-домашнему — слизеринца. Музыченко прижал к себе юношу и отпускать не хочется. Не всё Личадееву юркино дерьмо делить. Последовал укол совести за изначальный план действий. Сука Юра, а Паша его таким любит… — Пашенька, ты один такой на этот ебанный мир — никогда не забывай, понял? Скрипач поднял за подбородок парня. Слеза не высохла, а сердце «льва» — сжалось. Больно уж видеть, как его пидор душу себе рвет. Гриффиндорец ведь тоже любит. Любит сильно. Так, что пойдет и захуярит их главному мудиле — Алидуму. Захуярит так, как только Юрочка может: по-простому, распевая песенку. Пиздец ему, Илачнокану. — Хочешь, сходим чуть позже в Хогсмид? Я даже в твое нелюбимое «Сладкое королевство» не сунусь — сразу в паб, пошли? Пашенька, Паш, только не убивайся! Я одно дело завершу и сразу пойдем, хорошо? Паш? Слышишь? Личадеев замер, чуть погодя кивнув. Юра беспокоился, говорил заплетаясь, с волнением. Это вызывало умиление, но, блять, сложно любить своего хулигана…***
Временный староста Слизерина представлял, какие могут быть дела у его Музыченко: за деньгами сходить или, может, шляпу взять. Быстрые, чтобы не задерживаться. Парень уже представлял, как холодный воздух обожжет его нос, как Юра будет ворчать на погоду и толкать скучающие речи о России. Легкий поцелуй в щеку от аккордеониста, чтобы гриффиндорец не гунден. К сожалению, разочарование наступило у Паши быстрее, чем он успел дойти до главного выхода из школы. — Паша, наших бьют! — на русском прокричал Анисимов, слетая с движущейся лестницы. Мелкие курсы, что обычно днем приходят с деревни, шугнулись. Не каждый день на непонятном языке кричит какой-то старшекурсник-слизеринец. — Музыченко! Второй этаж, чары, там… Юра… он!.. Паша не дослушал. Кинув благодарность Саше, он рванул по лестнице вверх, болезненно крепко хватаясь за перила. Около кабинета чар слышались удары и маты. Много на русском. Даже нет, только на русском. Гриффиндорец бил лежащего на полу Алидума. Сзади — стояли Рулос и Ивнин, что сдерживали компанию слизеринцев-отличников, чтобы те не вмешивались. Оба «львенка» угрожающе направили палочки в сторону обезоруженных зеленоносцев. — Почувствуй русский стиль, мудила, — выплюнул «шляпник», увидев замеревшего Павла. Скрипач встал с избитой тушки ботаника и, улыбнувшись парню, махнул друзьям. — Не трогайте Личадеева, друзья мои, — резко бросил «змеям» Музыченко на английском. Вадикан и Деметрий отдали палочки. — Пожалуетесь — пизда вам от всего Гриффиндора. Сам Личадеев молчал. Он не мог найти слов, чтобы остановить парня. Нечего было уже останавливать. Музыченко уже вырос жестокой сволочью. С немым упреком, слизеринец достал свою палочку из мантии. В Пашеньке горела слепая уверенность, что «львы не ответят на его выпад — наследник не позволит. Вокруг, казалось, появятся тучи с молниями, которые начнут бить всех молниями, хотя тут стоило бить ими только Музыченко. Староста мог это устроить. Медленно, но уверено в своих действиях, парень направил палочку на друга. — Убирайся! — лицо было хмурым, но Паша не кричал, говорил четко. Обезоруженные выдохнули. Эмоциям не было границ, но Павел старался держать себя в руках, выходило, откровенно, не очень. Он — староста, значит, должен доложить обо всем Руслену. Выдавать Юру не хотелось, но Личадеев был очень зол за его поступок. Ему обещали, а в итоге обещание послано далеко и подальше, хоть и было это, возможно, ради него, но это ужасно. Он сделал только хуже. В Хогсмит уже никто не пойдет и точно не в ближайшее время.