Над пропастью

Эпизод XIV

      Минако продумывала вернуться обратно в Америку где-то через неделю после того, как пройдут похороны, но в конечном счёте она поняла, что пока было не время и ей придётся задержаться на неопределенный срок. Диаманту с Сецуной, как и Кэйто, было невероятно сложно справляться со всем разом, а она и так, по её скромному мнению, провела слишком много времени «вне семьи», чтобы и сейчас бежать от неё, как от огня.       Она постепенно переставала чувствовать себя лишней — Мина привыкала вновь к дому — в котором уже никогда бы не появился отец, привыкала к знанию, что рядом живет Рей и она с ней может увидеться в любой момент, а ещё привыкала к новой себе — такой, какой не привыкла себя видеть: чуть более печальной, чем обычно, редко смеющейся и наконец-таки повзрослевшей. Она не билась в истериках — никто не бился, сказать по правде, но иногда — очень-очень редко — единственная слеза могла скатиться по щеке — накатывало. Накатывало волнами и не постоянно — раз и всё. Отступало так же быстро, как и появлялось. Минако не знала, что с этим делать, справедливо полагая, что время лечит.        Мину немного отвлекали размышления о Рей и о том, что произошло у неё, особенно в те моменты, когда становилось совсем невыносимо думать о том, что творилось вокруг её семьи — чужие проблемы всегда привлекали Минако больше, чем свои, потому что ей было легче их анализировать, а порой и решать… но скорее всего, и она сходилась в этом мнении с самой собой, это был просто побег от собственной реальности, в которой она вынуждена была существовать.       Рей звонила каждый день, они даже пару раз ездили на ужин к друг другу, но все попытки Минако поговорить об Энди заканчивались фиаско — Рей пресекала их на корню: «это дело уже прошлое, я не хочу об этом разговаривать, потому что оно того не стоит». На том Минако и остановила своё ненормальное желание ей помочь — Рей всегда знала лучше, что ей было надо.       В свою очередь, Мина пыталась полностью изолироваться от информационных потоков, каким-то образом всё равно достигавших её. Журналисты доставали её номер несмотря ни на какие преграды, и она уже была на грани истерики, когда отклоняла пятнадцатый по счёту звонок с просьбой дать интервью или «хотя бы маленький намек».       В один из дней той скандальной недели, когда об их семье были слышны пересуды из каждого утюга, Диамант все-таки не удержался и завёл разговор, которого Минако хотела бы избежать.        — Я всё-таки хотел бы попросить прощения, — начал он без сентенций. Они стояли тогда на кухне в час ночи — Минако мучилась бессонницей и вопреки всем своим установкам по поводу питания спустилась вниз, чтобы схватить что-нибудь несущественное из холодильника. Диамант даже не ложился — на нем уже была изрядно помятая за день рубашка и честно приобретенные мешки под глазами: в последнее время он спал часа по три, если не меньше.        Минако и бровью не повела.        — Мы же уже извинялись, Ди, — просто отозвалась она, удрученно закрывая холодильник — желание есть пропало. Диамант же вздрогнул — она не называла его так уже очень давно. Лет с шестнадцати.        Он уселся на стул, стоявший у стола, за которым обычно обедала прислуга, и как-то обессилено облокотился на него.       — Нет, ты не понимаешь. Я действительно хочу извиниться нормально. И не хочу, чтобы ты думала, что я это делаю чисто из соображений приличия.        Минако машинально покивала на его слова, становясь напротив и прислоняясь к столешнице, и уже более осмысленно пожала плечами. — Ты всегда будешь моим братом. Сколько бы лет ни прошло и сколько бы ссор у нас ни было, мы все равно родные. Я простила тебя, ты простил меня. Жизнь продолжается.       Она была такой уставшей — друзья, оставшиеся на другом континенте, писали ей, осведомляясь о здоровье и всё ли у неё в порядке; параллельно она помогала Сецуне в меру своих возможностей; телефон разрывался от звонков тупых агентов алчущих славы газетенок, если только не был выключен или поставлен на беззвучный режим, и только социальные сети не взрывались от количества поступающих запросов — фотографий Минако там никогда не выкладывала, а имя было намеренно взято другое, то, которое она всем говорила, живя в Америке. В конечном итоге, это было единственное пристанище, которое не нашли борцы за справедливость — и то, Минако сомневалась, что это надолго. В любом случае, мазохистское желание читать комментарии к статьям иногда всё-таки пересиливало, и она с каким-то мрачным удовлетворением находила всё новые и новые эпитеты, отпущенные в её сторону.       — Да, ты права, Мина. Но я не хочу, чтобы оно продолжалось так, как до этого — я чувствую вину и понимаю, что во многих вещах, которые ты делала, виноват прежде всего я, но… — он опустил взгляд, словно бы внезапно вспомнив о чём-то.       Ей стало невероятно жаль его — Диамант выглядел таким изнуренным, таким уставшим и таким… постаревшим, что не в её силах было отмахиваться на его слова. Она подошла к нему и, нагнувшись, крепко обняла: он в ответ лишь устало коснулся её локтя.       — Всё будет хорошо, — тихо произнесла Мина, сама едва веря в то, что говорила.       «Семья превыше всего» — главный завет ее отца, который по-настоящему она приняла для себя только после его смерти.        Диамант молча кивнул, мысленно всё ещё находившись где-то далеко отсюда.       Минако знала, что, по факту, с ними ничего страшного не происходило — большинство людей сказали бы, что они в край двинулись: жаловаться на жизнь при их возможностях. Но Мина всегда придерживалась той точки зрения, что у кого-то хлеб чёрствый, а у кого-то бриллианты мелкие. Их семья, раннее оберегавшаяся так ревностно, стала объектом всеобщего негодования. Айно никогда не понимала, почему люди были настолько злыми, но, видимо, у каждого, кто высказывал свою точку зрения, были свои причины.        Ей не досаждало это — скорее злило, что говорился откровенный бред, который явно портил им кровь. Если бы Берилл говорила это всё, и оно при этом не влекло за собой последствия, было бы ровным счётом плевать, но то, что происходило каждый раз после очередной озвученной ею «сенсации» не вписывалось ни в какие рамки. Берилл предоставляла просто потрясающую площадку для фантазии. С того самого треклятого вечера — Минако теперь грешным делом думала, что его вообще не нужно было устраивать: знай она, чем обернётся день памяти, сказала бы четкое и твёрдое «нет» этой идее — морально ей не было покоя. Её телефон умудрились раздобыть журналисты всех мастей — от второсортных желтых газетёнок до действительно авторитетных изданий — и предлагали дать интервью. Берилл в глазах общественности рисовала просто великолепный образ Минако: жадная до денег сука, любившая только себя, решила вернуться к семье лишь потому что заговорили о наследстве. Причем делала это так филигранно: оставаясь при этом просто истинной невинностью во плоти.        Минако уже попросту не хватало злости на все это —  но идти на глупые телешоу и доказывать свою правоту было бы ещё хуже. Она никогда не хотела быть похожей на Берилл, которая теперь делала любой скандал общественным достоянием, а пойти и вступить в открытый конфликт означало поставить между ними знак «равно». Минако лучше удавилась бы, чем приняла такую правду.        Сецуна и Диамант методично каждый день по несколько раз пытались дозвониться до Берилл, но телефон той был постоянно вне зоны доступа. Она либо намеренно сменила номер, либо намеренно игнорировала, третьего варианта не существовало. Когда Диамант решил заехать на квартиру отца, надеясь застать Берилл врасплох, то вынужден был столкнуться с пустотой и пылью — Берилл нигде не было, и она как будто бы не жила всё это время в той квартире.        Они видели ее теперь только в новостях и только в телешоу, иногда создавалось впечатление, что она существовала только на экранах лэптопов и мобильных телефонов, а не в реальности. Но даже так она умудрялась досаждать.        Из-за всего этого фарса стоял вопрос об устранении Диаманта от должности на неопределенный срок — компании в открытую не нравилось все происходящее вокруг семьи Айно — имидж летел вниз стремительным домкратом, и даже несмотря на то, что люди, сидящие в руководстве, были далеко не глупыми, сам Диамант понимал, что ничем хорошим канитель с Берилл и ее абсолютно непонятным поведением не грозила.        Непонятным оно было по той простой причине, что она не делала ничего, кроме того, что порочила образ Айно в глазах общества. Всё. На этом её деятельность заканчивалась. Методы она использовала разные, но последствия этого ощущались.        Друзья Сецуны в издательствах не могли помочь — они извиняющимся тоном мягко давали ей понять, что, скорее всего, изменить что-либо вряд ли получится: шила в мешке не утаишь. Все боролись за охват аудитории и рейтинги, и если бы могли, обязательно сделали что-нибудь из ряда вон, но, к сожалению, сейчас это не представлялось возможным.        В конечном счёте это превратилось в информационную войну с единственно воюющей стороной — Берилл в открытую никогда не поливала грязью, но давала столько подробностей, что додумывали сами.        «Вы знаете, Минако она же такая… своенравная. Что бы я ни говорила, всегда воспринимала… по-своему» — благодарная публика думала, что Минако не могла сказать и слова хорошего Берилл.        «Они с отцом… долго не общались. У него и у неё были свои на то причины» — благодарная публика думала, что Минако отца ненавидела, вообще-то, и делала все ему назло.        «Отношения между его детьми… не такие ровные…» — благодарная публика думала, что они были готовы перегрызть друг другу глотки.       И так было со всем, что она говорила.       Диамант мягко отстранил сестру, встал, подошёл к серванту и достал оттуда стакан и виски: ему, очевидно, было необходимо хоть что-то в себя влить.        Минако смотрела со стороны на его молчаливые движения: ей думалось, что она, наверное, не знала и половины, что творилось в жизни ее брата. Эта мысль заставила болезненно отозваться совесть и даже сочувствие — из-за ее глупостей она потеряла три года жизни с отцом и чуть не потеряла одного из братьев. Это было даже не смешно.        — Что мы намерены делать? — с интересом спросила она, задавая их разговору новый тон.       — О чём ты? — в стакан упали два кубика льда.       — Ты знаешь, — она обвела пространство рукой. — Со всем этим.       — А… — Диамант сжал губы, как будто выбирая из всего сонма имевшихся ответов единственно верный. — Жить.       — То есть ты хочешь сказать, что она не заявится сюда качать права?       Он сделал глоток. — У нас проблема в том, что мы не можем найти завещание. В воскресение должна прийти Харука и объяснить, что с этим делать.       Минако помнила Харуку Тенно — женщину-юриста, умевшую добиваться чего угодно, причем порой не самыми гуманными методами, но в конечном счёте, какое это имело значение? Харука была главной по делам отца с точки зрения закона, и Диамант был прав, когда обратился к ней: если сложившуюся ситуацию не мог разрешить никто из них, Харука была той, кто разрешила бы это наверняка. Всегда собранная, ухоженная, строгая и непреклонная, с чисто мужской деловой хваткой — Харука действительно могла устроить Берилл сладкую жизнь, если та слишком зарвётся.       Минако эта мысль обрадовала — на её губах даже промелькнула торжествующая улыбка.       — Не радуйся раньше времени, — хмыкнул брат, заметив, как переменилось лицо сестры. — Я понимаю, о чём ты думаешь, но мы будем действовать в рамках закона.       — А ты что думаешь? Я бы пустила пулю ей в лоб?       Он выразительно на неё посмотрел. — Нет. Но… памятуя… — он не стал продолжать, всё ещё продолжая выразительно смотреть на Мину, как бы молчаливо давая намёк «сама знаешь».       Минако закатила глаза. — Боже…       — Всё-всё, — он примирительно поднял руки. — Я молчу.       — Нет уж, договаривай.       — Я не буду договаривать. Я только возрадовался нашему хрупкому подобию мира, так что не хочу его рушить.       — Каким ты стал понимающим!.. — протянула она, но через секунду уже смеялась.       Они посидели так ещё пару минут в полной тишине, каждый в себе, прежде чем Диамант вновь нарушил воцарившийся покой: он встал со стула и, допив виски, направился к раковине.       — Он любил тебя, Минако. Больше, чем нас.       Минако непонимающе посмотрела на него, а через секунду нахмурилась — желания говорить об отце не было. И так слишком свежими были раны.       — Он любил всех одинаково, — лаконично опровергла его суждение Мина.       Хоть и говорила она это с лёгкой небрежностью, где-то в глубине души она знала, что то, что сказал Диамант, было чистой правдой. Родители обычно любят своих детей одинаково — и это Минако знала тоже. Но так же она знала, что отец любил её на самую малость больше. Может, это было связано с тем, что она была дочерью; может, с тем, что она была самой младшей в семье; может, с тем, что она была больше всех остальных похожа на мать… Минако не знала причин, но знала правду.       Диамант грустно улыбнулся, покачал головой, прошел мимо неё, погладив по плечу, и направился к выходу. Минако машинально проводила его взглядом.       — И ещё, — тихо сказал он и обернулся, стоя уже у самой двери, — я знаю, что не в праве тебе приказывать, с кем общаться, а с кем — нет, но… — он замялся, видимо, подбирая подходящие слова. — Кунсайт… не тот человек, с которым… — он вновь сделал паузу, стараясь обойти особо острые и категоричные моменты, — с которым можно водить дружбу, — закончил он.       — Я и не вожу, — настороженно и с едва заметной скрытой агрессией отозвалась Мина. — Он просто… — она осеклась, не зная, какое слово было бы правильным. Был вежлив? Галантен? Заинтересовался ею? Вряд ли. Такие, как Кунсайт, мало интересуются такими, как Минако.       — Я понимаю, — успокаивающе сказал Диамант, явно игнорируя её заминку. — Но… ты явно была благосклонна к нему в тот вечер. Я не знаю, как вы вообще умудрились встретиться на этой планете, где есть ещё семь миллиардов человек, но… просто… будь осторожна, хорошо? И не слишком сильно открывайся этому человеку.       В Минако взыграл дух противоречия — несмотря на очевидную поверхностную симпатию, которую она испытывала по отношению к загадочному Кунсайту, который, судя по всему, умудрился каким-то образом поссориться с её братом, она понимала, что они вряд ли будут общаться. Минако ждала другая жизнь на другой стороне Земли, в то время как у Кунсайта была своя, чей ритм явно шёл вразрез с её. И она никогда не думала, что может вообще… Господи, да что с ней не так?..       И в то же время ей не хотелось идти на поводу у брата, потому что та свобода, которой Минако слишком дорожила, могла быть вновь ограничена лишь одной неосторожной фразой.— Меня с Кунсайтом не связывает абсолютно ничего, Ди. Мы просто летели на одном самолёте, а затем он пришёл на вечер. Всё, — она качнула головой. — Неужели ты думаешь, что… — она состроила гримассу. — Что ты вообще думаешь, Боже правый?..       Он устало улыбнулся, как будто бы понимая абсолютно всё. Всё то, чего не понимала Минако. — Просто имей в виду. Он... такой человек, знаешь... — он резко прервал самого себя. — И… лучше иди спать. Хватит полуночничать. Иначе с утра будешь плохо себя чувствовать, — ласково сказал Диамант и прежде, чем Минако успела сказать хоть слово, он оставил её одну.       В ту ночь Минако и подумать не могла, что ровно через три дня, когда Берилл всё так же продолжит делать вид, что её не существует в реальности, когда ополоумевшие журналисты окончательно выйдут за рамки приемлемого и заявятся прямо к ним в дом, когда Рей заявит о том, что у её отца проблемы, а акции компании стремительно полетят вниз из-за неожиданного заявления Диаманта о решении отстранить часть руководства, её телефон примет очередной входящий вызов с незнакомого номера.       И этот номер будет принадлежать Кунсайту.