Эпизод XXX
Пять лет назад. Он загубил жизнь. Своими же руками. Это осознание пришло не сразу — не в тот же момент, когда сказали, что часть рудника обвалилась по причине выхода грунтовых вод. Это осознание пришло много позже. Часть рудника обвалилась, и именно в этот момент там оказался младший инженер — проводил мониторинг наблюдательных скважин. Только тогда, когда они строго конфиденциально получили отчет о причинах произошедшего, до Диаманта, наконец, дошло… …что самонадеянность, доведенная до крайней степени, стала спусковым крючком трагедии ценою в жизнь. Сложно было описать свои эмоции в тот момент — единственное, что лучше всего могло бы передать внутреннее состояние Диаманта и Кунсайта, так это зияющая, черная, холодная пустота — безжалостная, бездушная и беспощадная — к их собственной совести. Диамант думал, что отец будет в ярости — такое нельзя было допускать, но Диамант допустил — не досмотрел, не увидел, не смог предупредить удар. Айно-старший учил его думать на десять шагов вперед, но импровизированный экзамен Диамант завалил — причем завалил филигранно, исключительно мастерски. Но вопреки всем его убеждениям, отец отреагировал… никак. «Разберись с этим сам.» — это было единственное, что он услышал, когда детально, ничего не утаивая и не приукрашивая, но при этом не расплываясь мыслью по древу, описал положение дел. Диамант в этом был предельно честен. Вряд ли бы враньё усугубило ситуацию, потому что усугублять было некуда — большей трагедии произойти не могло. Однако, как выяснилось позднее, отец был еще честнее, когда в открытую дал понять, что помогать ему не намерен, — и безжалостнее — когда сказал, что будет наблюдать, как он решит эту… проблему. Диамант тогда не знал, что фраза «Разберись с этим сам.» непрерывно преследовала все жизни семьи Айно из поколения в поколение и порой приводила к катастрофичным последствиям. Не знал он так же и то, что для отца в свое время эта фраза стала точкой невозврата. А посему, скрипя сердце, он встретился с Кунсайтом на следующий день — и надо было отдать должное последнему — он не глумился и не смаковал доказательство своей правоты — у них была одна головная боль на двоих. Это не спасало его от самоедства — ему не нужно было видеть несуществующую победную усмешку Кунсайта, чтобы вновь и вновь возвращаться к мысли о том, что он сам тотально ошибся. И эта ошибка могла аукнуться всей семье. А также тысячам работавших в компании людей. Простое, но такое понятное решение пришло на ум после еще одной бессонной ночи — уже с утра он стоял вместе с Кунсайтом по нужному адресу и готовился звонить в звонок. — К ней надо наведаться. — И мы пойдем к ней лично, — тихо обозначил тогда Кунсайт. Диамант не стал возражать. Они не знали, чего ожидать — вполне возможно, что эта женщина — уже несколько дней как вдова (по его вине), — вообще не захочет их слушать. Диаманту невольно подумалось, что будь он на ее месте, то не пустил бы их даже на порог. Однако слабо тлеющий огонек надежды где-то в глубине его души настаивал на обратном. Дверь открылась не сразу, они с Кунсайтом были вынуждены вытерпеть несколько минут молчаливого, тугого ожидания — но, когда дверь распахнулась, сердце у Диаманта, и, судя по выражению лица, у Кунсайта тоже — рухнуло вниз: до них только сейчас дошло, что своими действиями они не только забрали чью-то жизнь, — но, забрав ее, практически разрушили, сломали, искалечили — еще одну. Маленькая, потрепанная, но уютная двухкомнатная квартира давила. Давила — подобно маленькой раковине — стены ее как будто бы сжимались, когда они сидели на такой же маленькой кухне — и как будто бы норовили раздавить его вместе с Кунсайтом заодно — когда эта женщина заговаривала. Она, вопреки ожиданиям, не прогнала их, спокойно впустила в дом — казалось, ей было абсолютно все равно на то, что она видела их в первый раз. Ей было все равно на то, кто они, и о чем они хотят с ней говорить — действия ее были механическими, взгляд пустым, а руки — практически синими от холода. Женщина проводила их на кухню, предложив кофе или чай, и несмотря на то, что они отказались от всего, она молча, бесчувственно поставила чайник, расставила чашки, разлила чай — достала самый лучший, что был. «Не ожидала увидеть столь высоких гостей», — она не издевалась, а, скорее, искренне удивлялась, что одни из самых влиятельных людей на её памяти, лица которых она знала по обложкам газет и выпускам новостей, соизволили объявиться на пороге её дома. — Скажите, — надломленным голосом произнесла она, когда делала последние приготовления, не поворачиваясь к ним, — как он погиб? Кунсайт тихо, едва слышно ответил: — Присядьте, пожалуйста, мы сейчас вам все расскажем. Она выставила на стол все, что было из сладкого, и, стараясь из последних сил держаться, села с ними за стол — ее опухшие красные глаза были невероятно сухими — и невероятно пустыми. Казалось, она совершала все эти действия лишь для того, чтобы сохранять и так покачнувшийся рассудок. Пауза, повисшая между Диамант и Кунсайтом, осталась этой женщиной незамеченной: казалось, она перестала испытывать интерес к окружавшему её миру практически полностью. Айно, взглянув последний раз на Кунсайта, набрал в грудь воздуха и, стараясь сохранить спокойствие, начал: — То, что произошло с вашим мужем — абсолютная случайность. Это то, что никто и никогда не может предугадать. Примите наши искренние соболезнования. И это был тот момент, когда сделка с совестью была скреплена дьяволом. — Мы готовы покрыть все необходимые расходы, связанные с похоронами, и выплатить компенсацию в тройном объеме, — тихо, но уверенно подхватил Кунсайт. — Мы понимаем, что это всего лишь деньги, и мы не в силах вернуть вашего мужа, но… — он неожиданно замялся, как будто мысль, которую до этого он уверенно держал за хребет, внезапно вырвалась. Однако ему вторил Диамант: — Но это то, что мы можем сделать. Они не знали, что ей сказать. А она не знала, что им отвечать. Растерянность, озарившая её лицо, была выражением крайней неподготовленности к услышанному. Женщина словно не верила, что все, что говорят, предназначается ей. Что они говорят о похоронах её мужа, что они говорят о компенсации ей, как жене погибшего. Все, что отображалось в её глазах — это неверие. Неверие не к их словам, а к происходящему. Она словно с одной стадии трагедии перескакивала на другую и обратно, и отказывалась думать, что всё сказанное каким-то образом относится к ней… — это всё не про неё, а про другую женщину. И про другого мужчину. Пауза, повисшая во время тяжелого разговора, дала ей шанс всё обдумать. — Неужели никак нельзя было это предотвратить? — она с какой-то обреченной мольбой посмотрела на них обоих. — Нет, — помолчав, выдал Айно, — это стихийный выход естественных грунтовых вод, из-за которого произошло частичное обрушение подпорной стенки. — А вы что скажете? — она пустыми глазами взглянула на Кунсайта — она не знала, что ей было необходимо услышать, и этот вопрос вырвался у нее машинально. — Простите, что я вас тут задерживаю, у вас, должно быть, и без того забот навалом… Кунсайт молчал, на первый взгляд казалось, что он и не выходил из своего привычного состояния ледяного, мерзлого спокойствия, однако Айно прекрасно понимал, чего ему это стоило — потому что сам пытался ни единым жестом дать понять, что то, что они говорят, противоречит действительности: — Ваш муж попросту оказался не в том месте и не в то время, — отклонился чуть назад Кунсайт, — это могло произойти с кем угодно, но произошло с ним, потому что… —…потому что он всегда самолично убеждался в безопасности рудника прежде, чем пускать туда рабочих, — закончила за него женщина, резко опуская голову вниз, стараясь сдержать всхлип, рвущийся наружу — её отчаянная попытка не заплакать провалилась. Главный инженер, знавший об истинной причине произошедшего, был вызван на разговор практически сразу же: он заходил к Диаманту и Кунсайту, уже прекрасно зная, что они ему скажут — и не воспротивился. Сумма, которая была ему предложена, была слишком большой, чтобы не договориться с собственной совестью. Он понимал, что человека уже не вернешь, а у него самого — жена и дети, внуки, которым необходимо дать образование и обеспечить билет в жизнь, собственное здоровье, которое так же потребует в скором времени вложений, и в принципе стремление к красивой и сытой жизни на старости лет. И он выбрал молчать. Единственное, что он позволил, когда зашел в кабинет — это едва заметно покачать головой, едва увидел их — но ему это простили: в конечном счете, он действительно оказался прав. Диамант, увидевший слезы, внутренне содрогнулся — его мозг услужливо напомнил о сестре, которая не давеча как вчера плакала примерно так же — только гораздо тише. Диамант не знал, что делать с женскими слезами, он сразу же терялся — словно заблудившийся ребенок, который оказывался посреди незнакомого города. Похожие чувства, судя по всему, испытывал и Кунсайт. Они оба не знали, что делать с девочкой-девушкой-женщиной, которая захлебывалась в своём горе. Кунсайт и Диамант, мельком переглянулись и подумали об одном и том же: перед ними стоял выбор совести. Они могли бы, конечно, честно ей во всём сознаться, но это поставило бы крест на их жизни и никогда бы не вернуло самого человека. Да и вряд ли бы это принесло утешение самой женщине — трудно было сказать, что легче, если мысли о смерти близкого вообще могли быть хоть как-то облегчены: думать, что это несправедливая, незаслуженная случайность, или знать, что смерть твоего мужа — дело рук других людей. Диамант в эту секунду подумал о семье. …и о доме. О брате, которому он был опорой и примером. Об отце, которому он был нужен. И о сестре, которой он был даже нужнее. Кунсайт думал о матери. И о том, что будет с ней и их громадной семьей. Что будет с ней, если он угодит в тюрьму. И что будет с делом его недавно почившего отца, для которого не было, кроме семьи, вещи важнее, чем дело. Они разрушили чужую жизнь и чужую семью. Но не могли позволить разрушить свои... …даже если это означало жить с осознанием своей непоправимой ошибки до конца дней. — В случае судебной проверки, которую вы, конечно, можете затребовать, сумма выплаты будет гораздо меньше. А мы хотели бы, чтобы вам хватило денег не только на… — Кунсайт замешкался, пытаясь правильно подобрать слова, — не только на все необходимые процедуры. Естественно, он имел в виду похороны. Когда им предоставили отчет о произошедшем, это было сравнимо с неожиданно рухнувшим небесным сводом. Вопроса «как?» не возникло — потому что ответ на него был очевиден. — …если это всплывёт, то мы сядем лет на двадцать, — Диамант бросил на стол Кунсайта отчёт — времени на то, чтобы заниматься самобичеванием, у них не было — ни у одного. Кунсайт взял в руки папку и прошелся по содержимому цепким взглядом: — А что с электронной отчетностью? — Уведомление изъято, я сам об этом позаботился. Они переглянулись — именно в тот момент у них не нашлось времени, чтобы понять и осознать реальный масштаб случившейся катастрофы — действовать нужно было незамедлительно. — У него осталась жена, — Айно покачал головой, — она может затребовать объяснений. — Выплатим компенсацию и… — Кунсайт поднял на Диаманта взгляд. — …и скажем, что это был несчастный случай. Это был первый раз на их памяти, когда они действовали сообща. Но тогда, наблюдая перед собой женщину, чью жизнь они поломали, им впервые стало совестно, и этот тоненький писклявый голосок моральной ответственности дал о себе знать. Причиной произошедшей катастрофы официально был назван выход грунтовых вод. На деле же правду об истинной причине — человеческой алчности и безответственности — знали три человека: главный инженер, Диамант и Кунсайт. С главным инженером, как было уже ясно, разговор оказался на удивление простым и коротким — он тоже не хотел терять прибыльное место. Кунсайту и Диаманту оставалась только одна вещь — договориться с собственной совестью. — Какой к черту суд? — она всхлипнула, — я вам верю. Он всегда о вас хорошо отзывался. Говорил, что рад, что работает именно у вас. Диамант незаметно опустил взгляд, после чего перевел его на Кунсайта — выражение лица второго было практически непроницаемым и нечитаемым. К чаю из них так никто и не притронулся. — Если вам потребуется что-то еще, вы всегда можете к нам обратиться, — сказал Кунсайт, уже стоя на выходе. — Мы готовы оказать посильную помощь, — тихо согласился Айно, и, взглянув на женщину в последний раз, они вышли из её дома. За пять лет эта женщина так ни разу и не объявилась.***
— Мы будем гореть в аду, — после долгого молчания мрачно констатировал Диамант, останавливаясь перед перекрестком — Кунсайту нужно было на противоположную сторону. Тот остановился, помолчал с мгновение и ответил: — Если ад и существует, мы уже в нем. И, не сказав больше ни слова, отвернулся и направился к своей машине. Кунсайт никогда не верил в Бога, это Айно знал еще со студенческих времен. Диамант, впрочем, тоже. Тогда это была их единственная точка соприкосновения. Они скрыли истинную причину, солгали вдове погибшего, убедив её в том, что это была чистая случайность, и заплатили ей денег за молчание, хотя она и не понимала, что это — плата за молчание. Она свято верила в то, что это плата за смерть — несправедливость судьбы. Погрешность в законе больших чисел. Сложно было сказать, сколько времени ушло у Диаманта на то, чтобы договориться со своей собственной совестью. Временами, когда чувство вины его не так сильно грызло изнутри, ему казалось, что он, собственно, так и не договорился с ней, а попросту её заткнул. У него не хватало моральных сил даже с Сецуной поделиться этим, которая неосознанно ощущала наличие проблемы, но даже не могла близко догадаться, в чем она заключалась. Не то, что бы он хотел портить ей жизнь (а тем, что, поведав бы обо всем произошедшем, он бы точно ее испортил, сомневаться не приходилось: замарался сам — не марай других), но ему было жизненно важно разделить свои внутренние терзания хоть с кем-нибудь, и никто в его семье не подходил на роль слушателя. Отец и так все знал, но был словно отрезан от мира, Кэйто было попросту не до этого (хотя в последствие он все равно об этом узнал), а Минако… что могла в утешение сказать пятнадцатилетняя девочка, которая недавно лишилась матери, которую считала для себя всем? Он попросту не имел права вмешиваться с собственной проблемой в ее (и в целом — общее) — горе. Сецуна, которой Минако, очевидно, начала доверять больше, поразительно легко нашла с ней общий язык — о состоянии своей младшей сестры Диамант узнавал теперь по большей части от неё. И то, что он узнавал, ему разительно не нравилось. Смерть матери обнажила очень острую проблему в их семье, которую до этого мало кто замечал — ни отец, ни Кэйто, ни Диамант не знали, как воспитывать девочку. Среди них троих, несмотря на наличие разногласий, всегда царило чисто мужское понимание — они знали, как делать «по уму»… …выяснилось, что никто из них не знал, как делать «по сердцу». Диамант считал, что сестра была тогда еще слишком маленькой и ничего не понимала. И только потом, много позже, спустя несколько лет, он осознал, что она повзрослела за мгновение, и на тот момент понимала больше многих. В целом, ему было не к кому пойти — не было ни одного человека, кому бы он захотел доверить простую в своей формулировке, но от того не менее ужасающую, заставляющую стынуть кровь в жилах тайну — его самонадеянность и неосмотрительность убили человека и тем самым разрушили жизнь другого. И он решил молчать. Чего бы ему это ни стоило. Таким нехитрым образом дело все-таки замяли. Несмотря на трагичность ситуации, которую невозможно было преувеличить, жизнь быстро вернулась в привычное русло, если можно было так сказать: отец начинал отходить от смерти матери очень постепенно; Кэйто, который поначалу нашел утешение в кокаине — после того, как загремел в участок, отказался от пагубной привычки, а Минако… …с Минако было всё сложно. Всё то время, пока он был занят проблемой в компании, он не замечал за собой, как часто ругался с сестрой и как часто на неё кричал — не от злости на неё, а скорее на себя и несправедливость жизни. Они прекратили слышать и понимать друг друга, и если до всех тех дней, проведенных практически в аду, она была очень к нему близка и искала его одобрения, то в какой-то момент это стремление сошло на нет — она в принципе перестала его замечать и воспринимать, как брата. Она по-прежнему соблюдала правила приличия, здоровалась и желала спокойной ночи, но на этом их коммуникация заканчивалась и в какой-то день Диамант понял, что он не знает о её жизни практически ничего. Кэйто стал тем человеком, который служил своеобразным мостом между ними — эдакой перемычкой. Именно от него Диамант узнавал, какую жизнь вообще ведёт его сестра, и то, он понимал, что очень многое ему брат не рассказывает по просьбе Мины, которая в какой-то момент стала неимоверно замкнутой. Единственным спасением тогда для него стала Сецуна, которая была неизменно рядом и поддерживала, как могла.***
Наше время. Днём Джедайта на месте не было. Если его не было на месте, это могло означать только одно — у него появилось действительно срочное и неотложное дело. Кунсайт никогда не запрещал Джедайту своевольничать, и вообще считал, что не имел права ему что-то запрещать, хотя конечно, это было отчасти лукавство. Но в отличие от Нефрита, с которым действительно приходилось держать руку на пульсе, Джедайт был исключительно ответственен. На телефон он тоже не отвечал, что дало Кунсайту понять – дело действительно очень серьезное, хотя его было не менее серьезным. Когда он подъехал к дому Джедайта вечером, который находился в пяти минутах езды от его собственного, то в окнах апартаментов друга горел свет. Кунсайт понимал, что он, вполне возможно, очень невовремя, но в противном случае… Спустя пять минут он стоял перед входом в его квартиру и звонил в звонок. Еще через минуту дверь распахнулась, и на пороге предстал друг, который был только в одних боксерах. Кунсайт даже глазом не повел: — Хорошо выглядишь, — и вошел в квартиру. — Я просто знал, что единственный человеком, который может ломиться ко мне в одиннадцать вечера, кроме Нефрита, — это ты, — он сложил руки под грудью и посмотрел на Куна, — но в отличие от Нефа у тебя, скорее всего, действительно что-то серьезное. Кунсайт хотел было что-то сказать, но едва он бросил свой внимательный взгляд на стоявшую поодаль банкетку, ему все сразу стало предельно ясно — маленький женский клатч и шелковый платок объясняли примерно… всё. — Я понимаю, что я вообще не вовремя, — спустя несколько секунд Кунсайт снял пальто, — но дело действительно важное. Джедайт смерил друга прищурено-задумчивым взглядом, перевел его на сумку, но не сказал ничего: в конечном счете, выбирая между женщиной и дружбой, Джедайт всегда выбирал второе. Спустя пять минут они уже сидели на кухне: чайник был включен до того, как была достана бутылка виски. — Мне нужно пять миллионов, — без прелюдий тихо обозначил Кунсайт. Джедайт остановился, слегка помотав головой: — И? — он прищурился, — возьми со своего счета. — Ты не понял. Мне нужны пять миллионов срочно. — Что? — он в непонимании уставился на Кунсайта, — я понимаю, что это не мое дело, но зачем? Ты покупаешь что-то? — Нет, — коротко обрезал Кун. — Что, мисс Айно оказалась НАСТОЛЬКО дорога в ухаживании? — не смог сдержаться от елейного комментария Джед. — Не оскорбляй мисс Айно такими скромными суммами, — в тон ему ответил Кунсайт. — Но нет. Я не могу тебе сказать, зачем. — Хорошо, — даже не став дальше допытываться, согласился Джед, поставив стаканы. — Когда они тебе нужны? — Завтра. Джедайт резко остановился и посмотрел на друга тем самым взглядом из разряда «да ты издеваешься». — Хорошо, — вновь примирительно отозвался друг, поведя головой и прикидывая что-то в уме, — ко скольки? Кунсайт постучал пальцами по холодной, как лед, мраморной столешнице и после минутной паузы, затраченной на обдумывание, тихо сказал: — Желательно к утру. Бутылка, которую до этого в руках держал Джед, громко соприкоснулась с камнем, но не разбилась. — Ты реально издеваешься, — он развел руками, — пораньше нельзя было меня оповестить!? Кунсайт, не обращая внимания на недовольство друга, невозмутимо продолжил: — Еще желательно сделать так, чтобы как меньше народу знало о том, что я выцепил их со счета. Есть вариант, как это сделать мимо банковской учетной системы? Джедайт громко, раздраженно и откровенно недовольно выдохнул, опираясь руками на столешницу кухонного «острова» — вены на его жилистых руках напряглись, меж бровей залегла задумчивая складка. — Даже если я начну звонить прямо сейчас, вряд ли… — он прервался, понижая голос — никому из них не хотелось, чтобы разговор был услышан посторонними. — …даже если я начну звонить сейчас, — убедившись, что их никто не услышит, продолжил Джед, — вероятность того, что меня не пошлют с этой просьбой нахер, стремится к нулю. Но я попытаюсь. Если все получится, завтра с утра заедешь за деньгами. В Кунсайте была одна черта, которую Джедайт уважал и ненавидел одновременно — своим истинно непререкаемым упорством он мог добиться всего — даже невозможного. Однако вместе с этим упорством в подарочном наборе шла еще и крайняя степень безапелляционности: если Кунсайту было что-то надо — ему было НАДО и хоть трава не расти. Он все время говорил: «нет слова «не могу», есть слово «не хочу»», и, если сидящий перед ним человек приводил любые разумные доводы, они могли быть разбиты всего лишь одной фразой: «а ты сделай». Наверное, именно поэтому особо упорные продвигались в компании по карьерной лестнице исключительно быстро — Кунсайт не терпел нытье, но благоволил тем, кто несмотря ни на что преодолевал препятствия. При этом Джедайт был уверен, что Кунсайт понимает, что то, что он просит, сделать было практически нереально, но при этом он свято верил в самого Джедайта и знал, что друг, как и он сам, тоже привык делать невозможное через «не могу». — Спасибо, — кратко поблагодарил его Кун. — Я так понимаю, — спустя несколько секунд начал Джед, присаживаясь напротив, — что это один из тех случаев, когда чем меньше я знаю, тем лучше? — Именно. Джедайт поднял руки в извиняющемся жесте: — Дело твоё. Но… ты знаешь, что… — Что я знаю, кому звонить, когда мне потребуется закопать труп. Помню, не переживай.***
Когда Кунсайт ушёл, Джедайт, задумавшись, вернулся на кухню — ему нужно было решить проблему как можно быстрее — с каждым часом шанс на успех стремительно снижался. В спальне его уже ждала Тетис, которая уже была явно недовольна происходящим, но иного выхода не было. Тетис была для Джедайта своего рода отдушиной. Когда они встретились, и она проявила к нему внимание, он четко обозначил ей границы, и честно признался в том, что больше, чем совместно проведённое время вместе, которое будет отличаться… весельем и удовольствием, он дать ей не сможет. Он никогда не назовёт её своей женой. И никогда не свяжет себя хоть какими-то узами с ней. Он не готов брать за неё ответственность и быть чем-то большим, чем тот человек, каким он воспринимает её саму. В этой предельной честности крылось его уважение — от неё зависело, примет она эти правила игры или нет. Тетис не заслуживала скотского, потребительского отношения — и Джедайт, как мужчина слова, никогда не проявлял свое пренебрежение. Со своей стороны он делал всё, чтобы их построенная на предельной искренности связь не казалась для неё унизительной — на что бы Тетис ни согласилась до этого, на оскорбительное положение девочки на одну ночь она не подписывалась. — Ты закончил? — раздался тихий, спокойный голос позади него прежде, чем он ощутил, как на его плечи ложатся теплые руки. Джедайт кивнул, все еще глубоко погруженный в свои мысли, после чего обернулся — она стояла перед ним в одном неглиже. — Я заждалась, — продолжила она, — но подумала, что раз приехал Кунсайт, то я буду тут явно лишней. У тебя всё в порядке? Джедайт в этот момент думал лишь о том, что к утру деньги должны были быть готовы. — Прости, — машинально отозвался он и так же стихийно провёл по её руке, — некоторые дела не терпят отлагательств. Кого угодно можно послать нахер, но… — …но не Кунсайта, — закончила она за него. — Брось, — она махнула рукой и подошла к кофемашине, — пока вы тут беседовали, я зато успела поболтать с матерью, они опять поругались с отцом. Про ситуацию между родителями Тетис Джедайт знал лишь поверхностно — лишь то, что она позволяла ему узнать. Из того, что она говорила, можно было сделать следующий вывод: обстановка у нее в семье была слегка нездоровая — не сказать, что катастрофичная, но члены всей этой семьи явно нуждались хотя бы в паре-тройке сеансов у семейного психолога. На Тетис, впрочем, это мало сказывалось — она умудрялась занимать нейтральную позицию и абстрагироваться от этого настолько, насколько это было возможно — хотя мозг ей её родители ели попеременно. — Причина? — Джедайт наблюдал за тем, как она проворно достала чашку. — Она в очередной раз подозревает его в измене, — закатив глаза, Тетис шумно выдохнула, — будь я на его месте, уже бы давно это сделала, чтобы было, за что мне выносить мозги. К отцу она была явно ближе, чем к матери. — …получать по башке за просто так я бы уже устала, — пожав плечами, она развернулась и облокотилась бедрами на столешницу, — но он любит её. Хотя по мне так это чистая зависимость. Ему подумалось о том, что хорошо, что никто из них не стремился ограничить свободу другого, и никто из них не стремился друг другом обладать — они не были должны друг другу ничего. Они друг другу не принадлежали и по задумке Джедайта принадлежать никогда бы не смогли. Он в принципе считал, что человек не может быть собственностью другого человека, но при этом понимал, что у любой девушки было стремление иногда быть зависимой и любимой, в то время как у большинства мужчин было стремление обладать хотя бы слегка — это было заложено природой. При этом Джедайт чётко обозначил границы дозволенного. И за своё здравое отношение к происходящему между ними Джедайт отвечал. Он боялся лишь того, что Тетис забудет об этом. — Действительно сделала бы? — с легким задумчивым любопытством спросил Джед. — Да, — подумав, сказала она, — сделала бы. Наверное, подобный ответ был причиной, почему они никогда бы не могли быть вместе, как муж и жена. Джедайт не принимал измену ни в каком виде. Не нравится — уйди. И для измены не было оправдания. В ситуации с её родителями, конечно, была куча иных переменных, включая потребительское отношение к друг другу, безосновательные обвинения, такие же безосновательные претензии, и все, что этому всему «семейному добру» сопутствовало. Но это всё разбивалось об тезис: «не нравится — уйди». И измену это не оправдывало. Впрочем, какая ему к черту разница?.. — Я не хочу об этом всем, — неожиданно обозначила Тетис, подходя к нему вплотную, касаясь своей грудью его. — Ни говорить, ни думать. Джедайт провел тыльной стороной ладони по её лицу, перешёл на шею и слегка поддел бретель пеньюара: — Так на чем мы там остановились? — с готовностью спросил Джедайт, выныривая из мыслей. Ночь горела.