Причины моего появления на свет и ненависти к жизни и матери
Перед началом основной истории, если уж ты, выдуманный читатель дневника, не против, хотелось бы ненадолго окунуться в небольшую предысторию, зародившуюся в неизвестном всему миру крошечном итальянском городке ещё задолго до моего появления. Династия Риччи, такую фамилию посчастливилось иметь моей матери, всегда была в достатке, занимаясь приносящим немалый доход производством одежды и имея тем самым авторитет как в своей округе, так и недалеко за её пределами. Процветающий бизнес, фруктовые сады, пятничные застолья у бассейна — оставалось только наслаждаться жизнью до конца своих дней. Однако в один момент всё пошло не по плану — моя бабушка, Глория Риччи, забеременела моей матерью в свои 18 лет, что стало неожиданной новостью, поразившей, а лучше даже сказать, «оскорбившей» не только династию, но и всех соседей, распространение информации между которыми происходило буквально за считанные секунды. Молодая девушка была осуждена всем городом на местном пляже, закидана мальчишескими камнями и осыпана укоризненными взглядами подруг, а её родителям было поставлено условие, при невыполнении которого тем грозило пожизненное банкротство и крест на дальнейшем развитии закрепившегося бизнеса, что был основным источником заработка. Династия не могла разрушиться, родители ни в коем случае не должны были допустить краха из личных интересов. Дочь была осквернена, никто не хотел верить в изнасилование, условие должно было быть выполнено — потому Глория подалась в бега из родной местности и была вынуждена уплыть совершенно в другую часть страны, чтобы попытаться начать новую жизнь. На протяжении длительного времени бабушка и подрастающая мать жили в Палермо³. Глория пыталась устроиться на работу, но ни одно предприятие не принимало её к себе: либо им не подходили её умения, либо их смущало наличие ребёнка и отсутствие родственников и жилья. Как бы то ни было, их обеспечивали дочери милосердия из католических соборов и работники ресторанов. От одних они получали крышу над головой за службу и помощь, а от других — остатки еды в конце дня. Как-то вечером, уже в который раз предавшись воспоминаниям об Италии, мать рассказала, как каждый день после захода солнца пробегала босиком по узкой каменной дорожке между домами в своём немного порванном платьишке и игралась с похожими на неё бездомными котиками, а затем подходила к тому самому ресторану, что кормил их каждый день, и получала в два раза больше еды за поражавшую всех красоту её золотистых волос и янтарно-голубых глаз, от которых исходил томный, но всё же детский взгляд. Даже детство моей матери было всё же детством, хоть и трудным. Малышку Джульетту часто называли «чужой» — необычайной красотой она совершенно не походила на имевшего тяжёлую судьбу бездомного ребёнка. Я не видел свою бабушку ни на фото, ни вживую, потому не знаю, от кого именно передалась красота: от самой Глории либо же от того человека, что её «изнасиловал». Со временем всё вставало на свои места. Менялись правила, и забывались традиции. Бабушка стала шить куда лучше, потому подалась на фабрику по производству одежды. Жизнь и вправду понемногу налаживалась, но не у моей матери Джулии — у неё она по-настоящему цвела: словно душистые розы в саду опечаленных, совершивших глупую и неосознанную ошибку родителей Глории, что предпочли единственному любимому дитя наверняка вскоре ушедшие из-за сильной конкуренции и ускоренного процесса урбанизации деньги. Красота отлично сказалась на её внешности в подростковом возрасте, потому та очень быстро устроилась на работу сопровождающей. Это было не столь престижно, да и по сей день понятие «эскорт» не все понимают правильно. Эскорт-услуги предполагают сопровождение какого-либо лица, но в трудовые функции работниц/работников совершенно необязательно должно входить предоставление своего тела, как это делается в проституции. Сопровождающим было дозволено заниматься сексом с клиентами, но моя мать никогда не переходила границу между приятным времяпровождением и интимной обстановкой. Казалось бы, это должно отталкивать мужчин, но именно Джулия Риччи была чем-то внеземным для всех них. Каждый мечтал о ней, как и мой будущий отец-канадец, встретивший мою будущую мать-итальянку, находясь на своей работе. Некоторые слова я брал в кавычки не просто так. Всё, что ты, читатель, узнал об истории моей матери до этого момента, я считаю тщательно продуманной ложью. Неубедительность всей ситуации режет глаза, заставляет поразмыслить куда глубже и окунуться в традиции и историю места, о котором идёт речь. Как раз таки именно в Италии дети считаются самым главным сокровищем, поистине священным и наилучшим. Трапезничать в кругу семьи, проводить выходные с близкими родственниками, вечно хранить при себе альбом с большим количеством семейных фотографий — абсолютно всё в этой стране крутится вокруг института семьи, потому то, о чём нам с отцом рассказывала мать, нельзя принимать за правду. Она может быть кем угодно, а всё сказанное без всяких сомнений вправе оказаться чересчур приукрашенной реальностью. Раньше я об этом особо и не задумывался, но, когда у моей матери появились первые симптомы, речь о которых пойдёт дальше, я был вынужден вернуться на несколько лет назад, вспомнить её историю дословно. Мне даже пришлось усомниться в её имени, фамилии и месте рождения. Всего лишь-то добавить в историю пару деталей о трудной судьбе, выдать себя перед моим отцом за невинную и совсем неподдающуюся соблазну со стороны мужчин с толстыми кошельками особу, — и брак с обеспеченным канадцем, что обустроит ей будущее, уже заключён. Мой отец, как и многие другие известные моряки, принимал участие в ежегодном параде парусных кораблей, что по иронии судьбы проходил в лучезарном Палермо. В дни фестиваля эскорт-услуги были самыми востребованными среди всех остальных, поскольку, по правилам, для каждой платформы необходима одна девушка. Наверное, с точки зрения морали, странно было выставлять их на торг, но, если подумать, у каждого работника есть своя цена. Моя мать не могла не поучаствовать в своём первом параде, ведь необходимость зарабатывать деньги ещё имела актуальность, а именно на время фестиваля стоимость её услуг возрастала до немыслимых размеров. По сути, это очень прибыльно, ведь на торге начальной ценой указывалась цена услуги за день, а при борьбе между мужчинами за одну красавицу потолок выяснялся лишь после победы одного из них. Побритый налысо француз совершенно быстро отхватил для платформы наверняка слегка костлявую, но миниатюрную и нежную девушку с первым размером груди; усатый норвежец потратил все свои сбережения, несомненно, на пышногрудую брюнетку, борясь за неё до последнего, чтобы приобнять и схватиться за тёплые итальянские груди; русский, естественно, оказался в борьбе за элегантную красногубую красавицу с родинкой над губой, от которой веяло то виноградным запахом сигарет, то незабываемой страстью Палермо. Но среди иностранцев оказался и тот, кто не принимал поспешного решения, а ждал будто чего-то своего. Этим моряком оказался мой отец — Оливер Голдман, что при встрече со взглядом моей матери мгновенно поднял ставку до огромных размеров, чтобы никто не смог перехватить эту скромную, но невероятно красивую семнадцатилетнюю девушку у знаменитого канадского мореплавателя, который хоть и был старше неё на 7 лет, но уже по уши влюбился с одного только взгляда. Его известные на весь мореплавательный мир серо-голубые глаза отлично сочетались с её метающимися в стороны от неловкости янтарно-голубыми, пока четыре руки обхватывали золотую статуэтку в виде парусника на первом месте пьедестала. Любовь между Оливером и Джулией царила, казалось, бесконечно. Молодая и влюблённая девушка попрощалась с матерью, что уже обрела счастье со своим избранником, и отправилась на родину её любимого мужчины. В Канаде они долго не ждали и поженились без пышной церемонии, не наводя лишнего шума. Их чувства были невероятно сильными, потому уже через пару лет после обоснования зашла речь о моём появлении на свет, даже несмотря на выраженное отсутствие готовности и желания отца иметь детей, что неожиданно появились после незабываемой встречи с Джулией Риччи. Так и проскальзывает в памяти навевающий чувство тёплой ностальгии один из фрагментов с отцом, в котором я, сидя в его ногах возле старого коричневого дивана в просторной гостиной в окружении приглушённого света и готовясь к детскому сну с наиярчайшими пейзажами известного только мне мира, внимательно, прищурив глаза, наблюдал за пламенем в любимом камине и поглаживал крохотную стопу в шерстяном носочке, пока отец секретничал со мной за спиной у матери. В силу возраста, а мне тогда было лет 7, я со смущением, надув крошечные губки, пробубнил что-то вроде: «Я не хочу детей», — на что отец мне с улыбкой ответил: «Встретится тот самый человек, и ты тоже поймёшь, что многого о себе не знаешь». А ведь отец и вправду сказал это. Даже после стольких неудач, произошедших с нашей семьёй в результате моего рождения. Сразу спустя два года и 10 дней после наступления нового века в согревающих от сильной метели стенах госпиталя Ванкувера родился единственный спокойный мальчик на целое отделение кричащих новорождённых детей. Имя ему дал его собственный отец, назвав сына в честь своего знаменитого судна «Кристофер», на котором он и прибыл в порт Палермо. Так Крис Голдман и появился на этот свет. Знал бы он, что будет с ним спустя годы, вылез бы с криками и слезами. Наверное, моё появление было слегка необычным из-за ложной безобидности, — словно вкусившая якобы невинный запретный плод Ева⁴, что не ожидала последствий от содеянного, — потому что в ту же январскую ночь именное судно отца по неизвестным причинам ушло под воду. Объяснением этому могла быть просто-напросто аномальная метель, что снесла прибережный ангар, но ведь и моё рождение каким-то сверхъестественным образом должно относиться к произошедшему. Отец потерпел неудачу, команда распалась. Мать была вынуждена обучаться и подрабатывать, потому выбрала для себя психологический факультет в одном из институтов близ Ванкувера, а отец — искать новую команду и строить судно вновь. На смену одного Криса на поверхность явился другой. Бóльшую часть младенчества мне довелось провести с няньками, следившими за тем, чтобы я не проглотил игрушечное пирожное от набора куклы-продавщицы передвижного киоска и не разгромил случайно весь дом. Когда всё стало налаживаться, а я пошёл в детский сад, отец смог находить время на моё обучение. Все игрушки лежали в контейнере под словесным замком, а вместо куклы в руке неумело тряслась кисть, хаотично перемещавшаяся по холсту всеми возможными способами. Затем отец подключал к обучению краски — ими я учился делать различной толщины линии. Каждый сосед знал, хотя бы по еженедельно приезжающей из магазина художественных товаров доставочной машине, что в соседнем доме растёт будущий мастер кисти. Такому решению была причина. На рубеже между детством и подростковостью отец начал получать свои первые награды в художественной сфере. С самого детства его интересовали краски: он любил разукрашивать и рисовать, потому это повлияло на его выбор в будущем. Его же отец занимался тем, чем моей отец был занят всю оставшуюся жизнь — судостроением и мореплаванием. Тот не был против интересов своего сына: они приносили ему не только удовольствие, но и прибыль с конкурсов и продаж картин. Однако смерть моего деда изрядно повлияла на дальнейшие действия отца. Каждый трофей был разбит, все грамоты и медали сожжены, шедевральные картины уничтожены, даже проданные были подвергнуты попытке возврата. Подросший Оливер продолжил дело отца и пожертвовал своими интересами ради него. Опять же может показаться, что я жалуюсь, но это совсем не так. Я действительно благодарен отцу за вложенные в меня, в первую очередь, талант, а также время, силы и нервы, — последние тратить не приходилось, потому что с ним я был послушным ребёнком. Уже с детства мне посчастливилось быть мастером художественного дела — я повторял и совершенствовал путь отца. Также в мои повседневные занятия входила игра на пианино, но, как мне кажется, мои пальцы совсем не приспособлены играть на каком-либо музыкальном инструменте. Как я уже писал ранее, моё детство нельзя было назвать таковым, поскольку мне приходилось трудиться каждый день. Помимо тяжёлого графика у меня не было друзей: в школе я был изгоем, хоть и учился на «отлично» по всем предметам. Вообще я и до сих пор не понимаю этот парадоксальный факт вселенской ненависти ко мне со стороны каждого второго в собственном и параллельных классах. В младшей школе ничего подобного не происходило, но с 11-ти лет учебная жизнь превратилась в непонятную мне и многим лицемерно молчащим преподавателям травлю за мой каждый глоток воздуха. Когда мне исполнилось 13 лет, вся жизнь конкретно перевернулась. Отец вновь поднялся на самую высокую строчку внутреннего рейтинга и, произведя фурор фееричным возвращением, выиграл грант в четыре нуля для своей команды. За несколько дней до его отплытия я решил начать работу, которую планировал вручить ему по возвращении домой. «Экспонат Номер Первый»⁵ висит на стене в моей новой комнате по сей день — я никогда не смогу и не позволю расстаться со столь тёплыми и важными воспоминаниями. Очередной ночью после отплытия отца, когда работа над картиной была почти закончена, в гостиной громко зазвонил телефон. Это было странно, но мать мгновенно подскочила с кровати после крепкого сна и ответила на звонок. Я навсегда запомнил тот гулкий звук падения домашнего телефона на плитку и раздирающий душу крик матери — словно в её сердце вонзили нож. Ни минуты не медля, я спустился и увидел лишь распахнутую дверь, ведущую на тёмную улицу. Мать уехала. До сих пор жалею, что прослушал запись телефонного звонка, но, если бы я не узнал правду тогда, скорее всего, не узнал бы её никогда. Служба по отслеживанию кораблей сообщила, что судно моего отца пропало с радаров и никто из команды не выходил на связь более отведённого для этого времени. Кто-то сообщил им, что видел вспышку в Тихом океане посреди ночи именно в том самом месте, где сигнал на радарах был потерян. Картина чудом была дорисована в ту же ночь. Я был в панике и не хотел верить ни во что, кроме того, что мой любимый отец совсем скоро вернётся домой и я крепко обниму его. Но спустя 3 года я ни разу ни с кем не обнялся, потому, читатель, выводы делай сам. Прошло достаточно времени, чтобы боль утихла, но эта горящая дыра всё ещё находится внутри меня возле сердца. Та неделя была самой ужасной — каждое утро я просыпался после подъёма солнца и надеялся, что всё это — очередной кошмар. Матери не было дома ни на тот, ни на другой день. Мне впервые пришлось готовить еду самому, я пропустил школьные занятия, притворившись больным, а по вечерам, сидя в тишине, смотрел в окно в надежде, что мать вернётся домой вместе с отцом. Это случилось через неделю. Я по-прежнему находился возле окна в ожидании машины, и внезапно, словно залетевшая в окно шаровая молния, что заставила меня в страхе выбежать из комнаты и спуститься вниз к входной двери, на нашем участке показался чёрный джип отца, на котором, по-видимому, уехала мать. Хоть я и всей душой надеялся увидеть на пороге своё затерявшееся в океане счастье, перед глазами появилась мать в самом ужасном состоянии. Потускневшие растрёпанные волосы, звенящие в белом пакете зелёные бутылки пива, заблёванное бежевое пальто и до сих пор пугающий в ночных кошмарах озверевший дьявольский взгляд. В мою сторону полился первый услышанный в жизни мат: шатавшееся в одном сапоге существо, которое с тех самых пор уже точно не было моей матерью, оскорбляло, принижало, открыто упрекало своего же собственного ребёнка в том, что её муж умер из-за него, так как тот не уделял ей достаточно внимания, за что его и наказал Всевышний. Мать — самый настоящий религиозный фанатик, по крайней мере с той самой недели, когда для меня она была без вести пропавшей. Сейчас же, прожив уже достаточное для переосмысления многих моментов время, я понимаю, что всё это заключено в самой обыкновенной ревности, поскольку те счастливые годы начала отношений давно прошли, а всё оставшееся свободное время отец тратил на меня, как это и должны делать ответственные и любящие своё чадо родители. Именно в ту ночь она оставила на мне первый и самый большой шрам в жизни. Скажу сразу — я не обращался ни в какие правоохранительные органы, поскольку был сильно запуган. Сомневаюсь, что сейчас моё заявление примут, ведь срок исковой давности для подобного нарушения уже наверняка истёк. Не заявлюсь же я в органы защиты прав несовершеннолетних другой страны, полноценным гражданином которой не буду являться ещё несколько лет без помощи нынешнего бойфренда матери, которому явно будет не по душе вся эта неразбериха, а уж тем более спустя 3 года после той ночи. Обезумевшая мать ударила меня пакетом с бутылками по голове, отчего я упал на пол и схватился за сразу же заболевший кровоточивший от задевшей острой крышки лоб. После очередной волны реплик психически нездоровой личности, достав одну из сохранившихся в результате мощного удара трезвонивших бутылок, та разбила её о стену для вызова во мне большего страха и приступила крайне безразлично, с силой надавливая на попавшийся под руку твёрдый осколок, в прямом смысле вскрывать, словно труп скальпелем, спину орущего посреди ночи на весь дом собственного ребёнка, пока тот, извиваясь, царапал от невыносимой боли плитку ломающимися о неё ногтями. Она наслаждалась. Ох, знали бы то настоящее лицо другие люди, что при виде её миленькой мордашки делают комплименты по поводу всего на свете. Но они не хватались за её сухие волосы в момент жестоких издевательств, пытаясь вырваться из обряда обезумевшей малышки Джульетты из узкого переулка Палермо. Не чувствовали своим собственным носом отвратительный запах её свежей рвоты, совсем не отдающий ароматными итальянскими розами. А уж тем более не смотрели в те дьявольские янтарно-голубые глаза, от которых только и остались заполнившие райское озеро чёрные слизкие зрачки. Будто ещё с родильной комнаты у неё появилось невероятно сильное желание услышать крики собственного ребёнка. Постоянно тихий и скромный мальчик ревел очень и очень громко, но мать улыбалась, смеялась, действительно смеялась, словно хотела наказать чересчур послушное дитя за то, что, несмотря на её мучения во время беременности, родов и послеродового периода, то в любом случае всегда получало, чего ей так не хватало, в большем количестве — тех первых чувств и вселенской любви от их «общего» отца. Если бы не её очередной рвотный позыв, я мог умереть прямо там на полу, лёжа лицом в собственной лужице крови, смешавшейся с пивом и гадкой смесью матери, но мне удалось убежать и запереться в комнате, пока та, опустив голову и схватившись за колени, выпускала из себя своих демонов. Через некоторое время, убедившись, что она спит, я с немыслимой болью смыл всю кровь из открытой раны, к счастью, заживлению которой не потребовалось медицинское вмешательство, забаррикадировал дверь в комнату подручной мебелью и лёг в кровать, не зная, чего ожидать на утро. Не пожелаю ни одному врагу, чтобы когда-либо с ним так обошлись, потому как то, что сделала моя мать, — самое ужасное и кошмарное в жизни каждого не то чтобы ребёнка, а любого человека в целом. Будучи тринадцатилетним мальчиком, я был запуган до такой степени, что выходил на улицу через окно на протяжении недели, а дверь, пускай уже и без баррикады, запирал на целый день, лишь бы не сталкиваться с исчадием ада. Уже через какое-то время о смерти моего отца знала практически вся школа — в том числе невзлюбившие меня одноклассники. Если бы я имел среди них авторитет, хоть малая поддержка не заставляла бы себя ждать, но, так как я был самым настоящим и ничуть не преувеличенным изгоем, все лишь равнодушно отнеслись к этой ситуации, а всё те же идиоты продолжали запирать меня в туалете и закидывать в мусорный бак. К счастью, не все люди изверги, потому один из преподавателей, узнав обо всём происходившем, попросил директора вызвать мою мать в школу, чтобы задуматься о каких-нибудь действиях. У меня никогда не было особой связи с матерью, я совершенно не чувствовал её любви — как я уже написал — она лишь ревновала ко мне своего мужа. После его смерти всё зашло слишком глубоко. Она сошла с ума — её настроение стало меняться за считанные секунды. Мать отказалась от рассмотрения школьных издевательств надо мной, согласившись на домашнее обучение, которым я занимался в течение трёх лет, пока не переехал в Нью-Йорк. Также она решила сводить меня на глубокое обследование к какому-то знакомому специалисту, что разрушил мою жизнь окончательно и из-за которого сейчас я не могу поступить ни в один институт. В одном из медицинских документов мне поставлен диагноз — «Диссоциативное расстройство личности»⁶, что совершенно противоречит как моему поведению, так и внутреннему состоянию. Более чем уверен и готов поставить на это утверждение все свои сбережения — расстройство личности появилось именно у моей матери, но она просто не смогла признать это и попыталась всячески перекинуть клеймо на меня. И у неё это всё же получилось, поскольку теперь каждый считает, что трудно жить ей, пока рядом с ней такой сын, а не мне со шрамом на всю спину. Без вести пропавший отец, насилие со стороны матери, неполноценная семья, отсутствие моральной поддержки, самостоятельность с 13-ти лет, постоянный страх ребёнка, перешедший в ненависть и полное отвержение матери как человека. Я не знал, что делать, куда бежать и как при всём остаться человеком. Жизнь была разрушена, но единственный шанс на спасение ожидал меня спустя 3 года мучений, когда мать нашла нового ухажёра. Он ужасный человек, даже хуже того существа, что официально является моей родной кровью, но, как бы это странно ни звучало, именно благодаря ему я нахожусь за пределами того чудовищного дома и того отвратительного места, где мне приходилось находиться после смерти отца. Кевин Буш — бизнесмен, владеющий собственной маркой люксовых автомобилей и вертолетов, стал моей возможностью надеяться на лучшее будущее. Если на прошлом месте жизнь была обречена, то здесь есть хотя бы небольшая вероятность того, что она может стать лучше. Я не готов делать поспешные выводы, но, если это читает тот, кого я не знаю, то, возможно, меня больше нет, причиной чему явилась навсегда пропавшая надежда. Хочется верить, что этот дневник станет хранителем счастливой жизни, а записи в нём дойдут до самой последней страницы, где я напишу, что продолжение этой истории ещё впереди. Но если вдруг что-то и произойдёт… Какой бы запутанной ни была причина… Я хочу обезопасить себя, защитить свою честь и своё достоинство. Что бы я ни написал, не ожидайте здесь лжи. Может, что-то я и скрою, но врать — это не по мне. Что бы там ни было, никогда не верьте словам моей матери, ни за что на свете не слушайте её молодого человека, который в будущем наверняка станет моим вторым отцом. Если их утверждения противоречат написанному, знайте — они лгут вам. Единственное, чего я могу просить в этой жизни на самом деле, — это покой. Мне не нужны неприятности. Я не ставлю на первое место деньги и славу, никогда не собираюсь идти по головам ради своей цели, не думая о других. Мне лишь нужны те самые объятия, которых у меня не было с момента отплытия отца. Я просто желаю чувствовать руку любимого человека, понимать, что его сердце бьётся, а я живу для него. Хочется побывать хотя бы раз в парке развлечений, прокатиться на колесе, купить сахарную вату в палатке и разделить её с человеком, благодаря которому надежда на светлое будущее станет светлым настоящим вместе с ним. Я надеюсь на тебя, Нью-Йорк. Наивно надеюсь.Крис Голдман.
31.08.2018