***
Выхватившая у меня ключи, Кларисса наскоро открывает номер. Подталкивает тонкую деревянную дверь носком берцев. Уверенно вышагивает в прохладу светлого номера. Бросает камуфляжный рюкзак в проходе между кроватями и, салютуя нам двумя пальцами, падает на односпальную кровать лицом вниз. — Пока, салаги. Скрип умирающего матраса. Почтительная тишина. Мои закатанные глаза. Кларисса принимается сопеть в то же мгновение, как я планирую возмутиться. В какой-то степени я был готов к этому. В какой-то степени могло быть хуже. («Дворец водяных кроватей Крусти», как ты там без меня? Я скучаю по твоим инновационным кроватям с опцией изменения роста ремнями и лезвиями.) Нико заходит последним и закрывает дверь, бесшумно проворачивая замок. Он выворачивается из своей чёрной сумки через плечо и кладёт её на левую сторону двуспальной кровати, ближе к окну. Я кидаю видавший виды рюкзак у изножья, где свисает уголок тёмно-зелёного пледа. Номер небольшой, светло-горчичный, с плотными шторами в тон пледу, целой одной картиной, исполненной в художественном течении кислотной мазни, над двуспальной кроватью и со старым ящиком телевизора на тумбочке. Я не притязательный: когда-то я спал в фуре с зеброй, львом и антилопой. Для меня самое главное в номере — возможность помыться. — Я в душ, — ставлю я Нико перед фактом. Тот, наклонившись, исследует мини-бар под телевизором. Внутри стоят блестящие ряды колы, пепси, доктора пеппера и других напитков, к которым стоит прикасаться только в случае отчаянного желания обречь весь свой род на долговую кабалу. Его белая жилистая рука в чёрной перчатке без пальцев замирает, едва коснувшись запотевшей банки. — Хорошо, — безразлично отвечает он. Поднимает на меня чёрный взгляд исподлобья. — Или ты ждёшь, чтобы я составил компанию? Напомните-ка, зачем я вообще ему что-то говорил? — Я сделаю вид, что этого не слышал. Я скрываюсь в миниатюрной голубой ванной, где нет ни нарастающего сопения, ни чёрного взгляда, прикованного ко мне, как рыболовный крючок. Из зеркала над раковиной выглядывает утомлённая двенадцатичасовой поездкой на автобусе версия меня: волосы создают всевозможные углы во всех возможных плоскостях, глаза покраснели, в уголке пересохших губ остались крошки от сэндвича. Перед мысленным взором появляется Кларисса, которая сейчас во сне наверняка счастливо насаживает кучу народа на своё складное электрическое копье, и я стискиваю челюсти. Потом перед мысленным взором появляется Нико, который после той же самой утомительной поездки выглядит как икона, и я надеюсь, что мои височно-нижнечелюстные суставы не слишком злопамятные ребята. Я кручу вентиль холодной воды. Вода булькает в кране, а после рассыпается брызгами в раковине. На секунду я думаю набрать Гроувера по Ириде, но потом мотаю головой: чем он может мне помочь? Сказать, чтобы я держался молодцом? Постарался ночью обезвредить обоих изолентой, которую он мне зачем-то засунул в рюкзак прямо перед началом поиска? Я думал об этом (пока не всерьёз, но ещё не вечер). Я набираю воду в ладони и умываюсь.***
Вечер наступает, а за ним наступает ночь, и я начинаю всерьёз думать о том, чтобы воспользоваться изолентой. В принципе всё идёт относительно сносно: я ухожу из номера и не возвращаюсь до тех пор, пока все окрестности в разумной пешей доступности не оказываются изучены. Возвращаюсь я с надеждой, что в номере произошла бойня на почве любви, ненависти или отсутствия определённости в выборе телепередачи, результатом которой стала героическая смерть одного из моих глубоко уважаемых товарищей по поиску, но самое главное — освободившееся койко-место. К сожалению, именно в это время Пандора решает, что всякое дело стоит доводить до конца, и выпускает надежду из своего пифоса. Именно поэтому в номере меня ждут мирно спящая Кларисса и нашедший чёрт знает где книгу Нико. Не то чтобы меня волновало, почему Кларисса до сих пор спит, что Нико читает, с ногами забравшись на кровать, и как он читает при учёте дислексии, но, видимо, у меня на лбу кто-то написал каждый из этих вопросов, потому что едва я вхожу, Нико на секунду переводит взгляд с книги на меня, а потом тихо и равнодушно отвечает: — Она встала, заказала еды и легла обратно. Девушка с ресепшена дала книгу на время. Оскар Уайльд «Портрет Дориана Грея», трачу по три минуты на каждую страницу. — Как ты... А, знаешь что, неважно. Я собираюсь спать. Он захлопывает книгу и поднимает на меня взгляд. — Отлично, потому что я тоже. И что ему мешало сделать это раньше, а не ждать меня, как жена непутёвого мужа?.. Отвратительная аналогия, но посыл вы поняли. Я бы на его месте уже разложился звёздочкой на кровати (при возможности прежде забаррикадировав дверь и заколотив окно) или, если бы у меня было хорошее настроение, сделал бы ограждение из подушек, поделив кровать в соотношении один к трём в свою пользу. В общем, выйдя из ванной после чистки зубов, я застаю его уже в кровати. Мне ничего не остаётся, кроме как выключить ночник и скрепя сердце забраться под одеяло рядом. Волосы Нико слабо серебрятся в холодном свете уличного фонаря, льющегося из окна за его спиной. В темноте его черты кажутся мягче, призрачнее, как на полароидных фото. Он выглядит другим. Может быть, чуть меньше занозой в заднице, чуть больше головной болью? Не знаю. В любом случае нет смысла скрывать, что за неимением альтернатив смотреть на него приятно. Неприятно только то, что он смотрит на меня в ответ. — Отвернись. — Нет. Хотите спросить, почему бы мне в таком случае самому не повернуться к нему спиной? Ну, во-первых, тогда я буду видеть Клариссу, что само по себе сложно назвать удовольствием. А во-вторых, у меня есть некоторые подозрения насчёт того, где в таком случае могут оказаться руки Нико. Вот ровно в этот момент я жалею, что не воспользовался изолентой и не сцепил ему руки за спиной. Хотя, кто знает, вдруг ему бы это понравилось и мне бы пришлось ещё и заклеивать ему рот? Мы смотрим друг на друга по ощущениям как минимум десять часов, прежде чем Нико бархатистым шёпотом не спрашивает: — Чем займемся? Для прояснения ситуации: мы протряслись двенадцать часов на соседних сидениях в автобусе, но это не значит, что мы сблизились хоть на каплю (кроме той капли, что чуть не упала во сне из моего рта на его плечо, но я проснулся раньше, чем это произошло, поэтому это не считается). Он воткнул наушники в уши, едва мы сели в автобус, и не перекинулся ни со мной, ни с Клариссой и словечком за всю поездку. Всё смотрел и смотрел в окно, где штаты сменяли друг друга. Словно ехал один. Я уж думал, мы поняли друг друга. Забыли про тот инцидент в домике Афродиты и всё с ним связанное (предложение пойти в душ вместе не в счёт, потому что я не слышал этого). Уловили уютный настрой поиска под названием «Я их знать не знаю и желаю вам того же». Видимо, у нас с Нико несколько разнятся понятия сближения. Ну никто и не говорил, что это будет легко. — Поиграем в города? — предлагаю я наугад. Нико замирает. Его бледные черты выглядят сосредоточенными и неподвижными, пока чёрный взгляд едва уловимо скользит по моему лицу: от торчащей пряди на лбу до ничем не прикрытой шеи, с паузой на глазах и ещё одной, более продолжительной, на губах. Моё горло в свою очередь оказывается самым лакомым кусочком, потому что никак иначе такое гипнотизирование со стороны Нико оправдать невозможно. Что-то в происходящем напоминает мне о документалке про ягуаров, которую я глядел в детстве. Примерно так и выглядела та чёрная пантера, когда сидела в засаде из высокой травы неподалёку от пригревшегося на солнце и наслаждающегося чудесным деньком кайманом. Он даже не подозревал, что его ждёт. Я, в отличие от него, смотрю своей пантере прямо в глаза. Между нашими лицами расстояние в две ладони. Пересечь его — дело одного мига. Если сейчас эта пантера вцепится мне зубами в шею, то даже Кларисса не сможет меня спасти (не то чтобы она могла захотеть это сделать, конечно, но всё же). На целую секунду мне становится не по себе. Наконец Нико отрывается от моего горла и моргает. Усмехается сам себе, прикрыв глаза. Потом всё тем же знакомым шёпотом произносит: — Нью-Йорк. Я с облегчением улыбаюсь и планирую надрать ему зад своим знанием географии.***
Кларисса ворочается, изредка сопя. За стенкой уже битый час кого-то режут, и я начинаю подозревать, что дело не в жильце с регенерацией Росомахи, а в телевизоре, выкрученном на максимум. На улице проезжает третья машина. — Вена. — Антананариву, — выговаривает он и глазом не моргнув. Боги, ну он и валит. У меня уже города закончились, а он всё накидывает и накидывает. Чокнутый. — Кто твой отец? — спрашиваю я. Его чёрные брови на миг стремятся к переносице. Мне кажется, что затея не выгорит, однако он почти сразу расслабляется. Помедлив, неспешно отвечает: — Бизнесмен. Владелец нескольких похоронных агентств. Всё ясно, думаю я, у Афродиты была эмо-фаза. Всё нормально. У всех бывает. Вопрос лишь в том, когда она тебя застаёт: в тринадцать или на пятом тысячелетии. Так что ничего удивительного, почему Нико выглядит так, будто сбежал из гроба. Скорее всего, он просто в нём родился. — И как ты оказался в лагере? — Что, сдаёшься? — Нет, беру перерыв на подумать, — вру я. Проходит несколько секунд. Нико оглядывается, слегка двинув головой вбок и прикусив нижнюю губу, а затем говорит на грани слышимости, будто это секрет: — Афродита явилась мне во сне, дав координаты лагеря. — И всё? — недоумеваю я. Нико смотрит мне прямо в глаза, не моргая. — Типа никаких математичек, желающих тебя прикончить? Никаких минотавров, ехидн, гидр? — Тяжёлое детство? «А по мне не видно?» — хочется огрызнуться по привычке. Но он спрашивает это без насмешки, спокойным тоном, в котором слышится что-то вроде участливости, поэтому я просто отвечаю: — Да. — Тебя успокоит, если я скажу, что в домике мне пришлось сражаться за каждый дюйм, прежде чем меня приняли? Ладно. Жизнь в замкнутом пространстве с двадцатью девчонками, помешанными на красоте и любви, звучит даже хуже, чем математичка, желающая твоей смерти (совершенно не потому, что ты завалил итоговый тест, если что). — Немного. Ничего личного, но домик Афродиты проклятое местечко. Ты, эм, молодец. — Спасибо, — искренне улыбается он, и я думаю: боги, ты же нормальный пацан, я же вижу, тебя просто домик Афродиты потрепал, я тебя не виню, правда; дыши, если я прав и ты хочешь, чтобы я помог организовать тебе побег; моргни, если хочешь, чтобы я забыл про тот инцидент в домике Афродиты и мы начали сначала; скажи, если хочешь, чтобы... — Мне было бы приятнее, будь твоя похвала более осязаема. ...я наступил на грабли. Что ж, по крайней мере они вышли отличные. Отрезвляющие. — Забудь, что я сказал. — Нет. То, насколько ехидно-непоколебимым он выглядит, раздражает меня. — Дай угадаю. Если бы ты хотел, ты бы мог по-особенному поговорить с девчонкой внизу — и уже через минуту она бы несла нам ключи от вип-номера на серебряном подносе вместе с бутылкой шампанского. У меня перед глазами появляется такая замечательная картина: Нико не строит из себя полного мудака с фетишом на независимость и недосягаемость, навроде детей Аида, и без лишних слов и ужимок подходит к девчонке с ресепшена, когда выясняется, что нам не светит ничего, кроме ночи, состоящей из ненависти, отвращения и моих личных мук. Он улыбается ей самой располагающей, самой мягкой улыбкой, кладёт локти на стойку и говорит ей что-то так, чтобы ей пришлось подойти к нему ближе, пригнуться так, чтобы между их лицами не оставалось больше шести дюймов. В до слёз нежном жесте он убирает пальцами светлый локон за её ухо, прежде чем приняться шептать ей на это же ухо. Что-то типа мы сбежали из бродячего цирка, никогда не видели ни родителей, ни роскоши, ни доброго к себе отношения — в общем, говорит он ей правду, только правду и ничего, кроме правды, — но, говорит он, в её голубых глазах он видит небеса, ангелов и апостола Петра с ключами от Рая (читать: вип-номера), и только в её силах подарить ему всё это, вернув веру в божий промысел и вселив в его сердце любовь к ближнему своему. Или же проще — он шепчет ей низким хрипловатым голосом: «Ты дашь мне то, что хочу я, и я дам тебе то, что хочешь ты». Девчонка, конечно, тает — тут без вариантов. Её рука уже сжимает заветный ключ в кармане брюк, когда я и Кларисса проходим мимо, чтобы не отсвечивать и незаметно подняться на второй этаж, где должны располагаться вип-номера. Тогда, не отрываясь от девчонки, краем глаза он смотрит на меня, и улыбка в уголке его губ приобретает хищный оттенок, и взгляд его острый и сияющий, как отполированный клинок, и... воу-воу-воу. Стоп. Это лишнее. Побочный эффект от того инцидента в домике Афродиты. Не обращайте внимания. — В теории. — В теории? — Если бы в этом мотеле были вип-номера, — размеренно уточняет он, а после с ужасающей уверенностью и страшной нежностью заключает: — Если бы я хотел говорить по-особенному с кем-то, кроме тебя. Его глаза опускаются к моим губам. Я сглатываю. Определённо, мне бы пришлось заклеить ему рот. Ещё ведь не поздно метнуться к рюкзаку и достать изоленту? Поздно?.. Жаль. Я прожигаю его взглядом и чеканю, едва не сбиваясь на злой шёпот: — Я сейчас закрываю глаза и не вижу тебя до утра. Ты не трогаешь меня, а я не трогаю тебя. Я счастлив, ты — плевать. И закрываю глаза, ставя в этом вопросе точку. — Ты сдался, — спустя секунды мурлычит Нико, ухмыляясь; мне кажется, я чувствую вибрации его горла. Его довольная интонация заставляет меня думать о запоздалом разграничении кровати подушками, но это определённо не поспособствует стиранию ухмылки с его лица. — Уага, — козыряю я напоследок, не открывая глаз и надеясь, что он не станет докапываться до полного названия. — Заткнись и не мешай мне спать. Он молчит. Я выиграл. Гордый собой и утомлённый, я проваливаюсь в сон на три счёта. Раз — и я спокоен и расслаблен. Два — и я чувствую эйфорическое единение с подушкой и одеялом. Три — и... — Здравствуй, Персей Джексон, — сладко улыбается Афродита, лёжа на мне. Господи боже, чёрт подери, ради всего святого. — Просто убей меня. Афродита смеётся, и этот звук отражается от стен нашего номера перезвоном серебряных колокольчиков. Острый подбородок упирается в ладони, сложенные чуть пониже моих ключиц. Короткие светлые с рыжиной волосы отрастают, завиваются упругими спиралями, выцветают до пшеничного блонда. Один локон с высокого лба касается кончика моего носа; от него пахнет лимонным мылом. Голубые глаза сереют, словно чистое небо затягивает грозовыми тучами. Всё это знакомо до головной боли. Она снова лезет в мои мозги и ковыряется там своими наманикюренными пальчиками, вытаскивая из глубин памяти всё то, что я поклялся себе навсегда забыть. Я уже говорил, что ненавижу Афродиту? Нет?.. Досадное упущение с моей стороны. Я хочу взбрыкнуть, скинув её с себя, но тело стягивает невидимыми сетями, будто лилипуты Гулливера. Я стискиваю челюсти лишь бы не зарычать. Она, как всегда, видит меня насквозь — улыбка на её идеальных губах становится приторной до рвотного рефлекса. Так вот, о чём это я? Точно. Я ненавижу Афродиту. Как отрадно знать, что у нас это взаимно. — Не могу, герой. И даже если бы могла, не стала бы. Ты помнишь нашу последнюю встречу? Как такое забыть, думаю я, тут даже лоботомия бессильна. — Ты обещала превратить мою жизнь в ад. Её глаза темнеют. Буквально темнеют. До черноты. Она снова смеётся, но этот смех ниже и рассыпчатее. Этот смех вибрирует у меня в рёбрах. — Глупыш, я обещала тебе подарок. Разве он не пришёлся тебе по вкусу? Ладонь с длинными чёрными ногтями поглаживает моё горло. Взгляд её, увлечённый, задумчивый, останавливается в районе моего адамового яблока. Казалось бы, я не мог почувствовать себя хуже в её присутствии, но вот мы здесь. Вы не подумайте: я не имею ничего против эротического удушья, конечно. Просто если бы у меня был выбор между «быть задушенным в постели богиней любви» и «быть задушенным маньяком в тёмном переулке», я бы предпочёл второе. Становится очевидно, что подарком, оставленным богиней любви, была психическая травма. — Послушай, — пытаюсь я выломать улыбку на своих губах, — да я просто в восторге. Она бескровно улыбается и мурлычит, поднимая на меня чернильный взгляд: — О, поверь мне: это только начало. Меня выкидывает из сна, и это ощущается как самая долгожданная пощёчина в мире. Я с трудом разлепляю веки. Чувство, будто кто-то сдавливает мне горло, не пропадает. Изображение мутится и плывёт, но передо мной никого нет. Я мотаю башкой, пытаясь понять в чём дело. Из окна пробивается серый утренний свет. Не заправленная кровать Клариссы пустует. Тёплая ладонь Нико лежит на моём горле. Наше общее одеяло сбилось в ногах. Его грудь прижата к моему плечу, а правая нога закинута мне на бедро — определённо туда, куда не стоило бы. Одно неловкое движение или же, наоборот, слишком ловкое, и... ну, бывают вещи, о которых лишний раз лучше не думать. Он совершенно точно спит: мышцы расслаблены, дыхание редкое, веки неподвижны. Длинные ресницы отбрасывают тёмно-серые тени на скулы. Бледные губы плотно сомкнуты. Ну прямо ангел во плоти. На суде в Подземном царстве должна быть отдельная статья за отталкивание подобных. И это твой подарок, Афродита? Серьёзно? В следующий раз хотя бы потрудись загуглить, что нравится мальчикам в моём возрасте. Ты удивишься, когда на первом месте выйдет «новый автомобиль», а не «сын богини любви и гробовщика». Я устало вздыхаю и принимаюсь отдирать от себя собственный подарок.