oh i see you're horny

Мы останавливаемся в баре. Да, сам знаю, — внезапно. Так же внезапно, что это даже не тот замшелый, вонючий бар, что обычно ожидаешь увидеть в городке, рассчитанном на пару тысяч человек. Вполне себе приличное местечко со стеллажом разномастных переливающихся бутылок, тёплым светом над барной стойкой, кожаными чёрными диванчиками и круглыми столами в зале. В общем-то в Аризоне мы столкнулись с тридцатилетней дочерью Гебы по имени Грета (когда я говорю «столкнулись», я не имею в виду, что мы случайно пересеклись у какого-нибудь милого кафе, я буквально имею в виду, что она чуть не сбила нас троих на внедорожнике) и выяснили, что строка пророчества «Ждёт смех людской и шелест перьев» не относится к Аризоне в принципе. Это про Юту, а точнее — про выступление в одном из мелких городов Юты Гимероса, очередного крылатого бога любви. (Бога взаимной любви, точнее. Мне от этого ни горячо ни холодно, но Нико настоял, что не стоит путать миллион его братьев со вторым миллионом его братьев.) Грета, которая как раз собиралась туда, из желания загладить вину, подкинула нас прямиком до единственного, а следовательно, лучшего мотеля. (С каждым прожитым днём на этой бренной земле я всё больше убеждаюсь, что пророчества к поискам придумывают в последний момент исключительно по принципу «Лишь бы было».) Короче говоря, прямо сейчас я сижу за барной стойкой и слежу за залом на случай, если нарисуется Гимерос. Иногда потягиваю безалкогольную пину коладу, чтобы хоть как-то создать видимость активности. Безалкогольную по двум причинам: 1) мы здесь на задании, и, в отличие от агента 007, я не уверен, что буду столь же крут и независим даже после первого глотка; 2) мой прошлый отчим был законченным алкоголиком, и я не планирую иметь с ним ничего общего, даже если это значит, что я никогда не смогу открыть магазин домашней техники и носить рубашки в клетку (не то чтобы это было мечтой всей моей жизни). На пустующий слева от меня стул садится Нико. — Гримёрка пустует. Организатор передал, что мистер Гимерос обещал появиться ровно спустя пять минут после официального начала. Пробки, — с напускным равнодушием говорит он и пожимает плечами. — Да, эти вездесущие пробки из-за сезонной миграции лебедей, — тоскливо подыгрываю я. — Так его понимаю. В небе сейчас — не протолкнуться. А вот во времена моей беспечной юности… Уголок губ Нико дёргается в улыбке, и я возвращаюсь к коктейлю. Чёрт, никогда бы не подумал, что в целевую аудиторию тренеров по тайм-менеджменту войдёт божественный чувак с крыльями, но вот мы здесь. Хорошо, что я перестал верить богам в четырнадцать, поэтому у меня есть более правдоподобная причина, по которой мистер Гимерос опоздает: чувак просто слишком увлёкся чисткой пёрышек перед выступлением. К слову о выступлении. Это стенд-ап под названием «Что делать, если бог меня зафрендзонил?» (Иронично, от бога-то любви.) Меня, правда, такие вещи не интересуют. Я считаю себя достаточно образованным человеком, а потому нахожу более привлекательным прослушать курс лекций по духовному самосовершенствованию «Как кинуть бога в чс раз и навсегда». Как жаль, что у Суда Царства мёртвых тоже есть свой чёрный список. Сделав пару глотков, я отставляю коктейль на стойку и осматриваю зал. Пустая сцена тускло освещена парой софитов. Почти все места заняты; аудитория собралась разношёрстная: от шестнадцатилеток до людей, которым «Лего» настоятельно рекомендует заниматься строительством замков исключительно из собственного песка. Зал шепчется, шуршит и звякает бокалами, пока мимо проходит один из двух официантов. Грета сидит в первом ряду с девчонками-близняшками. Кларисса подпирает спиной черный выход и зыркает на публику как профессиональный вышибала. Когда мы пересекаемся взглядом, я важно киваю ей, и она, вздёрнув носом, складывает руки на груди и показательно отворачивается. Приятно знать, что хоть что-то вечно под луной. Я возвращаюсь к Нико и вижу, как он держит мою пина коладу у своего носа. Принюхивается с едва уловимым напряжением между бровей. Непонятно, что его смущает: коктейль пахнет ананасом и кокосом, ничего необычного; я проверил, прежде чем отпить. — Как себя чувствуешь? — ровно спрашивает Нико. — В чём дело? Нико хватает губами трубочку и делает глоток. Отрывается и тут же припечатывает: — Это афродизиак. — Послушай, есть и более простые способы украсть чей-то коктейль, — с усталым раздражением отзываюсь я. — Ходит легенда, что иногда достаточно одного волшебного слова. «Пожалуйста», чувак, это слово — «пожалуйста». — Я не шучу. От пина колады здесь лишь половина. Он очерчивает трубочкой края бокала, а после снова отпивает, что лишь подтверждает мою старую гипотезу: ему нравится играть на моих нервах. Или вводит новую, очень специфичную: он тащится от халявных афродизиаков. — Окей. Давай по-другому. Я сижу здесь уже десять минут, и за это время мимо бара прошла дюжина человек. Я перекинулся парой слов с барменом, с какой-то очаровательной престарелой дамой с розовыми волосами и с девчонкой, которая очевидно хотела меня склеить, но это было ещё до того, как я заказал коктейль. Потом ты вечно крутился рядом, особенно когда я обсуждал с престарелой дамой её чихуахуа, и я как минимум пару раз выпускал коктейль из виду. — Мне не нужны афродизиаки, чтобы обладать кем-то, Перси. — Молодец, Нико. Почти похоже на настоящий ответ. Попробуешь ещё? Он чёрно глядит на меня, словно я его оскорбил и он уже начал придумывать план мести, а потом медленно и чётко произносит: — Если бы я хотел взять тебя силой, это случилось бы ещё в домике Афродиты, но я хочу, чтобы ты был со мной по своей воле. И ты это знаешь. Паршиво, но да, я знаю. Даже несмотря на то, что он, очевидно, забывает, что мне хватило сил избавиться от этого дурного розового тумана в башке, если бы он тогда надавил ещё чуть-чуть… Ладно, неважно. — Допустим. Значит, ты думаешь, что это был бармен? — Как он выглядел? — Высокий, чернокожий и лысый. Видок такой, будто может сломать меня одной левой, но в остальном приятный мужик. Очень дружелюбно улыбался. Поставил бы пять звёзд за сервис только из-за него. — И где он теперь? — У него закончилась смена. Теперь вместо него девушка, она ушла в подсобку перед тем, как ты пришёл. Если бы кто-то хотел прихватить меня к себе домой как сувенир, то он бы сидел напротив и промывал мне мозги. Ничего не напоминает? — Или бы он ждал тебя на выходе со своими друзьями. В конце концов здесь только два выхода, и один из них — чёрный, — равнодушно отмечает Нико, глянув в сторону Клариссы, и вновь отпивает. Щурюсь. — А у тебя что, какие-то планы на вечер, что ты так довольно лакаешь? Нико отрывается от трубочки, и на его нижней губе остаётся белая капля. Меня клинит ровно на секунду, но потом он слизывает её, и я, вроде как, прихожу в себя. Ничего смертельного, серьёзно: я уже начинаю привыкать к тому, что иногда мой мозг издаёт звуки завершения работы Windows XP, когда Нико облизывает губы, улыбается, убирает волосы за ухо, разминается, дышит… Знаете, я бы больше начал беспокоиться, если бы всё вдруг стало нормальным. — Он вкусный, а я устойчив ко всем веществам, стимулирующим влечение. Как дети Диониса — к алкоголю. — Сняв вишенку с края бокала и сжав её за черенок, Нико задумчиво хмыкает: — С большой силой приходят… странные побочные эффекты. И каким чёртовым образом он выяснил, что невосприимчив?.. (Боги, только не говорите, что в домике Афродиты где-то припрятана химическая лаборатория по производству виагры…) Впрочем, в одном с Нико не поспоришь: в странности побочных эффектов. Как человек, способный понимать язык рыб и лошадей, а также раздающий автографы крабам по четвергам, абсолютно согласен. Пока я думаю над тем, что делать, Нико кладёт вишню в рот и отрывает черенок. Господи, чувак. Ты мог бы хотя бы на секунду задуматься, что мне полагается какой-то утешительный приз в этой игре «Не будь отравленным в первом же попавшемся баре»? Например эта несчастная вишня? Обидно до чёртиков. — Сколько у меня времени, прежде чем он подействует? — Минут пятнадцать. Двадцать, если повезёт. Он вновь присасывается к коктейлю. Выходит, у меня гарантированно есть десять минут, остальное — дело случая. Не то чтобы я не доверял Нико, но девятнадцать лет жизни ясно дали мне понять, что нужно всегда «быть ближе к опасности», а значит, готовиться к тому, что более пессимистичный вариант окажется реальностью. Бармен, который обслуживал меня, не попадался на глаза с тех пор, как налил коктейль и попрощался. До выступления Гимероса ещё семнадцать минут. Маловероятно, что я успею найти хоть одного из них прежде, чем мне станет совсем дурно. Лучше вернуться в номер, залезть под ледяной душ и понадеяться, что холод вкупе с силами Посейдона сработают как противоядие. — Я буду в номере. Разберитесь с Гимеросом без меня. Я встаю с барного стула, и моё сердце подпрыгивает, а ноги подкашиваются. Я почти падаю на Нико, лишь в последний момент умудряясь схватиться за столешницу. Ладонь Нико оказывается на моём плече, придерживая, и в его взгляде замирает что-то похожее на недоумённое беспокойство. Если честно, я и сам не знаю, что стряслось. Тут же появляется Кларисса со сложенными на груди руками. — Что с Джексоном? — Он перепил, — врёт Нико и глазом не моргнув. — Прости, Кларисса, если ты не горишь желанием познакомиться с моим ужином… — подхватываю я и делаю смазанный жест пальцами, мол, уйди с дороги, это для твоего же блага. Нико отставляет остатки пина колады и важно поднимается. Затем перехватывает моё плечо, как будто он тот самый человек, который первый оставит залог, чтобы вызволить меня из тюрьмы, и который станет плести с три короба сразу после того, как поклянётся говорить ничего, кроме правды. В общем, просто очаровательный парень. Я состряпываю самое замученное выражение лица на свете, и эта актёрская игра наверняка достойна «Оскара»: не зря же я оттачивал её в школе двенадцать лет подряд. — Я отведу его в номер. — Ну конечно, этот кретин накидался в первом же баре. Почему я, блин, не удивлена? Если дашь ему попасться мне на глаза до утра, я всеми чёртовыми богами клянусь: я его прибью, — ворчит Кларисса, смотря на меня. Потом переводит взгляд на Нико и уже намного приятнее говорит: — Что там с крылатым? — Гимерос опоздает. Встретимся в гримёрке после выступления, — спокойно сообщает Нико. Кларисса шмыгает носом, опускает руки и расслабляется, вмиг становясь куда более удобоваримой. Не знаю, то ли всё дело в том, что Нико излучает какие-то успокаивающие флюиды, которые размягчают её пуленепробиваемое сердце, то ли она всерьёз его зауважала после случая с Минотавром. — Ладно, салага. Будь умнее нашего братца — не заставляй меня ждать, — ухмыляется она и салютует Нико двумя пальцами, прежде чем вернуться к чёрному выходу. Ах да, забыл сказать. Гимерос, как и Эрот, сын Афродиты и Ареса, поэтому Кларисса решила, что будет очень остроумным делать вид, что они с Нико в каком-то смысле родня. Ну, зато я теперь с чистой совестью могу заявлять, что не имею к этим двоим никакого отношения: у меня в родственниках по отцу только уважаемые существа — например бараний коврик и летающий конь. — Пойдём? — спрашивает Нико с таким решительным взглядом, будто он в любой момент готов меня поймать, если я упаду. Мило. Жаль, я не захватил фотоаппарат: его сёстры, думаю, были бы благодарны по гроб жизни за такие кадры. — Да. Моих актёрских навыков не хватит надолго. Так и не отпустив меня, Нико ведёт нас к выходу, ловко маневрируя между столиков и людей. Наконец мы оказываемся на крыльце. Лицо окатывает прохладным сухим воздухом. Нико отпускает моё плечо, прежде чем спуститься на тротуар, и я вдруг чувствую что-то вроде тоски. Ночью город пустой и притихший, только листья тополей шуршат на ветру и монотонно жужжат фонари. В окнах одноэтажных зданий, выстроенных вдоль дороги, редко горит свет. По пути нам не встречается ни проезжающая машина, ни хоть какой-нибудь человек. Кажется, что мы с Нико одни в этом городе или что город ненастоящий — лишь декорация для нас двоих. Отвратное чувство. Я стараюсь особо не смотреть по сторонам, сконцентрировавшись на тротуаре: он везде одинаковый, что в настоящих городах, что в картонных. Потихоньку начинают гореть щёки. Я ёжусь и прячу руки в карманах толстовки, чувствуя себя немного больным. До мотеля остаётся минут пять. Говорю, лишь бы не думать: — Ты ведь можешь сделать с этим что-нибудь? Вы же, типа, связаны, афродизиаки и дети Афродиты, верно? Оба из Африки. Нико усмехается. Спустя несколько шагов он строго, но с чем-то похожим на сожаление в голосе отвечает: — Я не могу приказать твоему телу успокоиться. Я могу заставить тебя поверить во что угодно, могу усыпить тебя, если ты того желаешь, но эта… дрянь уже в твоей крови. Я не могу заставить тебя избавиться от неё. — Мы встречаемся взглядами, и Нико неуверенно добавляет: — Я… я прослежу, чтобы всё было нормально, пока она не перестанет действовать. — Не пойми неправильно, я очень ценю твоё предложение посмотреть, как я подыхаю от одного дрянного коктейля, но со мной всё будет в порядке. Нико смотрит на меня так, что я понимаю: он бы и рад согласиться, но со мной ни черта не будет в порядке. Боги, и почему я не удивлён? — Ты ведь понимаешь, что это не был человеческий афродизиак? Человеческие афродизиаки никогда не заставляют тебя чувствовать спустя пару глотков. Тем более таких, как мы. Ну что ж. У меня как раз не хватало галочки напротив пункта «Быть отравленным божественными афродизиаками» в списке «Дела, которые необходимо совершить до 20, чтобы получить звание великомученика». Я растираю лицо ладонями, вздыхаю и выдаю: — Кларисса, она, знаешь, неплохая девчонка. Иногда. И ты хороший пацан. Если честно, ты даже мне нравишься, как если бы у меня был надоедливый младший брат. — Мне стоит напомнить, что произошло в нашу первую встречу? — Двоюродный брат, — парирую я и, подумав, морщусь: — Как минимум. Нико смешливо фыркает, смотря на горизонт. Приятный, ободряющий звук. Будто говорящий: «Мы абсолютно точно в дерьме, но давай лучше воспринимать это как материал для нашего будущего стенд-апа» — И по какой причине это напоминает последние слова? — с лукавой улыбкой в уголке губ спрашивает Нико. — Это мой первый раз. Я немного нервничаю. Нико переводит на меня вопросительный, скептичный взгляд, и я уточняю: — Меня ещё никогда не травили афродизиаками. Штучки твоей мамы не в счёт. Просто на случай, если что-то пойдёт не так. Или если мне всё-таки повезло — и это был мышьяк. Было бы забавно. Этакая пародия на Ромео и Джульетту с подзаголовком «Тупой и ещё тупее»: отравились, потому что один был уверен, что в бокале пина колада, а другой — афродизиак. Нико без единой эмоции рассматривает моё лицо, то ли пытаясь уловить серьёзно я или нет, то ли понять, на какой стадии отравления я нахожусь. Щёки словно колет иголками, горло начинает сдавливать изнутри, а идти становится всё труднее и труднее, так что, вероятно, я на стадии, где нужно думать, на какую стену в домике Посейдона мне стоит повесить рамку с отречением от всего, что произойдёт этой ночью. — Надеялся, что у богов осталось подобие совести? — Да нет. Просто думал, что у них есть кукла вуду не только с моим именем. Нико невесело усмехается и качает головой. Больше мы не перекидываемся ни словом, но это к лучшему: мотель уже виднеется на горизонте, а у меня так сдавливает горло, что тяжело даже думать о том, чтобы говорить. Мы доходим до мотеля, поднимаемся по обшарпанной лестнице на второй этаж, проходим дверь, ведущую в номер Клариссы, и останавливаемся у нашего номера. Нико возится с ключами, и я отворачиваюсь, не в силах смотреть, как покачивается брелок с этим полувыцветшим «13» под его пальцами. (Влево-вправо, влево-вправо — полукруг. Тошно.) Небо чёрное, безоблачное и беззвёздное. Спокойное. Я сглатываю. Нико молча пропускает меня вперёд, и я оказываюсь в номере. Две заправленных кровати, голое окно, выходящее на пустую стоянку, и зеркало в полный рост с чёрными кляксами по бокам. Это стандартный номер для своей цены, и ещё утром меня всё устраивало. Теперь мне холодно, темно и одиноко. Голова набивается ватой. Сердце бьётся неправильно, слишком громко, будто бы спотыкаясь на каждые три счёта. Мне хочется вцепиться во что-то живое и не отпускать, пока не полегчает. Нико закрывает дверь на замок. Я поворачиваюсь и застываю в шаге от него, заставляя его замереть у двери. Он слегка поднимает подбородок, чтобы сохранить зрительный контакт. Его взгляд чёрный и внимательный, почти пронзительный, и на секунду мне думается, что он всё понимает, что он правда может мне помочь. Меня тянет к нему. Сильнее, чем обычно, но не так резко, без рывка — как если бы я хотел этого сам. Делаю шаг вперёд. И признаюсь у его виска: — Мне так паршиво. От Нико пахнет чем-то вроде кофейного ликёра, горьковато-сладким, пряным и тёплым. Я жмусь носом к его виску и вдыхаю. Этот запах на его коже кажется вкуснее амброзии; от него становится легче. — Я знаю, — тихо откликается Нико, и его тёплое дыхание ложится мне на горло. — Давай отведём тебя к кровати. Он мягко берёт меня за запястье и ведёт к ближайшей — его — кровати. Я отрываю себя от него, но едва мы делаем пару шагов, как снова прижимаюсь к этому сладковатому теплу. Нико выдыхает, закрывая глаза и едва уловимо склоняя голову к плечу, когда я мажу уголком губ по его скуле. Он такой открытый, податливый и хороший. Я, наверное, обожаю его. Не встречая сопротивления, выпутываю Нико из короткой кожаной куртки; она падает на пол, бренча застёжками. Осторожно оглаживаю косые мышцы живота, скрытые под футболкой, — на ладонях остаётся тепло. Нико открывает глаза. Смотрит расфокусированным взглядом, а после легко, но уверенно перехватывает мои руки. Доводит и усаживает на кровать, и на секунду кажется, что после этого он уйдёт, оставит меня одного, — и мне становится так плохо и одиноко от этой мысли, что я вцепляюсь в его плечи, в его загривок и притягиваю к себе. Повисаю на нём и молю: — Не уходи. Его руки ложатся на мои рёбра, аккуратно придерживая. Не отпуская, он садится рядом со мной на кровать. — Я здесь, Перси. Я никуда не уйду. Меня пробирает мурашками от его обещающего шёпота. Нико щёлкает выключателем ночника на тумбочке, и между нами разливается бледное пятно холодного света. Его глаза так близко, что я могу разглядеть в них собственный силуэт. Я вплетаю пальцы в его волосы на затылке. Они мягкие и шелковистые, густые и немного вьющиеся на концах. Трогать их так приятно, что я мог бы делать это вечно. И в следующую секунду мне становится этого мало. Я опускаю взгляд на линию его бледных расслабленных губ. Вспоминаю, какие они тёплые, мягкие, будто созданные для того, чтобы целоваться, как потрясающе они могут двигаться, как могут ощущаться на моих губах, — и меня накрывает осознание. — Поцелуй меня. Чёрт, поцелуй меня.