Быть хорошим братом, чтобы стать любимым братом

Благодаря небольшому, но в достаточной степени откровенному разговору, на который таки смог Шона вывести брат — да, Даниэль и это решил посчитать за личную победу над упёртым старшим — их отношения оказались вновь вынуждены скрипеть и напрягать привычные притёртости. Этого не слишком приятного процесса совершенно невозможно избежать, когда возлагаешь свои симпатии на незрелую личность. Шон не был достаточно уверен в сформированности даже собственных взглядов, пока ему приходилось терпеливо следовать за Даниэлем по знакомым ступеням взросления, вновь и вновь смиряясь с очередными изменениями в их взаимоотношениях. Хорошо, что старший давно познал искусство толерантности к большинству выходок брата. Пожалуй, самые очевидные перемены претерпели их поцелуи, возникшие как неловкие благодарные касания, но за несколько лет прокачавшиеся до вполне устоявшихся и привычных прикосновений. «Ты охренительно крут»-поцелуй, когда Даниэль ненавязчиво напоминает о надёжности своих телекинетических способностей, уберегая братские нервы от доставучей шайки малолетних карманников. Шон может проконтролировать что угодно, только не слабость, перекрывающую дыхание, вспорхнувшую где-то в лёгких от осознания возможности утихомирить своего смертоносного подростка одним лишь настойчивым поцелуем. «Такой ты придурок, Шон!»-поцелуй — глубокий, с резкой сигаретной горечью, когда старший хочет затянуться третьей раковой палочкой подряд. Даниэль взволнован зашкаливающим количеством ядовитого дыма в вечернем воздухе. И он точно не согласен с тем, что курить — интереснее, чем целовать его. Шон тоже понимает, что глушить назойливое ощущение бабочек внутри с помощью табака — идея губительная. Но много ли остаётся вариантов? «Спасибо за завтрак»-поцелуй, когда Даниэль впервые берёт в руки сковороду и решает порадовать своего гиперответственного брата утренней яичницей. Колбаса удивительно настойчиво липнет к антипригарному покрытию, а столовые приборы звонко вываливаются из рук, вызывая в подростке раздражение за гранью терпимости. Но когда есть цель — препятствий не видно. И Шон прекрасно изображает, что грохот на кухне, который слышно даже сквозь сон, его ни капельки не касается. Ставя на колени брата тарелку с вполне удобоваримыми ошмётками еды, Даниэль думает, что любые усилия стоят искренней смешливой улыбки. «Ты умеешь слушать»-поцелуй, после того, как Шон заканчивает свой полуночный рассказ о надоедливых посетителях автомастерской. Усталость и раздражение, капающие на нервы в течение целого дня, легко уходят, стоит лишь позволить себе откровенно высказаться — парень и сам не знает, почему столь редко делится тем, что накопилось. Возможно, стоит сделать полуночные разговоры традицией? Улыбаясь собственным мыслям с видом мечтателя, Шон целует брата в самый уголок рта, позволяя тому уснуть под ровные звуки своего вкрадчивого голоса. «Не могу поверить, что ты терпишь меня»-поцелуй, когда Даниэль снова несдержанно бьёт в столовой посуду. Получая в ответ лишь спокойствие, преувеличенно выраженное на лице Шона, младший принуждённо остывает. А после, с хорошо скрываемой совестливостью, выпрашивает амнистию, упорно пытаясь коснуться всепрощающих губ. Подросток только укалывается о колючую щетину, но с радостью замечает, как смягчается тяжело застывший взгляд. Братья дорожат самыми разными моментами и всевозможными поцелуями, что случались за их совместную жизнь. И, когда младший врывается в пубертат, им приходится переживать ещё одну печально известную метаморфозу. Шон, за несколько лет приученный к невинности любых допустимых прикосновений, едва верит в реальность происходящего, замечая неожиданные изменения. Это случается не в один день и даже не в один вечер. Возможно, в одну лишь минуту, когда, после привычного поцелуя перед сном, Даниэль решает улечься ближе, мягко упираясь макушкой брату под подбородок. В тесных объятиях уснуть совершенно невозможно — они отвлекают, принуждая Шона концентрироваться на малейших движениях и заставляя хмуриться от ощущения неровного дыхания на собственных ключицах. Обстановка накаляется оттого, что парень замечает явное: младший безостановочно ёрзает, то прижимаясь к нему всем телом, то отстраняясь, но совсем не надолго. Становится совсем уж неловко, когда Даниэль щекотно проводит кончиком носа по шее Шона и поднимается выше, с жадностью задыхающегося стягивая воздух с уязвимого участка кожи. Шон торопливо сглатывает вставшую поперёк горла сухость. Его кадык дёргается уже под губами брата, которые неуверенно размыкаются и — на пробу — мягко прикусывают доверительно подставленную часть шеи. Желая задать младшему хоть один вопрос из целого вороха, мгновенно возникающего в голове, Шон лишь растерянно жужжит несвязное: «М-м?». Вопросительный звук приятно вибрирует прямо под языком Даниэля — что и становится последней каплей в чаше подросткового терпения. Бедолага даже не успевает понять, что так внезапно уводит его с пути здравомыслия, а старший уже встречает на губах знакомое, привычное, и, в то же время, совершенно иное прикосновение — пылкое и в чём-то неумело-корявое. До сего момента Шон был железно уверен, что ко всему готов. Но именно сейчас происходящее выбивает из колеи, оказываясь одновременно и неожиданным, и совершенно ожидаемым. Ожидаемым — ну, потому что, это логичное развитие романтических отношений: рано или поздно их поцелуи просто обязаны выйти за грань одного невинного значения. Шон знает, что это вовсе необязательно, но точно чувствует, что с Даниэлем будет невозможно удержаться в пределах нравственности — причём, именно из-за желаний самого Даниэля. И старший не совсем уверен, ждёт он того момента с застенчивым трепетом или же с полнейшей опаской — ведь страшно даже представить, насколько необходимо быть подготовленным, чтобы взять на себя ответственность за чужое тело. Даже если это «чужое тело» принадлежит самому родному человеку — оттого лишь страшнее и сильнее ощущается груз этой самой ответственности. Неожиданным — что ж, Шон убеждённо отрицает, но это так. Он по-прежнему всем своим существом увязает в болоте под названием: «Даниэль ещё ребёнок». Причём, увязает по собственному желанию, порой лелея тягу остаться в нём подольше, насладиться излишне детским поведением младшего брата. И, в хороший день, даже намеренно вызывая в Даниэле мальчишеское негодование очередным щелбаном по носу. Но, с новыми потребностями подросткового организма, приходится поставить самого себя перед фактом: он, блядь, уже не ребёнок. Уже давно, совершенно, однозначно, окончательно, даже близко не ребёнок. Потому что ребёнок не должен знать, как прикусить сгиб шеи так, чтобы заставить брата нетерпеливо вздрогнуть. Ребёнок не может догадываться, почему у старшего возникает тянущее ощущение внизу живота из-за откровенно умелого языка на чувствительной коже. Ребёнок не должен понимать, почему ему настолько приятно, когда пальцы пробегают по позвоночнику и непреклонно сжимаются ниже. И, господи, ребёнок даже близко не может иметь понятие, как столь удачно уместить своё блядское колено, чтобы оно не позволяло Шону сдвинуть бёдра даже при самом большом желании. Вот так незамысловато случается первый ошеломляющий раз, вынуждающий Шона сделать для себя тяжёлое признание. И первый раз, когда Даниэля приходится отлеплять от себя — и даже вынужденное сковывание рук и грозный голос возбуждает несносного мальчишку. Растерянность старшего не помещается ни в какие рамки осознания, но он по-прежнему быстро учится. И, отойдя от первых заслоняющих разум гормональных всплесков, Даниэль пытается учиться тоже. Многократно одолевая страшное препятствие в виде буйного подростка, Шон уже готов к новым переменам — по опыту знает, что они неизбежны, в особенности после откровенных разговоров. И, пусть для младшего нелегко отвечать за собственные промахи, перед самим собой он всё же повинился: несдержанность — это большая ошибка. Восприняв происходящее с перебором и даже слишком близко к сердцу — как Даниэль всегда и принимает любые упрёки от брата — подросток вкладывает все свои силы в осознание разницы между нежным «я люблю» и пылким «я хочу». Удивительно, насколько просто все границы стираются, когда Шон головокружительно крепко целует его. И совсем непонятно, как не терять связь с реальностью, когда мироощущение настолько подводит, что кажется, будто целая вселенная оканчивается на старшем брате, недвусмысленно прижимающем его к себе. Но Даниэль далеко не слабовольный. И слишком сильно любит Шона, чтобы позволять всему подряд портить их отношения — достаточно того, что они регулярно ругаются из-за уборки и из-за старшего, который «непозволительно дружелюбный» — со слов Даниэля — с посетителями их мастерской. Прочие ссоры явно будут излишними. Анализируя происходящее не один день, младший приходит к мысли, что всё, что он испытывает — по-прежнему нормально. Ведь он по-прежнему не единственный, кто переживает подобную проблему. Даниэль бодрится достоверным фактом: он ведь супергерой! А значит, ему положено быть самым сильным, значит, он точно не проиграет жалким позывам собственного тела. Ко всему прочему, подростку хорошо известно: когда происходит помешательство на одном человеке, настроение начинает строго зависеть от его действий. А Даниэль, в определённом смысле, помешан на своём брате. И когда Шон смотрит на него разочарованно и бессильно отворачивается… Словом, подростку хочется больше никогда не перенимать на себя такой же настрой. А для этого, очевидно, нельзя позволять Шону расстраиваться из-за него. Звучит эгоистично: поддерживать старшего в состоянии счастья, лишь бы самому не мучиться угрызениями совести. Но Даниэль знает, научен, что эгоизм — это вовсе не плохо, если он не вредит человеку, которым ты дорожишь. Скрепя сердце, он всерьёз берётся за поиск лучшего способа помочь брату научиться избавляться от нервного напряжения. Всё же, слепо срывать злость на Даниэле — пусть тот и сам провоцирует — ужасно деструктивная затея. И младший уверен, что сможет что-то придумать, чтобы прийти к пониманию. Ведь Шон вовсе не обязан решать все проблемы в одиночку: подросткам тоже можно доверять ответственные вещи.

***

— Как считаешь, лучше всего тебя характеризуют твои выборы? — Шон философствует, поудобнее укладываясь на кровати. Он опирается возле брата на локоть, стараясь случайно не прижать рукой его волосы. — Получается, творишь много дерьма — ты и есть дерьмо. Перебирая пальцами отросшие прядки Даниэля, он задумывается, уместно ли будет советовать ему подстричься или же мешающиеся патлы — часть подросткового очарования. Младший млеет под приятными прикосновениями, но не отводит внимательного взгляда от брата — выражение лица последнего оставляет желать лучшего, стремительно приобретая огорчённый вид. А подростку хорошо знакомы эти удушливые переживания, противоречиво слабо отражающиеся на спокойном лице. — Глупость какая. Тебя характеризуют все твои решения. В-с-е, а не только дерьмовые! — Даниэль лениво поднимает ладонь, чтобы ударить старшего по лбу в шуточном возмущении, и Шон принимает безболезненный хлопок без сопротивления. — Перестань сожалеть. Разве всякие глупые ошибки не помогли нам обоим стать теми, кто мы есть теперь? Подросток отвечает с искренней убеждённостью, от которой Шону в самом деле мгновенно становится легче. Даниэль не расслабляется, продолжая изучающе фокусироваться на брате, что старший не может не подметить: в последнее время, подросток будто бы стал подвергать анализу всё подряд, и это не слишком на него похоже. Глаза, блестящие вниманием, постепенно начинают напоминать пресловутый щенячий взгляд, и Шон неумолимо тянется к брату с доброй улыбкой. Оценивая новую эмоцию на лице старшего, подросток позволяет себе облегчённо выдохнуть и с мурашками принимает новое приятное поглаживание по затылку. Шон про себя подмечает: если за него волнуется даже такой оболтус, что-то в своей жизни он по-прежнему делает правильно. Дополняя полуночный разговор привычным поцелуем, старший чувствует в братских движениях знакомую пылкость — дыхание хаотично сбивается, а в лопатки приятно впиваются сильные пальцы. Парень с готовностью спрашивает: — Что, опять приставать будешь? — улыбается, потому что ожидает именно этого. Весь уходящий день ощущался как затишье перед бурей. — Только на этот раз я лучше разденусь сам, enano. Даниэль слизывает с пересыхающих губ слабый привкус сигарет и легонько прочищает горло, будто смущается заговорить сразу после реплики брата. — Знаешь… Может, ты ещё расскажешь, как прошёл твой день? Шон искренне округляет глаза. Младший, конечно, и раньше проявлял нотки стеснения, но только не тогда, когда отказывался от сексуальных взаимодействий. Нет, стоп, когда это вообще он от них отказывался? Как бы там ни было, даже самую малость оробевший Даниэль — это столь умилительно-ребяческое зрелище, что, завидев его, Шон ни за что бы не нашёл в себе силы на подколку. По крайней мере, не этим тёплым вечером. Отмахиваясь от противоречивых деталей, старший возвращает внимание к смущённому брату и вспоминает ещё пару забавных случаев рабочего дня. Быть может, для Шона это не очевидно, но желание Даниэля быть к нему ближе — во всех смыслах — никуда не исчезло. Напротив, когда подросток упорно пытается себя контролировать, оно порой доходит до абсурда. Поставив перед собой задачу: не касаться Шона также открыто и вызывающе, как обычно, теперь Даниэль мог ни с того ни с сего залипнуть на то, как Шон, например, жуёт жвачку — через раз широко открывая рот и перекатывая её на языке. Старший противно чавкает, но Даниэль готов простить ему что угодно в этот момент, лишь бы оказаться на месте той тупой жевательной резинки. Нередко подросток подвисает в дверях автомастерской, забывая, зачем он зашёл, потому что Шон слишком красиво потеет над очередным открытым капотом. А уж когда парень приподнимает край широкой майки с целью вытереть излишнюю влагу с лица… Но самым тяжёлым испытанием изо дня в день оказывается старший брат после душа, безмятежно возвращающийся в их спальню — тогда от Шона пахнет общим гелем для душа, к которому примешивается особый запах, присущий только ему одному. Даниэлю смешанный аромат напоминает недешёвый приятный парфюм — его неимоверно хочется вдохнуть глубже. В особо тяжёлые дни благочестивый подросток пробует подступиться к брату не только путём ненавязчивого поведения, но и через слова. Вот только Даниэль — не лучший оратор. — В отношении меня ты даже слишком правильный, Шон. Ну как так можно? Расслабься, побудь плохим парнем. Никто тебя за это не накажет, — мальчишка подмигивает, растягивая улыбку. — Если только ты сам об этом не попросишь. На очередной топорный подкат Шон только и может, что закатить глаза. Лишь спустя пару часов он возвращается к нелепо брошенной фразе и осознаёт общий смысл сказанного. И вполне понимает, что Даниэль имеет ввиду: всё же, они оба теперь не сдерживают себя в деяниях, которые им не вредят — в грабежах, к примеру. Не секрет, что братья давно взяли титул известной криминальной парочкой Пуэрто-Лобоса, к которой откровенно стараются не лезть без особой надобности. И если у Даниэля остаётся мало осязаемых границ дозволенного, то Шон продолжает тащить за собой целый багаж из правил и моральных дилемм. Да, все эти дилеммы связаны — по большей части — с его младшим братом. Но это, возможно, единственная светлая сторона, в которой Шон находит самого себя из прошлой жизни, оставленной где-то за границей Мексики. Парень не хочет терять столь тонкую связь со своим былым «я», окончательно превращаясь в человека, которым он обещал никогда не становиться. Потому, только безопасность и счастье Даниэля — по-прежнему превыше всего. Как оно было шесть лет назад, так и сейчас, так и будет всегда. И, как и всегда, Шон не стесняется своевольно проводить и обозначать границы, позволяя себе наглейшим образом забывать, что в этих непростых братских отношениях участвует не он один. Но старший не находит ошибки в своих суждениях. Он лишь ясно видит: подростки — те же дети, которые банально не понимают, как для них будет лучше. Зато Шон точно знает, как лучше — ведь он слишком давно научился принимать ответственные решения сразу за двоих.

***

Младший считает, что оставить Шона в покое будет легче лёгкого. Но, встречая небезызвестное молчаливо-каменное упорство, ему безмерное количество раз хочется вновь надавить, заорать, вывести из себя упрямца-брата настолько, чтобы он перестал себя сдерживать и как минимум высказал всё то, что его гложет. Даниэль ведь знает, переживания свербят без устали, и он в любой момент готов выслушать и помочь. Если бы только Шон начал по-нормальному выражать свои мысли, так, как когда-то научил самого подростка. Но ведь нет, всё из него приходится вытягивать силой! Даниэль расстраивается, но не отчаивается. Приглядывается ещё внимательнее, пару раз всё же срывая своё комфортное поведение излюбленными выходками, и, наконец, замечает, что игры с давлением на Шона лишь сильнее того разрушают. Спустя непродолжительное время после таких «шалостей», старший оказывается один на один с всепоглощающим чувством стыдящей вины за излишнюю грубость, которую он никак не может сдерживать в моменты злости. И только после этого запоздалого открытия подростка, речь идёт уже не о комфорте Даниэля, а о психическом здоровье его брата. Осознавая свою ошибку более чётко, на младшего обрушивается бесконечное сожаление о том, что он замечает слишком поздно. Теперь каждый спровоцированный срыв Шона, каждое гипертрофированное равнодушие, вызывают внутри Даниэля болезненный отклик, погружая в склизкое ощущение виновности. Собственные обиды, которыми был ослеплён подросток всё это время, уже кажутся до невозможного мелочными и глупыми в сравнении с тем, что переживал старший. Чем обижаться на скудный эмоциональный диапазон брата, стоило, для начала, выяснить, с чем он вообще был связан. Но лучше поздно, чем никогда, верно? Немного перерабатывая поставленную перед собой цель, Даниэль находит всё больше способов привносить в семейный быт благоустроенность. И результаты комфортной терапии не заставляют себя долго ждать — как только младшему удаётся сократить объёмы заигрываний, сальных шуточек и откровенных прикосновений до нуля, Шон тут же оценивает дарованную возможность не переживать за свой зад. И Даниэль с успехом оставляет простор для самого спокойного взаимодействия, которое только может понравиться старшему брату. Поначалу, конечно, Шон слабо доверяет своему счастью. Продолжая издали ощущать на себе выжидающий взгляд, он обходит стороной непредсказуемого подростка — один раз и другой, но вскоре на смену подозрениям приходит уютное умиротворение. Прямой флирт естественным образом сменяется молчаливым разгорячённым напряжением, которое Шон находит соблазнительно-приятным. А больше ничего из ряда вон выходящего не творится в их доме: никаких дефиле в нижнем белье, излишне ревностных выходок и даже вечерние домогательства — пусть и с более явным скрипом — трансформируются обратно в милые поцелуи между разговорами. Шону действительно комфортно. Совершенно и абсолютно удобно. Настолько безмятежно спокойно, что даже… Скучно. Нет, Шон точно не хочет скучать по бесконтрольным приставаниям и невозможности расслабленно засыпать в собственной постели. Но, вопреки здравому смыслу, он в самом деле начинает скучать — столь пресное ощущение безопасности пресыщает на раз-два. И эта скука становится душной, подталкивая Шона к прощупыванию тех границ, которые впервые установил не он сам. Начинает парень с самых осторожных действий — с возвращения небольшого флирта. Который, правда, осуществляется настолько ужасно в исполнении Шона, что младший даже не замечает проявленного к себе внимания. Но, даже в неудачной попытке соблазнения, Шон осознаёт свои неожиданно развязанные руки и беззастенчиво предоставленную ему свободу. Шон неустанно ищет намёки. В каждом неловком движении, каждом неосторожно брошенном слове своего брата, чтобы подхватить тот темп ответного флирта, в котором старшему всегда привычно участвовать. Но он ничего не находит. А отсутствие необходимости устанавливать самому себе ограничения, тем временем, малость кружит голову. Преследуя цели человека, опьянённого ощущением безопасности, парень заходит дальше — нормализует обольстительные поцелуи средь бела дня и перед сном, с каждым разом добавляя в них больше пикантности. Осторожно отслеживает, как поведёт себя Даниэль в ответ на всё более откровенные касания. Вопреки ожиданиям, мальчишка не срывается — Даниэль не переходит самостоятельно проведённых черт. Ни когда Шон довольно конкретно сминает его губы, ни когда оставляет подростка опасно неудовлетворённым и не отпускает в ванную, чтобы даровать облегчение. Ни даже когда впервые в жизни Шон заставляет брата проснуться из-за приятной щекотки, ползающей по внутренней стороне бёдер — Даниэль, затуманенным спросонья взглядом, обнаруживает макушку Шона между своих разведённых коленей, увлечённо оставляющего лёгкие поцелуи на оголённой коже. А после, старший без объяснений отправляет его в школу — ошарашенным, но невероятно довольным. Забавляясь в новых и набирающих изощрённость (по)пытках обличить слабости Даниэля, Шон начинает ощущать себя чёртовым садистом, а брата — столпом вселенской надёжности. Постепенно, до старшего доходят подозрения, что подросток действительно искренен в своём желании услужить. Он, по всей видимости, целиком и полностью погружается в идею предоставления Шону свободы без страшных последствий в виде сексуальной ответственности. И Шон, даже того не осознавая, своими всё более уверенными действиями доказывает брату, что тот прав в собственных суждениях. И, получается, счастливому подростку остаётся лишь дождаться того победоносного мгновения, когда старший сам признает Даниэля безоговорочно взрослым и уже не сможет отказываться от горячего по всяким глупым причинам. А, возможно, Шон и не захочет отказываться, когда в полной мере поймёт серьёзность подростковых намерений — Даниэль очень на то надеется. Продолжая эксперименты с братским терпением, Шон уже чувствует себя неуязвимым и, в то же время, до стыдного азартным человеком. Проходит всего пара недель прежде, чем он опускается до уровня откровенных провокаций. Обманывая самого себя, старший твердит, что Даниэль всё ещё остаётся импульсивным мальчишкой, который так внушительно держится лишь за счёт наследственной упёртости истинного барана. Но Шон ведь по опыту знает — у подростка терпения меньше, чем у него самого. А значит, в один особый момент, всё внятное терпение исчерпает себя и Даниэль сорвётся. И старший будет тут как тут, чтобы уколоть братское раздутое самомнение. Звучит, как идеальный план — хорошо придумано, Шон!

***

Даниэль редко задерживается после школы, но, когда это происходит, он обязательно добирается до дома вместе с самыми дружелюбно настроенными к нему одноклассниками — просто потому что ему нравится отвлекаться от закрученных внутри мыслей на односложные пустые разговоры с людьми, об эмоциональном состояние которых не приходится беспокоиться. Небольшая группа подростков неустанно смеётся, проходя мимо открытой автомастерской, даже не замечая Шона, занимающегося очевидной работой. До занятого парня доносятся обрывки разговора, по большей части состоящего из незнакомых голосов: — Хочешь сказать, ты с кем-то встречаешься? — Дэн, серьёзно?! — Не ваше дело, — младший звучит так спокойно, в то время как у Шона, стоящего за стенами мастерской, сердце подпрыгивает к горлу. — Одно скажу точно: да, целоваться охеренно. Приятно, мягко. Ну, а потом может стать даже очень жарко! И озорной смех проносится по компании. Шон не шпионит, но краем глаза замечает, как его брата задорно толкают в плечо и смотрят с искренне доброй завистью. Какой-то, даже, слишком доброй. Шон ощущает внимательные взгляды будто на самом себе — и ему до одури некомфортно от этой звенящей доброты. И внешне расслабленный Даниэль лишь добавляет желания растереть пальцами виски. Старший снимает рабочую майку и отрешенно вытирает об неё руки. Слушая скрип входной двери, дополняемый привычным «я вернулся», он откидывает испачканную одежду в сторону и выходит из мастерской, решительно ступая в дом. Одним взглядом находя брата в кухне, Шон стремительно сокращает разделяющее их расстояние и с преувеличенной небрежностью спрашивает: — Эй, Дэн. Настольные игры любишь? — Что за идиотский вопрос, — подросток даже не оборачивается на звук угрожающего голоса, мастеря себе бутерброд. — Сам же знаешь- Выхватывая из руки младшего батон колбасы и вежливо откладывая в сторону, Шон резким движением поворачивает подростка к себе, заставляя того упереться копчиком в острый угол. — Тогда ложись на стол. Тотчас, парень подхватывает Даниэля — по-прежнему умилительно лёгкого — и закидывает на твёрдую поверхность, игнорируя болезненный выдох, вызванный размашистым столкновением мягкого места с немягким столом. Не дожидаясь никакой ответной реакции, Шон выискивает чувствительные места на тонкой шее, поочерёдно прикусывая их, а следом — оставляя нежно-розовые засосы, которые сойдут совсем скоро. Подросток позволяет хриплым стонам срывать голос — слишком мало самоконтроля, чтобы сдерживать в себе что-либо помимо предательских порывов податливого тела. Шон же разрешает себе бесстыдное множество рваных движений и «случайных» лёгких касаний, заставляющих Даниэля ритмично вздрагивать и терять без того тонкую связь с заданными самому себе границами. Получая всё больше контакта с обнажённой кожей старшего, подросток растерянно пытается найти равновесие, ухватившись хоть за что-то, кроме голого братского торса. Вцепляясь ногтями в край деревянной поверхности, Даниэль заставляет себя прирасти к непрочно стоящему столику. Когда Шон всем весом давит на младшего и совершает пару неприлично похожих на фрикции толчков, подростка осеняет, что это первый раз, когда брат не довёл его до спальни прежде, чем столь откровенно сорваться. — Шон, да ты чего? Прям в столовой, ну это уже пере… — Шон бескомпромиссным движением придвигает к себе подростка и раздвигает ногой напряжённые бёдра, строго становясь между ними. — Перебор… Не радуясь поданному сквозь оборванный поцелуй голосу, старший разозлённо скалится и опускает руку на колено Даниэля. Сжимая на нём пальцы, парень проводит языком по вздрагивающему кадыку и искренне наслаждается осязаемостью собственных прикосновений, на которые младший реагирует максимально однозначно. Но Даниэль, хоть и прикрывает глаза в порывах удовольствия, всё же, продолжает вопросительно смотреть на брата — и это лишь подогревает в старшем необоснованную злость. Решительно выдыхая, Шон одной рукой обхватывает подростка за талию, прислоняя к себе плотнее. В новом агрессивном поцелуе Даниэлю не позволяется вздохнуть, а всё его тело столь тесно прижимается к полуголому Шону, что мысли уходят в напрочь запрещённые дебри. — Ш-шон, остановись, — подросток звучит настолько умоляюще, что старший разрешает себе слабо потереться о его пах, не скрывая собственного ощутимого возбуждения. — Я-я же сейчас тоже раздеться захочу… А там, сам знаешь, что начнётся! — парень пробирается пальцами под майку брата без единого слова, нажимая большим пальцем на один из затвердевших сосков. — М-м, хватит… Шон, придурок! Даниэлю ничего не остаётся, кроме как оттолкнуть старшего со всей оставшейся в нём серьёзностью. А запаса этой серьёзности, уверяю, остаётся катастрофически мало. От не очень-то ощутимого толчка Шон лишь малость отклоняется в сторону, в следующий же момент возвращаясь в исходное положение. Разглядывая возмущённое лицо подростка, он вытирает влагу с губ, успокаивая яростную тяжесть своего дыхания. — Да что с тобой? — младшему, как обычно, отдышаться куда сложнее. — Да просто люблю тебя, дебила мелкого. — И что, любовь превращает тебя в такого же дебила? Во взгляде Даниэля читается готовность к серьёзной потасовке, но Шон воспринимает огонь в глазах напротив по-своему. Без церемоний притягивая к себе младшего одним захватом за шею, Шон вовлекает его в новый поцелуй с навязчивым ощущением грубой настойчивости. Парень останавливается лишь для того, чтобы быстро высказать откровение в шёпоте: — Меня в ёбаный жар бросает, когда кто-то, кроме меня, произносит твоё имя. И, не пытаясь сделать объяснение хоть сколько-то внятным для подростка, Шон возобновляет поцелуй. Уверенно роется под майкой, вызывая мурашки, током проходящие по всему телу. Даниэль оказывается не в состоянии генерировать какие-либо действия, кроме слабого румянца и сбивчивого дыхания. Любовно обводя лицо брата, Шон подмечает за собой близость победы над чужими границами. Не то, чтобы старший одобрял соревновательный дух младшего, но он гордился своей способностью безошибочно определять, когда Даниэль молча затевает очередное глупое состязание. И, стоит парню понять, что он участвует в игре — удержаться от попытки не проиграть становится в разы сложнее. Даниэль прикусывает пальцы брата, случайно задерживающиеся на его лице, не желая казаться слишком покорным в несправедливой ситуации, в которой он очутился по вине одного только Шона. Когда старший вновь касается его шеи кончиком языка, подросток перестаёт впиваться руками в стол и, наконец, отвечает, теряя способность к самоконтролю практически полностью. Он ответно проводит ладонями по полуобнажённому телу, оттягивает волосы на братском затылке и срывается в излюбленные укусы, обрушивая их куда угодно, но в особенности на самые видные части шеи, которым — по мнению подростка — по дефолту положено пестрить собственническими отметинами. Непроизвольная вспышка быстро перегорает, когда вместо шлепка по шаловливым рукам Даниэлю достаётся ещё более жаркий отклик. За получением яростной концентрации внимания на одном только его удовольствии, младший оседает в объятиях, вновь теряя способность к активности — блаженная нега принуждает откидываться в кольце рук и тихонько выпрашивать большего, скромно подставляя наиболее чувствительные места под виртуозные пальцы. Передать удивление Шона, наконец осознавшего, что младший предпочитает получать агрессивные ласки, а не дарить их — не хватит слов. Это оказывается, без преувеличений, настоящим откровением, пробуждающим от состояния коматозного непонимания. Раньше Шону даже на ум не приходило, что у младшего могут быть свои сокровенные причины для беспощадных войн за главенство в, скажем так, постели. И только сейчас, замечая, насколько раскован и расслаблен несдержанный подросток, принимающий ублажение как само собой разумеющееся, Шон догадывается, что конкретно изменилось в Даниэле. Не то, что он стал внимательнее или рассудительнее — в мальчишке всегда было достаточно потенциала, старший бы им не обманулся. На самом деле, странная мания главенства никогда не являлась самоцелью для Даниэля, но каждая щекотливая ситуация раньше выливалась в неустанный контроль за Шоном. Всё оказывается до обидного просто: подросток привык пребывать в постоянном страхе потери. Остаться одному, лишиться самого важного — что может быть хуже? Переплетая жизненные опасения с постоянными гормональными взрывами, Даниэль начинает бояться, что он вот-вот надоест собственному брату. Что тот уйдёт и уже не вернётся к слишком требовательному подростку. Шон же с давних пор не начинает приятные касания первым, а ещё, Шон — единственный из двоих, кто постоянно идёт на попятную. Не способный в одиночку преодолеть непонимание, Даниэль чувствует, что удерживать брата едва не силой — сродни обязанности, и застывает в этом страхе даже слишком надолго. Но, наслаждаясь тем, что есть сейчас: стоит старшему ослабить контроль над собой, довериться собственному горящему азарту и приятным импульсам, позволяя Даниэлю взаимно расслабиться, как сам Шон превращается в солидного партнёра, жадного до получения одобрительных стонов в ответ на каждое своё действие. Ответом на частые размолвки и было действие: обоим братьям следовало отпустить Шона на его собственные поруки — а звучит проще, чем было на деле. Ощущая в грудине часто заглушаемую сигаретами лёгкость, Шон хрипло вздыхает, задевая тёплым дыханием ухо младшего — и Даниэль, в логичном желании продолжить банкет, цепляется за пуговицы на шортах брата. — Шон, прошу… — подросток спешно меняет направление воздействия и притягивает руки старшего к себе, заставляя вновь коснуться участков разгорячённой под одеждой кожи. — Хотя бы сними и с меня майку. Шон пугается, что отказать столь хмельной просьбе невозможно. Обнаруживая в своих руках скомканную майку, парень подтверждает, что не зря испугался. Даниэль шумно выдыхает, с удовольствием возвращаясь к ласковым рукам. Его пальцы уже вновь навязчиво кружат рядом с братской ширинкой, и Шон смотрит на это без видимого осуждения, но не без иронии. — Что ж, мы снова там, откуда начали, да? От наличия слов среди перемешанного дыхания Даниэль пугается так, будто валится в пропасть. — Прости меня… — первая мысль, от которой самого себя становится жаль, это: «Попытаться оправдаться». — Шон, я, правда, так старался держаться! Но… — Да ладно тебе, брось, — старший тут же теряет заготовленное ехидство и отдаётся желанию вытащить мальчишку из паники. — Это же всё я. Моя вина, ты прости. Не нужно было вообще тебя провоцировать. Понятия не имею, что на меня нашло… — поддержка бесконтрольно выходит на уровень самокопаний, как бы Шон не пытался этого избежать. — Нужно было просто оставить всё как есть. Но нет же, блядь, соскучился по твоим идиотским… Ещё эти друзья твои. Блядь! На последних словах Шон разговаривает больше с самим собой, чем с братом. Взгляд утрачивает фокусировку, потеряно обращаясь внутрь, и парень уже готов затеряться в собственных молчаливых мыслях. Если бы только не Даниэль, который совсем не желает отпускать его в полёт раздумий. — Подожди, ты… Приревновал меня? — поражённое удивление. Младший обхватывает плечи Шона и сдавливает в пальцах, обращая на себя внимание. — Ты? Приревновал меня?! Даниэль улыбается неконтролируемо возникающей радости. Как может быть настолько приятно осознавать, что у брата есть чувства? И не абы какие — а чувства к нему. И даже, видимо, не слишком сильно отличающиеся от чувств самого подростка. Ну разве не потрясающе? Это потрясающе! — Шон! Это всё- Даниэль обрывает мысль, подмечая скованность, на всех парах охватывающую брата. Старшему всё ещё бывает лестно от столь тонкого внимания к своей персоне. Во избежание неловких разговоров, он торопливо старается придать себе легкомысленный вид. — Всё хорошо, enano. Пойдём, покурим, — всё-таки отодвигая от себя руки подростка, Шон находит силы для гаденькой улыбки. — И наконец-то ты сдался, да? Проиграл, и не отнекивайся. Даниэлю всё равно. Он снова улыбается и с удовольствием давится чувством, будто ничто сейчас не испортит его настроение. Выходя на улицу следом за братом, младший садится рядом, завистливо наблюдая, как тот высасывает жизнь из несчастных сигарет. Запах дыма на мгновение кажется сладким. Даниэль задаёт вопрос, всё ещё сохраняя при себе глуповатую улыбку: — Всё равно не потрахаемся? Шон усмехается несгибаемому оптимизму. — А проигравшим слово не давали. Отзеркаливая усмешку, младший пихает брата в плечо. — Я с тобой вообще ни во что не играл! — Даниэль засматривается на сигарету в пальцах, местами испачканных машинным маслом. — А я-то думал, я такой же токсичный, как твои сигареты. Прекрасно осознавая, к чему ведёт сказанное, Шон скашивает свой недовольный взгляд на подростка, надеясь, что тот без лишних слов поймёт — не проканает. Но, для верности, всё же отвечает: — В последнее время, знаешь, не дотягиваешь. А так, да. Особенно когда злишься — ядом так и плюёшься. Решаясь попытать счастье, которое сегодня явно светит в полную силу, Даниэль ловко перехватывает и забирает дымящуюся палочку из братских пальцев, добавляя в улыбку нотку нахальства. — Тогда, почему ты не заменишь свою вредную привычку мной? Шон принимает заигрывание и тянется за тлеющей сигаретой. Младший отодвигает желанное чуть дальше, ожидая, что брат медленно потянется за ним. Вместо этого, Шон в секунду сжимает ладони на соседствующих запястьях, заводя руки подростка за спину. Возмущённое выражение Даниэля — выше всяких похвал. — Ты и так уже моя самая вредная привычка, — парень издевательски целует младшего в нос, когда тот откровенно ожидает прикосновения к губам. — А никотин — так, шуточное удовольствие. Не лишай меня его. Отпуская брата, Шон выуживает новую сигарету — да, верно, зачем бы ему вообще преследовать почти докуренную, когда рядом лежит целая пачка? Ну, Даниэль не может быть проницательным всегда и во всём. Младший осматривает всё ещё полураздетого брата, ощущая по-прежнему ноющее внизу живота возбуждение, которое на время удалось отложить лишь благодаря внезапному всплеску радости в организме. Небольшая обида на очередную несправедливость врезается среди мыслей, но Даниэль не знает, как реагировать сейчас на свои желания. Да, они нормальны, но они ведь только мешают. Тогда, может, не так уж они и нормальны? — Шон, — подросток сконцентрировано следит за тем, как лениво старший отзывается на хорошо знакомый тон. — Как считаешь, я вообще… Плохой человек? Во взгляде Шона мелькает лишь толика раздумий — не над ответом, а над формулировкой. Он отворачивается, чтобы затянуться и протяжно выдохнуть дым перед собой. Удерживая вдумчивый взгляд вдалеке, Шон выкидывает докуренную сигарету и обнимает брата одной рукой. Второй — сжимает в кармане отцовскую зажигалку. — Ты плохой и хороший, и ты всё, что у меня есть.