Быть хорошим братом, чтобы стать любимым братом

«Всё опять изменится? Ладно, ладно. Это не плохо. Это неизбежно и не плохо, н-е-п-л-о-х-о, — в мыслях талдычит Шон, размеренно выкладывая перед собой гаечные ключи. За возвращением рабочих инструментов по местам, получается упорядочить собственные мысли тоже. — Нужно поговорить. Нет, разве нужно? Ну сорвался. Ну успокоился. Отношения в норме и Дэн не злится. Всё путём… Да?». Быстро догадываясь, что убедить себя хоть в чём-то хорошем не получится, парень поглубже вдыхает густой маслянистый запах, который и так не покидает его ни на секунду. Раньше, много лет назад, это раздражало неимоверно — удушливое амбре повсюду следовало за работящим старшим, намертво удерживаясь где-то в переносице даже после второго принятого подряд душа. Но теперь, Шон даже не пытается представить себя без грязных разводов на ладонях. Уют автомастерской со временем становится самым, что ни на есть, домашним. Тому способствует каждая из добавляющихся год за годом деталей: от собственноручно выкрашенных по стенам надписей до хаотично брошенных мелочей-сувениров на столе смежного помещения. И даже пресловутый машинный душок, сопровождающийся масляными пятнами в самых неожиданных местах, спустя пару лет привыкания уверенно претендует на звание чего-то родного. По обыкновению занимая место в дверном проёме, ведущем прямиком на рабочее место Шона, Даниэль не может преодолеть желание несколько минут постоять без движения, оставаясь незамеченным. Вперить взгляд в горячо обожаемую спину и молча наблюдать, как под майкой степенно ворошатся дельтовидные-ромбовидные-всевозможные мышцы. Однако помыслы, полные романтики, перебивает подозрение: Шон заметно нетвёрдо переминается у верстака. Перебирает инструменты беспорядочно, будто бы напрасно перекладывает из стороны в сторону, не преследуя конечной цели — расставить всё по местам. От глаз, упорно привыкающих анализировать любое подозрительное шевеление, не укрывается столь очевидно несвойственная старшему неуверенность. — Хэй, Шон, — подросток тут же спешит организовать отвлекающий от сомнительных мыслей манёвр и подходит ближе. — Что в руках держишь? Парень медлительно оглядывает инструмент, который задерживается в пальцах дольше положенного. Старается ответить брату спокойно, не растрачиваясь на язвительность, нарочито игнорируя заметность своего задумчивого состояния. — Молоток. — А мог бы держать мой х- — Даниэль, господи! — Шон не позволяет брату договорить и одновременно с этим одёргивает себя — в какой-то ужасный момент, постоянная рубрика «подкаты за триста» стала казаться ему забавной. Лишь бы Даниэль не догадался. — Иисусе, терпеть тебя не могу. — Но ты улыбаешься, — младший и сам от души расплывается в благородной улыбке. — Потому что ты такой придурочный. Чувствуя остатки рассеянности в братских движениях, Даниэль быстро генерирует следующую идею: — Ого, Шон… — подросток в идеальной ребяческой манере подделывает удивлённый тон, устремляя внимательный взгляд наверх — на чужую макушку. — Это что у тебя, волосы седеть начали? Так сильно… Вдобавок к словам, на застывшее плечо приземляется рука, вызывая у старшего короткий вздрог. Система мыслей неумолимо перезапускается, принуждая Шона окончательно отвлечься от собственных мыслей. — Э, серьёзно? Где?.. — перезапуск проходит настолько успешно, что парень подмечает гаденькую улыбочку раньше, чем младший на то рассчитывает. — Да пошёл ты, Даниэль! Шон недовольно скидывает с плеча руку наглеца и быстро возвращает внимание к рабочему столу. И, о чудо — инструменты, наконец, ложатся, куда надо. Спасибо, Даниэль. — Ха-ха, как испугался, — беспечно запрыгивая на безуспешно прибираемый верстак, Даниэль широко улыбается, готовясь подытожить очевидное. — Оно и понято, быть стариком — ужасно! Какой-то нетяжёлый инструмент, стремящийся попасть на своё законное место — отвёртка? — бесконтрольно выскальзывает из секундно ослабевающих рук. Шон запоздало реагирует — пытается поймать непослушный кусок стали, но лишь припечатывает его к поверхности стола с резким звуком. — Отец как-то говорил мне, что это лучше альтернативы, — вопросительное лицо младшего вызывает у Шона неопределённый вздох. — Ну, ты знаешь… Лучше быть старым, чем мёртвым. Глаза округляются пониманием. Ещё никогда Даниэль не признавал свою неправоту так быстро — даже если то была лишь неудачная шутка. Замечая, как детская непосредственность сменяется сожалением, Шон решает, что печалиться вот сейчас — не время и не место. Только не рядом с мирно настроенным подростком, не в их утопающей в закатном свете мастерской. Переступая скромный порыв придаться тягучей ностальгии, парень возвращается к осознанной уборке — конец дня, как-никак, нужно скорее освободить себя от обязанностей работника автомастерской и занять обязанности заботливого старшего брата. А последние, будем честны — его любимые обязанности. Понурившаяся фигура младшего вновь приобретает уверенность — он переключается как по щелчку, когда на колено укладывается дружелюбная ладонь. Без лишних сомнений, Шон проводит рукой вверх по бедру, привлекая к себе всю подростковую заинтересованность. И, не упуская возможности поёрничать, старший в срочном порядке перехватывает напрягшуюся талию, намереваясь мягким движением скинуть брата со стола и быстрее покончить с треклятой уборкой. Но добровольно выпустить из своих рук комок искренней волнующей теплоты после утомляющего рабочего дня — не так просто, как могло прозвучать у Шона в голове. Подросток незаметно путает ноги вокруг бёдер старшего и выпрямляет спину в попытке потянуться за поцелуем. Закрывает глаза раньше, чем успевает нащупать взаимность — порой, когда желанные руки так играючи сжимаются повыше ягодиц, трудно продумывать свои действия наперёд. Шон отчётливо ощущает себя гадом: невозмутимо смотрит на брата, который почти что светится от предвкушения прикосновения к губам. Мысленно считает до трёх, не двигаясь навстречу. Оставленный без внимания на протяжении следующих секунд, младший открывает глаза и расслабляет скулы от ожидания — бесконечно глупое чувство, когда ты надеешься на поцелуй, который никто, кроме тебя самого, вовсе не планирует. Натыкаться сложенными в трубочку губами на пустоту бывает даже болезненно. И, будь Даниэль чуть менее убеждён в своей потрясности, точно бы сейчас заалел от осознания собственной неловкости. Но с того момента, как он узнал, что старший Диас точно так же убеждён в его потрясности, чувство уверенности прочно укоренилось в подростковом самоощущении. Да до такой степени, что казалось, будто само существование для Даниэля стало спокойнее и понятнее: поступки Шона вдруг стали логичнее, а скованные чувства — в разы прозрачнее. Так просто: всего одно удачно оброненное признание, и больше никакой холодный тон или косой взгляд не могут разуверить младшего в собственной ценности. Не считаясь с привычными желаниями, старший ещё немного любуется сконфуженным выражением лица и безоговорочно твёрдым движением стаскивает Даниэля со стола и, умело игнорируя ту трёхсекундную заминку, искрящую напряжением, отпускает брата стоять на собственных ногах. Конечно же, подросток успевает вообразить троекратное продолжение этого пресловутого напряжения, смешанного со сладко сжимающимися на талии пальцами — подумать только, целых три секунды, а Шона даже не повело, не вскружило голову, не сбило поездом красноречивых фантазий! — и тем печальнее вновь оказываться на своих двоих. Но первоначальная задача выполнена с блеском — Шон возвращается к обдуманному раскладыванию инструментов, и Даниэль, с чистой совестью, вновь занимает привычное место в дверном проёме. Вот только, украв лишние мысли у старшего брата, младший сам не замечает, как оказывается под влиянием липучего беспокойства. Пытаясь прислушаться к внутренней тревоге, он неосознанно окунается в состояние удручающей ностальгии. На дощатые полы мастерской всё так же ложится нескончаемо тёплый свет закатывающегося солнца — такой характерный для вечера в Пуэрто-Лобосе, но Даниэлю он напоминает о чём-то другом. Мысли больше не сосредоточенны на приятном любовании — уплыли. Далеко, в зыбучее прошлое, которое не отпускает, как ты ни храбрись бессердечным ублюдком. Того и гляди, затянет с головой, если неудачно рыпнешься. С приглушённым вздохом, Даниэль разрешает себе маленькую слабость — в конце-концов, как же давно он этого не делал? Сантименты — то, в чем мальчишка с ожесточением взрослого отказывает себе лет эдак с девяти. Убеждаясь, что старший — по-прежнему сосредоточенно — копошится в инструментах, подросток делает шаг назад, ступая в смежную комнату. Туда, где стоит старинный письменный стол — братья, не сговариваясь, решили, что его необходимо оставить. Так же, как и древнюю — ужасного цвета — зелёную лампу. Так же, как и высокую полумёртвую табуретку, на которую совершенно страшно садиться. Потому что, как бы там ни было, а эти вещи — своего рода, наследство. Просто взять и выкинуть этот хлам? От настоящего хлама Диасы избавились ещё в первый год проживания здесь. Оставшаяся же мебель подсознательно ощущалась как забота со стороны родни из прошлого, ведь отец всерьёз собирался однажды вернуться сюда. Просто выкинуть потенциальную помощь от мнимых родственников? Диасы не сентиментальные, совсем нет… Но, не выкинут. Опираясь об ободранный угол письменного стола, Даниэль позволяет себе ещё один сдержанный вздох. Из ближайшего ящика выуживается дневник — тот самый. На истрепавшихся страницах подросток узнаёт самого себя — ещё ребёнка внешне, и совсем не ребёнка в глубине души. «Круто, что Шон не забросил тогда рисование. Я бы хотел снова увидеть его за бумагой и простым карандашом…» Даниэль бесстрашно переносит вес на край чуть пошатнувшегося столика. Открывает новую страницу — с признательностью впитывает отчаянные мысли, написанные его братом в самые тяжёлые моменты их жизни. Подросток искренне благодарен — за то, что Шон всё выдержал тогда, и за то, что сейчас позволяет беспрепятственно рыться в тяжёлых личных воспоминаниях. Не понимает и не поддерживает, но — позволяет. А Даниэль старается оправдать это доверие. И младший считает правильным не позволять себе забывать. То, что они пережили, что позволило им стать теми, кто они есть теперь, не должно игнорироваться. Пусть Шон забывает эту боль, если не может справиться с ней, но Даниэль не хочет поступать так же. Ему и не нужно «справляться», как этого хочет старший — ему достаточно помнить и навсегда отныне быть настороже. Пусть Шон забывает — пусть учится жить дальше и верить в лучшее. Даниэль будет рад, если брат расслабиться и позволит ему одному пронести эту боль вперёд — младший уверен, только так можно по-настоящему защитить их двоих. От громких мыслей руки нервозно сводит судорогой. Подросток нередко задумывается, что, не будь Шон рядом каждую минуту — он бы срывался. Даниэль бы ничего не скрывал и никого не щадил. Он бы жил как король — пускай и король трущоб. Но не было бы того, кто осмелится пойти против него. Бунтующие просто не задерживались бы в живых. Младший в полной мере осознаёт максимализм собственных суждений. Шон пренебрежительно называет столь резкую позицию брата «подростковыми идеями-фикс». Но Даниэль втихую продолжает считать радикальность — самым правильным своим убеждением. «Если бы я с самого начала не боялся решать все проблемы грубо — сколько раз я бы спас Шона?» — эта мысль не даёт покоя множество дней. Эта мысль заставляет перегибать палку снова и снова, преувеличивая агрессию даже в самых обычных ситуациях, с самыми нелепыми людьми. Да, если бы не Шон — хрупкого телосложения подросток давно стал бы грозой всего района. В иной раз Даниэль даже печалился, что брат его удерживает. Но, что тут поделаешь, если старшему всегда виднее, как им двоим быть. А Дэн не готов оспаривать фундаментальные идеи человека, который защищает его целую жизнь. Лунатично переворачивая страницу дневника, подросток ощущает внутреннюю тревогу, подталкивающую к краю собственного терпения. Даниэль замирает, боясь спугнуть наваждение до того, как поймёт его. Но громкие голоса извне всё расставляют по местам. Резко обращая свой взгляд в дверной проём, подросток замечает, как вглубь мастерской двигает Шон. Шагает неестественно плавно, с опаской. После — старший поднимает руки в жесте «сдаюсь». И следом за отступающим Шоном выплывает дуло пистолета, направленное ему в голову. Даниэль подрывается с места в ту же секунду. В два широких шага влетает в автомастерскую. Действует, повинуясь отточенным рефлексам — отбрасывает двух из троих незнакомцев в сторону, противоположную от старшего брата. Те двое безоружны. Третий — ошалело оглядывается на поваленных друзей. Пистолет в его руке начинает лихорадочно подрагивать — суетливые жесты несостоявшегося убийцы выглядят даже смешно. Столько страха, когда мгновение назад он был уверен в своём превосходстве. Шон с насмешкой опускает поднятые руки, пока вооружённый парень судорожно переводит пистолет на настоящий источник опасности. Даниэль хмурится, страстно желая отломить руку, что ему угрожает — оторвать с мясом и без сожалений. Не совершая ни одного движения — одной лишь силой мысли — подросток заламывает эту самую руку, выворачивает, заводя за спину. Совершает привычное сковывание всего тела — преступник плавно поднимается в воздухе, чувствуя, что дышать становится всё труднее. Насмешка Шона вырисовывается ещё явственнее — старший подходит к болтающемуся без опоры бедолаге, едва не надменно кивая головой из стороны в сторону, молчаливо осуждая юнцов, сунувшихся к именитой банде Волков. Сдерживая праведный порыв свернуть каждую косточку в чужом организме, Даниэль швыряет тушу парня в кучу к его друзьям. Диасы кивают им на выход — немая просьба убраться из дома сейчас же, иначе за последствия никто не ручается. Наблюдая удаляющиеся со скоростью света спины преступников-неудачников, Шон надеется, что те выучат урок с одного раза. Ведь рядом с ним постоянно находится бомба с часовым механизмом, чей взрыв терпения измеряется секундами. Просто повезло, что эти трое уложились в дарованное для капитуляции время. Даниэль напряжён, разгневан и не может перестать хмурить брови. И старший хотел бы поддержать брата словом, делом, чем угодно. Но поддержка встаёт поперёк горла и Шон — стыдно признаться — злиться. Глупо и по-детский, так, как не положено злиться разумным старшим братьям. Потому, он лишь легко касается плеча Даниэля, а после — проходит мимо. Пакует свой пистолет, прячет в сейф, и каждое движение — под внимательным взглядом подростка. Тот явно ждёт, что Шон заговорит первым — чувствует, поганец, что что-то не так. Угадывая мысли, Даниэль первым выходит из помещения — в импровизированный задний дворик, с видом на море и обыкновенный красно-персиковый закат. Шон бредёт следом — с двумя баночками пива и наигранной полуулыбкой на отстранённом лице. Даниэля не обманешь. Но если Шону хочется помолчать — так тому и быть. Подросток будет держаться столько, насколько хватит терпения. Его характерного, взрывного, дай-бог-минутного терпения, которое на сегодня уже и так достаточно истрепалось. Зажигая сигарету, старший достаёт отцовскую зажигалку из кармана — обычнейший, привычнейший жест, который вынуждает знатно ослабевшую выдержку Даниэля трескаться тонким льдом. Идущие трещины настолько очевидны, что к плечу торопливо и осторожно тянется такая необходимая сейчас подмога — ладонь, привычно разящая маслом и дымом. Подросток отзеркаливает жест, создавая небольшие объятия между ним и братом. Спустя одну докуренную сигарету, молчание навязчиво становится тяжёлым. Первым вмешаться решает Шон. Всё же, нет ничего естественного в том, что Даниэль молчит и хмурится, хмурится. — А ты молодец, — подросток приподнимает брови, аккуратно отзываясь на попытку брата наладить контакт. — Только непонятно, откуда взялась выдержка, чтоб не убить засранца. Но это хорошо, лишние проблемы нам не нужны. Молодец. — Ты меня научил. Так что, это ты молодец. Даниэль не лукавит, говоря это — он не бросился в крайность исключительно из упорства. Нельзя же позволить старшему решить, что он действует на одних лишь эмоциях. Нет, Дэн готов к ответственности и доверию — даже если ради этого придётся подавлять собственный пыл. Он прекрасно может сдержаться — будь то горячо желанное убийство тех, кто этого заслуживает, или даже горячо желанный поцелуй с тем, кто этого заслуживает. За сегодняшний вечер Шону выпала честь убедиться, что младший полностью владеет собой в каждой из названных ситуаций. — Похоже, мы оба молодцы, — Шон вновь давит улыбку, отхлёбывая слабоалкогольный напиток. Будь Даниэль хоть в десять раз глупее — всё равно бы не смог не заметить, что что-то сейчас не так. Да всё не так! Совершенно. Шон — притворщик, каких поискать. В смысле, не существует в этом мире других столь же ужасных притворщиков, чьё недовольство так очевидно проступает даже через полнейшее наружное спокойствие. Младший начинает ёрзать, при этом крепче цепляясь обнимающей рукой за спину брата. Кидает неосторожно выдающие нервозность взгляды. Солнце окончательно скрывается за полоской морского горизонта, и в наступающем полумраке напряжённость вечера сказывается ещё очевиднее. Шон старательно и привычно игнорирует разгорающееся внимание к своей персоне, не желая устраивать неприятные разговоры здесь и сейчас. Есть, всё же, искреннее предчувствие и горестный опыт за плечами — когда Даниэль долго и напряжённо молчит, за этим не следует ничего хорошего. А когда при этом же у старшего плохое настроение… Казалось бы, не бывает в жизни настолько безнадёжных совпадений, просто умоляющих этих двоих поругаться друг с другом. Не выдерживая очередного навязчиво вздоха, бьющего аккурат по нервной системе, Шон поднимается на ноги и на ходу вбрасывает информацию: — Я в душ и спать. И, да, всё нормально. И тут же скрывается за стенами мастерской, проходя в дом. Младший мнётся всего пару мгновений, прежде чем вскакивает и следует за Шоном, немного отчаянно надрывая голосовые связки — что, конечно, не укрывается от его парня: — Подожди! Шон, я с тобой, я иду с тобой. Минуя автомастерскую, Даниэль нагоняет брата на лестнице на второй этаж. Старший нарочно не отзывается на надломленный голос и подросток предпринимает попытку схватить того за руку, немного выше локтя. Шон отпихивается в недоумении — пока не с раздражением, а с непониманием. Просто сейчас нет никакого желания вникать в хитровыебанные подростковые чувства — да, бывают такие дни, когда генерировать дружелюбное понимание для старшего слишком сложно. Дни, когда он предпочитает не вспоминать, что и сам не святой. Что его загоны, — которые, стало быть, тоже не из лёгких — всегда стараются принять и сгладить. Шон не хочет раздумывать о том, что Даниэль давно встал на тропу мира и регулярно шагает навстречу — хочет лишь здесь и сейчас побыть мерзкой сучарой, без каких-либо обязательств. Заслужил это право, выживая шестнадцатый год с таким же вредным полуёбком, каким стал и он сам. — Чего прилип? — лицом старший не выражает никаких эмоций. Конечно же. Отказываясь принимать, что его отталкивают, Даниэль хватает брата со спины, огибая руками его грудь и крепко прижимая к себе. Мальчишке, явно выражающему потерянность и испуг, необходимо почувствовать живое тепло рядом с собой — его можно понять, можно даже пожалеть. Только Шону не хочется. Какой смысл жалеть того, кто только что спас его жизнь? В очередной чёртов раз оказался героем — молодец, похвально. Но пусть похвалит себя сам. — Даниэль, отвянь. Я серьёзно. — Я иду с тобой. — Куда? В душ? — скептично выгибая бровь, Шон будто испытывает отвращение. Тон его обращения звучит на редкость желчно. — Ты охуел, братец. Отвали. Поднимаясь по лестнице, он легко освобождается из ослабевающих с каждым услышанным словом рук Даниэля. Парень заходит в ванную комнату и с нарастающей яростью закрывает за собой дверь. Но за сильным движением не следует хлопок. Только глухой удар — младший, защищая свою голову от столкновения с древесиной, телекинетически распахивает её обратно. Шон закатывает глаза, даже не пытаясь скрыть теперь уже явно колющее раздражение. — Ну чего, блядь, ещё? Подросток вновь предпринимает попытку объятий — успешную и напрочь безответную. Шон застывает недвижимой статуей в тревожной возне своего брата. Некрупные ладони оглаживают спину, сжимают плечи старшего. Дотягиваясь до его шеи, подросток утыкается носом в источник тепла и чувства безопасности. Сдавливает объятия крепче, хватаясь за слабое ощущение спокойствия — Шон рядом. С ним ничего не случится, потому что Даниэль рядом — всегда, всю жизнь, в любое мгновение. На глаза наворачиваются непрошеные слёзы главного в жизни страха. Но младший научен сдерживать эмоции, выдающие его слабые стороны. Пряча поглубже в памяти мягкий аромат братской кожи, подросток собирается с мыслями. Повторяет про себя молитвенной мантрой: «Шон рядом. Шон здесь. Шон со мной». И лишь прокрутив слова в уме раз тридцать-сорок, Даниэль находит смелость оторвать руки от равнодушного тела. Ещё тяжелее — заглянуть в отрешённое лицо. Выражение, как и всегда в такие моменты — нечитаемое. Подросток силится понять его, но каким же резким кажется раздражение, возникающее словно на пустом месте. И насколько противоположными оказываются их чувства сейчас, когда Даниэль до трясучки желает прижать брата ближе. Не имея моральных ресурсов, чтобы уйти и позволить Шону успокоиться, младший решает выдавить из себя предположение. Спрашивает с осторожностью: — Ты психуешь, потому что… напуган? Этой тупой стычкой, да? Приходится гадать — отчаянная попытка докопаться до истины, похороненной где-то далеко под безжалостно удерживаемыми чувствами. Самым логичным вариантом тыканья наугад кажется сделать предположение, исходя из собственных переживаний. А Даниэль однозначно напуган — ещё как, глупо даже пытаться отрицать! Странно было бы остаться таким равнодушным, каким хочется выглядеть Шон, после того, как их семье угрожали расправой — пусть и столь неубедительно и безуспешно. На нерешительную реплику Шон вновь красноречиво закатывает глаза, стискивает зубы — Даниэль чувствует, как по позвоночнику пробегает холодок пугающе знакомого настроя. — Да кто я, по-твоему? Старший делает шаг в сторону Даниэля, образовавшейся аурой отгоняя любое желание вновь касаться его. Подросток сглатывает саднящее чувство в горле и отступает на шаг. Ещё пара расплывчатых движений и Даниэль прижат к стене ванной комнаты. Со страхом и предвкушением, он поднимает глаза на зловеще склоняющегося к нему брата. — Ш-шон… — Я такой жалкий, что не смогу постоять за себя? — парень с очевидной угрозой перехватывает руки младшего, пытающегося упереться в его грудь. — Я ссыкливый щенок, который испугается нескольких зазнавшихся pendejo? — Шон приближается к покрасневшему от множества эмоций уху и озлобленно сжимает запястья подростка. — За такого жалкого estúpido ты меня принимаешь? — Блядьбоже, Шон! — младший хмурится, жмурится и принимает волевое решение: не сдаваться под грубым напором, от которого неумолимо нагревается воздух вокруг них двоих. Или только вокруг Даниэля? — Я не считаю тебя слабым! Прекрасно знаю, что ты кого захочешь — уложишь насмерть. У нас с тобой неудачных ограблений, что ли, не бывало?! Но я никогда не перестану бояться, что с тобой что-то случится! — Шон мгновенно ослабляет хватку на братских запястьях и нерешительно перемещает свои руки выше, к плечам, с виноватой осторожностью. — Что я буду делать, если с тобой что-то случится, Шон? Хоть парень и не выглядит пристыжённым, в себя он явно приходит — во взгляде вновь мелькают привычные, безопасные нотки заботы о младшем. Шон с пониманием проводит пальцами по напряжённой шее и обхватывает пушистый затылок Даниэля, оставляя пальцы беспорядочно путаться в волосах. Вновь склоняется к подростку, не излучая больше и толики опасности — Даниэль не желает анализировать причины столь резвой смены настроения. Сейчас он вообще не желает думать — только поскорее оказаться ближе. Старший касается лбом его лба и слегка притирается, задевая кончиком носа братскую щёку. Подростку становится легче, когда нервозное состояние отступает на пару шагов — физическое ощущение присутствия Шона дарует долгожданный покой. Простояв ещё одну короткую минуту рядом с братом, парень считает, что этого достаточно. Пытается отстраниться — вернуться к обыденным делам, раз уж всё улажено, но его упорно удерживают на месте. Даниэль — что неожиданно бьёт по Шону — словно побитый щенок сейчас. Глядит исподлобья жалостливым невиновным взглядом и ни капли не похож на героя. Будто не он совсем недавно сожалел, что никому не сломал руку в потасовке. Долго и упорно пробираясь сквозь мысль «мы же всё уладили», до Шона-таки доходит — нет, не всё. Недооценивать чужое беспокойство — немалый грех, в коем старший, время от времени бывающий эмоциональным инвалидом, оказывается виновен по семь раз на дню. — Enano, ничего со мной не случится. Посмотри, — мягким жестом, Шон заставляет брата смотреть в глаза. — Ты же видишь, я рядом. И, чутко подбирая дальнейшие целительные слова для младшего, Шон тоже чувствует себя героем, в полной мере вдруг осознавая: да, Даниэль может спасти весь мир от любой запредельной опасности. Но кто, кроме Шона, может спасти Даниэля? — Но я хочу, чтобы ты был ещё ближе, — подросток неожиданно тянется губами к шее напротив. — Гораздо ближе… Старший недоумённо залипает в пустоту на мгновение. В какую проклятую секунду трогательный грустный мальчонка перекинулся обратно в шестнадцатилетку, опасно желающего его потрогать? — Кажется, я тебя как-то неправильно понимаю. Постоянно. — Даниэля не останавливают слова — он и не слушает, не брезгуя слизывает солоноватость кожи, нагло кладёт на себя братские по-прежнему перепачканные после работы руки. Шон устало прикрывает глаза. — Дай ты мне душ принять, хотя бы. Парень пытается отстраниться, на что Даниэль каменеет всей сущностью. Напряжённо распрямляется и сжимает руки, лежащие на Шоне, сильнее. Из него будто вновь сбегает демон похоти, и мальчишеский взгляд прорезает тоскливая глубина, ранящая чуть не до слёз. — Я пойду с тобой! В попытках сделать собственный вид грозным, Шон терпит поражение — подросток перед ним наполнен жалобной мольбой и, одновременно с этим, негодующей решимостью. Отчётливо замечая, что Шон тушуется — не в силах сейчас отказать — Даниэль идёт ва-банк своей прямолинейной честностью: — Мне… — нерешительно сминает в пальцах майку на спине Шона. — Просто необходимо тебя почувствовать. Тихую паузу прерывает тяжёлый выдох и Даниэль понимает, что этот выдох означает. Незамедлительно, подросток стягивает с себя одежду и отправляется настраивать душ погорячее. В движениях такая уравновешенная уверенность, словно не этот мальчишка только что взламывал чужую душу грубой отмычкой в виде самых грустных на свете глаз. Пока Шон мирится со своим неумением выстоять против молящего взгляда и топорной уверенности, Дэн уже перешагивает бортик душевой, прикрывая за собой мутно-прозрачную дверцу. Теперь Шон пытается смириться с тем, что брат ждёт его прямо за стремительно запотевающим стеклом. «Раздетый? Ну конечно же он раздет, блядь, Шон, соберись! Никто не принимает душ в одежде. И вот, мне захотелось стать первопроходцем». Старший преодолевает закономерную растерянность и поднимает глаза с пола на душевую кабинку. Удаётся разглядеть лишь размытый силуэт — знакомый, тонкий, беззаботный. Как будто совсем ничего сейчас не ожидает — будто просто зашёл принять треклятый душ. Шон даже перед самим собой стесняется признать, что он не послал наглого брата куда подальше не потому, что побоялся отказывать его милой мордашке. Несомненно, это сыграло свою роль, но основная смущающая причина в том, что желания Диасов сегодня просто, банально и однозначно совпали. Для Шона последней каплей в чаше их взаимного притяжения стало осознание непосредственной зависимости Даниэля от его присутствия. Младший всегда боялся остаться один, но воочию наблюдать такого Даниэля — обезоруженного, ослабевшего, зависимого… В Шоне просто не могла не загореться потребность его почувствовать. Вернее, конечно, будет назвать это потребностью отдать Дэну всё, что тот только пожелает, лишь бы он снова ощутил уверенность в этой жизни. Патологическая потребность защищать своего мальчика, выученная и пронесённая сквозь годы. Этого следовало ожидать — и теперь Шон никак не может обвинить себя в том, что как-либо использует брата. Ведь он просто обязан помочь подростку почувствовать себя лучше. Шон горьковато улыбается заданному самому себе вопросу — неужели всё это время ему нужен был столь обычный повод, чтобы переиначить моральный кодекс и позволить себе и брату получить желаемое? Он чувствует облегчение напополам с любимым чувством вины. Когда страсти улягутся, парень обязательно извиниться перед младшим за бессмысленное томление во имя ничего. Не давая себе лишнюю минуту на размышления, Шон берётся за ворот майки. По собственным ощущениям, очень неуклюже выпутывается из неё. Чуть не запинаясь о валяющиеся под ногами трусы — наказать бы уже этого Даниэля за неумение убирать за собой! — он отодвигает дверь душевой кабинки и, не глядя вперёд, ступает в пары горячего воздуха. Пространство вокруг продолжительно наполняется ароматом знакомого геля и тёплой влаги. Дверца закрывается следом за вошедшим парнем, и знаменательный глухой хлопок обрывает сердечный ритм обоих братьев. Даниэль смывает остатки мыльной пены с нагретой кожи. Глаза пробегаются где угодно, только не по старшему. Ощущая себя самым ответственным на ближайшем квадратном метре, Шон берёт дело в свои руки. Точнее, он берёт в свои руки Даниэля. Мягко направляет лицо подростка вверх, чтобы ещё раз заглянуть в глаза, давящиеся смущением. Младший словно зефирный — тёплый, нежный, легко проминается под каждое прикосновение. К тому же, с огромной радостью отзывается на ненавязчивые подсказки. Шон перехватывает нервно подёргивающиеся ладони брата и размещает их на собственных плечах, давая опору. Свои же руки парень останавливает на узкой талии. Ощутимо сжимает её и наклоняется к подростку, чтобы подарить успокаивающий поцелуй. — А ты всегда в итоге получаешь то, что хочешь, да? — сладкий шёпот добавляет пикантности в шуршание душа. Небольшим разговором Шон искренне надеется подарить ещё больше спокойствия. Даниэль позволяет себе усмехнуться настолько ядовито, насколько получается. — И что, просто сделаешь вид, что в этом нет твоей вины? В ответ старший улыбается в поцелуй — чистосердечно и без подтекста. — Окей, заткнись-ка. Даниэль всё так же сильно пытается не рассматривать брата — хотя хочется. И, пока он жмурит глаза, стараясь сосредоточиться только на приятных ощущениях, старший позволяет себе насладиться первым тесным прикосновением кожа к коже. «Почему так тяжело расслабиться… Зато Шона, похоже, ничего не смущает», — Даниэль насилу удерживает в себе каждый вздох, вызываемый новыми ощущениями. Подросток и не подозревал, что его брат будет действовать настолько смело и без единой неловкой паузы — будто всю жизнь ждал возможности подкараулить его в душе. — Дэни? Что-то ты совсем притих. Милое обращение только сильнее будоражит — раньше так его называла только мама. Чёртов Шон, вот обязательно ему так нежничать именно сейчас! Подросток обращается к своему внутреннему «я», которое всегда готово подкинуть хоть капельку ехидства. А ехидство в совокупности со стеснением порождает нечто искреннее. — Ушла моя уверенность, походу… Могу я просто попросить тебя не останавливаться? Шон послушно проводит пальцами по братским лопаткам и спускается ниже, внимательно наблюдая за жмущимся к нему телом. Подросток недвусмысленно выгибается вслед за скользящими по телу ладонями. Несмотря на дьявольскую температуру в узком пространстве душевой — Даниэль всегда включает едва не кипяток — прикосновения кажутся куда горячее струящейся по спине воды. Шон с наслаждением прижимает к себе брата, притягивая за ягодицы, спрашивает с конкретной издёвкой: — А в этом ты точно уверен? Младшему не слишком ясны масштабы жестокости шоновых подколов, потому он, как человек, которому нечего уже бояться, выбирает тактику полнейшей честности. — Да, Шон. Да, я уверен. Si, да. Д- Шон рассчитывал посмеяться, а вместо этого лишь сильнее возбудился. Так, конечно, тоже неплохо. — Понял, будь паинькой, заткнись ещё разок. — Ты уж определись, заткнуться мне или не быть тихим? — Дай подумать секунду, — Шон выразительно спускается к грудной клетке брата и прикусывает один из сосков, удовлетворительно вслушиваясь в звучный скулёж Даниэля, захлёбывающегося слюной. — Так и быть, разрешаю тебе стонать. Младший выглядит совершенно побеждённым — ресницы истомлено подрагивают, тело разом расслабляется, и он неосознанно хочет услышать сказанное вновь. — Ты мне… Разрешаешь? Обжигающие прикосновения в купе с обольстительными — для Даниэля — разговорами, заставляют его расплыться, растечься, осесть на стенку кабинки, повиснув во властных руках, участливо шарящихся по всему телу. Колени подгибаются, и подростку неумолимо хочется перебраться в кровать. Но невозможно страшно сейчас прерываться. Прикидывая, насколько Шон увлечён, подросток твёрдо намеревается удержать себя на ногах. Оказывается невообразимо тяжело одновременно дышать, стоять и принимать самые лучшие прикосновения в своей жизни. Наслаждаясь вынужденной беспомощностью младшего брата, которой сам младший наслаждается ничуть не меньше, Шон ищет возможность добавить градус накала. Томительно оглаживает пальцами бёдра, ощутимо сжимает ягодицы; надавливает на копчик, прислоняя к себе подростка ещё теснее. Впервые в их жизни, Шон без сомнений ведёт свою ладонь ниже пупка — к впервые обнажённому перед ним лобку. Парень и сам не подозревает, насколько какой-то чёртов лобок может его взволновать. Даниэль вздрагивает и снова обмякает, всеми фибрами души предвкушая дальнейшее развитие событий и по-прежнему сохраняя в себе страх, что Шон сейчас прекратит. Но тот с отдачей выполняет недавнюю просьбу не останавливаться — так, что Даниэль и сам себе завидует. Подросток жаждет принести взаимное удовольствие столь чуткому партнёру, но даже сдвинуть с места собственные руки было бы для него невозможным подвигом. Даниэль единожды впивается в плечи брата со всей своей пылкостью, после чего пальцы сводит блаженной судорогой, и отцепляться младший уже напрочь отказывается. Смелея, чтобы насладиться видом увлечённого Шона, младший позволяет себе приоткрыть глаза, которые сразу же приходится закрывать обратно, осознавая: кончить от одного только вида возбуждённого брата будет как-то… не по-супергеройски. Смущение окончательно сбегает, когда старший плотно укладывает руку туда, куда надо больше всего на свете — и ритмичные движения кисти заставляют забыть обо всём вокруг. Слабо опускаясь и приподнимаясь вслед за ускоряющейся ладонью, Даниэль не имеет возможности следить за языком. — Да… Вот так!.. Шон! «Dios mío, не может утихнуть ни на минуту…» Дабы не сбиваться с задуманного ритма из-за голоса, опасно переходящего в требовательный крик, Шон планомерно погружает язык в рот Даниэля. Затем, глубоко проходясь по его языку, вынимает собственный. И снова погружает, добавляя возвратно-поступательные движения в их поцелуй. Приподнимая на руки напрочь дезориентированного брата, парень плотнее прижимает его к скользкой стене душевой кабинки и позволяет слабо обхватить себя ногами. Даниэль с лёгкостью принимает положение в руках Шона, расслабляется ещё сильнее. Спиной проезжается по прохладному стеклу кабинки, когда старший возвращает ритмичное движение кисти. В ощущениях появляются небольшие изменения — Дэн неуверенно приоткрывает глаза, чтобы понять, что рядом с его членом теперь трётся второй, принадлежащий брату. И Шон накрывает их одной рукой, чтобы возобновить приятное трение. Не сказать, что положение их тел совершенно удобное. В уме Шон даже успевает пошутить шутку «было сложно, но я подрочил». А ещё своему брату подрочил, но кого это волнует? Даниэль уже не зажмуривается, банально не может — следит за малейшим движением, боясь упустить и секунду столь прекрасной картины. Но подростковая выдержка, увы, не научена выносить длительные экзекуции — младший кончает без всякого предупреждения, взрываясь изнутри и ярко вспыхивая снаружи. Миллиарды красок на лице Даниэля и скулёжные стоны сопровождаются таким апофеозным прогибом в спине, что у Шона тоже не остаётся выбора, кроме как закончить, мягко утыкаясь зубами в расслабленно подставленную шею брата. Опуская подростка на пол кабинки, Шон тянется за душем. В первую очередь — меняет температуру воды на освежающе-прохладную. Заботливо отмывает обессиленного брата, пока тот морщится от слишком, на его вкус, холодных капель, но не находит сил на протест. Всё, на что сейчас способен младший — это мысленно корить себя за то, что он так мало любовался раздетым и мокрым Шоном, получающим удовольствие. Теперь же глаза не хочется открывать вовсе. Хочется плотнее укутаться в яркие воспоминания, пока они ещё столь отчётливо стоят перед глазами, прокручивать их снова и снова, вынуждая живот разрываться от щекочущего изнутри чувства. Прохладный душ бодрит только самую малость. Шон вытирает младшего полотенцем, пока тот лениво и не без удовольствия поглощает направленную на себя ответственную заботу. Всё же, подросток сегодня уже показал свою взрослость — теперь можно расслабиться. — Шон! — Даниэль подбирает с пола одежду, быстро натягивает и жмётся к брату с невиданной доселе силой. — Это! ЭТО было так круто. Круто! Шон обнимает в ответ, гладит пальцами братскую шею и улыбается тепло и облегчённо. — Рад, что тебе понравилось. Выходя из ванной комнаты вслед за братом, Даниэль падает на кровать, ощущая прилив энергии. Чувства внутри заворачиваются и будоражат — хочется выбежать на улицу, закурить, выпить баночку любимого пива и попутно ударить что-то большое. В уме против воли всплывают трое придурков, лишившие младшего спокойствия. Но Даниэль не хочет, чтобы Шон заметил суетливые нотки на его довольном лице. Сейчас не время тревожиться — потому, подросток решает продолжить более интересный разговор, тем самым уводя собственные небезопасные мысли по ложному следу. — Ну а… что насчёт секса? Шон непонимающе приподнимает брови и глупо повторяет за братом: — А что насчёт секса? Слова уже не даются Даниэлю так легко, когда исполнимость желаний оказывается настолько реальной. — Когда? У нас… с тобой. Будет?.. Неловко скачущий тембр благодушно останавливает старший, разочарованно направляя на Даниэля уже понимающий взгляд. — Напомни, насколько ты девственник? — Шон меняет выражение разочарования на насмешку, что позволяет младшему ощутить расслабление в братском беззлобном стёбе. — Он был, вот прям, только что. — Но разве… Это ведь предварительные л-ласки. Перед, ну, главным «блюдом»? Нет?.. — Ох, нет, балда. И чтоб я больше таких афоризмов не слышал. Смущаешься называть вещи своими именами вот именно сейчас, серьёзно? — Даниэль обиженно фыркает на старшего, ведущего себя, словно на свете всех умней. Сам точно так же смущался откровенных разговоров, и вдруг повзрослел! Но Шон быстро подмечает закрадывающуюся обиду слишком чувствительного мальчишки и настраивается на мягкий поучающий тон. — Давай так: тебе было приятно? Ужасный вопрос. Хоть Даниэля только что отчитали за излишнюю смущённость, он бы точно не смог произнести в ответ ничего членораздельного. Заставляет себя кивнуть — и это засчитывает за подвиг. — И мне было приятно. — Но мне уже много раз бывало приятно с тобой, Шон, и… — в иерархии Даниэля возмущённое непонимание превыше необоснованного смущения. — И ты кончил? Бам — чувство стеснения снова затыкает рот. Шон будто издевается, задавая неподходящие вопросы в неподходящее время — и не будем вспоминать, что столь неудобный разговор начал не он. — Д-да. — Значит, это был наш первый секс, — Шон присаживается на кровать и треплет волосы брата — тот кажется излишне напряжённым. — Enano, расслабься. — Легко тебе говорить, ты весь из себя такой крутой и всезнающий. — Даниэль с прежней лёгкой обидой отворачивается и бубнит следующий вопрос куда-то в подушку. — То есть, тебе не обязательно… Вх-входить в? Э… меня? Шон старается быть терпимым, ей богу. Но теперь он снова чувствует себя придурком, совратившим малолетнего. — Называется это пенетрацией. Oh Dios mío, все мои уроки пропали даром… — Шон! — в парня прилетает подушка. И не абы как, а прямёхонько направленная в его голову телекинезом. Давно Даниэль не использовал эту силу против него — пусть даже в столь невинной форме. Следом в ту же голову устремляется и вторая подушка — всё тем же образом. Шон отклоняется всего на пару миллиметров в сторону и оружие массового поражения пролетает мимо. Старший хитро ухмыляется, явственно осознавая, что именно он сейчас владеет ситуацией — ведь подросток выбит из колеи настолько, что не способен толково противостоять даже одноглазому Шону с нарушенным восприятием глубины. По-прежнему смешно оттого, что Даниэль сам же загнал себя в столь нелепую ловушку. Вещи в комнате начинают возмущённо вздрагивать — и Даниэль, лежащий лицом вниз, оказывается переполненным колючей энергией. Шон противоречиво довольствуется складывающейся ситуацией. Молча дожидается, когда младший оторвёт лицо от постели и, стоит только заведённому подростку начать тираду о непомерной жестокости родного брата, как Шон резким выпадом обхватывает шею Даниэля в районе шестого позвонка. Приближает к себе будто насильно — младший старательно пятится назад, но не решается всерьёз вырываться. Главенство Шона снова ощущается физически — и это так некстати порождает тонну нелепых мыслей о возможности всё-таки воплотить в жизнь тот «секс», который подразумевал всё это время Даниэль. Пальцы двигаются по шее, перебирая окаменевшие мышцы. — Ведь я попросил тебя расслабиться. По-хорошему, — и как бы Даниэлю сейчас не хотелось выкрикнуть: «А ИНАЧЕ ЧТО, НАКАЖЕШЬ МЕНЯ?», сексуальные намёки застревают глубоко в горле. Подросток надеется, что эта мнительная осторожность отпустит его как можно скорее. — Отвечаю на твой идиотский вопрос: нет, это не обязательно. Рука на шее всё больше ослабевает, и размякший под приятно перебирающимися пальцами Даниэль обнимает сидящего брата за плечи, уже и не помня, что там был за вопрос. Упиваясь покровительственным голосом Шона, младшему хочется вновь ощутить на себе влажный поцелуй. — Послушай. Абсолютно ничего, что может тебе навредить, не может быть обязательным. Заслышав в этих словах небезызвестную гиперопеку, младший открыто улыбается. Новый прилив сексуальных желаний неумолимо развязывает язык. — Я сомневаюсь, что это так уж опасно. Люди веками сексом трахаются, и всем довольны! — И всё же, — Шон с пониманием отвечает на улыбку Даниэля коротким поцелуем в висок. — Я бы предпочёл, в таком случае, рискнуть собственной жопой. Подросток даже вздрагивает и почти взвизгивает. — Э-э-это предложение?! — Угомонись, enano, — парень отталкивает от себя уже во всю пытающегося оседлать его брата. — Твой неуёмный аппетит тебя погубит. Опрокидывая старшего на спину, Даниэль прижимает его несопротивляющееся тело своим скромным весом. — А может, тебя? Небесхитростные огоньки в глазах и наглость в движениях — то, к чему Шон с немалым упорством привыкал столько времени. Но, отныне, он по-настоящему готов принять все изменения в младшем брате.