Солнце взойдёт попозже

      Геральт вообще-то раньше всегда думал, что уж Лютик-то не сможет его никак пошатнуть, не сможет никак на него повлиять.       Да только Лютик, кажется, смог. Он ведь пропадает. Или, вернее, не то чтобы пропадает, Геральт же сам его прогнал. Лютик скорее уходит, сдерживая слезы и сжимая в кулаке остатки растоптанной гордости, а Геральт смотрит ему вслед и поджимает губы. Ему, конечно, все равно.       Да только вот ему, оказывается, как-то и не совсем все равно. Правда становится понятно это уже потом, когда Геральт неосознанно ищет его взглядом в толпе. Когда, слыша звуки лютни, раздраженно оборачивается, чтобы увидеть Лютика, да только Лютика-то там как раз и нет. Его, вечно шумного и болтливого, внезапно стало слишком, смертельно почти недостаточно. Геральту, кажется, не хватает.       Геральт начинает искать его как-то совсем неосознанно, почти без мыслей, без идей, словно по наитию. Он идет за ним, чувствуя почти, что вот-вот и дойдет, а потом теряет след. Лютик ведь ушел. И, конечно, не просто так ушел, а ушел, когда Геральт его прогнал.       И стало как-то так пусто совсем, словно и не барду ведьмак нужен, а ведьмаку бард. Геральт начинает подозревать, что, может, так оно все и есть, что перегнул, что теперь Лютику просто стало плевать. Так, конечно, даже лучше, да только что-то в Геральте упорно сжимается, что-то в Геральте упорно отказывается в это верить.       Геральту легче думать, что это ему Лютик не нужен был. Да только с каждым днем, с каждым случайным прохожим, похожим на Лютика хотя бы немножечко, хотя бы запястьями, хотя бы цветом волос, ведьмак думает, что, похоже, его надежды – такая же хрень, как его попытки убедить самого себя, что он больше не будет искать. Он ведь будет.       И вот уже по ощущениям Геральту так хреново, что хуже быть и не может. А потом он слышит его голос, видит его пальцы. И смотрит в самые глаза. Моргает, хмыкает и отводит взгляд. И ему становится ещё хуже. Геральт сам бы себя ударил с радостью, он ведь на самом деле искал, он ведь хотел вернуть все на свои места. Но Лютик выглядел счастливым. Намного счастливее, чем тогда, в горах. И Геральт решил, что просто не сможет себе позволить опять лезть туда, к Лютику, чтобы снова все испортить.       Геральт выглядел побитым псом. Чувствовал себя абсолютно так же, если не хуже. Он справится, он же ведьмак, конечно же, он справится.       Становилось хуже и хреновее с каждым днем. Геральт скучает. Скучает до кошмаров, до почти пропущенных ударов от разбушевавшихся пьяниц, когда в шумной толпе снова мелькает кто-то похожий. Он бы даже письмо Лютику написал извинительное, большое и длинное, но в одном кулаке он держит свою никому не нужную гордость, а в другом кулаке до боли, до почти полного уничтожения давит осознание, что, вот, проиграл. Но оно все там же, оно все так же существует в нем, с ним.       Ведьмак старается даже не думать о Лютике, думается просто как-то совсем неосознанно. А потом Геральт понимает, что начинает от него отвыкать. Отрываться, надеясь, что оставляя позади, но на самом же деле всего лишь оставаясь позади. Геральту не легче, Геральту все так же хреново, но он ведь даже больше не знает, сможет ли так же чётко вспомнить его цвет глаз, обхват запястий.       Рубит монстров, но больше не оборачивается, чтобы проверить, не пытается ли дотянуться чудище к Лютику, убедившему взять его на задание. Пьёт в корчме, но больше не поглядывает куда-то туда, в толпу, чтобы проверить, не нашел ли Лютик себе неприятностей. Перестает ощущать у себя на плечах руки, совсем не такие нежные, как кажется на первый взгляд.       Он отвыкает неотвратимо, Лютик и каждое его прикосновение снимаются вместе с кожей. Геральту хреново и лучше не становится. У него не найдется чего-то такого, что из-под самой-самой кожи вытравит, у него не найдется ничего такого, что правда могло бы помочь.       Геральт понимает, что проиграл. Окончательно проиграл, с внезапной чёткостью осознавая, что, наверное, никогда уже не узнает, где Лютик находится прямо сейчас. Даже взглядом не словит. Он раньше думал, что так даже лучше будет, но так нихрена, ничуть, ни капельки не лучше.