Наружу изнутри

Время неумолимо летело, с каждым днём некогда чужой и мрачный Санкт-Петербург становился все более родным. Оттуда больше не хотелось сбежать, больше не хотелось скучно проводить одинокие вечера в своём углу в комнате в общежитии, ссылаясь на накатившую осеннюю меланхолию. Несмотря на заканчивающуюся дождливую петербургскую осень, студенты уже вовсю грезили новогодними праздниками, первыми настоящими показами и приближающейся первой сессией. Они все больше времени проводили в театре и в своей мрачной, но буквально пропитанной творчеством, мастерской, иногда задерживались там до поздней ночи. У одних заметно снизился интерес, появились мысли забросить это дело и забрать документы, чтобы не тратить время зря и пойти учиться на другое направление, другие же наоборот стали работать усерднее, чем в первые недели, вдохновляясь конкуренцией и собственными успехами. Маленькими, но такими важными для начинающих артистов. По наблюдениям Музыченко, всё ещё не терявшего надежды завязать какие бы то ни было отношения с покорившей его однокурсницей, Никитина перестала вечно ходить одна и медленно, но успешно вливалась в коллектив, где каждый теперь звал её никак иначе, как Анютой. Видимо в первый учебный день у неё действительно были неотложные дела. С каждым днём и занятием она раскрывалась все больше, все однокурсники уже успели отметить ее отменное чувство юмора, жизнерадостность и абсолютную честность и открытость. А ещё, как оказалось, Аню в первый же день занятий назначили своеобразным «завхозом» курса и теперь, если кто-то косячил и пропускал своё дежурство, свинячил в мастерской и не собирался убирать, либо же пытался умыкнуть что-то из многочисленного реквизита, который они по зёрнышку собирали всей гурьбой, непременно получал нагоняй от Никитиной. А кричать она, на удивление, умела и делала это так громко, что бродячие коты во дворе, где располагалась их мастерская, разбегались в ужасе. Невольно став участником нескольких разговоров за чаем и печеньем в мастерской, Юра узнал, что Аня живет в общежитии на Васильевском острове, в народе именовавшемся Васькой, с несколькими девчонками на курс старше, но в целом для него она до сих пор оставалась до скрежета зубов привлекательной тёмной лошадкой. Ее незаурядный актерских талант сложно было не заметить. Она выкладывалась на полную, будто это была не учёба, а соревнование, то и дело получала похвалу и аплодисменты на занятиях по речи и актерскому мастерству, некоторые даже слезу пускали от её проникновенности, после их занятий по танцу то и дело прихрамывала и морщила нос, отшучиваясь, что не в ее возрасте так напрягаться. А на следующий день, как ни в чём не бывало, умело садилась на шпагат и растягивалась у станка. Во время занятий по танцу Юра не раз думал, что если хоть раз взглянет в сторону её идеально ровной спины и тонкой талии, то точно сгорит на месте, но всё равно исподтишка наблюдал. Шутки про возраст Юра часто слышал в ее сторону, но никогда не понимал их сути и старался на углубляться. Они часто шутили глупо и ни о чем, в этом и состояла их будущая профессия. Сегодня и без того мрачный Петербург затянули необъятные свинцовые тучи, с самого утра поливал дождь. Мерзкий, мелкий, густой, пронизывающий холодом до костей и заставляющий зубы клокотать от ощущения промозглости. Улицы заполнились унылыми темными зонтами, плащами-дождевиками и недовольными, порой даже злыми и остервенелыми лицами прохожих. Транспорт был переполнен, кто-то обязательно прижимался к тебе мокрым зонтом или дышал в макушку. Лужи, слякоть, гнилые листья, прилипающие к подошве и пачкающие обувь и колготки. Мерзость. Сегодня умница и отличница Аня впервые опоздала на пары. День не задался с самого утра, едва она, проснувшись, выглянула в окно и увидела густо затянутое небо. Как же ей не нравилась такая погода. Поступая в Петербург, знала, на что подписывается, но не ожидала, что всё будет настолько мрачно. В своей голове Аня чересчур романтизировала этот город, на деле всё оказалось куда менее безоблачно. В комнате было прохладно и даже сыро, пусть они с девчонками постарались заклеить окна малярным скотчем, все равно продувало. Закрутилась бы, как рулет, в шерстяное колючее общажное одеяло и пролежала так весь день, даже нос не высовывала бы, чтобы не замёрзнуть ещё сильнее. С горем пополам выбралась из своей тёплой и уютной берлоги, натянула повыше носки, потёрла замёрзший нос в отчаянных попытках хоть как-то согреть его, но безуспешно. Соседки ещё спали, старалась не шуметь, дабы не уподобляться их поведению. Дальше все было как по расписанию: традиционная получасовая очередь в общий душ, где ей как всегда не хватило горячей воды и последние секунды пришлось стоять под жутко холодной, уже успевшая надоесть сладкая овсянка на завтрак и тот самый накачанный и высокий третьекурсник с режиссерского, не оставляющий попыток зажать ее в самый неподходящий момент у стенки в коридоре и позвать на свидание. Честное слово, когда нибудь железное терпение Ани закончится, и парень отхватит либо ногой в пах, либо ладонью по лицу. Он ещё не знает, какая у Ани тяжёлая ладошка и какие красивые фиолетовые синяки она умеет оставлять. «Мамочка, надоел, не представляешь, как!» — жаловалась она матери в разговорах практически каждый вечер и старалась по минимуму посещать то крыло общежития, где могла его встретить. Тот, едва завидев «горячую брюнетку», как он её называл, на горизонте, начинал мерзко улыбаться, потирать мозолистые от штанги ладони и облизывать губы, будто она еда, а не женщина, а он не ел с момента сотворения планеты. Вот и сегодня он практически прижал ее к стенке, загородив проход, а она даже вырваться не могла: в одной руке открытый пакет овсянки, которая так и норовила рассыпаться, во второй горячая кастрюля. А так бы прописала бы ему по морде, чтобы губу обратно закатал. Уж чему, а отшивать недостойных и ставить на место ее не нужно было учить. После того случая в Благовещенске, когда её бывший, едва расставшись, начал распускать мерзкие слухи и принижать тем самым Аню в глазах сверстников, каких только предложений она ни наслушалась и сколько раз ни плакала от обиды на пожарной лестнице в общаге. Это был опыт, тогда она здорово научилась читать людей и распознавать, кому стоит доверять, а кому нет. И этот очередной общажный мачо уж точно не подходил под первую категорию, доверять которым стоило. Сегодня они с девчонками договорились шить костюмы на показ, поэтому нужно было собрать все необходимое и ничего не забыть. И то ли осенняя погода так плохо на ее влияла, то ли звёзды так неудачно сошлись, но выбежала она из общежития за десять минут до начала пары по истории театра, благополучно забыв зонт прямо на кровати. До заветной остановки бежала со всех ног, забрызгала подол нового пальто, на которое с трудом удалось выкроить деньги, едва не споткнулась на трамвайных путях. Двери трамвая закрылись прямо перед ее носом, водитель лишь пожала плечами. Старая сука, могла уж и попридержать. В расстройстве топнула ногой прямо по луже, ещё сильнее разбрызгав воду вокруг себя. Что уж терять, и так вся мокрая! Волосы противно намокли, ветер сильно растрепал их и сейчас они тяжёлыми прядями липли к лицу, от этого становилось ещё холоднее. Сидя на скамейке и ожидая следующий трамвай, слушая гул огромного города, плеск воды, писк светофоров, Аня невольно задумалась о том, что она в этом городе совсем одна. Одна посреди серой улицы, среди высокий старинных зданий, от которых порой вечерами дух захватывало, так величественно они выглядели при свете фонарей. Одна, некрасивая, абсолютно не вписывавшаяся в экстерьер, мокрая и продрогшая, и кроме своего угла в общежитии ей и податься некуда. Вспомнила свою уютную маленькую квартирку в Благовещенске с видом на Амур, вспомнила родителей и почувствовала себя семнадцатилетней девочкой, которую родители отправили на учёбу в другой город. Но ей было далеко не семнадцать. Маленькая девочка глубоко внутри соскучилась по дому. Быстро заморгала, пытаясь успокоиться, но пара тёплых слезинок все-таки ускользнула. «Собралась, Анна Сергеевна. Взяла себя в руки!» — Прошу прощения, можно? — выслушав недовольство седовласого лектора за опоздание практически на половину пары, тихонько вошла и села на первое попавшееся свободное место. Сразу сбросила мокрое пальто, попыталась собрать волосы, но из-за напитавшей их воды они не слушались и лезли во все стороны. Лекция, откровенно говоря, была скучной, препод бубнел что-то невнятное себе под нос, изредка ссылался на какой-то потрёпанный жизнью и студентами учебник, которого не было в библиотеке, но предмет казался нужным, поэтому приходилось конспектировать на слух и довольствоваться тем, что было. Судя по знакомым именам, дедуля-лектор вещал об особенностях театра эпохи Возрождения, Аня уловила что-то об итальянской «комедии масок», Сервантесе, Лопе де Вега и вскользь о Шекспире, благо, сегодня она села близко и по крайней мере слышала то, что пытался донести лектор до «безнадёжных лицедеев». Оставалось понять, сколько нужно пропустить, чтобы после пары дописать недостающий материал. Огляделась, села она не особо удачно, проще было бы сориентироваться, окажись она рядом с кем-то из отличниц, вроде Светки, но рядом по иронии судьбы сидел Музыченко и вероятность того, что он писал конспект слово в слово, была очень мала. Но попытка не пытка. «Пишет что-то, по крайней мере точно не откажет, раз с сентября пытается произвести на меня впечатление», — он и правда несколько раз порывался проводить ее хотя бы до остановки, иногда садился рядом на занятиях и пытался увлечь в разговор, только на свидания не звал ни разу, знал, что она откажет. — Много записали? — Музыченко услышал знакомый тихий шёпот справа от себя и отвел незаинтересованный взгляд от преподавателя. Нафиг ему эта эпоха Возрождения не сдалась. Конечно, он заметил, как она вошла в аудиторию, заметил ее смущённый взгляд и мокрые волосы, которые выбились из пучка и от влажности завились ещё сильнее. Он тоже опоздал, поэтому пришлось сесть поближе к лектору, дабы не доводить его поиском места и шныряниями с места на место, поэтому было очевидно, что и опоздавшая Аня, согласно негласному правилу, сядет где-то поблизости. Но на такое «поблизости» он даже не надеялся. Свободных мест было достаточно, но она сидела так близко, что он мог спокойно ощущать запах ее духов, смешанный с ароматом мокрых волос и дождя. А тут ещё и заговорила. Сегодня определённо его день. — Нет, можешь три страницы пропустить, — он подвинул конспект поближе, доказывая правдивость своих слов, — я могу оставить тебе его после пары, дома спокойно перепишешь. — Было бы отлично, — она мягко улыбается и приступает к делу, уже привычно вычленяя из потока информации самое нужное и систематизируя на бумагу. «Теперь выбора нет, отказать, если он захочет проводить, будет сложно. Помог ведь все-таки». До конца пар дождь прекратился и группа молодых студентов, во главе со старостой, вооружившись купленными пару дней назад тканями и фурнитурой, выдвинулись в мастерскую. Полуподвальное помещение во дворе-колодце и стало их пристанищем. Внутри было сыро и холодно, с наступлением холодов их спасали только обогреватели, которые с трудом справлялись со своей задачей. Перед каждым походом в мастерскую покупался пакет овсяного печенья и пачка чёрного чая для поддержания жизненных сил после занятий. Оставлять что-то съестное на месте было опасно, это мгновенно растащили бы крысы, коих там было предостаточно, это ребята уже успели заметить. Аня в мастерской ощущала себя максимально странно. С одной стороны, это было их творческое пространство, где ребята творили всё, что приходило им в голову, и никто их за это не мог осудить, либо же осадить и пресечь их идеи на корню. Уваров захаживал редко, только если учебный театр был занят и им нужно было где-то репетировать в присутствии мастера. С другой стороны, здесь было ещё более мрачно, чем на улице, и даже их дружественная и тёплая атмосфера не спасала. Каждый раз, проведя в мастерской больше пары часов, Аня чувствовала, как на неё во всеоружии нападает давно забытая аллергия. Приходила домой, принимала таблетки и надеялась, что это было в последний раз. Но на следующий день история повторялась. — Ребят, щёлкните кто чайник и обогреватели, — слышится откуда-то сверху от кого-то, кто полез на антресоли за ящиком с ножницами и уже готовым реквизитом. Дубак стоял страшный, всё конечности и открытые части тела замерзали в считанные секунды и отказывались адекватно функционировать. — Анька Никитина, куда ты вчера положила косынки? — Никитина тут же подрывается и уверенно взбирается на стремянку, будто бы делала это каждый день по нескольку раз. С её ростом было трудно достать что-то в их мастерской, поэтому стремянка стала одной из её лучших подружек. Начинает копаться в том же шкафу, где копалась ее коллега пару минут назад. Она четко помнила, что вчера оставляла пакет здесь, но за ночь в и без того заваленном барахлом шкафу откуда-то взялась куча старой обуви и изрядно побитая молью шуба. — Блять! — из полки на Никитину вылетает огромная моль, и девушка, испугавшись, едва не падает с опасно покачнувшейся стремянки. Рядом вовремя оказывается Музыченко и его отменная реакция, будто он не музыкант, а как минимум футбольный вратарь. В шутку приказывает «Стоять!» и обхватывает Анины худые коленки. Ладони у Музыченко такие тёплые, что Никитина это через плотные джинсы чувствует. И когда он только успел согреться? Все же были в одинаковых условиях. Одной рукой Юра держит стремянку, второй — ее ноги, а про себя думает, как же удачно он выбрал место сегодня. В голове из-за дурацкой погоды закрадывалась мысль никуда не ехать, на кой чёрт ему сдалась эта мастерская, если они всё равно не репетируют. Потом вспомнил, что в мастерской всегда хозяйничает Аня, и все сомнения вмиг развеялись. Подфартило так подфартило. — Юр, страхуй, я не знаю, что отсюда ещё вылететь может! — Как скажете, Анна Сергеевна, — снизу подмигивает и покорно выполняет свои обязанности, пока Никитина ищет злосчастные косынки. Никогда бы не подумал, что получит столько радости и какого-то особенного удовольствия, просто придерживая красивую девушку за коленки, чтобы та не упала и не сломала себе пару конечностей. Чайник на старом столе, застеленном салатовой в цветочек клеенкой, пропаленной окурками в нескольких местах, шумно закипает, кто-то раскидывает пакетики и сахар по чашкам. Никитина готова была поспорить, что ей снова положат в чашку два кубика и пить будет невозможно, придётся с кем-нибудь меняться. Поиски пропавшего реквизита затянулись. Знала бы, кто нанёс этого хлама, точно все руки пообрывала бы. Жутко хочется выпить горячего, обогреватели пока не нагрели помещение достаточно, руки коченеют.  — Ань, нашла? — подаёт голос Юра, которому явно поднадоело находиться в одном положении так долго. — Нашла, — бросает жёлтый целлофановый пакет на пол и спускается, оперевшись на плечо Музыченко, который улыбался как довольный кот, объевшийся сметаны. Ещё бы, теперь его точно будут мучить сны о худых коленках Никитиной, а может и не только коленках. — Эй, а благодарность? — тот указывает ладонью и подставляет щеку, надеясь на поцелуй. — Обойдешься, — наслаждаясь разочарованным лицом парня, она моет руки и берет свою чашку. Угадала, снова слишком сладкий. Обменивается взглядами с сидящим напротив Юрий Юрьичем. Судя по всему, ему сахара в чай как раз не доложили. Молча, уже по привычке, протягивает ей свою чашку. Дина никак не могла запомнить, кому сколько сахара класть, Юре это было лишь на руку. Ещё в средней школе одноклассницы вечно хихикали и болтали что-то про косвенные поцелуи. Если судить по их логике, то они с Аней уже косвенно целовались, и не раз. Глоток — и приятное тепло разливается по телу, согревая каждую продрогшую клеточку. Время садиться за машинку и сшивать то, что было раскроено ночью в учебной комнате общежития под насмешливым взглядом соседок по этажу. В то, что их постановка в русском народном стиле окажется успешной, верил, наверное, только их куратор и только тогда, когда все получалось. В другие же моменты у ребят просто опускались руки, но они не переставали репетировать и готовиться. Помнили русское «Умение и труд всё перетрут» и зарубежное «Через тернии к звёздам». Каждый раз, когда они ходили на «помойку» шить, Аня задавалась вопросом, зачем они брали с собой парней, но сегодня, если бы не реакция Юрки, она себе что-нибудь сломала бы, а возможно посчитала бы зубы. И все, плакала ее карьера актрисы театра «Лицедеи». Хотя это с какой стороны посмотреть, может быть отсутствие парочки стало бы её отличительной особенностью и она с лёгкостью смогла бы завоевать сердца зрителей. Добровольно ни за что на такие жертвы не пошла бы, а тут работала воля случая. Как тот ни старался, Юре не удавалось затронуть те струны души девушки, которые отвечали за нежное чувство, в народе именуемое любовью. Вот и сейчас Аня не почувствовала ничего, кроме неловкости и тепла его рук, пусть и пыталась острить и отшучиваться. Да, она не отрицала, что он симпатичный, харизматичный, добрый, всегда готовый бескорыстно прийти на помощь, но совсем ещё мальчишка. Сколько ему, семнадцать? По поведению и для дальнейшей счастливой семейной жизни, которую Аня идеально выстроила в своей голове, проведя долгих два года без постоянных отношений, ей нужен был мужчина, а не мальчишка, а такого найти девочке из дальнего уголка России было тяжело. Тем более, что девочкой Аню, в ее двадцать два, назвать было трудно. Отличалась от однокурсниц она не только умом и отношением ко всему, но и внешне выглядела старше, рядом с вечно радостными глазами появлялись нагоняющие печаль морщинки. Что ей может дать Юра? Аня была уверена, он и жизни-то толком взрослой не знает, живя с родителями под их опекой. Общались они как среднестатистические однокурсники, не больше, не меньше. Близко никого не подпускала, повторить опыт прошлый отношений не хотелось. Глупой тогда была и доверчивой, вот ей и воспользовались. Замуж хотелось, в этом Аня была уверена абсолютно точно. Может быть, не сейчас, немного попозже, но крепкое мужское плечо для поплакать ей было жизненно необходимо. Слишком долго была одна, слишком много брала на себя, слишком сильной хотела казаться в глазах окружающих. От пыли и запаха сырости в их каморке чесался нос, хотелось свежего осеннего воздуха. По звукам за дверью было понятно, что снова начался дождь, капли отбивали никому неизвестный ритм, навлекший вдохновение на Музыченко. Ребята приходили и, отрепетировав свою часть, расходились по домам, а Аня всё шила и шила, не отводя взгляда от строчек. Не хотелось затягивать работу на несколько дней, лучшим решением было закончить всё сегодня и забыть о костюмах, как о страшном сне. В мастерской к десяти вечера остались только Музыченко, скучно наигрывавший что-то на акустике, да долговязая Вера, которой как всегда не хотелось возвращаться домой. А Аня бы и не против вернуться в свой уголок в общаге, но не может. Тусклый желтый свет лампочки, звон погнутой алюминиевой ложки о стенки чашки, постукивание и скрип швейной машинки под аккомпанемент гитары. — Это Металлика? — Никитина узнаёт знакомые нотки и решает переспросить, чтобы окончательно убедиться. Как-то она танцевала медленный танец на дискотеке под «Unforgiven» и с тех пор песня вызывает какой-то нежный трепет и приятное тепло внутри, пусть песня и совсем не о любви. Парень был приятный, жаль, что не сложилось. — Да. Аня тяжело вздыхает, проводит последнюю на сегодня строчку и откладывает атласный сарафан. Готово, теперь Люда не останется без костюма. Складывает в пакет к остальным вещам, аккуратно, чтобы не наделать затяжек и работа не пошла насмарку. Устало трёт глаза. Вымотана, проголодалась, хочет спать. — Анют, ты бы ехала домой отдыхать, а то уснёшь прямо здесь, и уволокут тебя крысы в свою нору, — Вера аккуратно складывает плоды их сегодняшнего труда в коробку и кладёт на верхнюю полку шкафа. Завтра они снова будут искать их. — Что мы без тебя делать-то будем? Юрок, — парень убирает отросшие волосы от лица и глядит на однокурсницу, — проводишь девушку? — Вера подмигивает, чтобы Анька не заметила, чем вызывает улыбку Музыченко. Проницательная, зараза, сразу догадалась, что не на общественных началась Юра торчит весь день в мастерской, вместо того, чтобы отдыхать дома и набираться сил перед завтрашним днём. Нравится ему Аня, очень нравится. — Если девушка не против, — Музыченко вопросительно поднимает свои темные глаза и с готовностью застегивает молнию на байке. — Идём, — Никитина, кажется, устала настолько, что сейчас согласна абсолютно на все. Забирайте её и несите куда угодно, она даже не заметит. Укутавшись в пальто, она закручивает на шею тонкий шарф и выходит во двор. Холодный влажный ночной воздух обдувает лицо и слегка приводит её в себя. Ярко освещённые улицы северной столицы наполнены шумом автомобилей, свет от фар и многочисленных вывесок отражается в лужах и создаёт какую-то невероятно романтичную тёплую атмосферу. В такой вечер идеально ходить на свидания, не будь у Ани мокрое пальто. В десяти метрах от них проехалась пара машин и едва не окатила водой из лужи. Люди спешат домой, дома их кто-то ждёт. Пусть Аня давно привыкла к жизни вдали от родителей и дома, сейчас ей безумно захотелось в мамины тёплые и любящие объятия. Чтобы прижали к себе и не отпускали, говорили, как любят, что она умница и всё у неё обязательно получится. Хотелось побыть слабой девочкой. — Ты на метро? — нарушает тишину Музыченко, едва на горизонте появляется красная светящаяся буква «М». Будь его воля, всю ночь бы ходил вот так рядом с ней по ночному Питеру, рассказывал всё-всё, что знает сам, а когда знания заканчивались, придумывал бы всякие небылицы, лишь бы девушка заворожённо слушала его. Почему-то с Аней было нереально комфортно, будто она его сестра и он знает её всё жизнь, а не три месяца. Даже с Сашей он не чувствовал себя настолько комфортно, пусть у них с сестрой и были замечательные и доверительные отношения. — На трамвае, — тихо отвечает, чувствуя как неловкость ситуации нарастает с каждой минутой. Её так чертовски давно никто не провожал домой, что даже непривычно было. Обычно шла погружённая в свои мысли, что-то напевала под нос, а в трамвае либо разглядывала ночной город, либо же читала что-то по учёбе. А сейчас рядом шёл парень и явно пытался увязать её в разговоры. — Ты? — На метро, потом на электричку. Но доведу тебя до трамвая, раз обещал, — улыбается, пытаясь разрядить обстановку. Юре хотелось закурить, но не знал, насколько это будет уместно при даме. Аня не такая, как остальные, он давно это понял. Это при своих гатчинских подругах он мог пыхтеть, как паровоз, и никто ему слова против не сказал бы. — Я думала, что ты местный, — прохладная капелька падает ей на кончик носа и она тут же стирает ее перчаткой. «Кажется, дождь собирается» — прямо как в мультфильме про Винни-Пуха. — Нет, я из ленобласти, Гатчина, если тебе это о чем-то говорит, — он вытягивает руку вперёд, пытаясь понять, не показалось ли ему. «Нет, не показалось». Достаёт из рюкзака зонт, открывает, пытаясь укрыть сразу обоих и при этом сохраняя дистанцию. В итоге его левое плечо намокает в считанные секунды, зато на спутницу не попадает ни капли. Джентльмен, всё, как учил папа. Только вот с другими девчонками он эти советы не использовал. До остановки доходят молча, быстро и равнодушно прощаются, Аня обещает не забыть принести завтра конспект. Придётся потратить сегодня как минимум час на переписывание и разбор каракулей Юры. Музыченко пропустил последнюю электричку, придётся на свой страх и риск ловить попутку. Мама снова скооперируется с недавно ставшей матерью сестрой и будет недовольно бурчать и говорить, что это опасно. Знала бы она причину, почему сын так поздно возвращается из города, точно не возникала бы. Он, может быть, влюбился по-настоящему, а она тут разбор полётов устраивает. Аня задумалась, загляделась на сбегающие по стеклу капли, проехала свою остановку и, возвращаясь, снова промокла до нитки. Наутро у нее адски разболелось горло и поднялась температура. Неудивительно, она так вымокла днём. Придётся ехать в поликлинику, стоять в бесконечных очередях и тратить кучу денег на лекарства. И снова врать маме, что у неё всё хорошо, лишь бы не беспокоить её сердце. Никому не расскажет, что в ту ночь ей впервые приснился растрёпанный и в домашней растянутой майке Юра Музыченко, какой-то оплетенный зеленью деревенский дом и тёмная чугунная сковородка с яичницей внутри. Он своими тёплыми ладонями гладил её волосы, а Аня только крепче прижималась и чувствовала, как сердце вырывается из груди. Во сне чувствовала себя так спокойно, как давным-давно, когда ей было двенадцать, она была дома, за стенкой мирно спали родители и её проблемы сводились к невыполненному домашнему задания по ненавистной математике. Она впервые за долгие месяцы чувствовала себя выспавшейся, несмотря на плохое самочувствие. Аня понимала, чем, а точнее, кем было вызвано это спокойствие, но настойчиво гнала эту мысль из головы, ссылаясь на жар и то, что они слишком много времени провели вчера вместе.