Наружу изнутри

Показ постановки, являвшейся результатом их многомесячной усердной работы, бессонных ночей и потраченных нервных клеток, был самым волнительным днём с начала учебного года. Даже более волнительным, чем первое мероприятие. Когда Евсеич в начале ноября пришёл на занятие по актёрскому мастерству в приподнятом настроении и выдал, что есть возможность получить под мастерскую помещение в том же дворе, но побольше, ребята, не раздумывая, согласились. Нужно было поработать аниматорами на местном районном мероприятии, развлекать бабушек и молодых мамочек с детьми предстояло несколько часов, работы предстояло много, времени было мало, некоторые лекционные занятия сменились практикой и теперь нужно было готовиться, а не просто бездумно приходить на лекции, которые, к слову, договорившись со старостой, можно было прогулять и поспать утром лишний часок. В выделенной им каморке было катастрофически мало места для репетиций, треть их курса с трудом там умещалась, чуть ли не на головах друг у друга сидели, поэтому все своё свободное время и силы ребята отдавали для получения общего блага. Мероприятие было отработано, ребята получили похвалу и свои первые овации, а в придачу и обещанное помещение в раз шесть больше предыдущего и даже в парочкой окон с видом на мусорные баки. Романтика, по-другому и не скажешь. Убирались там долго и упорно, драили полы и подоконники от вековой пыли и сажи, сколотили импровизированную сцену, кто-то притащил старый диван, уверив, что клопов и прочей живности в нём нет, и стол с дачи родителей, купили лампочки поярче, попытались починить проводку, чтобы вдруг не вспыхнуло всё их добро, побелили потолки и покрасили стены. Теперь, при большом желании и необходимости, особо храбрые и морозоустойчивые могли остаться на ночь. Но пока никто не рискнул. Так же, как и в старом помещении, здесь было достаточно прохладно и периодически пробегали тараканы и крысы. Вытравить их ну никак не получалось, что ребята только ни перепробовали. В коллективе образовались первые парочки, то и дело появлявшиеся на парах под ручку и искавшие укромный уголок для поцелуев, за что получали дозу колких шуточек от Уварова. В такие моменты Музыченко одолевали смешанные чувства. С одной стороны, он был рад, что не оказался на месте застуканных однокурсников, уж слишком в неловких ситуациях заставал Марину с Лёшей Евсеич и слишком колкие шуточки отпускал в их сторону, а с другой понимал, что с каждым днём Никитина нравится ему все больше, а шансов растопить ее ледяное сердце становилось всё меньше. Пытался отвлечься ровесницами, на вечеринках частенько зажимался в тёмной комнате с кем-то из приглашённых девчонок на год или два младше, гормоны хлестали через край и он не боялся менять девушек, как перчатки. Пытался найти в них что-то похожее на Никитину, но не выходило. Все были какие-то не такие, слишком глупые, слишком инфантильные, слишком неинтересные, слишком распущенные и легкодоступные, стоило только пальцем поманить и они тут же забирались ладонью под пояс джинсов. Все были не такие. Показ был назначен на двадцать третье декабря, а вечером и ночью двадцать второго свет в мастерской не затухал с момента, когда солнце зашло за горизонт и на узкие петербургские улочки опустилась тьма. Пусть юные уваровцы и были уверены, что кроме преподавательского состава посмотреть на их дебют никто не придёт, ударить в грязь лицом ну никак не хотелось. Репетировали до потери пульса, а когда валились с ног от желания лечь и уснуть, спасались крепким растворимым кофе, три чайные ложки на чашку. Как бы им ни говорили, что перед концертом нужно выспаться, набраться сил, репетиции были важнее. Им казалось, что всё недостаточно идеально, что они делают всё слишком быстро, путают слова, ходят по неверной траектории и вообще играют враскос с тем, как их учили. И то ли волнение, то ли количество выпитого дешманского кофе сыграло свою роль, но отрепетировав весь их мини-спектакль, никто не спешил расходиться. Поздно было, транспорт не ходил, домой ехать даже на личном транспорте не было сил. Они просто сидели на импровизированной сцене, уставшие, но невероятно воодушевленные. Репетировали пусть и каждый по отдельности, но общая часть, которая являлась личным пунктиком их мастера, получалась, на их взгляд, гораздо лучше индивидуальных этюдов. Кто-то бросил взгляд на часы. Время перевалило за три часа ночи, кто-то из девчонок уже уснул на составленных стульях, кто-то свернулся калачиком на матрасе около батареи и укрылся свои же пуховиком. Решили оставить все как есть и расходиться. Спать оставалось недолго, некоторые приняли решение заночевать в мастерской, чтобы не тратить время и деньги на дорогу. Компанией не так страшно, как в одиночку. Показ произвёл фурор. Никто не ожидал от молодых, совсем ещё зелёных лицедеев такого запала, поэтому это событие было решено отпраздновать в узком «семейном» кругу. Это должна была быть их первая совместная пьянка, если эти посиделки можно было назвать таким крепким словцом. Многие настаивали только на водке и паре пакетов сока, этот «аристократический» коктейль пили все, но помимо неё было куплено красное вино в коробках, фрукты, шоколадные конфеты и блок сигарет, чтобы всем хватило. К концу первого семестра курить начали все, даже самые кисейные барышни, с начала сентября воротившие носы от постоянного запаха дыма, в тот или иной момент тянулись за заветной сигареткой. Скудность закуски объяснялась отсутствием средств на неё, а это непременно означало, что тем, кто не умеет себя контролировать, придётся худо, особенно завтра утром. Аня Никитина, категорически отказавшись от водки без объяснения причин и опрокинув в себя лишь парочку стаканчиков с вином, не горела желанием оставаться на ночь в мастерской, а для того, чтобы добраться до общежития, оставался час. После двенадцати вредная бабуля-вахтёрша не пускала. Она могла опоздать и оправдаться тем, что была на репетиции, но этим лучше было не злоупотреблять, мало ли, ей действительно понадобиться опоздать, а лимит доверия будет исчерпан. Единственное, что вызывало трудности, было незаметное исчезновение, уж очень не хотелось кем-либо объясняться. Ей нравилась компания, атмосфера, ощущение лёгкой опьянённости после вина и терпкое послевкусие на губах, но организм требовал сна и отдыха. Сделала вид, что пойдёт курить, взяла сумку, надела куртку, убедившись, что это именно её куртка, и потеплее закуталась в шарф. Никто даже не обратил внимание, все были слишком заняты разговорами и поглощением алкоголя. Вышла из мастерской, прикрыла за собой дверь, действительно прикурила, чтобы не ломать легенду. Ледяной ветер ударил в лицо и выбил волосы из-под шапки. — Уже уходишь? — от неожиданности чуть не роняет едва подожжённую сигарету, потому что думала, что во дворе на самом деле никого нет. Не знала бы, чей голос, страшно испугалась бы и убежала, куда глаза глядят. — Ань, — Юра зовёт, и она наконец оборачивается. Так и замерла, даже дым изо рта выпустить не успела. Чувствовала себя школьницей, которую учитель спалил с сигаретой за заднем дворе школы. — Да, посидели хорошо, но мне пора домой, — улыбается, а внутри какая-то непонятная тревога, будто он сейчас рванёт на неё, как озверевший пёс, и она не успеет даже сообразить. Музыченко уже хорошо выпивший, она даже не ожидала от него такого. Стоит, закинув куртку на плечи, натянул капюшон на голову, прислонился к стене, долго затягивается сигаретой и сверлит ее взглядом. Его темные с прищуром глаза она видит даже в темноте. — У тебя кто-то есть? — от этого вопроса девушку пробивает холодный пот. Уж чего, а такой прямолинейности она не ожидала от пьяного Музыченко. Что дальше? Прижмёт к стене и полезет целоваться? Аня тоже была выпившая, поэтому, если бы он действительно решился на такой поворот событий, она не сопротивлялась бы. Просто не смогла бы оттолкнуть его. Он пусть и младше, но мужчина, а значит силы у него больше. Не дождавшись моментального ответа, Юра добавляет уже более поникшим голосом, глядит при этом куда-то вдаль и одновременно со словами из губ вылетают сизые облака дыма: — А ты мне нравишься, Анька. Пиздец просто, как нравишься. Никитина знала, что у трезвого на уме, непременно окажется у пьяного на языке. И в ситуации с Музыченко это отлично сработала. Она знала это уже месяц точно, понимала, чувствовала эту симпатию буквально кожей, но верить в это не хотелось. Потому что едва ей признавался в чувствах человек, к которому она ничего не испытывала, она тут же начинала чувствовать себя должницей, будто она обязана полюбить в ответ. Она ловила на себе его взгляды, отмечала его вечное желание помочь и присутствие в мастерской, когда никого из ребят там не было. Никитина тяжело вздохнула и снова поднесла наполовину истлевшую сигарету к губам. — Есть, — через секунду пожалев о сказанном, говорит Никитина и быстро выходит из двора, практически переходя на бег, лишь бы скорее скрыться из виду. Стук её каблуков ещё долго отражался от стен домов и будто мешал Юре побежать за ней. Он же хотел её добиваться, что мешало начать действовать прямо сейчас? Количество выпитого алкоголя и чересчур развязанный язык. Он мог испортить всё одной фразой, одним движением пасть в её глазах так, что она и глядеть в его сторону не станет. «Дурак ты, Юрка, завтра ведь жалеть будешь». Прыгнула в первый подъехавший трамвай, даже на номер не глянула. К счастью, оказался тем, на котором доедет до общежития. Села на своё излюбленное место в самом хвосте трамвая и уставилась в окно. Пальцы почему-то до сих пор слегка тряслись, пусть никакого стресса она не испытала. Как же она надеялась, что все её догадки о чувствах Музыченко останутся лишь догадками и плодом фантазии подружек! Она соврала лишь частично. Последний месяц она не так противилась знакомствам на улице, как раньше, и, несмотря на загруженность, даже сходила на парочку свиданий, только вот ни один кавалер в душу не западал. Хотя собирали ее на свидание все однокурсницы, которые жили в общежитии и с которыми сложились хорошие отношения. После первого свидания Аня вернулась разочарованной, пусть мужчина и вёл себя галантно, но впечатления не произвёл, уж слишком он хотел ей понравится и слишком неестественным было его поведение. Он то и дело говорил о своих достоинствах, поправлял идеально зализанные назад волосы и мерзко стучал пальцами по столу, когда они ждали кофе. Не её романа он герой, ни капельки в душу не запал. Докурив и затушив бычок о кирпичную стенку, Музыченко возвращается в мастерскую. Душно, пахнет куревом, кто-то надрался до такой степени, что стал вспоминать былые чувства и теперь уныло подвывает Сплину под гитару. «И если ты давно хотела что-то мне сказать, то говори». Не Юрий репертуар, но состояние его отражало как никогда точно. Сказал, и что теперь? Как будто его слова изменили что-то в их отношениях, теперь она с ещё большей вероятностью будет его сторониться. Тем более, если у неё действительно есть мужчина. «Сука ты, Никитина! Какая же ты сука!» — Водка осталась? — врывается как ураган, внутри слишком много чувств, их нужно в чем-то утопить. Водка не лучшее средство, наоборот горючее, но забыться сейчас поможет лучше всего. «У неё кто-то есть». Лёха отрывается от губ своей возлюбленной, покрывает дно пластикового стаканчика беленькой, Музыченко выпивает залпом, даже не поморщившись, и плюхается на диван. «У неё, блядь, кто-то есть». — Что, Юрка, в очередной раз получил от ворот поворот от Никитиной? — эта фраза действует на Юру как искра на бензин. Бум. — Ещё один подъеб и получишь по ебалу, Сань, — кулаки сжаты добела, признаться, он готов исполнить задуманное прямо сейчас и поставить на место однокурсника, посмевшего посягнуть на его самолюбие. Музыченко был хорош, ни одна девушка за последние несколько лет не отказывала ему ни в отношениях, ни в просто сексе на одну ночь. А тут появилась Анька, и он посыпался. Теперь он был готов сделать всё, чтобы строптивая Никитина обратила на него своё драгоценное внимание. — Получу пизды, так хотя бы за правду, — изрядно выпивший брюнет разводит руками, — нахуя ты ей сдался, Музня? Взрослая девка, вся сама из себя, — договорить тот не успевает, прерывает пьяный речевой поток меткий удар в челюсть. Завязывается драка, благо, в мастерской остались трезвые люди, которые вовремя разняли сцепившихся товарищей и развели по разным углам. У Музыченко страшно чесались руки треснуть ему ещё пару раз, кулаки в кровь готов был за Аньку сбить, за хоть одно плохое слово в её адрес. А сказал ли его оппонент хоть одно плохое слово? Рассеченная бровь и фингал под глазом однозначно вызовут вопросы родителей, вчера утром сын уезжал на учебу и зачёты целым и невредимым, а вернулся побитым. Морально и физически. И морально было в этот раз гораздо больнее, давно себя таким безнадёжно и безответно влюблённым не чувствовал. Ссадины обоим бойцам обработали остатками водки, Музыченко, едва эта экзекуция закончилась, вышел из помещения, хлопнув дверью и не застегнув куртку. Ему и так было паршиво, а сейчас стало ещё хуже, ещё и башка от выпитого покруживалась. До Гатчины снова пришлось добираться на попутках. Благо, дед на семёрке попался неразговорчивый, включил себе тихонько радио и довез побитого Юру практически до подъезда. Дверь открыл своим ключом, с трудом, поэтому шумно скинул ботинки и куртку, вторая так и осталась валяться где-то на комоде. Наощупь прошёл в свою комнату, плюхнулся на диван под тихое ворчание матери за стенкой. В голове все кружилось, он не мог нормально стянуть с себя носки, в старых жигулях, в которых довелось ехать, его развезло ещё сильнее, но если бы он встал за водой, чтобы хоть немного привести своё тело в тонус, то перебудил бы весь дом и к ворчанию мамы добавилась бы пара подзатыльников от отца. Уснуть долго не удавалось, то тошнота подкатывала с новой силой, перед глазами плыло и он судорожно продумывал план, в какую сторону лучше поворачиваться и какими путями бежать в туалет, чтобы создать меньше шума, то ветер за окном поднимался с такой силой, что в вентиляции начинало завывать и по коже бегали мурашки, пусть трусом он и не был. А потом в самый неподходящий момент в голове, будто вспышка молнии во время грозы, возникали слова Ани о том, что у неё есть мужик, и от этого как-то неприятно сводило в груди, там, где по идее находилось сердце. Не хотел представлять её рядом с кем-то другим, такую хрупкую, по всем параметрам ему подходящую и в чужих руках. Долго боролся с этим ноющим ощущением, пару раз даже ловил себя на мысли, что слишком сильно сжимает подушку, будто вымещая на ней всю свою злость и ненависть к сопернику. Так и уснул, уткнувшись мордой в ту самую подушку. Проснулся, когда за окном уже было светло, а значит было уже около часа дня. Спокойно шёл снег. Голова болела нещадно, от яркого света боль усиливалась, мама с сестрой гремели кастрюлями на кухне, в придачу гудели новости по телевизору, а это значило лишь одно. Отец был дома и разборок по поводу его шумного ночного возвращения и внешнего вида избежать не удастся. В зеркало смотреть было страшно, впереди была сессия и реакция преподавателей на ссадины и фингал могла быть неоднозначной. Собравшись с силами, ставит ноги на пол, пытается подняться, голова трещит с новой силой, в глазах темнеет. Как бы в обморок не грохнуться по дороге. Прямой наводкой идёт в ванную, глаз подпухший и красный, рассеченная бровь треснула и между волосков запеклась капелька крови. Красавец, ничего не скажешь, хоть сейчас жениться. Ополаскивает лицо ледяной водой, чистит зубы, от привкуса зубной пасты к горлу подкатывает комок. Из кухни вкусно пахнет едой, кажется, мама приготовила суп на обед. Юра вспоминает, что нормально не ел уже практически сутки. Желудок предательски сводит от голода. Похмелье похмельем, но о жизненно необходимых потребностях организм сигнализировать исправно. — Юра, — едва он входит в кухню, вздыхает мать и бросается проверить, все ли в порядке. Губами трогает лоб, непонятно зачем проверяя температуру, осматривает руки и пальцы на предмет перелома. Он же скрипач, ему всегда нужно беречь руки. Юра лишь отмахивается, абсолютно его не волновало сейчас его внешнее состояние. Ну, поколотились слегка, с кем не бывает. Внутри было в тысячу раз хуёвее. — Юрка, где ж ты так? — Все нормально, мам, не смертельно! — Да как же, не смертельно, — сверлит недовольным взглядом, руки в бока поставила. Лучше б отец отчитывал, тот бы просто дал оплеуху и не было бы этих переливаний из пустого в порожнее. — К тому, что ты поздно возвращаешься, мы уже привыкли, но не пьяным же вдрызг и побитым, Юра! — Мать, не бухти! Как будто в первый раз пьяным его видишь, ей богу, — встревает отец, взглядом показывая неловко зависшему в около матери Юре присесть. — Есть будешь? — Буду, — мама ставит перед ним тарелку и, погладив по волосам, уходит, оставляя мужчин наедине. Она просто переживает, он же всегда был и будет её самым любимым младшеньким сыночком, неважно, сколько ему лет. От домашнего наваристого маминого куриного супа головную боль как рукой сняло. А всё потому, что с любовью. Едят в тишине, Юра не осмеливается даже глаза поднять на отца, так стыдно было за своё шумное вчерашнее возвращение, за то, что мать заставил волноваться. Уставился в тарелку, то и дело взгляд переводит с бульона на клетчатую голубую скатерть и обратно. — Сдачи то хоть дал? — Обижаешь, пап, — как гора с плеч падает, понимает, что разборок как таковых не предвидится, отцу просто нужно знать, за что младшему прилетело. Правду папе было говорить проще, у него ведь богатый жизненный опыт за плечами и порой Музыченко-старший давал такие дельные советы, которые Юра в жизни бы не получил от друзей или старших товарищей. — Я это все и затеял. — Девчонку не поделили? — заметив поникший взгляд сына, все понимает и без объяснений. У Юры пропадает аппетит, снова неприятно тянет где-то в районе диафрагмы, будто струнка натягивается и лопнет, едва он скажет слова. Он же мужик, ему не свойственны все эти бабьи переживания по поводу несчастной любви. Молчание затягивается, сидят в тишине уже больше пяти минут, только ложками по тарелкам стучат. — Как экзамен-то прошёл? — Хорошо, — воспоминания об удачном выступлении и похвале преподавателей поднимают настроение, губы растягиваются в улыбке. Недовольно морщится, видимо, по губе ему тоже прилетело и теперь кожа треснула. — Похвалили, предложили даже на мероприятии поработать в начале января, вроде как заплатят хорошо. Только бы фингал прошёл, а то никакой грим не поможет. Вечером сестра, которой мама тут же доложила о достижениях Юрий Юрьича, принесла мазь от фингалов, положила на тумбочку и в очередной раз обозвала его дураком, который никогда не повзрослеет. Он лишь недовольно фыркнул, чувствовал он себя взрослее некуда, просто Саша не хотела этого признавать. Мазью всё-таки воспользовался, появляться в академии разукрашенным не хотелось. Синяки и шрамы украшали мужчину, но Музыченко не горел желанием появляться в таком виде перед дамой, по которой его сердце всё ещё предательски сжималось и из-за которой эти ссадины и были получены. В понедельник его снова ждал подъем по будильнику в 5 утра, растворимый кофе из пакетика, хлеб с маслом на завтрак, маршрутка до Петербурга и подборка отменного рока в наушниках. Попытки замазать синяк чем-то из маминой косметики провалились, визажист из него был некудышный и пришлось ехать, собрав на себе все подозрительные взгляды попутчиков. Как будто никогда человека с фингалом не видели, ей богу. Своего товарища по несчастью он замечает сразу, едва войдя в аудиторию. Такой же зияющий сиреневый фингал под глазом и разбитая губа. Игнорируя шёпот однокурсников, сел рядом с Сашей, пожали друг другу руки и решили отпустить эту ситуацию. Смешно вышло, подрались из-за пьяной вспышки ревности и глупости Юры, который не так понял смысл бездумно брошенной фразы. Последняя лекция в этом семестре, через неделю первый экзамен по истории театра. Всё тот же дедуля, бубнящий себе что-то под нос, только теперь из-за простуженного горла и обострившейся астмы он говорил ещё тише и ещё непонятнее. Студенты безынтересно слушали требования к экзамену, пытались ответить на вопросы, чтобы заработать дополнительный балл, разглядывали однокурсников и пейзаж за окнами академии. С неба сыпались крупные белые хлопья. Редкость для Петербурга. Юра разглядывал всё, куда падал его взгляд: лепнину на стенах под самым потолком, новую забавную кофточку Люды, рисунки в тетрадке у соседа. Вот только в сторону объекта их драки смотреть совсем не хотелось. Неловко было Музыченко за свои слова, действительно, зря он это признание затеял, хранил бы свои чувства при себе, гляди, и успокоился бы. А теперь все. Поздно давать заднюю. А вот Аня, похоже, наоборот, обратила на него своё внимание, а после со встревоженным видом начала расспрашивать однокурсниц, сидевших рядом, что произошло после ее ухода и знают ли они, откуда парни такие красивые нарисовались. — Ну, это из-за тебя в какой-то степени, — пытаясь развести Аню на эмоции, хитро улыбается Агата. Понимает, что до Никитиной до сих пор не дошёл смысл сказанного, поэтому продолжает, наклонившись поближе, чтобы нагнать интригу. — Ты как ушла, Юрок такой недовольный вернулся. Не знаю, что ты ему сказала, но он прямо злой был. Ну Саня и подумал, что из-за тебя, мол, ты его к себе не подпускаешь, и сказал, что ты у нас женщина взрослая, серьёзная и он нахрен тебе не нужен. Вот Музня по-пьяни и взбесился, как даст ему, слава богу, что зубы целы, а то попал бы Юрчик на бабки. — Да уж, ушла пораньше, самое интересное пропустила, — усмехается Никитина, а внутри сгорает от стыда, понимая, что вчера натворила своим ответом. Не ожидала таких последствий, хотела поставить Юру на место, не более того. Только пьяного и нападающего на всех с кулаками из-за того, что она ему отказала, Музыченко ей и не хватало для полного счастья. До конца пары все на него поглядывала из-под опущенных ресниц, лишь бы не заметил никто. И здорово ему досталось. Вернувшись в общежитие поздно вечером, Аня осталась впервые за долгое время осталась в комнате на ночь одна. Черт его знает, куда подевались девчонки, может решили съездить к родителям перед сессией, а может остались у кого-нибудь из своих парней на ночь. По-хорошему, надо было приготовить что-нибудь на завтра и начать готовиться к экзаменам, но не хотелось. Ей было что обдумать в одиночестве, последние несколько дней были преисполнены событиями, которые в буквальном смысле переворачивали Анины принципы с ног на голову. Заварила чай, включила настольную лампу, комната наполнилась теплым нежным светом. Открыла форточку, забралась с ногами на ветхий подоконник и на свой страх и риск закурила прямо в комнате. Нельзя было, если бы узнал кто, то выселили бы не выясняя, кто прав, кто виноват. Аня знала, что датчики дыма не работают, а курить хотелось невероятно. Затянулась, аж глаза закрыла от вкуса табака на языке, выдохнула и приказала себе сделать все, чтобы минимально сталкиваться с Музыченко. Будет бегать от него, пока сам не отвяжется, и поддерживать легенду о том, что кавалер у неё всё-таки есть. Ну или найти кавалера, в конце-то концов. В кошельке стало на несколько тысяч меньше, после пар она купила билет домой. Сдаст экзамены и съездит на недельку к родителям. А там, гляди, само собой всё устаканиться и станет на свои места.