Наружу изнутри

Начало второго курса выдалось гораздо насыщеннее всего прошлого учебного года. Расписание у уваровцев было совершенно идиотское, казалось, что у ответственного за его составление совсем поехала крыша и он забыла, что у студентов, помимо учёбы, могут быть какие-то свои дела, вроде работы, отношений и необходимости хотя бы спать. Хотелось низко и с благодарностью поклониться, что хотя бы ночью занятий у них не стояло, было время к ним готовится. Пары занимали все свободное время с утра до позднего вечера, начинались в восемь тридцать и заканчивались без десяти десять. Занятий было в два, а то и в три раза больше, удвоились занятия по актерскому мастерству, добавилась пластика, продолжились занятия по акробатике и танцу. Между парами они готовили новую постановку, которая должна была непременно произвести фурор на ближайшем показе, в придачу, в академии выдумали новое правило, теперь мастерские должны были стать мини-театром, где могли разместиться зрители, а сделать это было довольно сложно. Таким образом институт пытался разгрузить учебный театр, записываться на репетиции в который нужно было с самого утра в день, когда появлялось расписание, отстояв при этом километровую очередь. Когда приходила очередь, оставалось самое сладкое время, либо восемь утра, либо десять вечера, при обоих раскладах их либо недовольно пускали в театр, либо выгоняли раньше, чем они успевали отрепетировать. С ремонтом Уваров помогал как мог. Раздобыл где-то доски, фанеру, помог средствами для покупки ткани для занавеса и стройматериалов, вроде шпаклёвки и краски. В будни и праздники собирались на родной «помойке», шпаклевали, белили, пилили доски и забивали гвозди. Парни у них на курсе, как оказалось, были не безрукие, умели делать всё и даже больше, скамейки получались вполне сносные, обошлось даже без отбитых молотком пальцев и порванных колготок у девчонок, которые проверяли сделанную работу на пригодность. Когда с ремонтом было покончено, все облегчённо выдохнули, они достаточно надышались краской и пылью, но своей работой остались довольны. Погода в первую неделю сентября была замечательная и вдохновляющая, погода для платьев и босоножек, как называла её Аня. Лето и тепло отступать не собирались, дул приятный ветерок, от которого по горячей мокрой спине бежали мурашки, только вот встретиться вдвоём у Ани с Юрой никак не получалось, отчего оба раздражались и это недовольство выливалось в телефонные ссоры, в итоге которых Аня бросала трубку. Они виделись каждый на парах в академии, играли совместную партию в новом спектакле, но своё общение вне учебы тщательно скрывали, делали вид, что не интересовались друг другом совсем, дабы не провоцировать сплетни в коллективе. И всё бы ничего, только вот у Ани частенько толпы мурашек по коже начинали бегать, когда она в толпе однокурсников сталкивалась взглядом с его темно-карими глазами или случайно касалась руки, она сразу вспоминала ту летнюю светлую ночь после экзамена и ту невероятную нежность, которая витала в воздухе и от которой хотелось плакать. Буквально чувствовала его губы на своём лице и долго-долго жалела, что тогда не позволила ему поцеловать себя в губы, Анины щёки, нос, лоб тут же гореть начинали, когда вспоминала, с каким трепетом он к ней прикасался. Одним словом, несмотря на то, что Юра присутствовал в ее жизни, она все равно скучала по нему настоящему, без прикрас и маски заядлого рок-н-рольщика и хулигана, по тому Юре, каким он был только с ней. Все лето они созванивались, разговаривали без прикрас часами, описывали каждую минуту своего дня, каждую глупую новость, которая была достойна внимания, а потом как-то слишком быстро наступил конец августа и Аня вернулась в Петербург. Внутри девушки все трепетало от одной мысли, что на этот раз там в аэропорту ее кто-то ждёт и что она наконец увидит человека, по которому так сильно скучала все это время. Руки тряслись, когда самолёт садился, она безумно волновалась, сердце готово было выскочить из груди, на губах то и дело появлялась глупая улыбка. Никитина в буквальном смысле считала минуты до встречи, даже страх перед полётами куда-то испарился. Она летела в Юрке. К её Юрке. Своё решение по поводу развития их отношений она приняла практически сразу, через пару дней после своего возвращения. Все её чувства были слишком очевидны, она выговорилась, и будто всё в голове разложилось на полочки само собой. Она больше не сомневалась в том, что Юркино чувство к ней взаимно и не стоит его в себе глушить. В тот на удивление жаркий вечер они с мамой закрылись от папы на кухне и секретничали за чаем до поздней ночи, пока у Ани не стали слипаться глаза и она не стала буквально засыпать на ходу. Там-то и рассекретились ее ночные телефонные разговоры, которые затягивались на несколько часов и заканчивались под утро, когда на окном зачинался рассвет. Разница во времени сыграла с ними злую шутку, и в конце концов Музыченко, чтобы не травмировать режим Никитиной, предложил созваниваться пораньше, чтобы та могла высыпаться и не беспокоить их болтовнёй родителей. Юра умудрялся заботиться даже не расстоянии, постоянно спрашивал, как поживают её обгоревшие плечи и руки и не болит ли у неё горло, которое она застудила, напившись холодной воды на прошлой неделе. Удивительно, но Юра помнил каждую деталь, каждую мелочь, которую Аня рассказывала, впитывал, как губка. Аня сдалась и рассказала маме о том, как долго она сопротивлялась его ухаживаниям, а он не отступал и предлагал проводить, даже когда она явно давала понять, что против, как до последнего отрицала наличие какого-то чувства у самой себя, рассказала про конфеты на день влюблённых и про цветы на день рождения, буквально изменившие всё её отношение и заставившие посмотреть на ситуацию с другой стороны. А в самом конце про то, как они сидели на крыше во время белых ночей, вспомнила и сама растаяла, такие приятные чувства вызывали воспоминания. Мама слушала и понимающе улыбалась, Аня вся резко покраснела, как помидор, и засмущалась, когда мама попросила рассказать про избранника поподробнее и спросила Юрин возраст. За день до этого ему исполнилось восемнадцать, теперь все было законно и совесть мучила Аню не так сильно, как раньше. «Ну, не двадцать же лет разницы». «Не попробуешь — не узнаёшь», — сказала мама и посоветовала объясниться, как только она вернётся в Петербург. Так Аня и задумала. Юру и его хвалёную баклажановую «семерку», о которой он ей все уши прожужжал, когда наконец смог накопить достаточно, Аня заметила сразу, как вышла из здания. С видом мученицы тянула за собой тяжеленный чемодан с гостинцами, которые мама без ее ведома положила для Юры. Видимо, мама очень вдохновилась мыслью о том, что у дочери наконец кто-то появился, поэтому Музыченко было передано столько всего, что Никитиной еле удалось застегнуть молнию. Нести было невозможно, а тянуть тем более, затёкшие мышцы ужасно тянуло, на улице припаривало, как перед грозой, поэтому она остановилась и замахала рукой, чтобы Юра её заметил и помог. Музыченко, будто проснувшись, спрыгнул с капота и стремительным шагом, плавно переходящим в бег, направился в сторону такой долгожданной и любимой Ани Никитиной. Прилетела. Она к нему прилетела. — Тише-тише, а то собьёшь, — звонко смеётся Никитина, прежде чем Музыченко зажимает ее в свои распростертые и горячие объятия. Они своей встречей невольно привлекли внимание окружающих, слишком уж рады были друг друга видеть. Музыченко улыбается, как дурак, Аня не оставляет попыток глотнуть свежего воздуха, но сцепляет ладошки за его спиной и прижимается щекой к его груди. Он больно прижал её волосы, раскачиваются из стороны в сторону и какие-то непонятные звуки издают, выражающие радость. Сердце стучит так часто, что кажется, будто сейчас выпрыгнет.Из-за того, что они наконец-то рядом и могут потрогать друг друга. У Ани заканчивается воздух, она что-то вякает, пытаясь дать Юре понять, что ей тяжело дышать, а тот только крепче сжимает, кажется, что сейчас рёбра рассыпятся в пыль. — Юр, задушишь! — Если уедешь от меня ещё хоть раз так надолго, точно задушу, — отпускает и, держа за плечи, целует в лоб. Он считал дни до её приезда, ещё чуть-чуть и начал бы дни зачёркивать в календаре, но, к счастью, до этого не дошло, пацаны вовремя отвлекли его и затащили на тусовку. — Я так соскучился, Анют, сил нет! — Я тоже, я тоже, — на радостях в щеку целует, только волосы его длинные в лицо лезут и мешают. Оброс ещё сильнее. Обнимает его сбоку и кивает в сторону машину: — Повезёшь меня на своей красотке? — Нет, ну ты можешь поехать не автобусе, я тебя не держу, — пожимает плечами, крепко уцепившись в её талию, а потом усмехается, — шучу, пойдём скорее, а то в пробку попадём! — берет Анин чемодан и тащит в сторону машины, по пути возмущаясь, зачем она решила привезти кирпичи из Тынды. Никитина легонько бьёт его по плечу, он ещё не знает, что половина содержимого предназначена ему. Грузит в багажник, сажает Аню на переднее сидение, садится сам. Глядит на неё, находящуюся в такой желанной близости, и наглядеться не может, глазам своим не верит, сердце не может успокоиться, он будто несколько километров разом пробежал. С горем пополам заводится. Знал, что когда Аня училась в Благовещенске, то у неё была своя довольно неплохая машина и старенькой «ладой» ее не удивишь, но все равно чувствовал себя взрослым мужчиной, забирая девушку из аэропорта. С парковки выезжает долго, Аня даже успевает заскучать, но разговор не завязывает, чтобы не отвлекать и не подвергать обоих опасности. Старается, сразу видно, что недавно права получил. Анька выехала бы гораздо быстрее, только вот Юре решила об этом не говорить, чтобы не остужать его водительский пыл. Когда выезжают на главную дорогу, Музыченко уже не выглядит таким сосредоточенным, как раньше, и теперь они могли спокойно поговорить, тем более, им было, что обсудить, и тема была более, чем серьёзной. Их летний разговор о продолжении отношений до сих пор считался открытым, Аня сразу заметила, что Юру до сих пор терзает вопрос, на который тогда на крыше они не смогли найти ответ и договорились упорно искать все лето. Точнее, договорились они вдвоём, но ответ на него искать должна была только Никитина, вся проблема была в ней и её внутренней неопределённости. — Юр, нам поговорить нужно вроде как, — неловко начинает Аня, уставившись в свои пальцы и ковыряя краешек кутикулы. Было бы отлично, если бы Юра умел читать мысли и ей бы не пришлось смущаться и краснеть, как первокласснице, признаваясь в любви. Почему это так сложно? Вот уверена же в своих чувствах, а слова вертятся на кончике языка и не могут выйти наружу. — Неужели моя королевишна наконец решение приняла? — улыбается, быстро переводит взгляд на Никитину, а та вся будто в ком сжалась, совсем признаваться перехотелось. Он опять за своё. Ей и так сложно, всю ответственность взяла на себя, а этот ещё и прикалывается. Юра понимает, что перегнул палку и нужно немедленно исправлять ситуацию, чтобы не довести дело до реальной обиды. — Аньк, ну чего ты? — кладёт руку ей на бедро и тут же, как ошпаренный, убирает, понимая, что зашёл слишком далеко. Да, такого близкого контакта она ему ещё не позволяла, а эту своевольность могла расценить неверно. Облажался второй раз за две минуты. — Блин, Анют, прости, — на несколько минут повисает неловкое молчание, они как раз въезжают в город и встают в пробку, до общежития осталось всего ничего, а поговорить нужно обязательно, в общежитии слишком много знакомых, поэтому машина стала своеобразным спасением и местом для встреч. Теперь Аня понимала, почему Музыченко так радовался, когда летом ему удалось заработать и накопить достаточно, чтобы взять старую «семёрку» с рук. Они могли сидеть под общагой и никто не догадался бы, кто внутри и о чём разговаривает. — Я распуталась, — скромно улыбается, ловит недоумевающий взгляд Юры, пытающегося одновременно следить и за ней, и за дорогой. Глаза сразу такими хитрыми становятся, играет с ним, разжигает интерес. Главное, чтобы не свернул случайно куда-то не туда, а то ведь выезжать будут целую вечность, и это при лучшем исходе. — Ну, это я понял, только не понял, в какую сторону? — В ту самую, — Музыченко резким манёвром сворачивает на обочину и тормозит. Ура, они не разобьются, даже не начав отношения! — Не самый я подходящий момент выбрала, да? — эта стеснительная улыбка отвечает на все вопросы Юры, который временно пребывал в легком шоке. Признаться, он думал, что ответ Ани будет отрицательным, что она скажет, мол, ты слишком молод и найдёшь себе девчонку помоложе, чем я, даже морально был к этому готов, но Аня решила по-другому. Музыченко зажмуривается на миг, бросает «подожди», мотает головой, будто пытаясь отогнать остальные мысли, но у него удаётся только растрепать собственные волосы. По радио что-то приглушенно напевает Мумий Тролль, но Музыченко этого не слышит, как и всего происходящего вокруг. Сейчас для него существовала только Аня и её «я распуталась в ту самую сторону». — То есть, если я прямо сейчас предложу тебе встречаться, то ты согласишься? — Юра поворачивается к ней и, оперевшись о спинку согнутой в локте рукой и подперев щеку, смотрит в глаза Ани. Её озорные огоньки передаются ему и он не в состоянии сдерживать улыбку. «Неужели, блять?» — Предложи, — пожимает плечами, играет с ним, лиса, испытывает терпение, а у самой коленки трясутся и ладошки потеют. Боже, так глупо и по-детски она ещё ни разу не начинала новые отношения. Этим Юра и отличался от её бывших, с ним было настолько просто, что все их многомесячные загоны решились одной фразой. — Ты будешь моей девушкой? — Да. Это и был их первый приватный разговор в этом учебном году. Оба были удовлетворены и спокойны хотя бы потому, что все решили и теперь могли на словах называться парой. К сожалению, пока только на словах, вместе они по-прежнему нигде не появлялись и рассказывать кому-то о недавно приобретённом статусе не спешили. Вечерами, когда они бесконечно долго болтали по телефону, Аня вечно уходила в коридор, когда соседки были в комнате, Музыченко вечно подшучивал, что оба давно выросли из пионерского возраста, а отношения у них сугубо пионерские. И виной тому была именно их занятость на учёбе. Встречаются практически месяц и ещё ни разу по-взрослому не целовались, не говоря уже свиданиях и прочих прелестях отношений. «Стыд и позор нам, Анют». — Вот появится у нас свободное время и будем целоваться, сколько твоей душе угодно, пока губы не сотрутся! — каждый раз отшучивалась Никитина, а Музыченко запоминал, чтобы напомнить при удобном случае, будто знал, что тот вскоре настанет. И тогда Аня ответит за свои слова и целоваться действительно придётся, пока губы не начнут болеть. Ох, как же часто не давали ему покоя ночью эти губы. Сегодня Анька собиралась весь вечер шить занавес, чтобы наконец закончить с обустройством мастерской, и Музыченко на общественных началах вызвался ей помогать, питая слабую надежду, что они смогут остаться в мастерской наедине. Место, конечно, не подходящее для свидания, но лучшее, что они могли себе позволить в сложившейся ситуации. Главное, чтобы Уваров не решил контролировать процесс, или кто-нибудь из однокурсников не увязался за ним «за компанию». Занятия у них стояли в разное время, Аня справилась первой, взяла ключ от мастерской и уже спустя полчаса сидела за швейной машинкой, обмётывая зигзагом край белого атласа, чтобы не осыпался. А так хотелось погулять, погода была невероятная, тепло, как ни странно, не спешило покидать Петербург, ещё не начались проливные осенние дожди. Приходилось чем-то жертвовать и, к глубочайшему сожалению, этим чем-то для них с Музыченко стали их едва начавшиеся отношения. За решётчатыми окнами уже стемнело, работа была почти завершена, оставалась пара последних штрихов, по радио завершался скучный попсовый концерт, когда старенькая дверь жалобно скрипнула и на пороге появился долгожданный помощник. В согретую комнату вместе с ним ворвался поток вечерней прохлады и запах сигарет, тут же пробудивший в Ане желание покурить. Она, кажется, даже если бы сидела с закрытыми глазами и отвернувшись к двери спиной, поняла бы, кто пришёл именно по этому запаху, к которому уже так привыкла. Что-то особенное, только Юркино. Аня была рада, что появился он именно в тот момент, когда она заканчивала, иначе просто отвлекал бы ее от работы, хотя около получаса назад думала, что Юра передумал и не придёт. Внутри все сжалось, перевернулось и замерло в таком положении. Хотелось разбежаться, насколько это было возможно, и прыгнуть в его руки, но кусок скользкого и белого атласа в собственных останавливал. — Привет, — ставит шаткую табуретку и садится напротив, с неподдельным интересом наблюдая за процессом сшивания двух кусков ткани в один и создания петель, чтобы повесить этот самый занавес. Получалось симпатично, Анька отлично справлялась и без помощников, только вот Музыченко руки чесались ей хоть чем-то помочь. Взглядом то и дело в Аньку стреляет, собранная назад тёмная челка из косы выбилась, брови сдвинула, сосредоточенно трудится. Берет выпавшую из прически прядь волос, будто боясь сделать что-то не так заправляет за ухо. — Вот прострочу себе сейчас пальцы и будешь ты виноват, — шутливо ругает и по ладошке бьет. Если бы она даже как-то несущественно поцарапалась, он бы с ума от волнения сошёл и начал искать все возможные методы спасения девушки. — Поможешь повесить? — Никитина собирает изделие в кучу и тащит к импровизированной сцене, на которой после косметического ремонта даже стоять было приятнее, по крайней мере она не шаталась так опасно, как делала это раньше. Пыльно было, они ещё толком и не убирались, ждали, чтобы всё подсохло, а то вдруг что отвалится и придётся переделывать. В мастерской до сих пор пахло краской, поэтому узкие окна под потолком были всегда открыты и в зале было прохладно, по телу аж мурашки побежали от разницы температур. Там-то она даже одна надышала достаточно. — Я за этим сюда и пришёл, — послушно идёт за ней, забирается на стоящую на сцене парту и берет из рук Ани ткань. Тяжёлый занавес вышел, но с ним совсем другой вид, будто светлее стало. Уж что-что, а шторы он вешал искусно, мама частенько заставляла его это делать, аргументируя тем, что они с отцом на стол не полезут, а у Саши семья и ей не до этого. Юра лишь недовольно хмыкал, как будто если он приведёт домой девушку, то с него снимут все домашние обязанности. — Это ты Уварову рассказывать будешь, что мы сюда занавес шить и вешать пришли, — подтрунивает Аня снизу, придерживает ту часть портьеры, которую Юра ещё не повесил, чтобы не валялась на полу и не пачкалась. В голове возникает мысль, что Юра остался ради неё и теперь ему придётся ехать домой в потёмках, то есть она сама того не понимая спровоцировала ситуацию, на которую Музыченко ей постоянно жаловался в их разговорах. — Юр, могли бы и завтра повесить, не к спеху же. Тебе же ещё домой ехать, опять будешь поздно возвращаться, мама ругать будет. Музыченко замирает, шумно выдыхает, руки в боки поставил, занавес так и не повесил до конца, только и смог, что опустить недоумевающе-охеревший взгляд на Никитину. Видок у той был довольно-таки виноватый, видимо она реально загналась по этому поводу. А он ведь ради неё это всё делает. — Ань, — с шумом спрыгивает со стола и отряхивает руки о джинсы, — мы вроде как пара с недавнего времени, а обнимались в последний раз, когда ты прилетела. Нормально это по-твоему? И ты мне будешь говорить, чтобы я, блять, ехал домой и занавес можно повесить завтра? Ты серьезно, нахуй, или краски нанюхалась? — включил ворчуна, завёлся не на шутку, а тон, с которым он все это говорил, совершенно не нравился Ане и заставлял чувствовать себя виноватой, хотя на деле она таковой не являлась. Она ведь как всегда хотела, как лучше, чтобы у него дома проблем не было. — Да нахуй мне этот занавес не сдался! — снова забирается на стол и резкими движениями прикрепляет штору на оставшиеся крючки. — Хотел с тобой вдвоём наконец-то побыть, а ты, блять, до сих пор походу сопляком меня считаешь! Так и не поцелуемся никогда. Разговаривать с ним резко перехотелось. Совсем. Забиться в самый дальний и пыльный угол в подсобке и выплакать всю обиду, у неё, кажется, даже губа задрожала, отчитывал, будто провинившуюся девчонку, как будто и не любит вовсе. В тот момент, когда он вошёл в мастерскую, Аня надеялась, что они наконец проведут время вдвоём и тоже этого хотела. Так давно обсуждали и мечтали об этом, искали возможность остаться наедине, думали даже пары вместе прогулять, но вместо этого Юрий Юрьевич решил показать свой скверный характер и поругаться. Летом они несколько раз ссорились по телефону и после этого несколько дней не разговаривали, но потом измотанный её молчанием Музыченко сдавался и звонил первым. И всё снова было хорошо. Вот и сейчас очередная ссора на пустом месте, как старая семейная пара, хотя встречаются только пару недель. А что будет дальше? — Ну, Юр, — подходит и нежно берёт за руку, переплетая свои пальцы с его, кладёт голову на плечо, — ты же сам видишь, как обстоятельства складываются, — Музыченко тут же начинает по немного таять и уже не такой колючий, как раньше, пусть и хмурится до сих пор, брови свои чернющие сдвинул и не расслабляет, как Аня ни пыталась убрать хмурки поглаживаниями своих пальцев. — Ну разве я виновата, что такое расписание дурацкое и нам даже погулять некогда, ну, Юрка, — прильнула к его плечу, обхватила обеими руками, чтобы не убежал никуда, и смотрит на него. Понимала Никитина, как с ним будет тяжело, но отступать не собиралась. Ей с ним было так спокойно, что ради этого спокойствия она готова была терпеть все его психи и выходки. Так стояли несколько долгих минут, пока Музыченко наконец не поворачивает голову в ее сторону и мокро чмокает во вздёрнутый кончик носа. Больше не обижается. Ну и славненько. — Анька-Анька, — тихо выдыхает, прикасается губами ко лбу, потом в глаза заглядывает и снова тонет, как в первый раз. Переходит на шёпот, с ней даже громко говорить не хочется. — С ума без тебя схожу, ни о чем думать не могу, ты в голове постоянно, — Никитина решает применить запрещённый приём и быстро чмокнуть его в нос. Музыченко улыбается, прикрывает глаза и трется своим носом о её, облизывает пересохшие губы и Аня улавливает этот его жест. Хочется поцеловать ее по-настоящему, по-взрослому, он уже и не помнил, когда кого-то целовал в последний раз, может даже разучился, кто его знает. Не открывая глаз, чувствует, как Аня коснулась его нижней губы кончиками пальцев, будто проверяя, насколько его губы шершавые. Он снова удивился тому, как Аня исследовала его, прежде, чем позволить какой-то определённый шаг. Ладонь Юры скользит по спине и резким движением он притягивает Никитину к себе. Внутри что-то щёлкает, ему становится так жарко, что дыхание перехватывает. У Ани же в этот момент был такой пожар, который не смогла бы потушить ни одна бригада спасателей. Внизу живота что-то сжалось, сердце стало зашлось в каком-то сумасшедшем ритме, она пропускала вдохи и выдохи, а в животе, кажется, впервые в жизни порхали те самые бабочки, которых так популяризуют в книгах и журналах. Нежно приподнимает Анькино лицо за подбородок и аккуратно, будто спрашивая разрешения, которое он и так давно получил, едва касается ее губ, мягких, податливых, чувствует уверенное ответное движение со стороны Ани. Она, как будто знала, что будут целоваться, даже не курила, впрочем, как и Юра. Оба решили не портить друг другу впечатление от их первого поцелуя. Улыбается, почувствовав ее улыбку, и смело углубляет поцелуй, чувствуя, как девушка напряглась в его руках и втянула воздух носом. Тот выходит каким-то неправильным, слишком влажным, слишком торопливым и жадным, будто кто-то мог их застукать, хотя по факту в мастерской они были одни. «Ну вот и перешли на новый уровень, наконец-то!» — думает Никитина и почему-то так весело становится, улыбается как ошалелая, за плечи Юрины цепляется, а тот, кажется, сам еле на ногах стоит. Голова, кажется, закружилась, губы, отвыкшие от такой нагрузки, непривычно быстро устали и теперь горели огнём, она то и дело проводила по ним языком, будто это как-то могло унять то приятное ощущение, которое ей подарили шершавые губы Музыченко. — У меня так колени трясутся, капец, будто никогда девчонку не целовал, — шепчет Юра, боясь, что эта мысль, предназначенная Ане, попадёт в уши кому-то другому. Все никак не могут отдышаться, грудь вздымается в бешеном темпе. — Целовал бы тебя и целовал вот так, — снова губами к губам прижимается, а она отвечает множеством мелких поцелуев. Музыченко эта игра не нравится, он порывисто захватывает Анькины губы в плен и целует все более глубоко и настойчиво. Балуется, играет с нижней губой, пока Аня не вспоминает свою фразу, бездумно брошенную раньше, про целоваться, пока губы болеть не будут. Ее уже болели, Юра, видимо, был полон энтузиазма и не замечал. — Все, я нацеловалась, — накрывает губы Музыченко ладошкой и хихикает. — Ну, все тогда, я пошёл? — шутит, от былого недовольным ее словами Юры не осталось и следа, сжимает ее талию посильнее и скользит рукой пониже, Никитина приподнимает бровь и легким движением возвращает его ладонь на место. — Не так быстро, молодой человек. В тот вечер Аня поняла одну вещь, которая ее, девушку, у которой два года не было нормальных и здоровых отношений, очень обрадовала. Если бы Музыченко знал, как он обалденно и крышесносно целуется, то точно обзавидовался бы ей. За это стоило, наверное, поблагодарить всех его многочисленных бывших, но Ане об этом думать не хотелось. Десять минут назад на трамвайной остановке, под звуки подъезжающего трамвая, который должен был отвезти Никитину в общежитие, она первая сказала ему те самые долгожданные три слова, и на это тихое, сказанное на ушко «я люблю тебя» Юра готов был променять все богатства мира.