Наружу изнутри

— Юра, просыпайся, мы проспали! — смешно скатываясь и падая с дивана из-за спешки, практически кричит Аня и увлекает на собой одеяло, лишь бы смягчить падение, оставляет вечно мерзнущего Музыченко в одних трусах в холодной комнате. Услышав характерный падению звук, тот нехотя разлепляет глаза. Лишь бы не покалечилась, а то она это умела. Его сонный мозг пытался сопоставить всё происходящее в логическую цепочку, но выходило плохо, спать хотелось сильнее. Каким образом Аня оказалось с краю — неизвестно, она всегда спала рядом со стенкой и Юра служил своеобразной перегородкой между Никитиной и её желанием упасть с кровати. Видимо вчера перед сном они заобнимались, да так и уснули, а во сне Ане с лёгкостью удалось перебраться на другую часть. — Зай, не отбей себе жопу, она мне ещё нужна, — смеётся он куда-то в угол подушки и поднимается. Опять утро, опять он помятый и уставший, потому что нужно переставать выживать за счёт кофе и начинать нормально высыпаться. Сказал бы кто ещё, куда высыпаться. Анька на ковре смешно дрыгает ногами в попытке встать, тут на помощь приходит рука Музыченко, который едва сдерживает смех, Аня была похожа на нелепого жука, которого сдуло ветром и тот барахтается на спинке и не может перевернуться. С этим меняющимся чаще, чем погода в Питере, расписанием и максимум семью парами в неделю, которые и парами-то можно было назвать с натяжкой, так, прийти в театр и порепетировать, они обленились совсем и перестали заводить будильник, надеясь на Анькины биологические часы, но сегодня и они подвели. Вчера допоздна смотрели фильм по телику, потом начался ещё один не менее интересный, а после Юра заявил, что страшно проголодался, и в половину третьего ночи они под ручку совершили променад на кухню, не оставив и следа от макарон по-флотски, остававшихся после ужина. Старались как можно тише стучать вилками о тарелки, хихикать и целоваться, но с последним выходило туго. Пусть и сонные были, но настроение всю ночь сохранялось приподнятым. Когда наконец улеглись, Аня задала ему какой-то очередной дурацкий вопрос, невесть откуда возникший в её голове, и последующие полчаса они активно шёпотом обсуждали насущную и абсолютно глупую проблему, пока Музыченко не глянул на часы. Пришлось прерывать Аню на полуслове поцелуем и «Всё, зай, давай спать, а то хрен поднимемся утром». Так и оказалось. — Музыченко, бегом! — кричит Аня, стаскивая его за протянутую руку и одновременно пытаясь ударить куском ткани, оказавшимся его футболкой. Будет знать, как разбрасывать вещи. — У тебя три минуты, время пошло! Нам ехать час практически, Уваров нас опять на британский флаг порвёт и глазом не моргнёт! — громко хлопает дверью и убегает в ванную. Фурия, а не девушка, как он с ней живёт, сам удивлялся. Несчастному сонному Музыченко ничего не остаётся, кроме как подчиниться приказу своей девушки с замашками диктатора и быстро начать собираться, дабы не провоцировать вторую волну агрессии. К приходу Ани он уже полностью одет, оставалось только умыться и почистить зубы. Мысленно в очередной раз поблагодарил Аню за то, что она наконец уговорила-таки его постричься, пусть он и сопротивлялся долго и упорно. После двух лет ношения длинных волос и каждодневного мытья головы, к «почти под ноль» оказалось привыкать очень сложно, но зато появилась уйма свободного времени утром и лишние сто рублей сэкономленные на шампуне. Стригли они его вдвоём с мамой, отец сидел напротив и тихо посмеивался над испуганным лицом сына. Аня заранее попросила прощения, если что-то пойдёт не по плану, и он останется совсем лысым. Много мастерства не требовалось, Юра бы и сам справился, но раз Никитина вызвалась, грех не воспользоваться возможностью. Получилось вполне сносно, только теперь даже в шапке было прохладно, волосы как никак, но грели. В этом он завидовал Ане, она свою шевелюру ни за какие коврижки не укоротила бы, а он и рад. Нравилось перебирать её волосы перед сном, особенно, если они были слегка влажные и начинали неистово виться. На маршрутке доехать было быстрее, тем более, что они вполне на нее успевали. Успевали, пока Анька, собрав в кучу всю свою грацию и элегантность, не споткнулась о свою же ногу и не растянулась на грязном и мокром асфальте в ста метрах от заветной остановки. Стёрла ладошки, колени разбила в кровь, толком сгруппироваться не успела даже, счесала всё, что можно было, хорошо, хоть лицо целым осталось. Все произошло настолько быстро, что Музыченко и опомниться не успел, как и утром услышал звук падения и валяющуюся, только в этот раз на асфальте, Аню. Из дома они выбежали через десять минут после пробуждения, он даже не помнил, закрыли ли они дверь, координация страдала. Аня спешила как на пожар, Юру это раздражало, а из-за этого нервничала Аня и спешила ещё сильнее. Замкнутый круг. Ничего бы не случилось, опоздай они на полчаса, Уваров бы в очередной раз поворчал, посоветовал спать ложиться пораньше, а не страдать ерундой и ушёл бы давать пиздюлей остальным. — Все! — отряхивает пальто от пыли и мокрых листьев и злобно топает ногой, пока Юра приближается. Злилась на саму себя и на скользкие мерзкие гнилые листья, из-за которых она поскользнулась и теперь выглядела как ободранка. — Я никуда не поеду! — складывает руки на груди, но не разворачивается и в сторону дома не идёт. Хочет, чтобы её поуговаривали. — А как же нагоняй от Уварова? — смеётся Музыченко, поглядывая на время на телефоне. До маршрутки ещё пять минут, можно и поговорить, если Ане так этого хочется. — Не дури, Ань. Пальто длинное, не видно, а приедем в мастерскую и починим твои коленки. Идём. — А колготки? — ноет, но за предложенную руку все равно берётся и идёт следом. Уныло плетётся, если быть точнее, как ребёнок, которого заставляют идти в детский сад. Как же, не пойдёт, получать по шапке не хочется. Отличница. — Новые ведь, жалко, — надувает губы. Колготки и правда были абсолютно новые, Аня только сегодня открыла коробку и рвать их ну никак не планировала. Даже с их гонорарами колготки были дорогим удовольствием, рвать их каждую неделю не вышло бы, а как-то невольно так и получалось. — Боже, Ань, — останавливается, уже подошли к остановке и на горизонте появилась желтая маршрутка. Как бы не проворонить. — ну, что колготки? Купим новые, а пока доедешь так, — как же сложно было успокаивать Аню, когда она находилась в таком шатком эмоциональном состоянии, когда любое слово могло вызвать необратимую реакцию. Странно, что ещё не расплакалась, когда упала, тогда бы точно Юра почувствовал себя молодым отцом на прогулке с дочкой. Ну порвала она колготки, велика потеря. Знал, сколько стоят, как и прочие женские штучки, но тут подобно любящему отцу готов был сделать и пообещать всё, лишь бы его девочка не плакала. А Аня была на грани. В мастерскую опоздали они страшно, на въезде в Питер образовалась пробка, в которой маршрутка проторчала больше получаса, и всё это время Аня нервно дёргала ногой и пыталась скрыть порванные колготки. Уваров был злой, как черт, поэтому обработку коленей пришлось отложить в долгий ящик, бегом переодеваться и входить в образ, пока он окончательно не сел на коня и не выгнал их к чертям из театра. Так до вечера и пробегали, то репетируя, то таская пыльные декорации, сбитые колени периодически давали о себе знать, но Никитина мужественно сцепляла зубы и продолжала играть. Едва они уходили в каморку, чтобы достать аптечку, раздавался громкий крик Евсеича, требующего прекратить лобызания и вернуться на площадку. И если бы в лобызаниях было дело. — Нужно было остаться дома, — ворчит Аня, в третий раз за вечер складывая зеленку и бинты в аптечку. Тонкая ткань слишком сильно пропиталась кровью и засохла, теперь придётся сдирать по живому и делать это, судя по обстановке, придётся уже дома. Вздыхает и разочарованно глядит на свои ноги. Они и так ей не особо нравились, а сейчас было ещё хуже. Будет ходить, как будто училась кататься на велосипеде и неудачно притормозила. — Не мой день, — Юра мокро чмокает в нос и помогает подняться. Никитина хмурится от неприятных ощущений, корка на ране снова треснула и закровила. Что-то с ней не так, слишком уж его Анька плаксивой стала в последнее время. То ли устала, то ли по дому соскучилась, непонятно. Музыченко ставит в список целей на сегодняшний вечер ещё один пункт «Поговорить с Аней». Не нравится ему такое положение вещей, что-то она темнит, а как показала практика, такое недоговаривание ничем хорошим не заканчивается. За ужином Аня с ужасом в глазах подорвалась и убежала в их комнату разговаривать с матерью по телефону. Взволнованная, будто побледнела за одну секунду, Юра сразу заметил и сердце как-то тревожно забилось. Было уже поздно, в Тынде глубокая ночь, утро практически, ни разу на его памяти Анькина мама не звонила так поздно. Что-то случилось. Когда спустя полчаса та не вернулась за стол, а ужин был их единственным за сегодня приемом пищи и оставить Аню голодной ему не позволяла ни мать, уговаривавшая сходить и узнать, в чём дело, ни его собственная совесть, Юра пошёл проверить обстановку. Анька сгорбившись сидела на диване, притянув разбитые коленки к груди, оперевшись подбородком на них же, и смотрела в одну точку. Жуткая картина, учитывая темноту за окном, не до конца задернутые занавески и приглушённый желтый свет из-за двух перегоревших лампочек в люстре. Замерла, будто не дышала даже, у Юры аж мурашки по коже побежали от такого зрелища. — Ань, — просовывает голову в дверную щель, девушка даже не оборачивается на его голос, даже плечом не повела, как сидела, так и сидит. Сдаваться он не собирался, слегка прокашлялся, подумал, что голос подсел к вечеру и она его просто-напросто не услышала. — Ань, идём поешь, ты же голодная весь день. — Я не буду, — бросает на него взгляд и снова отворачивается, только теперь в сторону окна и ее лица совсем не видно. В голове сейчас полный дурдом, каша, кавардак и все подобные синонимы. Мамин звонок был последней каплей, как будто тонюсенькая паутинка наконец лопнула, и Аня, будучи на конце этой паутинки, летела вниз и не могла ни за что ухватиться. Чувствует, как к глазам подступает влага, в горле образуется мерзкий ком, который невозможно проглотить, хотя она пыталась, но от этого только хуже становилось. Втянула воздух через нос и выдала себя. Слишком сбивчивое дыхание, он сразу всё поймёт. Вот дернуло Музыченко зайти, сейчас бы проплакалась спокойно и все, вернулась бы и как взрослая девочка решала свои проблемы, никому не мешая. Стоит, не уходит, как назло, а у неё уже опасно тряслись губы и подрагивали мокрые ресницы. Так сильно губы сжала, что больно было. Аня держалась, пока разговаривала с мамой, чтобы ту сильнее не расстраивать, а на деле хотелось кричать, рыдать в голос, бить стенки кулаками и задавать только один вопрос, почему всё так, почему с неё и почему она не там. Побитые коленки даже рядом не стояли с той дикой болью, которая сейчас разрывала изнутри и не давала спокойно сделать вдох. Шмыгнула носом и полетела вниз, слёзы сами покатились и сдерживаемые ранее всхлипы будто ножом по сердцу. Юра вмиг оказывается рядом, а ей так стыдно становится в этот момент, лицо руками закрывает и пытается увернуться, чтобы не видел, что она плачет и с какой болью это делает. Он с долей грубости сжимает плечи, насильно разворачивает и прижимает к себе. Аня уткнулась в плечо и зашлась рыданиями с новой силой. Стыдно было, очень стыдно. За то, что сразу все не рассказала, что заставляла лишь догадываться о причинах ее изменяющегося настроения, что вела себя, как неадекватная истеричка, в то время как её поддержка и сильное плечо ходило рядом. Теперь нужно было все рассказать, другого выбора не оставалось. Ей нужна была помощь, одна не справится, просто с ума от своей боли сойдёт. Юра ничего не спрашивал, просто гладил по спине и волосам, шептал своё вечное «тихо-тихо, солнышко» в волосы, лишь бы та поскорее перестала горько плакать и рвать его душу. Аня слышала, как тихонько скрипнула дверь в их комнату и через несколько секунд с таким же скрипом закрылась. Проверка ситуации. Не хотелось никого видеть, кроме Юры, хотя в этой ситуации даже он практически ничем, кроме вот этих успокаивающих манипуляций, не мог помочь. Лишние уши только усугубили бы ситуацию. Не хотела, чтобы её жалели. — Что случилось, Анют? — Папе стало хуже. Мама вызывала врача, — Аня пожимает плечами и закусывает губу, чтобы сдержать очередной всхлип, но не выходит. Музыченко стирает слезинку быстрее, чем она успевает сориентироваться и поднять руку. — Без шансов, Юр, — шепотом, в безысходности пожимает плечами и опускает руки: — Нужно ехать домой, мама психует, что тянет там всё одна, что ей трудно, что за отцом много ухода нужно. Сама говорила не ездить, чтобы лишний раз не расстраиваться, не рассказывала ничего, а потом, — Аня мотает головой и зажмуривается, будто пытаясь собрать все мысли в голове, сделать это было нереально трудно. — Я себя такой виноватой чувствую, а ведь даже сорваться и приехать не могу, — слегка отстраняется, Музыченко продолжает держать ее за руку. — Я не знаю, что мне делать. — Ань, — начинает было Юра, но Никитина тут же его перебивает. Сразу поняла, какой вариант он ей предложит. Фраза «наши деньги» не раз возникала, и Аня каждый раз его одёргивала. — Деньги твоих родителей я не возьму, даже не заикайся об этом, — губы надула, принципиальная такая, аж смешно. Не в той ситуации свои принципы вздумала показывать, но Юра сказать ей об этом не решается. Не время было ссорится. — Пойду волосы продам, займу у ребят, поговорю с Евсеичем, может корпорат какой подвернётся, — Музыченко закатывает глаза. Для неё всегда было проще найти помощь на стороне, нежели принять от близких, и его это страшно раздражало. Быстро встаёт, долго шарится в шкафу и в итоге протягивает Ане тоненькую стопку тысячных купюр. Та смотрит с непониманием то на деньги, то на него. — Я копил, — отвечает на ее немой вопрос, чтобы не подумала лишнего, — не спрашивай, на что, я всё равно не скажу, — садится перед ней на корточки и берет за плечи, аккуратно проводя вверх-вниз. Он действительно копил с гонораров, долго и упорно, отказывал себе в реально необходимых вещах и продал парочку старых и ненужных, и копил бы ещё столько же, а то и больше, но подвернулась ситуации, когда Ане эти деньги оказались нужны здесь и сейчас. Копил на кольцо, на то самое кольцо, с которым хотел рано или поздно услышать от неё заветное «да», только вот ей об этом знать было необязательно. Никто не знал, отец разве только, когда случайно застал его за пересчётом накопленного. Юра вздыхает, от осознания происходящего у него самого будто ком в горле стоит, сам сейчас расплачется, поэтому переходит на шёпот. — Анют, — в глаза её красные заглядывает и проводит пальцами по щеке, стирает влажный след, — зайка, я тебя люблю сильнее всех на свете и ты самый дорогой мне человек. Пожалуйста, хоть сейчас не куксись и не показывай свой характер, я уже наизусть все свои заёбы выучил, — в лепешку расшибется, лишь бы его Анечка не плакала. — Если не хватит, я найду ещё деньги… — Юр, — обрывает его на полуслове, не даёт договорить, голос дрожит. — Ань, — Музыченко самому говорить трудно, сглатывает ком и прижимается лбом к её лбу. Говорит на полутонах, фиг, кто услышит. — Ань, не думай о деньгах и поезжай домой, ты там нужнее, чем мне здесь. Уже поздно ночью, лежа с накаченной успокоительными Аней в кровати и ощущая от неё вместо привычного запаха каких-то химозных фруктов стойкое омбре валерьянки и пустырника, он понимает, в какой пиздецовой ситуации оказалась его Анечка. Случись с ним такое, точно бы разрыдался, как мальчишка, а Аня держалась, долго держалась, буквально пару раз обронила что-то про то, что отцу нездоровиться, лишь бы его не волновать, а тот и забыл. И вот, во что вылилось. И вины её никакой не было, Аня не могла разорваться между двумя концами страны, как бы ни хотела. Он прекрасно понимал и Аню, и её маму, которой до слёз было обидно, что её дочка проводит гораздо больше времени с чужими родителями, нежели со своими, но не влезал со своим мнением. Аня улетела на следующий же день первым же рейсом в двенадцать часов, поговорить с преподавателями и объяснить всю ситуацию было поручено Юре и тот справился с задачей на отлично, ни у кого не возникло лишних вопросов. Нет Никитиной и нет, не велика потеря, вернётся и наверстает, сомнений не было. Спустя неделю без звонков Аня позвонила ему среди ночи. Испугался, даже трубку брать не хотел сперва. Тихим, дрожащим и срывающимся на слёзы голосом Аня сообщила новость, которую он надеялся не услышать, надеялся на лучший исход, но увы. «Папы больше нет, я позвоню, как смогу» и гудки, которые навязчиво звучали ещё несколько часов в его голове. Юра не перезвонил, просто не смог набрать номер, не смог бы слушать, как она просто плачет в трубку и не может ни слова сказать. И поддержать бы никак не смог, будто одной фразой всё из головы выбили. Психолог из него был паршивый. К чему эти «не плачь», «все будет хорошо», когда у человека заживо оторвали кусок сердца и хрен его приклеишь обратно? Когда от одной мысли, что у всех есть папа, а у тебя его больше нет, душа на части разрывается? Когда ещё недавно все было в порядке, а потом приговор врачей, как гром среди ясного неба? Вот и он не знал, какого это, поэтому решил оставить ситуацию без решения до утра, а там рассказать всё родителям и попросить совета. Сон как рукой сняло, до рассвета просидел на кухне, курил, пытался набрать Аню, но не решился. Было тяжело. Он не смог бы понять ее боли до конца, с ним такого никогда не происходило. Именно сейчас, когда он был так нужен Ане рядом, он был далеко и не мог помочь. Никак. Огорошил отца с матерью новостью с утра пораньше, не мог всё в себе держать. За день до своего приезда Аня наконец позвонила. Говорила тихо, вокруг сильно шумел ветер, явно вышла на улицу покурить, чтобы мать не видела. Сообщила, во сколько прилетает и спросила, сможет ли он её встретить. Юра смог бы, даже если бы были планы, всё бы отменил, лишь бы Аню поскорее увидеть. Если раньше аэропорт ассоциировался с чем-то радостным, благодаря Анькиным приездам, то сейчас Юра, привычно сидя в машине на парковке и ожидая часа, когда из здания начнут выходить люди, просто не знал, как себя вести. Погода полностью отражала внутреннее состояние, мелкий дождь барабанил по крыше, сильный порывистый ветер, затянутое, будто перед грозой, небо. Рейс уже прибыл, с минуты на минуту Аня должна была выйти из огромного здания и набрать его. Телефон начинает пищать. Юра, сделав вдох-выдох и поняв, что нихуя это ему не помогло успокоиться, выходит из машины. Тревожно как-то, писк этот настойчивый только раздражает сильнее. Аню видит сразу же. Поникшая, осунувшаяся, в длинном пальто нараспашку и без шарфа с шапкой. Синяки её под глазами с нескольких метров видно было, бледная, как смерть. Растерянная до безумия, оглядывается по сторонам и в упор его не видит, а он тем временем всё сильнее сокращал дистанцию и был уже в нескольких шагах. Они не разговаривали неделю, а последний разговор вышел таким сухим и по делу, что Юра даже не рискнул спросить, как она. Боялся потревожить что-то, боялся сделать ещё больнее своими вопросами, содрать корку с ранки, которая, возможно, уже немного зажила. Быстро подошёл и крепко обнял, а она такая холодная, как ледышка, дрожит вся и крепко-крепко в руку ему вцепилась. — Ты почему без шапки, холодина такая, Ань, — натягивает ей на голову капюшон, он мог что угодно сейчас с ней делать, и она не отреагировала бы никак. Глаза будто у куклы, пустые, ни одной эмоции разглядеть не может. Его девочка пережила такой эмоциональный аттракцион, что ему и не снилось, как ещё она могла себя чувствовать? Неудивительно, что даже на него так слабо отреагировала. — Пойдём в машину, — шепчет, не отпуская его руку, мертвой хваткой вцепилась. Сумка ее была совсем легкой, пустой, Анька-то и уехала с одним свитером и джинсами и, будто чувствовала, в последний момент чёрное платье положила, за что Юра ее отругал. Нужно было надеяться на лучшее, но Аня понимала, что они с мамой не господь бог и сделать что-то, чего не смогли врачи, явно не в их силах. Никитина даже сосчитать не могла, сколько часов за последние две недели в сумме она проплакала. Последние пару дней снова пришлось сдерживаться, скорее ради мамы, которая каждые пару часов глотала таблетки, но вся бумажная волокита и бесконечно льющиеся соболезнования не давали ей отвлечься ни на секунду. В машине было тепло, Юра специально включил печку, но Аню все равно страшно трясло и было это явно не из-за холода. Прохожие могли принять ее за наркоманку и действие синдрома отмены, в придачу к перенесённому стрессу добавился её страх летать, чувствовала себя выжатой ещё сильнее, чем после похорон. Никакая учеба ближайшие пару дней ей точно не светит, Юра об этом позаботится. Будет отсыпаться, дома за хлопотами ей явно не до этого было. — Прости меня, Юр, пожалуйста, я просто выпала из жизни, — жмурится и закрывает глаза руками. Перед глазами снова все те страшные картинки, сопровождающие её уже несколько дней, сердце снова бешено колотится. — Не извиняйся, Анют, — он поворачивается в ее сторону, Аня уставилась на свои пальцы и крутит тонкое серебряное колечко, его подарок на годовщину, чуть было не оставила его дома, мама напомнила прямо перед выходом. Больно смотреть на ее потухшие глаза и впалые щеки. Юре хотелось как можно скорее вернуть её к жизни. Хотелось стиснуть её в своих руках, чтобы до писка и «Юр, задушишь», чтобы дышать не смогла, чтобы полностью прочувствовала его присутствие рядом, но не делал этого. Не знал, как отреагирует, не хотел испугать, не хотел показаться слишком навязчивым, понимал, как она себя чувствует. Отдалённо, но понимал. — Я уже говорил, — пауза, шумно вздыхает, — мне очень жаль. Аня несколько раз кивает, а потом руки снова к глазам тянутся. Здесь она может не сдерживаться, как делала это при остальных. Сухие салфетки, которые за ненадобностью являлись в бардачке, оказались как раз кстати и одна за одной становились мокрыми. Юра не выдерживает, за руку притягивает к себе и позволяет в очередной раз выплакаться у него на плече. Аня больше не в истерике, то ли под сильными седативными, то ли сдерживается, то ли дело было в Юре рядом. Плачет тихо, больше вздыхает, чем всхлипывает, позволяет целовать себя в виски и в макушку, и от этого ей становится лучше, Юра так будто все-все плохие мысли забирал из головы. Лучше пусть там будет совсем пусто, чем то, что сейчас. — Поедем домой? — от слова «домой» у Никитиной будто на сердце теплее становится. Она скучала, сильно-сильно скучала и по их маленькой комнате, и по дивану, и по будоражащим желудок ароматам, которые доносились по утрам с кухни. — Не хочу домой, — мотает головой. Окунаться в его счастливую семью, где были оба родителя, которые любили друг друга и были абсолютно счастливы, было для Ани сейчас настоящей пыткой и триггером. — Точнее очень хочу, но не могу. Я не смогу с твоими родителями, Юр, мне нужно время. — Можем на дачу, — предлагает, наблюдая за ее реакцией, Аня слегка меняется в лице. Дача всегда ассоциировалась с чем-то абсолютно спокойным, умиротворенным и дающим новый глоток воздуха. Этакая перезагрузка, то, что ей сейчас нужно. Ну и что, что на дворе поздняя осень и вместо сияющей листвы там сплошная серость и голые деревья. — Только домой все равно заехать нужно, за ключами и вещи взять. — Поехали, — кивает и пытается выдать подобие улыбки. Получается плохо. Давно она искренне не улыбалась, вечно в каком-то напряжении, страхе каждого телефонного звонка, каждого звука, каждого вздоха, каждого взгляда мамы, которая то и дело хваталась за сердце. Юра боялся лишний раз прикоснуться к ней, поэтому молча следовал указаниям. Ехали долго, попали как раз на час пик и постояли в пробке на въезде и выезде из Питера. Предлагал ей заехать куда-нибудь перекусить, но та наотрез отказалась и снова уставилась в окно. Почему-то Юре казалось, что сладкое спасло бы ситуацию, по крайней мере ему какой-нибудь зефир или шоколадка всегда помогал, да и Ане вроде тоже. Тишина просто душила. С такой Аней ему придётся тяжело, сидит, что-то только ей известное рисует пальцем на запотевшем стекле, а в голове у неё чёрти что. Из Гатчины в посёлок ехали медленно, мама мало-мальски снабдила их продуктами и всунула Юре термос с горячим чаем, который Аня медленно потягивала всю дорогу. Юра наблюдал за ней боковым зрением, делал вид, что смотрит в зеркало заднего вида, а на деле проверял, как там Аня. Задумалась, поджала под себя ноги и грела руки о термос. Потянулась, чтобы включить радио, даже искала какую-то определённую станцию, но играло оно в итоге так тихо, что шум мотора заглушал голос исполнителя. — Юр, поцелуй меня, — неожиданно тихо просит, когда они уже въехали во двор и Юра заглушил машину. Это было именно то, что частично помогло бы ей успокоиться и заполнить ту пустоту, которая появилась в груди после смерти папы. Это пройдёт, только вот фантомные боли мучить перестанут ещё ой, как нескоро. Юра медленно целует сухие губы, хотя она практически не отвечает, проходится мелкими поцелуями по всему лицу, на губах остаётся солёный привкус от слез. И как он сам не догадался. Аня явно думала, что что-то в их отношениях изменится, что из-за её отсутствия, из-за того, что теперь творилось у неё в душе и в голове, из-за её неоправданной холодности по отношению к нему Юра станет относиться к ней как-то по-другому. Она в очередной раз повзрослела, приобрела очередной урок, на этот раз горький, и Юра остался рядом. — Я с тобой, — прикасается ко лбу, наощупь ищет ее промёрзшую ладошку. Переплетает пальцы, просто ледяные, когда же она наконец согреется. Как бы он не любил говорить шёпотом, в таких ситуациях только он и спасал. Только так получалось сделать свои слова по-настоящему искренними, чтобы они точно дошли до сердца и там отпечатались. — Я рядом, я никуда не уйду. Я с тобой, солнышко. — И ты по-прежнему меня любишь? — неуверенно поднимает на него свои большие карие глаза. — Ну конечно, — едва уловимо усмехается и однократно касается губ, — конечно люблю, Анют. Ещё сильнее люблю. На даче холодно. Так холодно, что Юре приходится в экстренном порядке колоть сырые дрова и с горем пополам этими же дровами, которые не горели, а дымили, топить печку. Анька в это время молча сидит на кухне, втыкая в телевизор и устало помешивая листочки мяты в прозрачной чашке. Спина болит, по всему позвоночнику будто игры воткнули, хочется прилечь на что-нибудь мягкое, но если ляжет, то сразу же уснёт, а если будет спать, то ей снова приснится отец и придётся пить таблетки. Мамина подруга-доктор снабдила её парочкой пластинок сильных успокоительных на случай, если совсем плохо будет, но просила не увлекаться. Аня и сама это прекрасно понимала, привыкнет и потом хрен слезет. Дом медленно прогревается, в печке потрескивают дрова и приятно пахнет смолой. Музыченко справился с печкой и теперь составил ей компанию на кухне. Ане очень хотелось как-то развеять то дикое молчание, которое царило между ними уже около часа, но не могла подобрать ни одной темы для разговора, которая бы точно не заставила её замкнуться в себе. И с Юрой было то же самое. От приготовленной Музыченко жареной картошки Аня отказывается после нескольких вилок. Не то, чтобы невкусно, как раз наоборот, Юрка постарался ради неё, но кусок в горло не лез. Он не спрашивал, будет она или нет, просто приготовил и поставил перед фактом. Заметив, что она как-то неохотно ковыряет еду, отложил вилку и уставился своими чернющими глазами на неё. — Когда ты ела последний раз нормально? — Я не хочу, — отодвигает от себя тарелку и виновато опускает взгляд. Сама себя уже ненавидела за такое поведение, будто ей не далеко за двадцать, а лет пять или шесть, а он её строгий папа. Вдохнула и медленно выдохнула, закрыла глаза на секунду, накатившие вдруг слёзы исчезают сами по себе. — Я не спрашиваю, хочешь ты или нет, я спрашиваю, когда ты в последний раз нормально ела, — заводится, хоть и понимает, что зря. «Нельзя на неё сейчас кричать, она ведь ни в чем не виновата». Музыченко быстро сбавляет обороты, пытается сделать взгляд как можно менее тяжёлым, но Аня уже запуганно осунулась и вжала голову в плечи. У Юры жгучая волна в животе прокатилась, ещё ему не хватало напугать её, чтобы она от него шарахалась. Хорош, ему её поддержать надо, а он давить вздумал. — Я не помню, — прямо в глаза смотрит, медленно протягивает руку и гладит по напряжённой ладони. — Не ругайся, Юр, пожалуйста, я поем, только потом. — Не вынуждай меня заставлять тебя, — пододвигает тарелку обратно, теперь точно похож на воспитательницу в детском саду, — я не хочу, чтобы ты мне тут в обмороки падала, ешь давай. — Я не хочу, — повторяет и отодвигает, ловя на себе нервный Юрин взгляд. Кажется, будто дырку в ней прожжёт сейчас, желваки заходили, резко втянул воздух носом. «Держите себя в руках, Юрий Юрьич». — Ладно, — и уставился обратно в свою тарелку. Аня молча наблюдала, как он ест, искренне пыталась пробудить в себе чувство голода, но не могла. Знала, чем вызвана дрожь в руках и постоянная слабость. Ей просто нужно было поесть, но не лезло. Практически недельная голодовка — это не шутки, организм отвык от любой пищи, кроме чая. Только благодаря ему и жила. Музыченко, как оказалось, был такой голодный, что в добавок к своей ещё и её порцию схомячил за милую душу, при этом смеясь и приговаривая, как она потом пожалеет о том, что не захотела. Каждое своё действие старалась продумывать, но после этого его «ладно» захотелось, как по импульсу встать и переместить к нему на колени. Юра удивился, но был только рад, сразу же потянулся к ней своими намасленными от жирной картошки губами. Спать решили в главной комнате, там было теплее всего, их получердак прогревался в последнюю очередь, пусть и тепло сохранял долго. Юра не оставлял попыток отогреть Аню, нашёл в шкафу вязаные её мамой носки, укутал в шерстяное одеяло и принёс ещё одно из комнаты родителей. Молчание со страшной силой давило на барабанные перепонки, хоть садись и книжку вслух читай, тихонько включили телевизор, на нём канал, где круглосуточно крутили мелодрамы, чтобы что-то постоянно жужжало над ухом. Обрадовался, как ребёнок, когда Аня подорвалась приготовить себе чай, даже не остановил. Огромное нечто, укутанное в два одеяла, поскальзываясь в тёплых носках проходит в кухню, примерив при этом на свои бока все углы. Хорошо, что сработала импровизированная подушка безопасности, а то ходила бы вся в синяках. Возвращается с чаем, от которого пахнет смородиновым вареньем, и забирается с ногами на диван, зарываясь к Юре под крылышко. От его дачного свитера пахло древесиной и чем-то хвойным, прижалась ещё сильнее. Громко прихлебывает из чашки, предварительно дуя, чтобы сделать напиток менее горячим. После двух чашек чая и буквально силой скормленного Юрой печенья ее наконец перестало трясти. Он в очередной раз оказался прав. Аня так и уснула у него в руках, укутанная в два одеяла, улеглась к нему на грудь и засопела. Боялся пошевелиться, лишь бы не разбудить. Во сне дергалась, иногда начинала слишком интенсивно дышать и что-то невнятное бормотать, но не просыпалась, даже когда он нежно и успокаивающе целовал в лоб или гладил по волосам. Утром он даже испугался, не обнаружив Никитину рядом. Уснула она совсем рано, ещё девяти не было, а проснулась недавно, одеяла ещё хранили ее тепло. Тихо разговаривала по телефону на кухне. С матерью, понял, что лучше не мешать. Хорошо, что сегодня воскресенье и Аня не рвалась в академию. Учёба бы здорово её отвлекла, но ей нужно было выспаться. — Мы на даче, мам, — шёпотом, чтобы его не разбудить. — Я захотела, — вздыхает и начинает мерить комнату шагами, странно, что ещё не заметила Юру, стоящего в дверном проеме. Отвернулась к окну, запустила пальцы в волосы, шумно выдохнула. Даже не скрип половиц не отреагировала, как будто так и нужно было. — Потому что Юра ещё спит, поэтому и шепотом, — дёргается, когда тот ее со спины обнимает, пробегается пальцами под выступающими рёбрами. Исхудала его Анька, совсем невидимая стала, одна кожа да кости, ухватиться не за что. Кладёт голову ей на плечо, не хочет подслушивать разговоры, поэтому щекочет своим дыханием и щетиной её шею. «Разбудила». — Дурак, у меня чуть сердце не выскочило, — шепчет, уже положив трубку. Через секунду оказывается повернутой к нему лицом и руками, крепко удерживающими за талию. — Прости, не удержался, — вытягивает губы трубочкой, Аня ненадолго легонько прижимается и прикрывает глаза. — Все хорошо? — Насколько это может быть в сложившейся ситуации, — вздыхает и натягивает улыбку. — Я гренки приготовила, как ты любишь, — точно. А Юра сперва и не понял, чем это так вкусно пахнет. Давненько она не готовила ему такой роскоши, всё обходились кашей либо яичницей. — Сама поела? — она неуверенно кивает, вспоминая полторы гренки и чай, которые удалось через силу в себя впихнуть. Музыченко с напускным недовольством мотает головой и цокает. — Опять чуть-чуть, как мышка? — Не ругайся, — поднимает глаза и встречается с его темно-карими. А в них сплошная нежность и забота, ничего, кроме искренней и настоящей любви, которая была так ей нужна именно сейчас. Так соскучилась, что вчера по возвращении даже не поняла этого, настолько была погружена в свои переживания. Сегодня она будто очнулась, непонятно, может даже простой сон помог. Что ж это получается, теперь он самый важный мужчина для неё? Вот этот мальчишка, который так нелепо ухаживал за ней с первого курса, с потом-таки смог растопить её заледенелое сердце? Тот самый Музыченко Юрий Юрьевич? Юра заботился как умел. Местами слишком по-детски, местами перегибал палку, но теперь он держал в голове, что на земле другого мужчины, кроме него, чтобы защитить и поддержать, у неё нет. И почему-то чувствовал, что у него всё получится.