Не влюбляйся, милая, не люби, пожалуйста. Оттолкни его силою, или он безжалостно Растопчет и выбросит сердце твоё алое. Не влюбляйся, милая, не люби, пожалуйста. … Что с тобою, милая? Что с тобою, не пойму. Собиралась с силами, Но сдалась легко ему. Почему колотится Твоё сердце, милая? Мир был явно против, но Ты уже влюбилась. ________________ ОСТ к главе Mary Gu — Не Влюбляйся
12 июня, 1945 год Первое, что я увидела, подняв веки — его глаза: голубые искристые, они светились добротой и нежностью, отчего весь испытываемый мною страх испарился, а взволнованное сердце начало успокаиваться, переставая бешено колотиться о рёбра. Я не знала этого мужчину, но отчего-то сразу поняла — ему можно верить! Он позаботится обо мне и не обидит! Да, это совершенно точно было правдой, и никто не смог бы убедить меня в обратном. — Здравствуй, Кацуми*, — прошептал он, подавая руку. — Ты прекрасна! Облик нового знакомого казался мне божественным… Хотя, о чём это я? Ведь он и был Богом (по его признанию), вот только выглядел, как человек… Как до безумия красивый парень! — Привет, — как-то скованно поздоровалась я, до конца не понимая, что произошло. Возможно, я сходила с ума, но буквально пару минут назад он держал меня в руке. Незнакомец сказал, что даёт мне имя и теперь я его орудие. Что бы это значило? Сердце снова забесновалось, а дыхание участилось. — Эй, эй, ты чего? — спросил он, проводя пальцами по моей руке. — Всё хорошо. Я тебя не обижу. Тон его голоса успокаивал, и если где-то в глубине души и сидел страх — с каждым новым словом он испарялся, не оставляя после себя и следа. — Что происходит? — чувствуя першение в горле, спросила я. Честно сказать, было всё равно, кто этот юноша — лишь бы он и дальше оставался рядом. Но не спросить было бы неправильно, да и вокруг столько непонятного!.. Стоит разобраться в происходящем, а он (я была уверена) сможет ответить на мои вопросы. — А ты не помнишь? — игриво наклонив голову, он улыбнулся. — Хотя, наверно, у тебя шок, Кацуми. Тогда повторю: меня зовут Такаюки**, и я — твой хозяин. Прозвучало это немного странно, и сначала я впала в некий ступор: я же не собачка какая, чтобы иметь хозяина! — И зачем я Вам? — боязливо спросила я, не зная, хочу ли знать ответ. — Вы собираетесь… Я и сама не представляла, что именно… Обидеть? Надругаться? Продать в рабство? Но столь жестокие слова не шли с языка — всё же надежда на лучшее грела так сильно, что никакие переживания не могли засесть в сердце надолго. — Чтобы ты пошла со мной, — окончил он за меня, но видя, что ясности это не внесло, добавил: — Теперь мы семья и я сделаю всё, дабы защитить тебя. Как я ждала этих слов! Груз, что давил на плечи, исчез, и даже стало казаться — я могу взлететь, хоть за спиной и нет крыльев. Я буду с ним! Неудивительно, что чувство безопасности сейчас играло для меня столь большую роль: рядом не было никого, кто хотел бы причинить вред или убить — лишь обугленная земля, тлеющая трава и покорёженный металл. Вот только где-то там, за холмом, не переставали звучать залпы снарядов и автоматных очередей, а крики раненых и умирающих людей были такими громкими, что сердце сжималось: то ли от жалости, то ли от ужаса, что на их месте могла быть я. — Мы будем жить на небе? — спросила я, только потом поняв, как наивно прозвучал вопрос. Странно, но перед… хозяином я не боялась показаться глупой или несмышлёной. Пусть даже посчитает меня трусихой, только бы забрал подальше от этого места! — Нет, но подняться повыше нам всё равно придётся, — Такаюки обворожительно улыбнулся, показывая на холм, у подножия которого мы стояли. — Там твой новый дом!***
23 июня, 1945 год Битва за Окинаву***, наконец, закончилась, правда… какой ценой! Я не видела остров до сражения, но по рассказам Такаюки это был цветущий край, окружённый водами двух морей. Он говорит, люди здесь были приветливыми и добрыми, они не боялись труда и всегда благодарили Богов за то, что имели. Простые, но построенные с душой домики улыбались небу рядами красных черепичных крыш, а растительность, окружавшая небольшие деревеньки, насчитывала десятки оттенков зелёного: тёмные шапки стремящихся к облакам холмов, ярко-салатовые поля только-только проросшей пшеницы, изумрудные рисовые фермы и поляны, на которых мятного цвета траву разбавляли красные и белые бутоны. В небольших лагунах жители ловили рыбу, а в закутках, скрытых тенью от яркого солнца, разводили свиней, впоследствии продаваемых на материк. Вот только сейчас от всего многообразия почти ничего не осталось… Девяносто процентов зданий разрушено, а вместо приятного шелеста крон — вой ветра, поднимающего пыль над полями, превратившимися в смесь грязи, свинца и гнили. Мне было страшно! Так как сражение выиграли силы США, всё коренное население, чудом оставшееся в живых, покинуло Окинаву, перебравшись на большую землю. А значит, последователей у моего Бога здесь не осталось: у американцев иная вера, и хоть сносить чужие храмы они не спешили — почитать Богов синтоизма желания у них, естественно, не было. Да, храм Такаюки и до этого не имел особого успеха среди жителей острова: лишь горстка местных приходила сюда помолиться за здоровье близких, за плодородие почвы и защиту от бедствий, преследующих это райское место. Но последователи всё же были, а значит, оставался шанс на выживание. Сейчас же всё поменялось… Утешало одно — мы с хозяином были друг у друга! Спустя всего несколько дней после нашего знакомства я осознала, что влюбилась без памяти, как наивная девчонка. Меня всё в нём притягивало, всё вызывало трепет: бездонные голубые глаза, длинные и как смоль чёрные волосы, подтянутая фигура, высокий рост и крепкие руки… Он был щедр, заботлив и нежен, никогда не ругал и не упрекал меня, всегда помогал и утешал в минуты, когда в душе появлялась печаль. А я, пытаясь хоть как-то отблагодарить его за кров и семейный уют, взяла на себя обязанности по дому, плюс ко всему иногда подрабатывая у зашедших на землю иностранцев, которые любили есть, но ненавидели возиться в грязи. И не сказать, что всё давалось просто: бывали дни, когда за целый день мы довольствовались лишь тарелкой риса без мяса и овощей, вот только я всё равно была счастлива! По-настоящему! Какая разница, богат ли стол, красивая ли на нас одежда и сколько табличек «эма» висит на доске у входа в храм, если рядом тот, кого любишь?***
16 октября, 1945 год — Кацуми? — лениво водя пальцами по моей голой спине, Такаюки уже пару минут не отрываясь смотрел на потолок явно о чём-то задумавшись. — Не спишь? — Нет, — сразу же отозвалась я, хоть и начала проваливаться в дрёму. — Что случилось? Отчасти не терпелось узнать о его переживаниях, но с другой стороны… Так не хотелось портить момент! Сегодняшний день был потрясающим: возможно, потому, что мы смогли сытно поужинать, а может, из-за погоды — до этого дожди лили почти месяц, превратив немногочисленные дороги острова в грязевую кашу, но в этот день, точно по волшебству, тучи ушли, напомнив каким голубым бывает небо и как приятно согревает солнце. Хотя основная причина в том, что именно сегодня хозяин впервые сказал «я люблю тебя», наконец дав понять, что наши чувства обоюдны! — Ты бы хотела уехать? — ни с того ни с сего спросил Такаюки, сглотнув образовавшийся в горле ком: видимо, эта тема его сильно беспокоила. — Бросить этот проклятый остров и начать жить заново? — Зачем? — приподнявшись на локтях, я заглянула в родные голубые глаза. — Нам же хорошо здесь! И мы любим Окинаву. — Ты! Ты любишь Окинаву, Кацуми. Мне это место уже поперёк горла! Я догадывалась в чём дело: во время войны мой хозяин понял, что такое быть почитаемым. До того, как американцы вторглись на эти территории, жители приходили в храм довольно редко, да и подношения оставляли мизерные. Но после первого апреля, когда сюда переместили более ста тысяч солдат, хозяин стал популярней: его считали Богом Вершин и тем, в чьих силах напустить на остров туман или, наоборот, рассеять мглу, дав преимущество нашим войскам. Подношения текли рекой, и порой солдаты отдавали последнее, лишь бы умилостивить Бога, который мог сделать завтрашний день лучше предыдущих. Днём они воевали, а ночами приходили молиться, порой принося с собой раненых сослуживцев и ожидая чуда исцеления. Его правда, увы, не происходило, но и это не остужало их пыл, поэтому ближе к концу войны Такаюки дал мне имя — пришёл к выводу, что теперь может обеспечить всем необходимым ещё кого-то, помимо себя. Но совсем скоро ситуация изменилась. «Деньги портят людей» — так говорится в книгах: однажды вкусив богатство и роскошь, человек уже не может вернуться к привычному укладу — прошлая жизнь кажется блёклой, лишённой радости и новых стремлений. Оказалось, и к Богам это тоже относится. И хоть хозяин твердит, что думает обо мне: мол, ему совестно, что мы довольствуемся грошами и какими-то объедками, на деле я знала правду — в нём взыграла алчность. — Таки, слушай, я понимаю — мы сейчас переживаем не лучшие времена. Но скоро всё наладится! — я попыталась поцеловать его, но хозяин дёрнул головой, показывая, что не хочет этого. — Нужно лишь подождать. — А я устал! Надоело! — вынырнув из-под лёгкого одеяла, он поднялся, направившись к стулу, где лежала его одежда. — Я хочу уехать и никогда не вспоминать, каким был неудачником!***
23 октября, 1945 год Я стояла на пороге храма, с которым прощалась, и вероятно, навсегда. По правую руку от меня был готов к путешествию небольшой потрёпанный чемодан, вместивший все наши немногочисленные вещи. Но как бы я хотела прямо сейчас открыть его и вновь разложить всё по полкам!.. В глазах стояли слёзы. Я полюбила это место со всеми его достоинствами и недостатками и не желала покидать его. Не хотела перебираться в огромный, густонаселённый город. Странно, ведь я никогда не была в Токио, но отчего-то уже сейчас питала к нему неприязнь: то ли это предчувствие, то ли здравый смысл, но я точно знала — там нам не будет покоя, и рано или поздно мегаполис поглотит нас, как и тысячи других смельчаков, бегущих за наживой. Но с другой стороны, хозяин забирал меня с собой, а разве могу я быть счастлива где-то без него? Останься я здесь (а он предлагал такой вариант), наверняка начала бы жалеть о своём решении, причём сразу же. В конце концов с милым рай и в шалаше… только вот в этом живёт больше трёх миллионов человек.***
1 марта, 1946 год Эта зима была бесконечно долгой, и казалось, никогда не закончится. Ох и тяжко нам пришлось… Без денег, дома, связей — мы скитались от одного храма к другому, напрашиваясь на ночлег, надеясь отплатить за него незамысловатой работой по дому. Но в большинстве случаев нам отказывали, объясняя, что в теперешние времена нужно быть осторожным с незваными гостями. Да, прошлый год был тяжёлым и для Богов. Не только Окинава пострадала — Токио тоже бомбили, причём нещадно, зверски жестоко… 10 марта 1945 года население города сократилось больше чем вдвое, погибло почти четыре миллиона мирных жителей, не малая часть которых, в свою очередь, были последователями Богов. Конечно, знаменитые жители Такамагахары могли не бояться за свою жизнь и судьбу: Аматерасу, Инари, Хатиман, Эбису и прочие — им поклонялся чуть ли не каждый второй. А вот те, кто не имели десятки храмов и не могли похвастаться толпами прихожан, попали под удар: помимо того, что большая часть их последователей погибла, те, кто чудом уцелел, попросту потеряли веру! Люди решили, что зря почитали никому неизвестных Богов и те, кто действительно властен изменить судьбу человеческого рода, обозлились, показывая Японии свой гнев. Много раз я предлагала вернуться, упрашивая Такаюки хотя бы изредка ночевать в старом доме, но он был непреклонен: хоть и была возможность беспрепятственно перемещаться в бывший храм, он пресекал любые просьбы подобного плана, начиная злиться. — Новая жизнь на то и новая! Я не стану, поджав хвост, бежать туда, где меня и не ценили вовсе! А если мечтаешь хорошо устроиться — уходи! Я не держу! Меня это оскорбляло. Я думала, любимый тоже должен прилагать усилия, пытаться отговорить меня от этого шага, однако он не считал это необходимым. Порой казалось, я ему и не нужна вовсе, только очередной страстной ночью, когда нам всё же удавалось остановиться в тепле заброшенного или оставленного на время храма, он доказывал обратное, с трепетом произнося моё имя, целуя каждый сантиметр моего тела и делая немыслимое количество комплиментов, от которых внутри, где-то в районе живота, будто поднималась буря, готовая то ли разорвать меня на части, то ли наоборот, собрать воедино и ещё сильней прижать к хозяину, чтобы никогда и ни за что его не потерять. Я была по уши влюблена и с готовностью терпела любые невзгоды и лишения, идя туда, куда скажут, и делая то, что велят. Да, именно «велят»: в разгар дня, когда мы с хозяином искали работу или пытались выискать приличные объедки возле немногочисленных ресторанчиков, оставшихся в городе, он не называл меня милой и относился, как к простой шинки, словно разграничивая личную жизнь и жизнь Бога. Но стоило нам остаться наедине, Такаюки менялся, награждая меня за верность и любовь, что я беззаветно ему дарила. И вот сегодня нам повезло: мы вышли на мужчину, готовому дать работу, вот только я до последнего не понимала, что именно нужно делать. — В смысле драться? — казалось, я ослышалась. — На каком ещё ринге? Вы с своём уме? Мы сидели в захудалом баре на отшибе города, попивая дешёвый кофе и споря о будущих перспективах. — Угомони своё орудие! — жёстким басом приказал собеседник, и хозяин тут же смерил меня испепеляющим взглядом. — Так что скажешь? Если я правильно поняла, этот Бог был организатором каких-то боёв между другими Богами, но его не устраивали проценты, получаемые от выигрыша победителя. Поэтому он придумал схему: заманивать на бой откровенно слабых участников (при этом, разумеется, убеждая их, что победа буквально в кармане) и ставить против них подставных соперников, обязанных отдать половину выигрыша. И этим «подставным» должен был стать мой хозяин. — А сколько выигрыш? Я имею в виду за вычетом твоей премии? — Такаюки был совершенно точно заинтересован в сделке и не обращал внимания на мои немые мольбы. — От двадцати тысяч йен и выше. Ставки могут доходить и до полумиллиона, — затушив сигарету, Горо (а именно так звали этого мужчину) отхлебнул кофе из чашки. — Как ты понимаешь, я тоже рискую. Чтобы участвовать, нужно внести немалую сумму, и я обязан буду убедить других судей, что ты это сделал. Так что не подведи… если согласен, конечно. — Согласен! — выкрикнул хозяин, даже привстав с кресла. — Конечно согласен! — Но, Таки, — снова начала я шёпотом, стесняясь нашего собеседника. — Одумайся! Нам это не нужно! Умоляю, хоть раз меня послушай! — Замолчи! — а вот любимый не пытался утихомирить пыл и кричал так, что, если бы люди, сидевшие в этом заведении, могли нас видеть, обязательно бы пожаловались управляющему на шум. — Тебе самой не надоело прозябать в нищете? Не хочется красиво одеваться, жить в тёплом доме, есть нормальную еду? — Хочется, но я готова подож… — Значит, решено! — протянув через стол ладонь, хозяин заключил сделку, пожав руку собеседника. — Объясните подробней, что от нас нужно и когда первый бой.***
26 сентября, 1946 год — Сильно болит? — приспустив с плеч мою куртку, Такаюки осмотрел порез, что шёл от шеи до лопаток. — Здорово он тебя, конечно… — Заживёт, — сдерживая слёзы, ответила я. — Зато мы выиграли! И можем, как и хотели, снять тот домик на выходные. Помнишь, у озера? Так хотелось, чтоб хозяин похвалил меня! Хоть немного! Я же старалась! — Помню, — любимый посмотрел на меня, поджав губы. — Но всё равно не понимаю, зачем платить деньги, если можно влезть туда и жить бесплатно. Ладно храмы — если хозяин заявится, то и схлопотать недолго, но это… Честно сказать, я и сама не знала, почему отказывалась останавливаться в пустых домах людей. Их в Токио, кстати, было немало: многие жители временно переехали на окраину или в другие префектуры, боясь повторения бомбардировки, и казалось бы — живи не хочу! Вот только я знала — так поступать неправильно! Будь у меня дом, я бы не хотела, чтобы в моё отсутствие там жил кто-то чужой, да ещё и без спроса. — Мне так будет спокойней, — аккуратно вернув куртку на место, я сморщилась, чувствуя холод от крови, что застыла на коже. — Я ведь не так уж и часто о чём-то прошу. Это действительно было так и не потому, что я стеснялась и не хотела доставлять неудобства: после первого десятка отказов я опустила руки, считая, что чем меньше прошу, тем меньше расстраиваюсь, слыша твёрдое «нет». А значит, меньше разочаровываюсь в жизни. — Не часто, — подтвердил Таки, целуя меня в висок. — Ты сегодня умничка! Боль точно отошла на второй план, а в животе запорхали бабочки. Дождалась! Хозяин меня похвалил! — Это ради тебя, — прошептала я, находя его губы своими. — Знаю, — опалив щёку горячим дыханием, он дотронулся носом до моей скулы, прикрыв глаза. — Мне так повезло с тобой! Что это на него нашло сегодня! Столько приятных слов… — И мне с тобой, — поддакнула я, делая шаг назад и беря хозяина за руку. — Пойдём, нужно привести меня в порядок.***
29 октября, 1946 год С тех пор как мы переехали в Токио, прошёл целый год. Не сказала бы, что он был счастливым, или наоборот, ужасным: скорей, нечто среднее — были в нём потрясающие дни, а были такие, которые хочется забыть. Но в общем и целом, я была довольна жизнью: не расставалась с любимым, заботилась о нём и помогала зарабатывать деньги на нашу мечту — храм, и желательно в центре города. Конечно, я была реалисткой и прекрасно понимала, сколько усилий нужно приложить, чтобы достичь столь глобальной цели, но это не пугало — в конце концов, у нас с Такаюки целая вечность! Что такое год, десять или даже сотня лет по сравнению с тем, что однажды, всё же воплотив в жизнь задуманное, мы станем настоящей семьёй, которая будет жить… в раю! И нет, я не имею в виду Такамагахару — я была там пару раз и не могу сказать, что так уж впечатлилась увиденным. Для меня рай — это свой дом, лужайка за окном, большая кухня и просторная гостиная, где можно сидеть вечерами, пригласив друзей. Это уютное и тёплое место, где я чувствовала бы себя в безопасности, а ещё… Глупо, конечно, ведь я знаю — это нереально, но я так хотела детей! Возможно, когда дела наши пойдут в гору, я уговорю Такаюки дать имя другому орудию: я видела, иногда у Богов есть шинки-малыши, которых они оберегают и воспитывают. Да… тогда моя жизнь стала бы идеальной! Только вот прежний способ заработка дал трещину: другие судьи, коллеги Горо, заподозрили неладное, поэтому принялись выставлять против нас своих бойцов. Сначала предполагалось, мы и их спокойно победим, но после пары ранений стало ясно — следующий удар может обернуться для нас последним. Поэтому от сделки пришлось отказаться, по крайней мере на несколько лет: заказчик обещал открыть собственный ринг, и тогда, мол, можно не боясь возобновить проверенную схему. Только время-то шло… Правда, в прошлый вторник любимый смог выйти на одного мужчину, который в свою очередь, служит другому Богу. Богу Алчности. Говорят, его зовут Валаам, и он не скупится на вознаграждение для своих наёмников, только вот и задания… специфические. Слежка, кражи, пытки и… убийства. И если первые два пункта я могла принять, то остальное вселяло ужас! Неужели кто-то готов платить за мучения другого, или того хуже, лишение кого-то жизни? Каким ублюдком надо быть, чтобы пользуясь лучшим материальным положением, убирать с дороги конкурентов или просто неугодных? Но, похоже, о моральной стороне заказов думала лишь я: по словам Ясуо (того самого наёмника Валаама), остальные не просто с удовольствием приступают к работе, а порой даже дерутся за возможность исполнить волю заказчика — только бы денег заплатили побольше. — Пойми, Кацуми, своим отказом мы никого не спасём, — любимый погладил меня по волосам, перебирая в руках длинные чёрные пряди. — Ну не согласимся мы на задание — так бедолагу из списка всё равно прикончат! Так почему бы не заработать? Мы сидели в храме Богини Бишамон, вздрагивая от каждого шороха — призраков здесь можно не бояться… в отличие от хозяйки, которая могла порвать нас на лоскуты. Было прохладно, и хоть температура ещё не скоро опустится ниже нуля, ночевать в продуваемых ветрами храмах становилось некомфортно. Всё же конец октября. — Следуя твоей логике, не нужно нести бутылку до мусорного ведра — всё равно кто-нибудь выбросит такую же в ближайшем лесу. И людей защищать бессмысленно — они всё равно умрут рано или поздно. Да и храм строить зачем — он всё равно с течением времени развалится! И… — Уймись! — рявкнул хозяин, да так, что я вздрогнула. — Я хочу эту работу! И если не собираешься помогать, я найду другое орудие. — Другое? — переспросила я, с ужасом понимая, что это может быть… девушка. — Ведь заставлять тебя я не имею права, но и самому сидеть с голой жопой из-за твоих дурацких принципов не намерен! — поплотнее закутавшись в тёплую куртку, Такаюки облокотился о стену храма. — Мы и так мёрзнем здесь по твоей вине! А могли бы залезть в какой-нибудь дом, разжечь камин и поспать нормально. Так что хватит с меня… Как же стыдно! Ведь и правда, любимый страдает из-за моих глупых предрассудков, и выходит, я эгоистка? Думаю, лишь о том, чтобы совесть не грызла, совершенно не заботясь о хозяине? Я же люблю его! Неужели какие-то неизвестные мне люди и даже Боги дороже Такаюки? Разве могу я в ущерб ему думать о тех, кому плевать и на меня, и на моего хозяина? — Прости, — прошептала я, глотая слёзы. — Я была неправа. Только не бросай меня, пожалуйста! Потянувшись к его куртке, я вдохнула родной запах, а после, действуя осторожно, точно приближаясь к гремучей змее, я обняла руку хозяина, вжав голову в плечи и ожидая ответа. Как же страшно! — С чего ты решила, что я этого хочу? — спросил он, наконец удостоив меня взглядом. — Я люблю тебя, забыла? Ох, что может быть прекрасней этих слов? И чувства, что моментально обволакивает тёплой пеленой, закрывая от всех невзгод, успокаивая, но одновременно с тем, разжигая внутри огонь, который никто не в силах потушить. — И я тебя, — почти шёпотом ответила я, потому как горло сжалось от переизбытка чувств. — Поэтому больше не скажу ни слова, обещаю! Хочешь, найдём подходящий домик прямо сейчас? — Посреди ночи? — улыбнувшись, Такаюки аккуратно высвободил руку из моей хватки, при этом положив её на мои плечи. — Может, подождём до завтра? — Нееет, чертовски холодно! У меня уже зубы стучат! — поднявшись и отряхнув штаны от пыли и мелкого песка, я подала хозяину руку. — Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня! На самом деле я просто боялась, что на утро моя решимость испарится, и желание засыпать с незапятнанной совестью восторжествует. Пусть лучше сейчас… Главное, не пожалеть!***
31 декабря, 1946 год «Какой же он красивый!» — это была единственная мысль, бившаяся в моей голове в это утро. Проснувшись раньше хозяина, я любовалась, как он спит: простынь сползла до пояса, открыв для взора его размеренно вздымающуюся грудь, рельефный пресс и сильные руки. Такаюки не был атлетом и не мог похвастаться обильной мускулатурой, но это было и не нужно: худой, но поджарый, он мог больше, чем казалось на первый взгляд, что, кстати говоря, не раз помогало нам во время прошлых боёв. Соперники думали, перед ними какой-то хлюпик с коротеньким мечом, а на деле всё заканчивалось печально… для них, разумеется. Эх, даже немного жаль, что камиринг остался в прошлом. Никогда бы не подумала, что буду скучать по этому азарту, выбросу адреналина и непередаваемому чувству победы, когда трибуны ликуют, поздравляя с триумфом. Конечно, и сейчас работа связана с определённым риском: если Аматерасу или Небесное воинство прознает о том, какие заказы порой выполняем, нам не поздоровится. Только вот, по словам Ясуо, Богине Солнца нет дела до такой мелкой шушеры, как мы — она бы с радостью поймала с поличным Валаама, но этот Бог осторожен. Из-за этого Такаюки ни разу не был у него в храме — к себе он допускает лишь избранных наёмников, которые могут принести немалую выгоду. Остальные же довольствуются получением работы от его доверенных лиц. С одной стороны, это хорошо: говорят, Бог Алчности не самый приятный собеседник, да и любит присваивать то, что ему не принадлежит — коллекционные вещи, артефакты и даже орудия. С другой — нам как второсортным наёмникам отдают задания, за которые не взялись остальные: низкооплачиваемые, сложные в исполнении или чересчур рисковые. Разговаривай мы с Валаамом напрямую, могли бы делать меньшее за большие деньги, но, увы, такой чести нас не удостаивают. Поэтому, сжав зубы, мы выполняли то, что велят, порой не отдыхая по нескольку дней подряд. Но ведь главное — идти к цели, верно? Хотя, кого я обманываю… Да, я пошла на уступки с совестью, запихнув мораль и принципы куда подальше, вот только каждый раз, когда сталь моего лезвия рассекает чью-то плоть, я ненавижу себя… Ведь никто же не заставляет! Я сама, без принуждения соглашаюсь на эту работу! Просто боюсь потерять того, кого люблю… Это чрезмерно корыстно и эгоистично, но я не могу справиться со страхом, что Такаюки однажды заберёт имя и оставит меня одну. А я не могла этого допустить. И именно по этой причине согласилась на другую, довольно странную сделку. Это случилось вчера. К нам в гости пришёл незнакомец, которого хозяин представил как Удо. Кем они друг другу приходятся мне никто не объяснил — единственная информация, коей я удостоилась, что этому мужчине не с кем пойти на праздничный вечер, а там очень важно появиться в сопровождении дамы. Вначале я наотрез отказалась — в канун такого волшебного события, как Новый год, хотелось побыть с любимым, но вознаграждение было предложено щедрое (даже слишком для столь простого задания), поэтому пришлось согласиться. В конце концов ночью я вернусь, и можно даже помечтать, что это случится до полуночи. Не знаю почему, но внутри нарастала тревога. Вчера я не особо её ощущала, но, проснувшись этим утром поймала себя на мысли, что не хочу идти на праздник, и тем более, в сопровождении совершенно чужого мужчины. Казалось бы, стоит расслабиться и насладиться происходящим: мне обещали красивое платье, вкусный ужин и интересную программу, вот только всё это лишь отталкивало. Будь я на вечере с любимым, скорее всего, почувствовала бы себя самой счастливой на свете, а так… придётся постоянно держать этого Удо за руку, улыбаться его знакомым, принимать комплименты и танцевать с ним, позволяя обнимать себя за талию — короче, удовольствие то ещё! Но раз дала согласие — слово выполнять приказ. Надеюсь, я об этом не пожалею.***
1 января, 1947 год Колокол давно пробил положенные ему 108 ударов****, а значит, Новый год наступил. Однако я не была дома, да и с праздника ушла… И, если честно, это было самое ужасное начало года из всех, какие только можно представить. — Проходи, — Удо пригласил меня пройти внутрь, любезно открыв дверь. — Чувствуй себя как дома! Мы были на окраине Токио, в одном из самых живописных его районов. Правда, из-за наступившей ночи я не могла оценить всю прелесть этого места: вокруг была темнота, и лишь благодаря редким уличным фонарям глаз цеплялся за красоты архитектуры. — Спасибо, — с дрожью в голосе ответила я, послушно выполняя прихоть заказчика. — У Вас очень уютно. — Кацуми! Дорогая! Ну сколько раз говорить — не нужно «выкать», мы давно перешли на «ты». Разве нет? Разувшись, Удо подал руку, видимо, желая помочь расстаться с обувью и мне, вот только я до сих пор не понимала причины моего здесь нахождения. Поэтому проходить вглубь дома не решалась. — Да, прости, я всё время забываю, — снова натянуто улыбнувшись (за вечер я проделала это раз сто), я слегка вздрогнула от звука закрываемой двери. — А можно вопрос? В груди засело странное чувство — подобное испытываешь, когда читаешь детектив, и полюбившийся тебе герой идёт в западню: с одной стороны, хочется выведать, что будет дальше, а с другой — мечтаешь навсегда остаться в блаженном неведении и никогда не узнать, сколько тягот выпало на его долю. — Конечно, можно! Душевая на втором этаже, а в холодильнике куча пива, — мой кавалер улыбнулся, уже было повернувшись ко мне спиной. — Я не об этом, — голос слегка дрогнул. — Зачем я здесь? Таки не обмолвился о том, где я должна быть и сколько, поэтому бежать домой сломя голову я не могла — вдруг это часть плана, и сейчас сюда придут гости Удо, которых нужно развлекать? Или же этому господину показалось, что было бы неплохо, приготовь я ужин? Или хочет попросить убраться? — А хозяин тебе не сказал? — в голосе мужчины слышалась сталь. — Это даже интересно! Мне не понравилась его улыбка, плавно превратившаяся в оскал. — Интересно… — ещё раз повторил он, прислонив пальцы к подбородку и осматривая меня с ног до головы. — Забавный вечер намечается. — О чём Вы? — спросила я, каждой клеточкой чувствуя подвох. — Вам нужно чем-то помочь? Пожалуйста, пусть он скажет «да»! Пусть попросит сделать работу по дому и отпустит! Я так хочу к Таки! — Разумеется, — Удо проговорил это уже намного более ласковым тоном, снова подходя ближе. — Тебе нужно помочь мне расслабиться…***
Первое, что почувствовала, открыв глаза — боль. Казалось, на мне нет живого места: кожу на груди и бедрах жутко саднило, спина болела так, будто я не раз падала, ноги и руки ныли, а голова кружилась, точно я только что слезла с карусели. Сначала показалось, произошедшее ночью лишь дурной сон, и, стоит повернуться на бок, страх уйдёт: я увижу любимого, мирно спящего рядом со мной, обниму его, ласково прикоснувшись к голому торсу, и поцелую мягкие губы, успокаиваясь тем, что в реальной жизни Такаюки ни за что не дал бы меня в обиду. Но только по одному лишь запаху и незнакомому храпу, доносившемуся с другой стороны кровати, я осознала, что произошедший ужас реален, и теперь он навсегда останется в моей памяти… Будто в убыстренном темпе я заново увидела всё, что происходило пару часов назад: как Удо силой затащил меня в комнату, закрыв дверь на ключ, как, не поддаваясь на уговоры и жалобные просьбы, грубо раздел меня, при этом смеясь, словно сумасшедший, как связал мои руки ремнём, испытывая несказанное удовольствие, и как терзал несколько часов подряд, не заботясь о том, сколь сильную боль я ощущаю. По щекам покатились крупные слёзы, и хотелось вытереть их и умыться, но я лежала неподвижно, не смея шелохнуться: вдруг мой мучитель проснётся и решит продолжить ночные утехи. Я боялась его, и страх этот не просто засел где-то в сердце — он раздробился на миллионы частей, проникнув в каждую клеточку тела, разъедая моё сознание прошлыми воспоминаниями и будущими страданиями, которые, если не буду действовать с умом, вновь повторятся. Только спустя примерно полчаса я осознала — если и дальше лежать вот так, Удо в любом случае проснётся: из стального цвета небо стало перекрашиваться в голубые с розовым оттенком тона, а значит, рассвет не за горами. Нужно рискнуть… Стараясь не дышать, при этом прислушиваясь к каждому шороху, к каждому движению, я как можно медленней отодвинула край одеяла и неслышно опустила на пол одну ступню. Обернулась проверить хозяина дома — он ничего не заметил и продолжать мирно спать, что меня несказанно обрадовало. Перенеся вес, я привстала, опуская и вторую ногу, после чего, зажмурившись, поднялась с постели, издав тихий скрип. Сердце забилось, как ненормальное. Он услышал! Он точно услышал! Но Удо лишь пробормотал что-то невнятное и перевернулся на другой бок, теперь находясь спиной ко мне. Может, Боги Удачи помогают мне убежать? Сделав пару шагов, я огляделась, пытаясь в полумраке комнаты разглядеть хотя бы платье: чёрт с ним с бельём, и без него можно обойтись, а вот без столь важного элемента гардероба выйти на улицу я не рискну — куртка слишком короткая. Шаря по углам и стараясь отыскать пропажу на ощупь, я наткнулась на зеркало, стоявшее возле громоздкого шкафа: фонари ещё не погасли, и свет от них просачивался через окно, падая как раз в эту сторону. Давая мне возможность разглядеть себя, хоть и не во всех деталях. В отражении стояла молодая девушка с длинными стройными ногами, упругой грудью и тонкой талией, чёрными до бёдер волосами и миловидным личиком. Её глаза были большими и тёмными, как у оленя, а губы красными, словно цветок камелии. Вот только во взгляде её — пустота, а красивое юное тело было сплошь покрыто синяками и ссадинами… «За что мне это?» — пронеслось в голове, но я сразу же прогнала эту мысль. Нечего раскисать и жалеть себя понапрасну! Что было, то прошло — важно не допустить такого в будущем, и Таки, я уверена, об этом позаботится!***
Когда добралась до дома, солнце почти достигло зенита, а воздух прогрелся на несколько градусов, хотя это несильно меня спасало: зубы стучали от холода, ведь убегая в спешке, я не надела шапку и перчатки, да и лёгкая куртка никак не защищала от мороза. Но меня грела мысль, что дома ждёт любимый! Вот-вот я расскажу ему о произошедшем, и хоть было страшно увидеть его реакцию, я знала — Такаюки всё сделает правильно! Так хотелось оказаться в его объятиях, услышать о том, какой он болван и что сожалеет о случившемся, почувствовать его тепло и ласку, ощутить на своих губах нежный поцелуй и понять, что прошлая ночь хоть и была ужасна, больше не повторится. — Кацуми! Что случилось? — увидев меня на пороге, промокшую, растрёпанную, всю в слезах, Таки бросился ко мне, подхватывая на лету — стоило оказаться в безопасности, ноги подкосились от пережитого. — Он тебя обижал? Ты меня раз сто уколола! Я закрыла глаза, не в силах произнести вслух то, что должна была, и продолжала плакать, цепляясь за его рубашку. Я только сейчас поняла, что… Таки может разлюбить меня! Вдруг ему будет противно находиться рядом со мной? Что если для него важно, чтобы его любимая принадлежала лишь ему одному? Как он отреагирует, поняв, что я не смогла дать отпор? А если решит, будто я и сама была не прочь поразвлечься? Пытаясь прогнать назойливые мысли, я помотала головой, точно собака, только вылезшая из воды. — Кацуми, пожалуйста! Скажи, что происходит? — взяв за плечи, хозяин жёстко встряхнул меня, заставляя встретиться с ним взглядом. — Он не заплатил? Последний вопрос выбил из колеи. Неужели Таки это так волнует? Хотя, может, он просто не представляет масштабы беды, что со мной приключилась? — Он не успел, — кивнув, ответила я и, не давая хозяину вставить и слово, добавила: — потому как я убежала. Ну вот я перешла к сути. Осталось набраться смелости и рассказать обо всём… — Зачем? — удивился любимый, убрав руки и чуть отодвигаясь от меня. — Повторюсь, он тебя обидел? — Он меня изнасиловал, — прошептала я так тихо, что показалось, слова и вовсе застряли где-то в горле. Но любимый, видимо, смог меня расслышать. — Как это? Реакция Такаюки была странной и совершенно не такой, какой я её себе представляла: его руки не сжались в кулаки, и дыхание не участилось, глаза не округлились, и в них не отразился страх за мою жизнь и нарушенную свободу. — Вот так, — опустив голову, продолжала лепетать я, всеми силами веря, что меня не прогонят. — Он заставил меня, понимаешь? Я пыталась сопротивляться, хотела вернуться к тебе, но он связал меня… и мучил… и… На последних словах моя речь больше походила на истерику: после череды быстрых вздохов голова закружилась, руки начали дрожать, а голос то садился, то, наоборот, становился таким громким, что, отскакивая от стен коридора, мои слова ещё пару секунд витали в воздухе. — И ты убежала? — Такаюки же, пусть это и странно, он похолодел, теперь смотря на меня с нескрываемым презрением. — Вот ты дура… Резко поднявшись и запустив руку в копну своих чёрных волос, он сделал несколько шагов в сторону гостиной, но остановился, снова посмотрев на меня. — Ты хоть понимаешь, сколько мы потеряли? — он говорил с такой злостью, что я невольно сжалась. — Двести долларов! Слышишь? Двести! ***** — Ты в своём уме? — раздражение достигло пика, вот только подходить к любимому я всё равно не решалась. — Хочешь сказать, тебе наплевать, что он переспал со мной против моей воли? Плевать, что он бил меня? Посмотри, я вся в синяках! Скинув куртку, я показала тёмные ореолы на коже, ожидая правильной, в моём понимании, реакции. — Нет, не плевать, — хозяин отвернулся, отдалившись от меня ещё на пару шагов. — Он обещал не делать тебе больно. Мы это обговаривали. Казалось, я ещё сплю или попала в какую-то параллельную и совершенно ужасную вселенную, которая показывает, что жизнь может быть хуже, чем я о ней думаю. Может, я всё ещё нахожусь в том доме? А это всё мне мерещится… из-за стресса? — Ты знал? — голос дрогнул, когда боль от ногтей прострелила предплечье — таким образом я проверяла, что происходящее реально. — Ты продал меня, как шлюху? — Не драматизируй! — окинув меня взглядом, Таки скрылся в гостиной, но я не собиралась отступать: он должен объясниться! Быстрым шагом я прошла следом, правда остановившись в дверях комнаты. — Серьёзно?! — теперь помимо ужаса я испытывала злость, отчего хозяин схватился за шею: я уколола его пагубными эмоциями. — Считаешь, это нормально?! — Считаю — это просто секс! Хотя да, я и забыл, как люди к нему относятся… — плюхнувшись в кресло у камина, он закрыл лицо ладонями, выравнивая дыхание. — Хоть убей, я думал, ты знала, на что идешь. В комнате повисла тишина, хотя внутри себя я кричала, как ненормальная, надрывала связки, пытаясь достучаться до мира, что был так жесток со мной. Наверно, нет ничего страшнее такого крика — который слышишь лишь ты одна… того, что оглушает и парализует одновременно. Мне было горько, больно, одиноко… И вот моя душа вопила, пусть и безмолвно, но так пронзительно! Так требовательно и так жалостливо! Но любимый оставался глух к ней, ведь услышать её немые мольбы можно было лишь сердцем, а оно у него, похоже, было каменным. — Считаешь, я осознанно шла на измену тебе? — я не могла вдохнуть полной грудью — с воздухом в лёгкие словно вонзались тысячи игл. — Такого ты мнения обо мне? — Перестань! Это не измена, а просто… работа! — казалось, Такаюки не интересна эта тема, и он хотел поскорей избавиться от моих нотаций. — Прости, что сразу не сказал, но был уверен, ты и сама поймешь, что такие бабки за простой поход на праздник никто не заплатит! — Если бы понимала — отказалась бы! — крикнула я, подходя к креслу. — А ты самый последний подонок, раз распоряжаешься моим телом! Замахнувшись, я со всей силы ударила хозяина, вот только почти сразу пожалела об этом: прислонив ладонь к пылающей щеке, он медленно поднялся, второй рукой указывая на дверь. — Убирайся! — прошипел он, не сводя с меня глаз. — Сейчас же! Что я наделала?! Нет! Нет, нет, нет! Я не могу уйти! — Прости, — слёзы снова полились по щекам, а злость почти исчезла, забившись в угол где-то на задворках сознания. — Не прогоняй меня, прошу… — Проваливай! — снова крикнул Таки, да так громко, что за окном загавкал пробегавший мимо пёс. — Я пашу, как вол, коплю деньги на наш храм, а ты от работы нос воротишь? Прости, что не пристроил тебя кухаркой в богатенький дом! Что ты не стираешь тряпки каких-нибудь разленившихся Богов и не собираешь объедки с их стола! — Да пусть лучше так! — я хотела говорить тише, но хозяин сам поднимал тон беседы. — Я бы не побрезговала и уборкой, и стиркой, и готовкой! Я бы… — Только это на хрен никому не нужно! У богатеньких жителей поднебесной и без тебя полно прислуги! — опустив руку, любимый наконец убавил пыл. — Чёрт, хотел как лучше, а получилось как всегда… Я не знала, передумал ли он и стоит ли мне паковать вещи, но, собрав волю в кулак, подошла к хозяину, правда не осмеливаясь притронуться к нему. — Ещё раз прости, — я не знала, почему говорю это, ведь именно Таки должен извиняться, но… страх потерять его был сильней самолюбия. — Наверно, у нас слишком разные взгляды на жизнь, и я… обязана была это понять. — И ты меня прости, — прошептал он, раскрывая объятия, в которые я тут же окунулась. — Если для тебя это так ужасно, я постараюсь накопить на всё один, потому как… ну, не хочу тебя заставлять. — Но мы можем работать вместе! — спросила я, вдыхая запах его свитера. — Как раньше? — Такая возможность теперь будет выпадать редко, — Таки погладил меня по волосам. — Про ринги можно забыть, работы от Валаама поступает всё меньше, поэтому я решил стать тем, кто не выполняет заказы, а ищет их. И орудие для этого не нужно. — И я никак не могу помочь? — подняв голову, я встретилась в любимым взглядом. — Совсем? — Увы, — он улыбнулся мне, смотря сверху вниз и теперь поглаживая моё плечо. — Иди искупайся и ложись спать, я скоро буду. Больше не сказав ни слова, хозяин надел куртку и вышел из храма, неслышно прикрыв за собой дверь. Ну вот, ему придётся рисковать жизнью, чтобы искать заказчиков для Бога Алчности, а я всё это время буду сидеть в этом опустевшем доме и ждать, когда любимый накопит на нашу общую мечту? Но это неправильно! Может, он прав? И я слишком много значения придаю вещам, что лишь кажутся важными? Возможно… И наверно, я даже смогу убедить в этом свой разум, вот только как укротить сердце, которому ненавистно то, что я собираюсь делать?***
13 августа, 1947 год — Где ты был?! — хоть тон моего голоса и пропитан гневом, я ощутила огромное облегчение. — Я чуть с ума не сошла! Ты же дома не ночевал! — Потише, пожалуйста! — Такаюки еле снял ботинки, с трудом удерживая равновесие. — Встречался с заказчиком, я же говорил. Было около десяти утра, и солнце давно светило в открытые окна. Вот только тёплая погода и приятный щебет птиц ничуть не радовали: сердце покалывало от непрекращающейся паники, накрывшей ещё ночью и не отпускавшей до сих пор. — Ты ушёл в полдень! Сутки прошли! — я так кричала, что со стороны могла сойти на ревнивую жену, хотя такая реакция была лишь побочным эффектом треволнений. — Я боялась ты мёртв! Места себе не находила! — Остынь, — к моему удивлению любимый широко улыбнулся, потянувшись ко мне для объятий. — По-твоему это смешно? — я не понимала его реакции, хотя судя по стойкому запаху перегара, появившемуся в коридоре, хозяин был пьян. — Или мои переживания ничего не значат? — Значат! — он состроил гримасу, видимо, пытаясь сделать виноватое лицо. — Ну что ты завелась, малыш! Странное ощущение, когда и любишь, и ненавидишь кого-то одновременно. Хотя нет, ненависть слишком кардинальное чувство, и испытывать его к Такаюки я не могла. Видимо, это, скорей, раздражение, только очень-очень сильное! — Наверно, потому что ты до сих пор не рассказал, что случилось, и даже не извинился! — сложив руки перед собой, я постаралась успокоить дыхание. — Или считаешь, ты в этой ситуации прав? — Нет, виноват, но я же не специально! — он всё же смог подойти, правда, держась за шкаф. — Работа такая, что страшного? Ты вот тоже частенько дома не ночуешь, но я же не истерю! Внутри будто что-то оборвалось. Неужели он сказал это? Неужели попрекнул тем, что я сплю с заказчиками, которых он сам же мне и находит? Но… может, Таки просто слишком пьян и не понимает, что несёт? Да, точно! Это единственная причина! — Проспись! — буркнула я, успокаиваясь тем, что, как протрезвеет — любимый несомненно попросит прощения. — После поговорим.***
7 сентября, 1947 год Впервые я осталась в одиночестве на такой долгий срок. Позавчера Такаюки ушёл из дома, предупредив, что вернётся не скоро, и вот уже третий день я прозябала в четырёх стенах, страдая от переживаний. Что если с ним что-то случилось? И в его понятии «нескоро» — это через день, максимум два, а я сижу тут и ничего не делаю, тогда как нужно бить тревогу? Хотя, даже знай я, что произошло нечто нехорошее, что делать? Я не представляю, где хозяин, кого он видел последним, кто побежит ему на выручку, выпади случай, и имею ли я право вмешиваться туда, куда не просят? Это состояние убивало. Я всё меньше ела и всё больше спала, и каждый раз открывая глаза и стряхивая с себя последние остатки дремоты, прислушивалась, ожидая, что любимый вернулся домой. Но его не было. Уже слишком долго! Да, в последнее время он частенько не приходил ночевать, объясняя это тем, что многие клиенты не хотят встречаться «под светом солнца»******, и ночное подписание сделок сейчас практикуется сплошь и рядом. Только вот что-то не давало мне покоя, тревожило, царапало изнутри. То ли предчувствие, то ли… недоверие? Хотя, с чего мне не доверять Таки? Он постоянно говорил, что делает всё ради меня, и ведь это действительно так! Скорее всего, ему вполне комфортно жить в заброшенных коттеджах и пустующих гостиницах, а значит, мечта построить храм больше моя, чем наша общая. Он настоящее сокровище, что идёт на уступки, работает день и ночь, пытается сделать мою жизнь лучше, и я тоже должна вносить свой вклад. «Ты вносишь…», — с грустью прошептал внутренний голос, но я постаралась тут же утихомирить его, потому как давно решила не думать о том, какую работу выполняю. За последние восемь месяцев у меня было много мужчин… клиентов, как я их называла, ведь хотелось верить — мужчина у меня лишь один: любимый, нежный, ласковый, заботливый… Остальных же я старалась воспринимать, как нечто… бесполое, как манекенов в магазине: некоторые из них похожи на безликих мужчин, некоторые — на женщин, но по факту все они куски пластика. Поначалу было сложно, больно, противно. Я много плакала… втихую, только бы Такаюки не заметил — не хотела, чтобы он решил, будто бы я не хочу зарабатывать для общего дела. Правда, потом, приняв всё как факт, я стала замечать, что и заказчики поменяли своё ко мне отношение: тот же Удо, стоило перестать сопротивляться, оказался весьма нежным, и через определённое время взял за привычку одаривать меня украшениями и дорогой одеждой, которые я никогда не смогла бы себе позволить. Часть из полученных подарков я продавала (особо ценные вещи), но что-то оставалось в моём полном распоряжении, что не могло не радовать. Я бы и сейчас лучше провела время с пользой, если это можно так назвать, чем сидеть и ждать хозяина, точно цепной пёс. Но ближайшая встреча с клиентом лишь через неделю, а значит, придётся терпеть… — Не вешай нос! — сказала я вслух, словно озвученная фраза имела больше силы. — Ты со всем справишься, Кацуми!***
15 декабря, 1947 год — То есть ты считаешь нормально приходить домой в таком виде? — мой голос был тихим — я устала ругаться. — Хоть немного уважай мои чувства! — Заткнись! — в последнее время Такаюки был очень груб со мной, а особенно, когда выпьет. — Ты мне никто! И нефиг командовать! — Что значит никто?! Как минимум, я твоё орудие, а следовательно, имею право… — Подчиняться! Вот что ты можешь, и только это! — похоже, хозяин хотел меня ударить или желал лишь напугать, но, замахнувшись, не удержал равновесия и упал. — Твою мать! Мне было жаль его, но при этом я совершенно точно собиралась выяснить, что произошло. — Вставай, — я протянула руку, предлагая помощь. — И пожалуйста, не кричи. Я просто хочу поговорить. Но Таки проигнорировал меня, поднявшись самостоятельно, правда одарил яростным взглядом, будто это я в последнее время забыла, где находится дом. — Что хочу, то и делаю! — рыкнул он, видимо, собираясь пойти наверх. — Отвали! Я ощущала себя попавшей в сети рыбой: вроде, и предпринимаю что-то, борюсь с обстоятельствами, барахтаюсь, пытаясь вылезти из окутавшей меня безнадёги, а по итогу, лишь сильней в ней увязаю. Что я делаю не так? Как другие девушки находят своё счастье? Или у каждого в семье такой бедлам, и все эти радостные парочки, улыбающиеся друг другу в парке, лишь притворщики? Как давно я не чувствовала себя счастливой, нужной, желанной! Казалось бы, с этой работой я не должна испытывать сексуальный голод, вот только необходимы-то мне не ощущения… а любимый. Так хотелось снова окунуться в эту негу блаженства, когда он был честен со мной, когда, наплевав на холод и жёсткий татами, мы занимались этим ночи напролёт, грея друг друга своим теплом, когда он говорил о чувствах. Сейчас всё поменялось… Если мы и оказывались в одной постели, то Таки либо сразу засыпал, либо действовал жёстко, сухо, без эмоций, точно я не девушка, а кукла без чувств и желаний. Он перестал пытаться доставить мне удовольствие, думая лишь о себе… хотя в последнее время я и этому была рада. Мы отдалялись друг от друга, и хоть я выть готова была от такого расклада, сделать ничего не могла. Ведь я просто шинки! Как я могу повлиять на Бога? Тем более, если он сам не горит желанием заручиться чьей-то поддержкой. Вернувшись в коридор и подняв с пола его куртку, я на миг задумалась о своей беспомощности. В книгах и этих красивых чёрно-белых фильмах главные героини такие сильные, смелые, они не боятся трудностей и находят крайне замысловатые выходы из положения, а я… просто ничтожество. Наверно, поэтому Таки неприятно жить со мной: кто будет любить девушку, которая себя не уважает? Возможно, стоит начать меняться самой, и тогда хозяин увидит какой хорошей я стала? В нём проснётся прошлое желание, и он вновь будет ласковым и нежным? Вот только… Приглядевшись к тёмной шерсти, из которой и была сделана куртка, я заметила светлый волос, покоившийся в районе воротника, а принюхавшись, уловила тонкий аромат цветочных духов — я как-то хотела купить такие, но хозяин не разрешил. Не устояв на ногах, я упала, точно подкошенная. Не может быть! Я в это не верю! У него есть другая?***
18 декабря 1947 года — Куда ты меня ведёшь? — спросила я, силясь не упасть на неровной дороге — мои глаза были завязаны. — Я же сказал — сюрприз! — Таки сегодня был невероятно нежным — наверно, на него подействовали недавние события. — Подожди чуть-чуть и сама всё увидишь! Три дня назад, после того, как он проснулся, между нами произошёл непростой разговор: я рассказала про найденный волос, поделилась переживаниями и страхами, пожаловалась на постоянное одиночество. Возможно, было чересчур вывалить на него столько информации, но больше не было сил держать это в себе. После завершения моего слезливого монолога (хозяин не перебивал и лишь изредка кивал) я боялась, что он посчитает меня нытиком или… слабой. Однако любимый повёл себя, как истинный герой. Мой герой! Он рассказал о том, где пропадает ночами, что работает и уже почти добился у Валаама личной аудиенции, что тоже устаёт и поэтому, бывает, пьёт больше, чем нужно. Что извиняется и сожалеет о том, каким подлецом был. И что волос и духи принадлежали заказчице, собирающейся нанять меня в качестве гувернантки… и новость эта была, как глоток свежего воздуха! — А он мне понравится? — спросила я, хотя почти наверняка знала, куда мы идём, и если догадки мои верны, это будет самый лучший сюрприз, что я получала и когда-либо смогу получить. Наверно, это храм! До сего момента я не была уверена, что мы на него накопили, так как все заработанные деньги отдавала Таки, но, похоже, у нас получилось! Кажется, времени на это ушло намного меньше, чем мы задумывали, но разве стоит огорчаться? Наоборот, это шикарная новость! Возможно, любимый занял часть средств или же выполнил какой-то огромный заказ (не зря не ночевал дома сутками), и именно поэтому мы идём в новый дом? Надо бы отблагодарить хозяина как следует: приготовить вкусный ужин, накрыть стол, зажечь свечи… Он определённо это заслужил! Да, так и сделаю! — Дай руку, — проговорил он, останавливаясь. — Не бойся! Неужели подарит… кольцо? Но мы не люди и их обычаи соблюдать не обязаны. Но как это прекрасно! Неужели теперь я буду счастлива? Потакая просьбе, с бешено колотящимся сердцем, я протянула руку, ожидая, когда его тёплая ладонь коснётся моего запястье, а до безымянного пальца дотронется долгожданное украшение. Внутри всё трепетало, и я даже перестала ощущать почву под ногами, будто смогла оторваться от земли и взлететь, окрылённая столь сильным и светлым чувством. Но с неприятным щелчком на запястье сомкнулся холодный металл, и, открыв глаза, я поняла, что это наручник, цепь от которого шла в руку хозяина. — Л-любимый? — заикаясь спросила я, не понимая, что происходит. На лице Таки больше не было улыбки, а в глазах застыла печаль… или мне так казалось? Он вообще никак не реагировал на мои попытки привлечь его внимание, и лишь стоял неподвижно, точно солдат. — До последнего думал, ты попытаешься сбежать! — из-за спины раздался знакомый голос. — Хотя то, что умеешь отдавать долги — несомненный плюс! Приподняв воротник, ступая по мокрому асфальту, к нам подошёл тот, чьё лицо я почти забыла… Горо! — Что вы здесь делаете? — не скрывая нарастающую панику, я попыталась дёрнуться в сторону обратного пути, но Таки лишь сильней сжал цепь. — Я хочу уйти! — Но не можешь, — подойдя к нам с ехидной улыбкой, распорядитель камиринга протянул хозяину руку, и тот беспрекословно передал ему то, что сдерживало мою свободу. — Я купил тебя, поэтому зови меня «господин»! — Нет! — вырвалось у меня ещё до того, как Горо договорил. — Я не верю! Таки, скажи, что это шутка! Скажи, что не отдавал меня! Умоляю! Слёзы текли по щекам, моментально замерзая на декабрьском морозе, но я не чувствовала этого, ощущая лишь холод, что зарождался в сердце. Так не может быть! Так не бывает! — Прошу… ответь! — я уже не говорила, а хрипела. — Если я тебя обидела — прости, но не отдавай ему! Я буду делать всё, что скажешь, и слова поперёк никогда не скажу, только… — Только твой драгоценный Бог занял у меня кучу денег, а как отдавать — не знает! — перебил Горо, слегка дёрнув цепь. — И я предложил сделку: я прощаю долг взамен на тебя. Не скажу, что обмен равноценный, но мы сможем заработать гора-аздо больше! Ты же будешь умничкой, правда? — Таки! — я будто не слышала нового хозяина и, встав на колени, пыталась поймать его взгляд. — Я же люблю тебя! Родной! Не предавай меня… — Прости, — прошептал он, потупив взгляд. — Как разберусь со всем, обязательно заберу тебя назад. А пока придётся потерпеть. — Опять? Разве я мало страдала? — у меня начиналась истерика, и крик, что рвался наружу, было невозможно остановить. — Когда и я стану счастливой? Когда мы станем счастливыми?! — Скоро, родная, — всё так же тихо и как-то неуверенно произнёс хозяин. — А пока… Сглотнув, он взглянул на Горо, который кивнул ему, точно давая одобрение. — Сянки! — крикнул Таки, и имя, что когда-то отпечаталось на моём плече, отделилось от кожи, повиснув в воздухе. — Я освобождаю тебя! Прости… Я не сразу поняла, что происходит, но когда осознание всё же пришло, кинулась к иероглифу, светившемуся ярко-голубым светом, в надежде зажать его в руке и никогда не отпускать. Я пыталась защитить его, как птица защищает птенца, но… на миг став алым, оно рассыпалось на тысячи частей, оставив после себя лишь гулкую тишину. — Нет! — крикнула я, ощущая полную безнадёгу. — За что?! — Я обязательно вернусь за тобой! — любимый тоже выглядел подавленным. — Просто жди!***
2 февраля 1948 года — Слушай, за что ты так со мной? Я же тебя не обижаю, не бью, ни к чему не принуждаю! — Горо прислонил ладонь к лицу — секунду назад я влепила ему пощёчину, ведь он посмел сказать плохо о Таки. — Дом есть, светло, тепло, хорошо. Неужели я не заслуживаю хоть мало-мальского уважения? — Заслуживаете, но не от меня, — резко ответила я, отходя к стене. — Возможно, вы хороший хозяин, но я верна другому! И даже не скрываю, что жду, когда Такаюки вернётся за мной, а Вы всё пытаетесь удержать меня здесь, хоть и знаете, что это тщетно! — Я не удержать тебя хочу, а подружиться! Ты же, как ёж, только и умеешь, что фыркать да колоть меня. В отличие от этого подонка, я тебя никому не продаю и лишь прошу поиграть на ринге. — Замолчите! — грубость в адрес настоящего хозяина обжигала не хуже раскалённого металла. — Вы пытаетесь его опорочить, чтобы я стала вашей! Ведь без полного взаимопонимания на ринге — мы обречены! Закрыв уши ладонями, я села на пол, собираясь остаться в такой позе, пока Горо не уйдёт. Но тот не думал сдаваться: приложив силу, он убрал мои руки от головы, зажав их между своих ладоней. — Послушай. Наверно пришло время рассказать тебе кое-что, — сейчас голос господина был тихим и безжизненным. — Но сразу скажу, история эта тебе не понравится. Теперь он выглядел по-настоящему сочувствующим, и это немало меня напугало. — Говорите, — дрожащим голосом попросила я, подтягивая коленки к груди. — Я слушаю. Только бы с Таки всё было хорошо! Только бы он был жив и здоров! — Хорошо, только заранее прошу прощения, что ввязался во всё это, — Горо посмотрел куда-то в сторону, а после сел рядом, поджав под себя ноги, — но ты мне с самого начала понравилась, поэтому я не сумел отказаться от сделки. — Вы же сами её предложили, — прошипела я, вспоминая злополучный декабрьский день. — Как будто не могли подождать с этим чёртовым долгом! — Такаюки не занимал у меня, — сразу же вставил господин, стоило мне замолчать. — Мало того, он даже доплатил, только бы я помог ему в одной затее. Я знала — он собирается соврать. Кацуми, не давай себя обмануть! — Шестнадцатого декабря прошлого года он пришёл ко мне с деловым предложением, а точнее, с желанием заполучить храм. Такаюки знал, что у меня есть один — я не часто его помещал из-за удалённости от центра, и давно хотел продать, только желающих искать было некогда. — Горо поднял на меня взгляд и, удостоверившись, что его не собираются перебивать, продолжил. — В кармане у него была немалая сумма, вот только для покупки храма это… ну пусть не копейки, но явно не деньги, которыми я был бы доволен. Мы начали обсуждать другие возможности: займ, работу на стороне, камиринги… но твой хозяин сразу обозначил границы: он согласен отдать все сбережения и своё единственное орудие, но ничего более делать не намерен. — Врёте! — сквозь зубы пробормотала я. — Это всё ложь! — Я взял время подумать, — господин продолжил, будто я его и не перебивала, — но в конечном итоге согласился, предложив совершить обмен восемнадцатого декабря. Такаюки прыгал от счастья и, когда мы ударили по рукам, попросил поучаствовать в представлении: боялся, что, узнав правду, ты сломаешься, навредив ему — ведь имя-то на тебе тогда ещё было! — Не верю! — словно маленькая девочка, я сложила руки на груди, уже ненавидя Бога перед собой. — Где доказательства? А? Где этот несуществующий храм? Как же бесило то, что буквально все пытались разлучить меня с любимым! Вот только я не так проста и никогда не отступлюсь от того, кому верна! Пусть лучше умру, но не предам его! — Во-первых, Бог может дать имя шинки лишь однажды и, забрав его, вернуть не сможет, — теперь Горо тоже был раздражён. — Если не веришь, спроси у любого из знакомых тебе жителей поднебесной — об этом все знают, поверь! А значит, вот она ложь номер один. Стало горячо где-то в районе затылка: туда будто поднесли свечу, которая вот-вот обожжет меня пламенем. — Во-вторых, если у вас были деньги — а они были, не спорь — то почему твой Бог не отдал их мне? Или хочешь сказать, я одожлил ему какие-то баснословные средства, что даже ваших сбережений бы не хватило покрыть долг? Тогда куда он дел такое богатство? Оно испарились? Дрожь в руках, учащённое дыхание, выступивший на спине пот — всё это было признаками наступающей паники. Нет! Меня разыгрывают! — В третьих, если уж и это для тебя не доводы — собирайся! Я покажу, как твой ненаглядный пытается тебя… кхм, освободить!***
Мы стояли у окон небольшого, но красивого на вид храма: внутри играла музыка, свет от старенькой люстры заливал каждый уголок этого уютного жилища, а собравшиеся в комнате гости пели, танцевали и смеялись, разбавляя мелодии громким смехом. Видневшаяся вдалеке кухня была хоть и скромной, но уютной, а плетёная мебель и бамбуковые панели, украшавшие стены, создавали домашнюю атмосферу — здесь хотелось остаться! Я смотрела на собравшихся и улыбалась: их веселье передавалось мне даже через стекло, и хотелось позвонить в дверь, извиниться и попросится провести с ними хотя бы часок! Но положив руку на моё плечо, тем самым привлекая внимание, Горо указал на другую сторону гостиной — туда, где стоял небольшой столик, выполненный в самом что ни на есть японском стиле, и мягкий ситцевый диван, на котором сидел… Таки?! — Он здесь гость! — с уверенностью заявила, хоть голос и дрожал — я так давно не видела хозяина, что сердце начало биться где-то в горле. — Это ничего не доказывает, поэтому с Вашего позволения, я пойду — хочу увидеться с лю… с лю… с любимым… На несколько мгновений я забыла, как говорить: сев на диван, к хозяину присоединились две девушки, которых он с удовольствием обнял. Одна из них принесла ему стакан с прозрачной жидкостью, а вторая протянула виноград, только зажат он был не в руках, а в губах незнакомки. Я не хотела знать, что будет дальше, но тело отказывалось слушаться, поэтому всё что мне оставалось — наблюдать, как с нескрываемым восторгом мой любимый, единственный и родной Бог, целует девушку, с аппетитом съедая ту самую виноградинку. Он даже глаза прикрыл от удовольствия… — На храме его табличка, у входа. Пошли, покажу, — не унимался Горо, но я перебила. — Не нужно! Не хочу больше… быть здесь. Я вдруг чётко и ясно поняла, в какой заварушке находилась целых два с половиной года! Таки дал мне имя, чтобы не скучать в том унылом месте, на Окинаве, найдя девочку, которая не только будет готовить, стирать и убирать, но ещё и пригодится в постели. Когда моё тепло стало обыденным и приелось, он решил перебраться в Токио, при этом не горя желанием брать меня с собой. Но так как я всё же пристала к нему, как банный лист, он нашёл применение своей шинки — продавал меня мужикам, а заработанные деньги частично откладывал, а частично спускал на выпивку и девушек. Наверно, мне не зря показались знакомыми те духи — возможно, доверяя моему вкусу, он купил такие же для одной из новых спутниц… Вот только почему за всё это расплачивалась я?! Моё тело и душу терзали, а он в это время наслаждался жизнью?! Как же больно… Похоже порой тот, ради кого готов встать под пули, на самом деле и держит пистолет. Но я не верила. Не представляла. Не знала. Я была слишком наивной и смотрела на мир через розовые очки, но теперь их не просто сняли, а разбили вдребезги, причём вогнав в меня пару осколков. Возможно, когда-нибудь найдётся тот, кто сможет вытащить их из израненного сердца, но пока… пусть раны кровоточат: они будут напоминать о том, что в этом мире никому нельзя верить. Что в этом мире лучше не любить…