Without Rain

Nea — Some say Тем временем, снова, начинается дождь. Он сегодня весь день шел с перерывами. Но я предполагала, что капли перед красивейшим закатом — последние. Но нет, он снова обрушился уже сильным ливнем. Капли бьют в стекло, рисуя красивые стекающие следы. А я встаю с дивана, оставляя свои эскизы разложенными на полу, и берусь за сигарету. Дождь — хороший повод для перерыва. Дым опускается в легкие, и я понимаю, что еще ни дня не провела без него в течение всего этого месяца. Моя нужда в постоянных тусовках одномоментно испарилась. Не имею представления о том, что происходит с теми, с кем провела такое долгое время вместе. И Энджи я тоже имею в виду. Она не пыталась снова связаться со мной. Конечно, она мой детский друг, и я часто порывалась набрать ей. Но, к сожалению, не ощущаю, что на том конце провода меня ждет взаимность. После последней встречи с Лукасом меня окутала пустота с примесью освобождения. Но через время это начало отдавать ноющей, зудящей каждую миллисекунду, болью. В один вечер я знала, что мамы не будет дома и отправилась к папе. Я рассказала ему все, до последнего. Он не обозначил конкретно, кто виноват из нас двоих, но из-за его предельной искренности и честности, я смогла догадаться между строк, что это все же я. И в тот вечер, будучи неосторожной, я напоролась на еще одну встречу с Хеммингсом. Он приехал к Джеку, не предупредив. Я не успела уйти, замешкалась и сделала вид, что стою на балконе с закрытой дверью и ничего происходящего за ней не слышу. Не сработало. Он вышел ко мне сразу, как увидел. Вцепился кистями за перила, от чего мне сразу в глаза бросились сильные ссадины. — Это что такое, Хеммингс? — даже не здороваясь. — Каждый получает то, что заслужил, Лилиан, — его низкий голос не ранит меня уже, а дает еще больше впитать в костный мозг свою вину. — Люк? — я догадываюсь, что это Марк. Как по-детски. — Никто не имеет права делать тебе больно, — он пристально смотрит на меня, ощущаю себя перед расстрелом. И тишина нарушается снова моей грубостью. — Только ты имеешь право это делать, да? Он не отвечает и смотрит на уже сонный город, может, ожидает моих дальнейших слов. Удивительно. Вот мы вдвоём стоим на том самом балконе, с которого я кричала почти каждый вечер от разрывающей душу на части боли. Ее больше нет… И я продолжаю бояться долго смотреть на него, чтобы не растаять окончательно. — Люк, ты не должен был этого делать. У нас разные жизни: у тебя Дакота у меня Марк, все… — он резко и зло перебивает меня. — Хватит врать постоянно! Уже во всех источниках то, что ваш роман подошел к концу. И действительно, этот месяц я «любовалась» сводками новостей о том, что я не смогла разрушить такую крепкую пару, зато развалила свою. Наверное, я удовлетворила своих ненавистников, что провожу время одна, а не в старой компании. Но это меня не разбило, а наоборот — дало больше сил. — Знаешь, Лукас, ты прав. И все, что я хочу — это строить заново. Я не хочу старого.  — А я и не прошу тебя вернуться. Это глупо. Не думай, что ты одна страдала, тем более то, что ты сделала без моего ведома — я не смогу простить. Он казался мне в тот момент слишком холодным и обозленным на меня. — Просто давай вести себя по-взрослому. Мы находимся в одной компании. Не забывай об этом. И с той встречей я забыла совсем о другом. Я забыла обо всем самом ужасном, что чувствовала к Люку. И именно это окончательно подарило мне состояние целостности. Не знаю, почему эта встреча всплыла в моей голове, но точно не случайно. Время, которое я провожу на вечернем пляже, наполняет меня легкостью и свежестью мыслей. Поэтому я могу усердно работать над проектом. Телефон, лежащий рядом, завибрировал от входящего сообщения. Увидев текст в нем, по телу пробегается ток, как будто без остановки. «Открой дверь». О господи, старые добрые привычки топят меня, еще даже за пару секунд до самой встречи. — Будешь мороженное или яблоки? Время три часа ночи, а с порога мне улыбается Хеммингс, держа в руках пакет с яблоками и мороженым. Чему я, конечно, чрезмерно удивлена, но искренне рада его видеть. Но еще совсем не рассчитываю на прощение, поэтому вопрос «зачем ты здесь?» повис между нами в воздухе. — Лилиан, расслабься. Я с миром. И сколько же уже мое новое жилище видело за этот короткий срок. Надеюсь, оно осилит еще одну встречу с Хеммингсом, обещающую «мир». — Это Дебюсси? Люк проходит, и его окутывают еле слышные ноты, которые часто играют у меня фоном. — Нет, это Равель, — беру из его рук пакет и улыбаюсь, — но могу поставить тебе Дебюсси. — Нет, — он смеется и проходит к моим разбросанным рисункам на диване. — Я бы не хотела, чтобы ты это смотрел, — пытаюсь аккуратно все собрать, но не спеша, чтобы Люк не учуял моего сильного волнения. — Только заметил, что диван у тебя стоит лицом к окну, — он садится на него. — Правильно, тебе было некогда. А я присаживаюсь рядом. — Я знал, что ты не спишь. — А ты почему не спишь? Он совершенно трезв, и я не чувствую даже грамма спиртного. Неужели, он явился ко мне на трезвую голову? — Там дождь, как ты видишь, — его ямочка на щеке топит меня сильнее, чем бешеный запах, и кажется, он может прочитать это по моим глазам, — а в дождь ты не даешь мне покоя. — Почему же? — дразню, показывая кончик языка. Большой временной промежуток между встречами в этот раз дал нам остыть. И, кажется, он длился еще дольше, чем те чертовы 4 года. Между нами былая легкость, без напрягов и взаимных претензий. — Если бы ты послушала хоть одну мою новую песню, то поняла бы. — Я слушала. Ту, которую ты спел мне на видео, — и мне удивительно не болезненно произносить это. — Есть еще, он опускает глаза, и улыбка исчезает, подчеркивая его минутную растерянность, — я пришел извиниться. Не могу поверить своим ушам. — А когда-то ты говорил мне, что это просто слова. — Лили, — он поднимает голову и видит, что моя улыбка не исчезала; его отпускает, — когда-то, стоя на той кухне, я и не знал, что мы так далеко зайдем. Нет, правда. Косяк за обоими. — Я знаю, но нужно жить дальше с этим. Тишина повисла между нами, как и раньше, совершенно без не напрягающих оттенков. И мне приятно сидеть рядом с ними, в паре сантиметров и наблюдать за дождем. Сквозь открытое окно доносится запах сырой ночи. — Можешь мне сейчас честно ответить? — Да, — произнесла, ни секунды не проведя в раздумьях. Довольно с нас игр. Правда, довольно. Наши роли безоговорочно победили нас, и вот мы сидим здесь, проигравшие, но не друг другу. — Скажи мне, чего ты хотела в тот момент? — без лишних пояснений предельно ясно, о каком периоде он говорит. — Связаться с тобой, — не смотрю в его глаза. — Ты понимаешь, что все могло быть по-другому? — А ты понимаешь, что я думала об этом каждый день, что все могло быть по-другому, если бы я ответила на твой звонок. И снова тишина. Как будто мы остыли, но снова встретились, чтобы окончательно дошло до каждого, что никто не играл, что все было предельно по-настоящему, что мы сами все разрушили. — Ладно, Лилиан, — он кладет свою тяжелую и обжигающую ладонь на мою оголенную ногу, — давай это был последний наш разговор о прошлом? — Ты понимаешь, что и будущего у нас нет? — Понимаю, — с безнадежной улыбкой, — но мы хотя бы попытались, — он сжимает мою кожу, — и я не хочу терять тебя. Неважно, что между нами, я не готов и не хочу тебя терять. И после этих искренних слов я осмелилась поднять на него взгляд. Я вижу только правду. Снова рядом со мной один он, но это так честно. Честно по отношению к себе. Честно в любви, в боли, а сейчас честно в прощении. Единственное правильное решение сейчас отпустить друг друга, а друг другу — обиды. И, несмотря на то, что я отпускаю, и не вижу будущего — признаюсь в этот вечер себе впервые в любви. В безусловной любви к тому, что с нами происходило.