King and Lionheart

***

Марго жила в доме из жёлтого песчаника с двумя десятками флюгеров, прибитых к стенам, и искусными витыми воротами. Такая странность объяснялась просто — ее отец был кузнецом. Он был хорошим человеком, ее старик. Не сажал ее под замок, не наказывал и не слушал, что говорят о ней соседи. А поговорить было о чем. Марго Хэнсон носила волосы так, как ей хотелось, а не как предписывалось молодой женщине ее положения и происхождения. Большую часть недели ночевала в королевском замке, где ей выделили прелестную светлую горницу, убранную с большим вкусом. Приносила домой ткани и иногда украшения — подарки знатной дамы, у которой она служила. Соседи, конечно же, этих подробностей не знали. Вся улица и, кажется, сам Кассель Хэнсон, были уверены, что Марго — любовница наследного принца, и это было правдой во всех отношениях, кроме постельных. При дворе, напротив, Марго считали молочной сестрой Элиота; легенда, бережно поддерживаемая принцем и его приближенными, проверялась просто — отец привез Марго в Камелот, когда Элиоту стукнуло уже девять, но она позволяла утолить сомнения Тибериуса, и старый король не препятствовал их дружбе. Узы молочного родства были нерушимы, считалось, что двое, вскормленные одной кормилицей, а позже вступившие в любовную связь, прогневают богов. Оба эти вымысла позволяли Марго и Элиоту быть друг для друга теми, кем они были на самом деле — самыми важными и любимыми людьми в жизни. Подруг при дворе она не нашла. Те из них, кто происходили из семей ремесленников и свободных горожан, пытались сблизиться с ней, а вместе с этим и с принцем, чтобы обеспечить своим семьям место при дворе. Марго их не осуждала, зная, как трудно женщине любого сословия пробивать себе дорогу в мужском мире, но и помогать не стремилась. Элиот принадлежал ей и Камелоту. Девушки из знатных семей, в свою очередь, держались вместе и Марго в свой круг не принимали. Леди Элис обходилась с ней достойно, платила хорошее жалование и не обижалась на то, что Марго больше времени проводила с Элиотом, чем с ней. Близкой дружбы между ними не было, но это обстоятельство было последствием натуры Элис, ее сдержанного поведения и неловкости в светском разговоре. Элис, однако, с первых дней появления Квентина в Камелоте, говорила с ним приветливо и мягко, словно видя в нем себя. Мягкий летний вечер вдруг прорезала песнь рогов. Элис, сидящая перед зеркалом, дернулась от резкого звука. Марго выпустила из рук прядку ее волос и мысленно выругалась. Она быстро заправила светлый локон обратно в сложную косу Элис, свернутую на затылке. Двор возвращался с охоты. — Как думаешь, куда король повесит оленьи рога в этот раз? — будничным тоном спросила Элис, откладывая лазуритовую брошку, которую вертела в руках. — В Охотничьем зале кончилось место еще два кабана назад. — Главное, чтобы не в покои Элиота, а так пусть хоть на лоб себе цепляет, мне неважно. — Ты тоже удивлена, что Элиот поехал с ним в этот раз? Марго кивнула, перехватив взгляд Элис в зеркале. — Принц ведь любит соколиную охоту, насколько мне известно. А на лесного зверя — нет, — добавила Элис, и до Марго наконец дошло, к чему все эти рассуждения. Элис не знала, почему Элиот не любит охоту. Марго не жила тогда в Камелоте, но она узнала почти сразу после их знакомства, а Элис, с младенчества воспитывающаяся в замке, не знала. Ей захотелось сменить тему. — Ничего удивительного, — беззаботно сказала Марго. — Охота опасна, особенно на вепря. Вспомни своего бедного Чарльза… Прости, мне не стоило так говорить. — Не стоило, — холодно согласилась Элис. — Но Чарли погиб не на охоте. Я чувствую, что это было убийство. Просто знаю и все. В ее словах было рациональное зерно. Семья Куинн раньше была очень влиятельной, самой влиятельной после королевской. Родители Элис и Чарли ничего особенного из себя не представляли; сейчас Марго с трудом могла вспомнить их лица, но вот их сын… Пока Элиот был слишком мал, чтобы участвовать в турнирах и завоевывать популярность в народе громкими победами, Чарли преуспел на этом поприще, да так хорошо, что на базарах стали поговаривать, что молодой Куинн был бы лучшим королем, чем Тибериус или его отпрыск. И права на трон, какие-никакие, у него имелись: юноша был внучатым племянником брата старого короля, отца Тибериуса — седьмая вода на киселе, но подозрительному королю и этого родства хватило. Никто из горожан не знал всей правды: Пенни знал, потому что осматривал тело и нашел наконечник стрелы под рваными ранами, нанесенными уже после смерти. Он проговорился им с Элиотом однажды, по секрету, но рассказать Элис они побоялись. Для всех остальных на Чарли напал одичавший вепрь, и Тибериус скорбел со всем Камелотом по юному, подающему надежды воину, сыну, брату. Супружеская чета Куиннов оставила Камелот ради дипломатической миссии в Бретани, и с тех пор не возвращалась. Элис сохранила титул герцогини, осталась при дворе и купалась в почестях, в ожидании достойного брачного союза, который ей обещал устроить Тибериус. Марго никогда не спрашивала напрямую, что сама Элис думала о смерти своего брата, и вот теперь получила ответ. — Нам стоит спуститься во двор, встретить их с охоты, — предложила Марго. Элис бросила на нее разочарованный взгляд, но быстро взяла себя в руки. Марго и сама не гордилась тем, что перевела тему. Но что она могла сказать? Правда никому бы не помогла и никого бы не вернула. — Подашь мою серую шаль? Не будем заставлять их ждать. Во двор въезжала кавалькада королевских рыцарей, гончие псы трусили между копытами лошадей, высунув розовые языки от быстрого бега. Элиот ехал рядом с отцом, и Марго поняла, что что-то случилось, едва его увидев. Кронпринц окинул взглядом столпившихся слуг, но Марго знала, что Квентина сегодня нет в Камелоте: они с Пенни весь день собирали целебные травы в Королевском лесу недалеко от города, и собирались провозиться до поздней ночи. Чем-то эти травы отличались от собранных в другие дни, но Марго не могла вспомнить, в чем была причина: в новолунии, полнолунии или дне летнего солнцестояния. Элиот спешился и бросил поводья конюшему. Позади него Тибериуса распирало от гордости — у короля был вид, словно сам воздух и солнечные лучи, огревающие Камелот, были его, Тибериуса Вога, заслугой. — Давно нам не представлялся случай заполучить такой трофей! Уж точно не на моей памяти. Тибериус хлопнул странно притихшего Элиота по плечу и широким шагом прошествовал во дворец. — О чем он говорит, Элиот? Какой трофей? Ответа не потребовалось. Элис ахнула, рванулась вперед, уронив шаль. — Вы убили его! Это ведь… Единорог, вы убили его! Наконец, Марго увидела трофей. Двое загонщиков несли его, обернув алой тканью. Белый резной рог длиннее ее руки, тонкий, острый. Тушу единорога несли следом, длинная белая грива волочилась по земле, пачкаясь в пыли. Кровь сочилась из раны на голове и на боку существа. С виду — обычная белая лошадь, и все же Марго чувствовала, что это убийство было ошибкой. — Кто это сделал? — Элис повернулась к кронпринцу с горящими от гнева глазами, пихнула его в грудь. — Ты убил единорога? Рыцари тут же приблизились, но Элиот отослал их прочь. — Да, я. — Идиот! Что ты наделал, неужели ты не мог просто подумать головой? Просто подумать хоть о чем-то кроме себя, неужели это так сложно?! Элиот молчал. Они все еще находились в людном месте, и только это останавливало Элис от того, чтобы продолжить рукоприкладство. Она была на две головы ниже Элиота, но Марго никогда не видела ее в таком состоянии страха и злости. Разве что в день смерти Чарли, но убитый единорог явно находился ниже в списке приоритетов воспитанницы короля. — Элис, в чем дело? — В чем дело, Марго? Ты спрашиваешь, в чем дело? Я что, одна понимаю, насколько ужасно то, что он сделал? Марго развела руками. Жалко животинку, конечно, но для Элис было свойственно вступаться за всех подряд. Она чувствовала себя ответственной за все несправедливости, происходящие в королевстве, и часто спорила из-за этого с королем. — Единороги — редчайшие магические создания! Они сами — чистая магия, даже увидеть единорога считается огромной удачей, почти благословением! А ты его убил! — Мне сходить на причастие? — сухо спросил Элиот, прикрыв глаза. У него снова начиналась мигрень, Марго видела ее признаки в болезненном изгибе губ и нахмуренных бровях. — Или отмаливать свой тяжкий грех до будущей Пасхи? Постоять на горохе и посыпать голову пеплом? Мне жаль твоего единорога, Элис, но мне кажется, что ты преувеличиваешь. — Я не преувеличиваю, черт возьми, Элиот! Убийца единорога проклят старыми богами, самой магией. Проклятие падет не только на тебя, а на все королевство, на всех нас, вот что ты наделал. — Ладно, это даже мне кажется преувеличением, Элис, перестань, — в пылу спора Марго забыла, что на людях к воспитаннице короля следовало обращаться «леди», но Тибериус уже ушел. — Вы увидите, — с горечью ответила Элис, — вы поймете, о чем я говорила, но будет уже слишком поздно. Пролив кровь магического существа, встречаешься с последствиями. Старая Религия не прощает убийства своих детей. Вы знаете хоть одного драконоборца, дожившего до глубокой старости, счастливого и в здравом разуме? И то, драконы могут нести зло и разрушения, но единороги — никогда. А вы убили его, и теперь столкнетесь с последствиями. Я чита. то есть, я слышала, что целое королевство может обратиться в прах по вине убийцы единорога. — У меня есть некоторые сомнения, — медленно произнес Элиот, — но даже если бы ты была права, что мы теперь должны делать? Элис подняла на него полные слез глаза. Серо-голубые, как горные озера, и такие же холодные. Марго потянулась к руке Элиота, передавая ему свою поддержку через прикосновение. — Молиться, — ответила Элис. — Нам остаётся только молиться.

***

Элис оказалась права. Все началось с малого: у придворного повара сгорела вся выпечка к королевскому столу. Предположительно, по недосмотру, но Джош Хоберман клялся своим любимым набором ножей, что не отходил от печей ни на шаг. Неприятная мелочь, решили во дворце. На следующий день, все пшеничные поля в королевстве почернели от спорыньи. О проклятии Квентин узнал последним, от Пенни, который, как видно, истратил свое красноречие раньше, на виновника, и мог только недовольно шипеть: на кронпринца, короля, единорогов. «Ладно редкое создание, ладно могущественная магия, но мозги-то надо иметь?!» Элиота он не видел с самой охоты. Принц заперся в своих покоях и повелел впускать только Марго, а она лишнего не болтала. Элис избегала всех троих. Тибериус в проклятие не поверил, но вечером того же дня на Камелот обрушился невиданной силы ураган с дождем и градом, а во всем остальном королевстве наступила засуха, уничтожив то, что не пожрала спорынья. Новый день принес новые беды: в деревнях на юге начался падеж скота, а с севера пришли зловещие слухи о красных, как кровь, реках и полчищах огромной, размером с ладошку, саранчи. Квентин не вмешивался, не зная, как все это исправить. Он добросовестно выполнял свою работу, сушил травы и коренья, готовил простые снадобья под пристальным взглядом Пенни, а по вечерам, пользуясь временным затворничеством Элиота, учил заклинания из книги. Когда однажды утром король Тибериус обнаружил в своих покоях дюжину черных скорпионов, которых в Британии не водилось с начала времен, а толпы голодающих и разозленных крестьян подошли к стенам Камелота, королевский совет решил, что пора действовать. Герцог, имени которого Квентин не помнил и не старался запомнить, предложил принести жертву богам. Не новому христианскому богу, милосердному, но бессильному перед древней магией, а богам Старой Религии — могущественным и жестоким. Тот герцог заявил, среди прочего, что со смертью убийцы единорога проклятие падет, но прежде, чем это предложение успел рассмотреть сам Тибериус, Пенни заметил, что тогда проклятие перейдет на его убийцу, и что Тибериусу придется перебить всех своих подданных, чтобы очистить королевство. Позже, пересказывая это Квентину, лекарь выглядел искренне напуганным. — Он ведь на самом деле задумался! Король! Счастье, что я вхож в королевский совет, а не то — кто знает, как бы твой кронпринц объединял королевства Альбиона и совершал подвиги без головы на плечах. — Откуда ты знал, что проклятие таким образом не снять? — А я и не знал. Но это же не выход! Не понимаю я Тибериуса — идти на такие жертвы ради рождения наследника, а теперь, когда он не отвечает отцовским ожиданиям… — Какие жертвы? — не понял Квентин. — Никакие. Спасать принца — твоя прямая обязанность, вот и придумай что-нибудь, а иначе еще неделя-другая, и Альбион превратится в бесплодную пустыню, и твоему ненаглядному нечем будет править. Квентин вытаращил на него глаза, но лекарь только хмыкнул. — А что, нет? Я же предупреждал, ты слишком громко думаешь. Ну уж нет, достаточно с него. Квентин резко поднялся с места и вышел в коридор под беззлобный смех Пенни. Пойти было некуда, поэтому он направился к Фоггу. Дракон выглядел уставшим, как будто до его прихода давал наставления еще двадцати пяти Квентинам, и будь так, волшебник бы не удивился. Магия в Камелоте работала, мягко говоря, неожиданно. — Что мне делать? Как снять проклятие с Элиота и королевства? — Вы должны отправиться в эпический квест и найти ключи к великой магии. Никто не сможет сделать это в одиночку. В конце квеста вы уже не будете теми, кто начинал его, — монотонно и торжественно произнес Фогг и вдруг запнулся. — А, стой, это не вы. Не в этот раз. Тьфу, ну и запутали вы меня, никакого покоя нет. — Квест? Ключи? При чем тут ключи, у нас же проклятие и засуха? — Сказал же, это не вам. Забудь. Снять ваше проклятие можно, доказав, что тот, кто пролил кровь единорога, чист душой. Принцу Элиоту нужно пройти испытание на Призрачном берегу, и королевство будет спасено. — Как нам добраться туда? — Езжайте через холмы к востоку, заночуете в Каледонском лесу, утром все прояснится, — дракон поднял глаза к потолку, просчитывая что-то. — Только не берите никого с собой, это испытание на двоих. Все остальное вам расскажет Рыцарь Корон. — Кто это? — Призрак, Квентин, старый и ворчливый призрак. Корон у него давно нету, но магии — хоть отбавляй, и поболтать с гостями любит. Испытание состоит из двух частей, Рыцарь Корон устроит вам вторую. — А первая? — Первая часть — это сам путь, дурень. Чем больше Квентин общался с драконом, тем больше начинал понимать драконоборцев. Дело оставалось за малым: рассказать о плане Элиоту, уговорить Марго остаться в городе, подготовить провизию в дорогу и найти лошадей. Королю сообщать не стоило, рассудил Квентин. Он спросит, откуда они узнали об испытании, а за общение с плененным драконом можно было и головы лишиться — особенно сейчас, когда нрав Тибериуса портился с каждой тревожной новостью из провинции. Они выехали в холодный бледно-розовый рассвет, кутаясь в плащи и выдыхая облачка пара в морозный воздух. Новым знамением был снежный ураган за неделю до макушки лета, но Квентин больше ничему не удивлялся. Сложнее всего было убедить Марго не ехать с ними, не рассказывая о драконе ни ей, ни Элиоту. Принц клятвенно заверил подругу, что когда королевству в следующий раз придет конец, она будет его первым выбором, но Марго продолжала спорить, и в какой-то момент Квентин ощутил что-то похожее на глупую ревность. Возвести Элиота на престол было его судьбой, а не ее — иначе дракон вспомнил бы про это значимое обстоятельство. Квентин такую судьбу не выбирал, но и жаловаться не собирался. Элиот был полной противоположностью своему отцу. Он не был жестоким, не требовал безропотного подчинения от своих людей, и у него была хорошо развита самоирония — редкость для людей его круга. От него не ожидали великих завоеваний и громких побед, только мирной жизни, о которой мечтает каждый крестьянин в королевстве. Квентин, будучи сам деревенским жителем, прекрасно понимал, что за пределами замковых стен всем было глубоко наплевать, кто занимал трон, если за урожайным летом приходила мягкая зима, и ни саксы, ни пикты, ни скотты не нарушали границ королевства. Элиот мог стать для них таким королем. Он умел слушать и умел сочувствовать. И красота — сказать, что он был просто красив, по мнению Квентина, было большим преуменьшением. — Ты очень громко думаешь, — вдруг сказал Элиот. Они пустили коней рысью, когда миновали лагерь протестующих крестьян, раскинувшийся за городскими стенами. Дороги были нетипично пустынны для этого времени года. Снег сыпал крупными хлопьями, укрывая придорожные кусты и траву. — Что, ты тоже слышишь мысли? Как Пенни? — с тревогой спросил Квентин. — Нет, просто вижу, как ты умираешь от желания что-то спросить. Спрашивай. Теперь Квентину в срочном порядке нужно было придумать вопрос. На самом деле, он засмотрелся на профиль Элиота, подсвеченный утренними лучами блеклого солнца, но не говорить же ему этого. — Король извинился перед тобой? За то, что не поверил тогда с сэром Себастианом? — Он никогда не извиняется, — Элиот перевел взгляд на дорогу. Свежевыпавший снег скрипел под копытами его коня. — Но он должен! Он обвинил тебя во лжи и чуть не лишился наследника на следующий день. В ответ Элиот слабо улыбнулся, пришпорил коня и вырвался вперед на два корпуса, обрывая разговор. Они ехали через заснеженные холмы, еще вчера покрытые медовым вереском. — Напомни еще раз, в какой книге ты нашел, как снять проклятие? — В старом бестиарии, — не моргнув глазом, соврал Квентин. — Между главами о грифонах и мандрагоре. Страница истончилась от времени и рассыпалась у меня в руках, но я запомнил все, что касалось единорогов. — Разве мандрагора — это не растение? — Древние считали по-другому, — предположил волшебник. Прав был Пенни, хорошей лжи нужны подробности. — Корень мандрагоры так похож на маленького земляного человечка, что многие относят это растение к магическим существам, ведь по ночам этот человечек может оживать, и кто знает, что еще? — боги, хватит мямлить, это никому не интересно. — Неважно, извини. Снегопад резко закончился, словно наткнувшись на невидимую стену, стоило им отъехать подальше от Камелота и ближайших к нему деревень. Холмы здесь лиловели цветущим вереском, а у подножия лежал туман. — Знаешь легенду об этих холмах? — спросил Элиот, поравнявшись с волшебником. Квентин покачал головой. — Они полые внутри. Никто не проверял, конечно, иначе сказка бы потеряла свое очарование. В Камелоте любят такие истории, даже после запрета магии. — Полые, как в легендах о пикси? — в детстве отец рассказывал ему истории о феях, которые похищают человеческих детей и воспитывают их под землей, в своей волшебной стране, а в колыбельке оставляют подменышей. Подменыши растут среди людей и превращаются в сладкоголосых и очень красивых юношей и девушек. — Сам ты пикси. Тут птица покрупнее. Говорят, во времена императора Максена Вледига, если помнишь, родоначальника валлийской королевской династии, один из покорившихся ему корнуэльских королей помельче привел свою армию к Лландевенской пустоши — там сейчас проходит западная дорога — по требованию императора, но сильно не хотел вступать в бой. Пикты в тот год утратили страх подчистую, да и безымянного короля понять можно — кто захочет сражаться за узурпатора — но старые боги прогневались. В холме, у которого остановилась та армия, открылся проход, как в пещеру, и король, радостный, что можно будет переждать битву там и выйти на бранное поле, когда все уже решится, повел свое войско туда. Конец, — Элиот развел руками, не отпуская поводьев. — И они никогда не вышли наружу? — Не вышли. Рассказывают, что иногда очень теплыми летними ночами с холмов слышатся песни, и стучат копыта — это призрачное войско Призрачного короля выезжает из своей могилы развеяться, а с рассветом возвращается назад. Голоса, правда, слышатся женские, а женщин с ними не было, да и стук копыт можно списать на стадо оленей, но… — Но легенда все равно красивая, — договорил Квентин, внутренне радуясь, что к Элиоту вернулась его обычная разговорчивость. Темные круги под глазами добавляли ему возраста, но свежий воздух и холодный ветер вернули румянец щекам, а в глаза возвратилась живость и мягкая усмешка, которой не было утром. Они проехали заросший травой земляной вал давно разрушенной деревни, стадо пасущихся овец и мельницу. С краю поля с черными, тяжелыми колосьями росла старая яблоня с узловатыми сучьями, каждый плод которой покрывала белая плесень. Перевалило за полдень, и путешественники сделали короткую остановку, напоив лошадей в небольшом пруду со стоячей водой и быстро перекусив сыром и орехами: хлеб у Джоша продолжал пригорать с самого первого дня проклятия. Всю трапезу Элиот с тоской смотрел на привязанный к седлу мех с вином, но так к нему и не притронулся. Когда лошади отдохнули, они продолжили путь. Холмы остались за спиной, дорога петляла в туманной долине, как змейка в камышах. Солнца они так и не увидели. Снега не было, но холод никуда не исчез; одежда напитывалась сыростью, а изо рта при дыхании вырывался пар. Они миновали развалины старой римской крепости и пришпорили лошадей — до заката оставалось несколько часов. Дальше поднимался пологий склон, поросший молодой лещиной и ольхой, а за ним начинался настоящий лес. Дорога уходила резко в сторону, огибая лесную громаду, и не без причины. У Каледонского леса была дурная слава. Открыто никто не говорил «оттуда не возвращаются, не ходите туда», но никто и не ходил. Торговцы, даже самые отчаянные, объезжали этот лес дальней дорогой, разбойников там либо не было, либо они очень хорошо скрывались. Даже стада королевских оленей, на которых так любил охотиться Тибериус, избегали этого леса. Возможно, им не нравилось, что в чаще леса даже даже в солнечный день было темно, как в пещере. Вероятнее всего, настроение портили человеческие кости, разбросанные на широкой полосе земли перед входом в лес. — Нам точно сюда нужно? — Элиот огляделся и поежился. — Ты же говорил что-то о Призрачном береге, что бы это не значило. — Точно сюда, к сожалению. Нам нужно провести здесь ночь и дожить до утра, это первая часть испытания. — Скажи это кто угодно другой, я бы обиделся, — хмыкнул кронпринц, но смысл шутки от Квентина ускользнул. — Показывай дорогу. Лошади упирались и фыркали, не желая входить под арку сплетенных кронами деревьев. Их оставили, привязав к раскидистому буку в стороне от дороги. Едва Квентин и Элиот зашли в лес, из мира исчезли все звуки. Ни птиц, ни мелких зверей, ни даже насекомых. Темно-зеленая листва отливала чернильной синевой, воздух пах сладостью и совсем неуловимо — гнилью. Костей и правда было много — больше всего у самого входа, но чем дальше они с Элиотом продвигались вглубь леса, тем чище становилась земля и тем темнее становилось вокруг. — Разве сейчас не должно быть часов шесть по полудню? — спросил кронпринц. Квентин огляделся. Тропинка исчезла, и они шли по хрустящему ковру почерневших прошлогодних листьев. В густой тени под деревьями лежали рваные клочья тумана, а впереди, у горизонта, он различил блуждающие во тьме огоньки. Ведьмины круги* здесь были повсюду, они накладывались друг на друга или росли спиралью, хотя грибная пора еще не пришла. Сквозь плотно сплетенные кроны деревьев проглядывала четверть луны. — Мы не могли идти столько времени, прошло всего ничего, почему так темно? — допытывался Элиот. Квентин шикнул на него, не заботясь о субординации. Что-то в этом лесу было не так. Не внезапно наступившая ночь, и даже не кости при входе — он слышал шелест, похожий на шепот, хотя ветра не было, и листья оставались неподвижны. — Пройдем еще немного и заночуем, если попадется опушка, где посветлее. Лица Элиота он не видел, но мог поклясться, что принц закатил глаза. Они продвинулись еще немного вперед, как вдруг стволы впереди расступились, заросли шиповника и чертополоха раздвинулись, и они вышли на открытое пространство. Здесь было немного светлее — луна заливала поляну мертвенно-зеленым сиянием, а в тумане вспыхивали и исчезали блуждающие огни. Не самое приятное место для ночлега, но выбора у них не было. — Соберешь хворост для костра? Надо было взять с собой топорик, но чего уж теперь. — Нет, — сказал Квентин. Он до конца не мог понять, почему нет, и что давало ему такую уверенность в своей правоте, но ответ сорвался с языка раньше, чем Квентин успел его обдумать. — Как это нет? Понимаю, в твои обязанности это не входит, но мы не во дворце, и… Ладно, сам схожу, — Элиот пожал плечами и бросил седельную сумку на землю. — Нет, — повторил Квентин. — Нет. — Да в чем дело-то, объяснишь? — Мы не должны разводить костер. Не знаю, почему, не проси меня объяснить. Но мы не должны ничего трогать в этом лесу. — Но если мы не разведем костер, мы замерзнем к утру. Тут сыро и холодно, ты разве сам не чувствуешь? — Чувствую, — Квентин со вздохом отложил свою поклажу в сторону. — Но знаешь, ваша светлость, если нам нужно провести ночь в заколдованном лесу с человеческими костями по границе, и интуиция твоего спутника подсказывает, что лучше не трогать деревья, я бы не спорил. — Сладко поёшь, но эти кости вполне могут принадлежать тем несчастным, которые поверили своим спутникам и замерзли насмерть, — пробормотал принц, но о костре больше не заговаривал. Они доели все, что осталось от припасов из Камелота, и сели на траву спиной к спине, отдыхая после долгого пути. — Как думаешь, что будет во второй части испытания? — тихим голосом спросил Элиот. Путешественники передавали друг другу мех с вином — хорошим сливовым вином прошлогоднего урожая, привезенным морем, из Бретани. Пиво наследный принц презирал всей душой. — Честно говоря, не имею ни малейшего понятия. Но я никуда не уйду, пока проклятие не будет снято. Слабое оправдание, я знаю. — Нет. На самом деле, это очень добрые слова. Я рассказывал, как это случилось? Единорог, я имею в виду. Квентин покачал головой, но тут до него дошло, что Элиот этого движения не увидел. Шевелиться не хотелось — спине было тепло, ноги ныли от верховой езды, а вино приятно грело изнутри. — Не рассказывал. — И правильно сделал, там ничего интересного. Мы упустили оленя — роскошного, рослого такого. Мне показалось — или, может быть, свет так падал — что у него были золотые рога. Я замешкался, а у короля уже давно зрение слабеет, он не попал, и олень исчез, как дым на ветру, наши гончие сбились со следа почти сразу. Вот это было интересно. Квентин слышал легенды про языческих королей, которые встречали оленя с сияющим крестом на рогах и, восторженные этим зрелищем, принимали христианство, но здесь было что-то другое. — Как он выглядел, этот олень? — Да не помню я уже, вроде как белый… стой, это единорог был белый, да это и неважно. Так вот, мой коронованный родитель ругался, на чем свет стоит, как будто это я позорно промазал, а не он. И тут появляется что-то белое, почти светящееся, и гончие, вместо того, чтобы преследовать это существо, начинают скулить и жаться к ближе к нам, а король продолжает свои нравоучения, а поверх всего этого трубит рог, как заполошный, и у меня опять начинается мигрень, и я помню только подумал «раз собаки испугались, это что-то большое» и выстрелил. Квентин не знал, что сказать. Узнав подробности, он стал иначе смотреть на все произошедшее, но проклятью до мотивов Элиота дела не было. — Ты, наверное, очень любишь охоту, раз так хорошо стреляешь, — предположил волшебник, — с первого раза, да еще страдая от мигрени. На это Элиот рассмеялся, да так громко и неестественно, что Квентин отпрянул и снова услышал шепот сотни призрачных протревоженный голосов. — Соколиную — возможно, но я скорее не испытываю к ней отвращения, чем люблю. Красивые и благородные птицы делают за тебя всю работу, а ты просто наслаждаешься прогулкой, да и Марго это нравится. Но… Принц замолчал и сделал несколько больших глотков вина вне очереди. Квентин не шевелился, кожей чувствуя, что происходит что-то серьезное. Блуждающие огни, пугавшие их ранее, подлетели к самой траве, где они сидели, и оказались стаей желто-зеленых светлячков. — Ты умеешь хранить тайны, Квентин Колдуотер? Какой замечательный, своевременный вопрос. — Умею. — Тогда слушай — одну темную и очень личную, пока за меня говорит вино. Мой отец, может быть, и стреляет с годами не очень метко, зато всегда сам разделывает туши убитой дичи. Знаешь, все эти охотничьи хитрости, чтобы шкура у чучела хорошо смотрелась? По каким линиям резать, как обескровить мясо, удалить внутренности. Говорит, это позволяет ему оставаться ближе к народу. Словом, он в этом деле был так хорош, что не мог дождаться, чтобы передать эти умения мне. Квентин медленно начал понимать, куда он клонит. Светлячки подлетели ближе и кружили вокруг них, волшебник повернул голову, но увидел только высокое плечо под дорожным плащом. Вишневая при свете дня, под мертвенным светом луны ткань выглядела черной. — Мама бы этого не допустила, мне говорили, она была добросердечной женщиной, сочувствующей. Марго еще не жила в Камелоте, а Чарли был в отъезде. Да и закадычными друзьями нас с сыном Куиннов назвать сложно, отчасти потому, что король считал, что Чарли все детство вкладывал мне в голову бунтарские идеи и свободомыслие, как тебе такое? Итак, представь картину: золотая осень, листопад, мягкое солнце падает на мокрые от росы паутинки, считанные дни до моего восьмилетия. Квентин резко встал и передвинулся, сел напротив кронпринца, скрестив ноги. Элиот качнулся назад, утратив опору. Длинные пальцы, впившиеся в ткань плаща, казались пепельно-белыми в неровном, тусклом свете. — Мне так жаль, Элиот. Мне, правда, очень жаль. Принц пожал плечами и сделал еще глоток. Он выглядел так, словно нуждался в объятии, но Квентин понимал, что эта привилегия принадлежала Марго и людям его круга. — Король приказал стрелять по его знаку, и я выстрелил, но, разумеется, не попал — сложно попасть в бегущего оленя, когда первый раз в жизни держишь взрослый лук и настоящие, заточенные стрелы. Кто-то из его герцогов ранил животное; как сейчас помню, стрела с серым оперением торчала на два дюйма ниже лопатки. Когда олень отмучился, мне дали в руки охотничий нож и показали, как делать первый надрез. Мало что помню после этого. То есть, — он усмехнулся, — помню может и много, но хотелось бы забыть. На миг, Квентин представил это так ясно, что перестал дышать. Маленький кудрявый мальчик с руками, залитыми еще теплой кровью животного, и голос Тибериуса, кричащего, что мальчики не плачут из-за какого-то оленя, ни из-за чего не плачут, соберись уже! Волшебник протянул руку вперед и накрыл ладонь Элиота на плаще. — Это было жестоко, и мне очень жаль, что тогда у тебя не было кого-то, кто мог помочь. — Сейчас есть, — глухо сказал Элиот, глядя вниз на их сцепленные ладони. — Давай спать. Учти, утром я буду отрицать каждое слово, сказанное сейчас, так что если захочешь кому-то рассказать, то тебе не поверят. — Я не собирался… Я бы не поступил так, Элиот, никогда. — Вот и хорошо, — принц тряхнул головой и отложил мех с вином в сторону. — Смотри, мы можем лечь каждый в своем плаще, и замерзнуть к утру без костра. Или… — Любой вариант, который не заканчивается простудой, меня устраивает, — Квентин отнял руку и отвлек себя тем, что сложил из седельных сумок подобие подушек. — Мы можем расстелить один плащ на траве, например твой, его не жалко. Укрыться вторым и держать тепло вместе, так у нас будет хоть небольшой, но шанс. Так они и поступили. В других обстоятельствах Квентин бы думал о близости кронпринца так усердно, что не смог бы заснуть, но после их разговора перед глазами у него стояли белоснежный олень с золотыми рогами и другой олень, с окровавленной шкурой и стрелами вместо рогов. Квентин проснулся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Это был не Элиот — принц деликатно посапывал ему в макушку, положив руку поперек живота. Перед ними сидело существо, похожее на человека. Белоснежная кожа, кое-где покрытая короткой белой шерсткой, вытянутые уши и лицо — достаточно человеческое, чтобы понять, что существо было женского пола, но все же очень далекое от лиц смертных. Витые золотые рога венчали голову. До рассвета оставалось несколько часов, но Квентин видел все до мельчайших деталей — от существа исходило мягкое белое свечение. Она сидела, согнув ноги в коленях, и с интересом его разглядывала. — Здравствуй, Мейкпис. — Здравствуй… Но, мое имя — Квентин, — он понизил голос, чтобы не разбудить Элиота. — Одно из имен, да. Мы знаем тебя под именем Мейкпис. Узнаем. Так сложно с этим временем, ну сам понимаешь, то его нет, а то его слишком много, и воспоминания накладываются друг на друга. Вы уже нашли меч? — Нет. Какой меч? — Прости, не моя тайна, и не мне отвечать. И да, не беспокойся о том, что разбудишь своего спутника, я погрузила его в глубокий целебный сон до самого рассвета. Я и тебя погружу, но уж очень интересно наконец с тобой познакомиться. — Могу я узнать твое имя? — Я — Белая Дама, а вы — первые смертные, которые не пытались навредить деревьям в этом лесу. В них живут духи, в каждом из них. Хорошо, что ты это понял. Квентин ничего не понял, но говорить ей об этом не собирался. — Откуда ты узнала обо мне? — А откуда ты узнал о Максене Вледиге? Он герой с волшебным мечом, и все его знают, хоть я и не разделяю его убеждений. Понимаешь, пикты и скотты, против которых он так яростно сражался, живут ближе к природе. Верят в наших богов, а не в римского. А бритты что? Спрятались в свои замках, воюют друг с другом, а прямой потомок Максена и вовсе запретил магию и начал охоту за магическими существами. Стой, или это еще случится? За полтора столетия, прошедших с завоеваний Максена, его родовое имя претерпело изменения до Вога, и волшебник сразу понял, о ком она говорит. — Уже случилось, — слабо кивнул Квентин. — Двадцать лет назад. Тибериус, он… Но Элиот совсем другой, он будет справедливым, хорошим королем, я позабочусь об этом. — Или не будет, — Белая Дама пожала плечами и щелкнула языком, нетерпеливо, как ребенок. — Ты думаешь, что судьба — это каменная римская дорога, прямая и надежная, а на самом деле судьба — это тропинки в лесу, а они меняются. Возвращайся ко сну, Мейкпис, и удачи вам в испытании. Квентин хотел узнать, была ли Белая Дама тем оленем с золотыми рогами, о котором говорил Элиот, но не придумал, как спросить об этом вежливо. Его глаза слипались, а под плащом вдвоем и правда было теплее, чем по отдельности. Он решил, что прикроет глаза всего на минутку, но когда открыл их снова, его ослепил солнечный свет, и никакого леса вокруг не было. — Какого черта? Как мы здесь оказались? — Элиот заворочался и выбрался из-под плаща. Спину Квентина тут же обожгло утренним холодом. Они были на пляже, серые волны мягко обкатывали серую гальку, шептал прибой. С одной стороны их встречала бескрайняя морская гладь, с другой — зеленеющая в утренней дымке далекая лесная громада. «На то он и Призрачный, этот берег: появляется там, где его не ждали». В десяти ярдах от них, у самой кромки воды стоял каменный стол с двумя стульями, за одним сидел старец в стальной кольчуге и пыльном сером плаще, с седой бородой и таким же нездорово-серым лицом. — Он мертв? — Элиот отложил плащ в сторону и сделал пару шагов по направлению к столу. — Это Рыцарь Корон, он должен был объяснить, как пройти вторую часть испытания. Если он мертв… На этих словах старец надсадно закашлялся и ожил. Глаза у него тоже были серые, а в спутанных волосах и вылинявшей одежде застряли комочки пыли. — Кто из вас совершил это тяжкое преступление? — он чихнул, и пыль полетела во все стороны. Элиот выступил вперед и помахал ему. — А с виду такой приличный молодой человек, — прошамкал старец, поднимаясь со стула. — Вот в мое время люди уважали магических созданий и саму магию. И Патрика Суэйзи. — Это древний герой? — предположил Элиот. — Из кельтских племен? Рыцарь Корон окинул его долгим внимательным взглядом, но ничего не сказал. — Как нам завершить испытание? — спросил Квентин. — Это должно снять проклятие с Камелота, нам так сказали, это правда? — Это правда, — рыцарь окинул его таким же внимательным взглядом. Он взмахнул рукой и на столе появились два одинаковых серебряных кубка. — Каждый из вас может выпить только из одного, и обе чаши должны быть испиты. В одной вода, в другой яд. Выбирайте мудро. — Стойте, это не по правилам! — вмешался Элиот. — Квентин никого не убивал, почему вы подвергаете и его опасности? Рыцарь Корон не ответил. Одно мгновение — и он бесследно растворился в воздухе. Не иначе, учился уходить от разговоров по советам Фогга. Квентин посмотрел на Элиота и заметил тот быстрый, почти неуловимый момент, когда его возмущение испарилось, уступив место решимости. — Ну что ж, все достаточно просто, — заявил принц, садясь за стол. Квентин занял второй стул и приготовился слушать — ничего простого, по его мнению, тут не было. — Я выпью первым, и… черт, нет, тогда тебе придется выпить из второго, даже если в моем была вода. И мы не можем пить одновременно, это слишком глупый риск даже по моим меркам. Голова Квентина гудела, как пчелиный рой. В Камелот вернется только один из них, как ни крути. Конечно, это должен быть Элиот, но Квентин не мог не чувствовать, как в нем зарождались ростки горького разочарования. Вся его судьба и роль в прекрасном будущем объединенного Альбиона состояла в том, чтобы выпить яд под серым небом серого берега по приказу запылившегося старика? «Ну а чего ты ожидал, Квентин? Славы и приключений?» — Мы можем слить все в один кубок. Тогда оба будут пустыми, я выпью и… — Черта с два ты выпьешь, — отрезал Элиот. — Ты здесь по ошибке, Квентин. Это мое испытание и моя вина. Проклятие, засуха, голод и все остальное. Ты вернешься в Камелот и скажешь Марго, что последнюю часть испытания я должен был пройти один, и что ты меня больше не видел, иначе она будет злиться на тебя, а я этого не хочу. — Нет, нет, ты не понимаешь, тебе уготовано великое будущее, ты должен взойти на трон и объединить все валлийские королевства под своим началом. Не спрашивай, откуда я это знаю, но это правда! А я… да, в сущности, никто. Твоя жизнь важнее моей. Здесь есть только одно правильное решение, Элиот, ты и сам понимаешь. Кронпринц печально посмотрел на него и медленно кивнул. — Понимаю, — покорно сказал он. — Было честью узнать тебя, Квентин Колдуотер. — Кью, — вдруг вырвалось у волшебника. В глазах щипало, словно бы туда песка насыпали. — Отец звал меня так, и друзья тоже. — Кью, — повторил Элиот почти с нежностью. Стоило Квентину потянуться к кубку, кронпринц перевел взгляд куда-то ему за спину и воскликнул: — Смотри, Рыцарь Корон вернулся! Спроси у него, сработает ли твой план. Квентин обернулся. Пляж оставался пустынным. Нет. Нет. Он повернул голову и успел увидеть, как Элиот ставит на место опустевший кубок рядом с другим, тоже пустым. — Что ты наделал?! — Принял единственно правильное решение, Кью, — он улыбнулся и сложил локти на столе перед собой. — Передай Марго, пусть расскажет Элис правду о ее брате, мы не имели права скрывать от нее… Тут Элиот зевнул и опустил голову на скрещенные руки. — Нет! Нет-нет, не вздумай, не засыпай! — Квентин вскочил с места и принялся трясти его за плечи. Глаза обожгло слезами. Судьба великого короля Альбиона не может закончиться здесь, на несуществующем берегу заколдованного леса. Он, Квентин, никчёмный и жалкий, не может остаться в живых ценой жизни Элиота, так просто не должно быть. — Боги, да отпусти ты его, всю душу из него вытрясешь, — проскрежетал старческий голос у него за спиной. — Ты убил его! — Квентин оставил принца и вцепился в серый плащ. — Единорог был случайностью, но ты, Рыцарь Корон, ты — настоящий убийца! — Выбор был его, а не мой или твой. Проклятие спало, потому что принц доказал, что он чист душой. Моя работа здесь закончена. — Нет, нет, так не может быть. Его судьба… Да к черту ее, он не заслужил такой смерти! — Но он и не мертв, Мейкпис. Там было крепкое снотворное зелье. Он проснется к полудню. Хорошего дня. Рыцарь Корон поклонился и исчез. Квентин остался; с мокрыми дорожками слез на щеках, глубоко спящим Элиотом головой на его коленях и вопросом, почему все магические существа королевства зовут его незнакомым именем.

***

Джулия стояла среди тяжелых ржаных колосьев и, как никогда сильно, чувствовала биение жизни. Деревья стояли плотной стеной, осень уже позолотила листву дубов и буков вокруг поля, но в глубине леса было еще зелено. Погода, как это часто бывает в сентябре, стояла солнечная и теплая, но в воздухе чувствовался холодок. Зрели орехи, а солнечные лучи, падая на паутинки, отяжелевшие от недавнего дождя каплями воды, зажигали в них разноцветные искры. Она не ступала на землю Британии долгих двадцать лет, с самого изгнания, и теперь не могла надышаться ее воздухом — горьковато-свежим и холодным, так непохожим на пропахший специями и рыбой жаркий воздух восточных городов на краю света, где она жила все эти годы. — Миледи, вы готовы ехать? — из кареты показалось встревоженное лицо лакея. — Сейчас вернусь, Пит. Вместо этого Джулия раскинула руки и упала в рожь, на спину. Колоски смягчили падение. Теперь она видела только бескрайний голубой простор, и он тоже казался ей другим: выше, глубже, синее. Стебли кололи кожу даже сквозь платье, по запястью полз крупный рыжий муравей, и она его не сбрасывала. О начале Великой Чистки, как ее называли теперь, Джулия ярче всего запомнила коричневый плащ и цветущие яблони. Когда Тибериус издал свой указ о запрете магии и начале охоты на всех магических созданий, Джулия еще жила Камелоте. Она собирала вещи, ее бесценные магические артефакты, которые не могла оставить в охваченном охотой на ведьм городе, понимая, что после произошедшего, король придет за ней. У Пенни тогда были свои заботы: по слухам, он провел в темнице много месяцев только за то, что посоветовал Тибериусу обратиться к Джулии за помощью, а ее лучший друг, согласно видениям, еще не родился, а больше в Камелоте жрицу ничего не держало. Ей не хватило всего пары часов. Королевская стража добралась до нее раньше, чем Джулия успела выехать за городские ворота. Король вынес смертный приговор, и она не была удивлена, а только немного разочарована. Там же, в темнице, состоялся ее последний разговор с Тибериусом, хотя слово «разговор» подразумевает диалог, а король ей такой милости не выказал. Сквозь проклятия и крики Джулия услышала главное: младенца — дитя ее магического искусства — назвали Элиотом, он был здоров, криклив и не выказывал магических способностей, к мрачному удовольствию Тибериуса. С королем Лотианским удалось заключить мир, и война Камелоту пока не грозила. В ночь перед казнью ей пришло очередное видение. На стене напротив ее камеры горел факел, и в пламени этого факела она увидела себя и Квентина: они лежали под столом, голова к голове, и рисовали карту стальной гладкой палочкой, волшебным пером, которое никогда не заканчивалось. Они были одного возраста — как и должно было быть. После видений у нее всегда оставалось ощущение неправильности происходящего: они показывали другую Джулию, другого Квентина и другую магию. Идея того, что ее мир — не единственный, пугала, и Джулия предпочитала считать это даром предвидения. Все еще впереди — Квентин вырастет, а она не состарится, и они смогут творить прекрасную, великую магию вместе, как она всегда и хотела. Если не попадет завтра на костер, конечно. Магия не могла спасти Верховную жрицу: кто-то из пойманных городских колдунов — она надеялась, это был не Пенни — под пытками проболтался о том, что выварка омелы, собранной в новолуние, не дает магическим адептам творить заклинания, и ее камера насквозь провоняла именно омелой. Она села на холодный пол, скрестив ноги, сложила руки в молитвенном жесте. На Стеклянном острове** они с другими жрицами проводили ритуалы, позволявшие общаться с Богиней, но сейчас у нее не было ни ингредиентов, ни возможности колдовать. Оставалось молиться и ждать, что Богиня не оставит свою дочь в час опасности. Джулия думала о самой сути магии, об ощущении, когда она поднимается из самой глубины твоего сердца и течет по венам к кончикам пальцев. О прекрасных и ужасных вещах, которые она может совершить, если выберется из Камелота живой. Ночь была долгой и душной, но за час до рассвета в коридоре послышался шум, крики и визг стали, ударяющейся о сталь. Сражение длилось совсем недолго. Все стихло. Шаги приблизились к камере. В неверном свете факела она увидела темную фигуру в плаще с капюшоном, но лицо рассмотреть не смогла. «Тебе нужно покинуть Камелот,» — произнес глубокий женский голос. Ее спасительница тяжело дышала, а с ее длинного двуручного меча капала кровь. «Кто ты? Ты подруга Пенни? Или это мои жрицы с Авалона послали тебя?» «Твои жрицы с Авалона все до одной мертвы, Джулия. Я как раз была на острове, когда услышала твой зов. К ним я опоздала, но тебе еще могу помочь. Тебе нужно исчезнуть, пока все не затихнет. Найти сторонников.» Женщина вытащила из кармана связку ключей, они блеснули кровью в свете факела. Выпустила Джулию из камеры и повела за собой, в противоположную сторону от той, где кричали стражники. Они спустились вниз по витой лестнице и оказались в длинном темном коридоре. «Мы можем спрятаться в пещере, она прямо здесь, за дверью. Но утром они усилят посты.» «Или я могу использовать чары невидимости, чтобы вывести нас отсюда, — предложила Джулия, — я уже не в камере.» Рассвет встретил их в дороге. Лошади, позаимствованные из королевских конюшен, бежали ровно, у горизонта ветер поднимал клубы белой пыли. Долина впереди них раздалась вширь, и вскоре показались холмы, одетые туманом. При свете утра Джулия наконец рассмотрела свою спасительницу: темно-коричневый плащ из грубой шерсти, легкая кольчуга с наклепками из вареной кожи, меч в потертых ножнах. Из-под капюшона выбивались темные кудри, а на повороте дороги она рассмотрела красивые зеленовато-болотные глаза и острые скулы. «Море в другой стороне, — сказала женщина, — Куда ты собираешься?» «Мне нужно навестить друга. А затем я сразу поскачу в гавань, ты можешь поехать со мной, в Галлию, Византию, да куда угодно. Магия откроет нам любые двери.» Почему-то ей было очень важно показать незнакомой воительнице, что ее компании будут рады. В ответ женщина покачала кудрявой головой и натянула поводья, останавливая лошадь. «Предназначение ведет меня по другому пути, Джулия.» Они остановились. По обеим сторонам дороги цвели дикие яблони, нежные лепестки, падая, кружились в порывах ветра, источая аромат весны и надежды — того, чего так не хватало сейчас Джулии. «Я даже не знаю твоего имени. Ты уверена, что не поедешь со мной?» «Я — лист в потоке мироздания, — она кивнула, прощаясь. — Береги себя, Джулия.» Джулия последовала ее совету. Визит в деревню, где летом будущего года должен был родиться ее лучший друг, прошел быстро и без осложнений. Теодор Колдуотер, моложе, чем в видениях, работал в саду, а статная рыжеволосая женщина, имя которой она не знала, болтала с белокурой соседкой у крыльца. У их дома тоже цвели яблони. На исходе третьего дня после изгнания, Джулия уплыла на континент, упрятав горечь от потери подруг и служительниц Старой Религии глубоко внутри. Ее ждал целый мир, и сотня возможностей отомстить были открыты перед ней — только руку протяни. Рим она почти не запомнила. Руины белоснежных палаццо на зеленых холмах, белесая пыль и марево в раскаленном полуденном воздухе, кипарисы. Уличный фокусник научил ее перемещать монетки силой разума, и Джулия решила, что на этом знакомство с вечным городом стоило закончить. Путешествовать она, если бы захотела, могла и по воздуху. Еще до изгнания из Камелота, Джулия заслужила зваться Верховной Жрицей Старой Религии, и это был не пустой звук. Но в морских путешествиях она находила необъяснимую прелесть. В бьющем в лицо соленом ветре была своя магия, а в криках чаек — своя музыка. Магия позволяла ей без опаски путешествовать в любой компании; города, порты и лица попутчиков сливались, оставляя только общее впечатление — воскресной ярмарки, помноженной на целый мир. Видение о золотом великолепии дворцов и мраморных фонтанов привело ее во Флоренцию, но то время еще не пришло: город был небольшим и бедным. На Старом мосту в Генуе, среди мастерских золотых и серебряных дел мастеров, она познакомилась с алхимицей, под руками которой любой металл превращался в золото. Джулия прожила у нее до зимы, надеясь, что такой же талант проявится и у нее, но жрицу ждало разочарование. Вместо этого, она совершенствовалась в литье драгоценных металлов при помощи магии, без огня. Потребовалось много времени, чтобы научиться контролю и точности в этом непростом деле, но на Рождество Джулия покинула Геную, увозя с собой созданную своими руками драгоценную чашу, опоясанную лазуритовыми ящерками с рубиновыми глазами, увитую веточкой плюща, где в изумрудной листве прятались покрытые цветной эмалью райские птицы. Позже, глядя сквозь призму веков, Джулия не могла решить, создала ли она чашу, чтобы выдать ее при случае за Святой Грааль, который в то время все искали, как одержимые, или же, по незнанию, случайно создала сам Святой Грааль. На Сицилии она училась зачаровывать морские волны и вызывать шторма у настоящего призрака, Короля-Рыбака, да так старательно и успешно, что местные жители мягко попросили ее больше так не делать. На Сардинии — со скуки ела одни сардины и плоды смоковницы, пока не слегла с желудочными болями. Поправившись, отплыла в Грецию — теперь Джулия с трудом могла вспомнить, в каких городах была и чему училась. Прошлый раз, когда она покидала пределы Альбиона — после смерти Максена Вледига и воцарения его потомков на валлийском троне — у нее была цель. Великая миссия и настоящее приключение. Сейчас же она просто коротала время и охотилась за кусочками магического искусства, которые могла отыскать в калейдоскопе городов, дворцов, солнечных дней, портов, лодок, фруктов, вин и золотых монет. В Александрии, на причале, откуда открывался прекрасный вид на Фаросский маяк, она снова увидела ту женщину. В этот раз на ней не было кольчуги, а место меча заняли легкие изогнутые кинжалы на поясе. Ее кожа была смуглой от солнца, кудрявые темные волосы трепал прибой, а на рукавах льняной рубахи звенели пришитые медные монетки. «Это же ты! — воскликнула Джулия, догнав ее, — Ты спасла меня тогда, в Камелоте.» Незнакомка улыбнулась, узнав жрицу. Они спустились к воде, подальше от толпы. «Что привело тебя в Александрию? — спросила Джулия. — Ты говорила, что останешься в Камелоте.» «Я и осталась. Судьба вела меня согласно моему предназначению по всем уголкам Альбиона. Я получила главный приз на королевском турнире в честь пятилетия наследного принца, а золото ушло на обучение боевым искусствам Востока. Ты бы видела лицо короля Тибериуса, когда я сняла шлем, и он увидел, что все его рыцари проиграли женщине, да еще без титулов и земель.» Джулия не удержалась и хихикнула — уж слишком живо эта картина стояла перед глазами. «Теперь ты скажешь мне свое имя? Мое ты уже знаешь.» Джулия не могла поверить своим глазам — прошло почти десять лет, но она выглядела так же, как тогда, только загорела под южным солнцем. «Зови меня Асмодей, — сказала брюнетка, подставляя лицо морским брызгам, — Я знаю, что у тебя есть вопросы, но ты следуешь своей судьбе, а я — своей, и моя велит мне возвращаться в Британию. «Ты тоже владеешь магией? Поэтому ты помогла мне?» «Не владею. Мой меч — это моя магия. Или кинжалы. Или кулаки. Средства и пути, которые я избираю. Я помогла тебе, потому что ты владеешь магией, а она делает мир лучше. Я чувствую, что мы еще встретимся, Джулия. Так же, как почувствовала твой призыв о помощи тогда, в Камелоте. Прости, но мне пора, мой корабль вот-вот отплывет.» Асмодей ушла под звон монет на ее одежде, а Джулия стояла на том же месте до самого заката, наблюдая, как отчаливает корабль Асмодей и десяток других судов, груженных шелками, вином и маслом, и соленые брызги летели ей в лицо. За долгие десятилетия служения Богине в храме Старой Религии именно она всегда была той, кто загадывала загадки. Раз за разом, она называлась именами чужих богинь и придумывала новых, меняла внешность с помощью магии — все затем, чтобы быть принятой с одинаковым радушием при дворах враждующих королей, чтобы менять историю из тени. Асмодей была первой, кому удалось сохранить вокруг себя тайну две встречи подряд, и жрица с нетерпением ждала третьей. После этого Александрия утратила половину своей привлекательности в глазах Джулии. Видение предупредило ее о скором нападении арабского войска и долгой осаде, и жрица покинула город. Иерусалим был лучшим из городов, где ей приходилось жить. Жизнь в нем не останавливалась ни на мгновение. Шумный, грязный, подвижный, как бродячий птицелов — этот город завораживал. Нищета здесь ютилась бок о бок с роскошью, а на базарах можно было услышать речь с самых отдаленных уголков мира. Она успела обучиться искусству заклинательницы змей, когда однажды душной, черной как смоль ночью ей пришло видение. Улицы Иерусалима, залитые кровью. Тела женщин и детей, устилающие мостовую. Серая рать под знаменем лжи. Алая змея, переплетенная с лиловой. Она не знала, когда это произойдет, только знала, что резня в городе наверняка случится, поэтому направилась в Константинополь.*** Марину Андриески она встретила в одном из дворцов Золотого Рога — самой большой и застроенной особняками городской элиты гавани Константинополя. Ведьма — а Джулия с первого взгляда распознала в ней магическую адептку — гостила в роскошном дворце с полами из золотистого мрамора и перламутровой мозаикой на стенах. Дворец принадлежал дальнему родичу императора, который щедро платил за ее магическое искусство и приготовление ядов. В Константинополе патриции носили римские туники и тоги, а сирийцы и персы — свои богато украшенные вышивкой и монетами одежды ярких цветов, но Марина всегда одевалась в черное. Черными были ее глаза, гладкие от ароматных масел волосы, ожерелье с крупным черным опалом, внутри которого вспыхивали и гасли цветные искры. Переплет гримуара и ритуальные свечи ее тоже были черными, завершая картину, но их Джулия увидела гораздо позже. В первую встречу Марина приняла ее на террасе с большим мраморным бассейном и горшками с кипарисами и цитрусами. Ниже террасы лежал благоухающий жасмином и розами сад, а за ним блестели воды залива, заполненные судами всех мастей и размеров. Марина тоже была дочерью Старой Религии, хоть и не служила в храме Стеклянного острова. Она покинула Британию задолго до Великой Чистки, изгнанная в самом начале правления Тибериуса. Это удивило Джулию: Марина, без сомнения, выглядела ее ровесницей. Бессмертие даровалось служительницам Богини, когда те становились Верховными Жрицами, но были и другие пути. Непреложная клятва, кровь дракона или единорога, боги ведают что еще. «Как ты можешь заметить, Джулия, — говорила Марина, отправляя в рот винную ягоду**** из широкой мраморной чаши, — я вполне довольна своим положением. Конечно, я могу гораздо больше: зачаровать императора и всех его советников, получить сотню дворцов и садов куда прекрасней этого по всему побережью, вызвать бурю, которая уничтожит город, и засуху, что осушит пролив. Целые горы возможностей.» «Но ты играешь роль придворной колдуньи для интригана-царедворца, и держишься в тени,» — Джулия подняла руку, наблюдая как играет на свету вино. Красное солнце захлебнулось в бокале и погасло. — «Я не осуждаю, разумеется, не подумай.» «Я могу провести вечность, наблюдая, как возвышаются и падают империи, есть с золота и спать на шелке, пока в мире остается золото и шелк, и все же, в сердце моем не будет покоя, покуда не прервется род валлийского тирана.» «Ты хотешь смерти Тибериуса Вога? Я тоже хочу этого. Но я не питаю злобы ни к его сыну, ни к Камелоту.» Марина прищурилась, оглядывая ее, словно увидев впервые. «Да, именно так. Тибериус — гниющий корень, и без него всем магическим адептам будет только лучше. Все эти годы я… Думаю, я ждала кого-то вроде тебя, Джулия. Умную и могущественную волшебницу, разделяющую мои убеждения,» — она протянула руку через стол, и жрица пожала ее. Магия искрилась между их ладонями. — Мы одинаковые, ты и я. Вместе мы достигнем всего.» На следующее утро патриция, у которого жила Марина, нашли мертвым в собственных покоях, а в гавани Золотого Рога на рассвете того же дня две женщины взошли на корабль, плывущий в Ираклион, на Крит. Города и годы сменяли друг друга, Джулия училась новым магическим искусствам, а Марина искала волшебный кинжал, Нож Девы, которым хотела убить Тибериуса. План колдунья вынашивала десятилетиями, но он казался Джулии не совсем логичным: след кинжала затерялся во времени, и никто из живущих магов не мог сказать, где оружие сейчас. Ей потребовалось много времени и еще больше упорства, чтобы отговорить Марину от поисков ножа и придумать другой, менее изящный, но более действенный план. Именно так она и оказалась снова в родном краю, лежа в самом сердце ржаного поля на пути в Камелот. Джулия поднялась и отряхнула платье. Солнце медленно катилось к горизонту, подсвечивая колоски теплым оранжевым сиянием. Кортеж короля Идри должен был проехать этой дорогой до темноты, чтобы успеть в Камелот к началу пира. Жрица вернулась в карету. Небольшая обитая алым бархатом коробочка лежала на сидении и терпеливо дожидалась своего часа. Джулия тоже ждала.

***

Принц оказался полной противоположностью тому, что ожидала Джулия. Ребенок Тибериуса, по ее предположениям, должен был вырасти в идеального солдата, разделяющего отцовские взгляды на жизнь, вояку, заядлого охотника и ловеласа. Жрица смотрела на то, как кронпринц говорил с кем-то из слуг, как держался и как смотрел на короля, и медленно осознавала свою ошибку. От отца ему достались четко очерченные скулы и разрез глаз, но в остальном он был копией матери. Эвелин Вог заслуженно считали одной из красивейших женщин в королевстве. Сыну она передала те же непослушные темные локоны, орехово-зеленые глаза и мягкий взгляд. Помимо этого, Джулия помнила, что королева была добра и приветлива со всеми, кто ее окружал, невзирая на их положение. Ее обожали при дворе, от прачки до последнего кухаря. Джулия часто думала, что двадцать лет назад Богиня совершила ошибку, забрав жизнь Эвелин, а не, к примеру, самого Тибериуса. Скольких смертей удалось бы тогда избежать… Со своего места у стены она видела, как король Тибериус жмет руку королю Идри, как вежливо, но сдержанно здороваются их сыновья, как придворные и северяне рассыпаются в любезностях друг к другу. Для пира ей пришлось сменить хорошее дорожное платье на грубую льняную ткань, но дело того стоило: никто, кроме самого Тибериуса, не узнал бы в смешливой розовощекой чашнице Верховную Жрицу Старой Религии, а он был занят своим коронованным гостем. Ее давний друг Уильям Адиеди, магический адепт и придворный лекарь, тоже мог узнать жрицу. Джулия, оглядев толпу и не найдя в ней Пенни, вышла, чтобы снова наполнить кувшин вином. — Ой, черт, извините! Извините. Губы Джулии против воли расплылись в улыбке, а грудь сдавила такая тяжесть, что стало трудно дышать. — Ничего страшного. Я сама тебя не заметила. Столкнувшийся с ней парень поднял голову, но Джулия уже знала, кто это. Квентин. Ее брат по магии и лучший друг во всем мире. Он выглядел испуганным, почти несчастным. Внутри у нее все болело от желания обнять его — в первый раз за сотню лет, но нужно было продолжать играть роль. Остатки вина пролились ей на платье, но даже облей он ее с ног до головы, все, о чем Джулия смогла бы думать, так это о том, что она наконец-то его нашла. — Извините еще раз. Если посыпать пятно солью, оно отстирается легче, я могу принести… И она, и Квентин, без сомнений, могли убрать несчастное пятно одним движением руки, крохотной искрой магии, но заполненный слугами и солдатами коридор королевского замка для этого не подходил. Она позволила отвести себя вниз, в кухни, притворно сокрушаясь над испорченным платьем. Квентин выглядел с каждым мгновением все более виноватым, и это срочно нужно было исправить. — На самом деле, это мелочь, я просто хотела сделать передышку, на пиру жарко и шумно, — она подмигнула, садясь напротив него в дальнем углу пустующей столовой для слуг. — Как твое имя? — Квентин. — Джулия, — она отложила соль и протянула ему руку. План требовал, чтобы жрица не выдавала себя раньше времени, а назвалась «Вики», созвучно родовому имени, но она не могла заставить себя солгать Квентину. — Ты приехала с лорийской делегацией? — Да. А ты? — Я служу принцу Элиоту. Еще раз извини, что опрокинул тот кувшин, я… Витал в облаках, как бы сказал мой отец. Джулия кивнула, улыбаясь. Квентин из видений был совсем таким же: неловким, восприимчивым, только более уставшим. — Мне кажется, мы где-то встречались раньше, — на пробу сказала она. Волшебник моргнул и нахмурился, задумавшись. «Вспомни меня. Пожалуйста, Кью, вспомни меня.» — Я бы. Я бы обязательно запомнил, если бы видел тебя раньше. И я никогда не был в Лории. «Так и я тоже не была,» — чуть не сорвалось у нее с языка. Странное дело: Джулия полностью отдавала себе отчет, что ее силы хватит на то, чтобы разрушить этот замок до последнего камня, и что живет она на сотню лет дольше собеседника, но рядом с Кветином, она словно бы возвращалась в старый дом своих родителей, с нарисованной на обратной стороне столешницы картой, в момент, который никогда не случался, и все же чувствовался реальнее всех прочих. — Расскажи мне о принце Элиоте. Каким он будет королем, как тебе кажется? — Хорошим, — Квентин пожал плечами, а затем нервно огляделся по сторонам. — Лучшим, чем… Ну, ты понимаешь. — Всем великим королям нужны великие мечи. Пусть он найдет свой, и побыстрее. Невольно, ей вспомнился день, когда Эскалибур был найден, другой день — когда он был закален в пламени Дракона, и последний — когда был спрятан в святилище Стеклянного Острова. С того дня меч ждал рождения своего властелина, легенда ждала своего часа, чтобы воплотиться в жизнь, а Джулия ждала, пока ее лучший друг во всем мире вспомнит ее лицо. — Ты говоришь так, как будто это легко, как будто мечи на дороге валяются. Где найти? Какой именно? Почему именно сейчас? Джулия вздохнула. — Спроси у Дракона, где меч, чешуйчатый паршивец должен был сказать тебе, когда придет время Элиоту найти его. Он один такой, этот меч, ты сразу поймешь. Почему сейчас? Да не почему, просто дружеский совет. — Ты что-то недоговариваешь. Откуда ты знаешь про меч, и… Что-то не так, что-то должно произойти, сейчас на пиру, разве нет? — Ничего не должно произойти, — быстро ответила Джулия. О, черт. Их с Мариной план трещал по швам, и все из-за ее странной привязанности к мальчику из видений. Квентин успел прочитать по ее лицу все, что ему нужно было знать. Он вскочил из-за стола, просыпав соль, и побежал к выходу. — Стой, Стой! Всем будет только лучше, ты не понимаешь! Джулия бросилась за ним, но ее платье не располагало к бегу, и в знакомых коридорах Квентин ушел далеко вперед и попал в пиршественный зал раньше. За дверью раздались крики, внутри толпились слуги и встревоженные гости. Дальше дверей ее не пропустили — стража взяла гостей в кольцо, не выпуская никого, а внутри круга щерились мечи гостей с севера. — И почему ты считаешь, что мое вино отравлено? — угрожающим тоном спросил Тибериус Квентина. Квентин, потерянный под всеобщим вниманием, пробормотал что-то невнятное. — Докажи это или признай, что ты оклеветал нас, — приказал Идри. Его люди, в шкурах и железе, обступили сюзерена и его сына, защищая их. — Кью, что ты творишь? — спросил сбитый с толку Элиот. Джулия прочитала вопрос по губам, а не услышала. «Не делай этого, не делай этого, Квентин, нет, просто нет.» Конечно, она могла бы использовать магию, но разум подсказывал ей, что, в таком случае, к рассвету она окажется на костре, и в этот раз Асмодей ее не спасет. Джулия скрывалась двадцать лет не затем, чтобы потерять все в один день. Отдавать свою жизнь за жизнь Квентина она не спешила: всегда существовала возможность, что его собственная магия защитит и исцелит волшебника. В полной тишине, окутавшей зал, Квентин протянул руку и осушил кубок в три больших глотка. Джулия с ужасом смотрела, как он ставит кубок на стол и оглядывается, ища глазами ее. Первым молчание нарушил Идри. — Кажется, слуга принца погорячился, обвинив меня в покушении на моего доброго друга и законного правителя этой земли. — Очевидно, здесь вышло какое-то недоразумение, — осторожно согласился Элиот. Квентин, между тем, не выказывал никаких признаков недомогания, кроме пламенеющих от смущения и волнения щек. Яд не сработал? Дозу рассчитывала Марина, она же занималась магическими иллюзиями, чтобы кубки короля и кронпринца, которые Джулия тайком поменяла на отравленные перед самым пиром, выглядели в точности как настоящие, заказанные Идри в подарок Вогам. — Мы продолжим торжество и накажем виновников позднее, — огласил Тибериус, красноречиво глядя на Квентина. Тот, не говоря ни слова, забрал из рук Элиота второй кубок — поменьше и инкрустированный лазуритом вместо драгоценного жемчужного опала — и залпом выпил. — Квентин, серьезно, перестань, ты не можешь просто брать чужие… Элиот не договорил. Джулия наблюдала за происходящим, как в тумане. Квентин покачнулся, встретился с ней глазами в толпе и начал оседать на пол, хватаясь за горло.

***

В кухонных помещениях остро пахло свежими овощами: красным перцем, свеклой и петрушкой. Джош напевал что-то себе под нос, вытирая руки полотенцем, когда она вошла. Увидев Марго, он тут же потянулся к печи, чертыхнулся, обжегшись о горячий противень, и наконец, с помощью двух плотных рукавиц, вытащил из печи сконы, источающие густой, масляный аромат. — В моей кухне только что стало светлее! — объявил Джош, широко улыбаясь и протягивая ей выпечку. — Попробуй вот эти. После того, как заклятие спало, они получаются с каждым разом все нежнее. Марго взяла еще горячую булочку, твердую снаружи и очень мягкую внутри, откусила. — Действительно, неплохо. Но я здесь не поболтать пришла. — Можешь рассчитывать на все, что в моих силах и не противоречит закону, — Джош поклонился, снимая воображаемый шутовской колпак свободной рукой. — Как раз об этом… Можешь собрать нам с Элиотом еды в дорогу, примерно на полтора дня пути? — Многовато для пикников в Королевском лесу, которые вы обычно устраиваете, — осторожно заметил Джош, ставя поднос на стол. Марго закатила глаза. Он идиотничал или притворялся? — Потому что это не пикник. Джош, не глупи, дело-то серьезное. Нам нужно, чтобы ты собрал нам еды и привел двух лошадей сегодня за четверть до полуночи к пруду. Она знала, что Джош сразу поймет, о чем речь. Замковые стены можно было покинуть не только через главные ворота. После падения Вечного Города, римские войска вместе с наместниками вернулись на континент, и замок перестроили, но сеть подземных тоннелей осталась нетронутой. Они с Элиотом давно обследовали часть тайных ходов, но чаще всего пользовались тем, который заканчивался в роще, окружавшей небольшой стоячий пруд, в полумиле от городских стен. Некоторые ходы вели к акведуку, другие — еще глубже, в них пахло плесенью, в темноте пищали крысы, и по стенам ползали большие черные пауки. В детстве они боялись ходить туда, а сейчас — просто потеряли интерес. Взрослая жизнь давила ответственностью и вечной усталостью, не оставляющей места для приключений и фантазий. — Это как-то связано с произошедшим на пиру? И с болезнью ученика Пенни? — Сам же знаешь, что связано. Нам нужно выехать из города, и как можно скорее, а на главных воротах уже предупреждены, чтобы нас не выпускать. — Его Величесво… Король распорядился не выпускать вас? — краска сошла с лица Хобермана, он непонимающе захлопал глазами на девушку. Она прежде не встречала человека, в котором было настолько мало храбрости. — Да, — раздраженно ответила Марго. — Да, старый дурак распорядился не выпускать Элиота из Камелота, но послушай. Пенни узнал симптомы Квентина, он сказал, это яд, и он знает противоядие. — Но все не так просто, — предположил Джош. — Именно. Он обследовал кубок, и изнутри был нанесен тонкий слой отвара одного ядовитого цветка, и меньшая доза того же цветка спасет Квентина, но он очень редкий. Нам… нам нужно в Каледонский лес, и это большой риск для наследника престола, в этом я с Тибериусом согласна, но… «Но не до конца,» — добавила про себя Марго. Мысль про то, что принц не должен подвергать себя опасности, потому что на нем лежит ответственность за будущее страны, была разумной, Марго на месте Тибериуса поступила бы так же. Однако, затем король добавил, что он категорически запрещает Элиоту рисковать «из-за какого-то слуги», и вот здесь стоп, остановочка. Марго знала, что если бы она оказалась на месте Квентина, король сказал бы то же самое, полностью игнорируя, что для его сына дружба и любовь не измеряются титулами. — Общий смысл я уловил, — перебил ее Джош. — Ты просишь нарушить прямой приказ нашего короля, чтобы помочь парню, которого я знаю без году неделя? — О нет, Джош, — Марго нехорошо улыбнулась. — Я предлагаю тебе оказать услугу твоему будущему королю и спасти храброго, ни в чем не повинного мальчика. Какой бы твердой ни была рука Тибериуса, время его правления клонится к закату, а если ты откажешься помочь Элиоту сейчас, он это запомнит. Я это запомню. — Я не сказал нет, — быстро добавил Джош. Прямо сейчас он, возможно, боялся ее больше, чем короля. Значит, она на правильном пути. — Я просто уточнял детали. Что вам приготовить с собой? Копченую грудинку или пирог? — Удиви меня, — Марго откинула волосы со лба и вышла, прихватив еще один скон для Элиота. В комнатах придворного лекаря все было по-старому. Густо дымили свечи, а в котелке на столе булькало что-то, напоминающее грязь, но, как видно, лечебное. Квентин, бледный, как полотно, лежал на кушетке и тихо бредил, бормоча что-то о драконах и мечах. Элиот сидел рядом и выглядел еще более несчастным, чем когда она уходила. — Жар не спадает? — она протянула ему скон. — Это от Джоша, он согласился помочь с лошадьми, а ты должен что-нибудь съесть. — Нет аппетита, — покачал головой Элиот. — И жар не спадает, ему становится только хуже. Что, если уже слишком поздно, Бэмби? — Ничего не поздно, — отрезала Марго, чувствуя раздражение пополам с нежностью. — Ты сейчас поднимаешь свое грустное туловище, идешь к Тибериусу и извиняешься, и признаешь его правоту. — И зачем мне это делать? — Чтобы он не запер тебя на ночь после вашей ссоры, как уже случалось. Если Хоберман не подведет, то к рассвету мы будем уже почти на месте. А если подведет, эти сконы будут последним, что он приготовил в своей жизни, так что поешь, нечего добру пропадать. — Ты уверена, что тебе стоит ехать? — А ты уверен, что тебе стоит ехать? Не хочу говорить очевидные вещи, но ты все еще единственный наследник, и должен относиться к своей жизни немного… немного серьезнее, чем простолюдины. — Бэмби, ну хоть ты не начинай, пожалуйста, — Элиот поднялся и взял лицо Марго в руки. — Он спас мне жизнь, и я не могу доверить дело чужим людям. — Скажи мне одну вещь, Элиот, — она прищурилась и подозрительно на него посмотрела, что достаточно сложно сделать, когда тебя осторожно поглаживают по ушам. — Если бы яд выпил кто угодно другой, Тодд, например, ты бы тоже поехал в Каледонский лес? — Нет, — с удивлением признался Элиот. — Я бы… Я бы поручил это своим рыцарям, оставил бы командовать Маккормака и предупредил бы их, чтобы никто не трогал деревья. Марго кивнула, удовлетворенная ответом. Конечно, она тоже переживала за мальчика, но здесь было что-то большее. — Мой план еще в силе. Иди к отцу, а потом собираться. Я пригляжу за твоим… Квентином.

***

Лорийская делегация оставалась в Камелоте ровно до того момента, пока отравленный слуга не поправился. Короля Идри открыто никто не обвинял, и военного конфликта удалось избежать, что снова доказывало несостоятельность плана Марины. Принц Элиот по какой-то причине оказался в темнице: никто из высокопоставленных лиц ничего не говорил, но слуги шептались, что принц ослушался приказа Тибериуса и уехал за противоядием, а по возвращению попал под замок. Квентин был жив, а все остальное значения не имело. Назвав ему свое имя на пиру, жрица раскрыла себя — в Камелоте ее помнили многие, не только Пенни или Тибериус, и многие желали ей зла. Джулия покинула замок с северянами: в толпе было легче остаться незамеченной. Король Идри направлялся на север, в старый римский форт Сегонтиум, а путь Джулии лежал на юг, к морю. Таверна, в которой ее ждал Пит, была достаточно хорошей, хотя стояла и не у большой дороги. Проезжие здесь останавливались редко, даже сейчас, в судоходную пору, зато часто собирались местные жители, чтобы выпить пинту-другую и обсудить последние сплетни после воскресного рынка в ближайшем городке. В очаге полыхали поленья, пахло элем и свежевыпеченным хлебом, и Пит, видя ее хмурое лицо, лишних вопросов не задавал. Она отдала поклажу и лошадь на попечение слуги и поднялась к себе. Одной из предосторожностей, которые они с Мариной продумали перед возвращением в Британию, была хрустальная сфера, зачарованная так, чтобы ведьмы могли увидеть друг друга и поговорить, если план не сработает. Сфера была маленькой, и помещалась даже в карман ее дорожного платья, но Джулия не хотела связываться с Мариной раньше; она ждала, выздоровеет Квентин или нет. Теперь же, когда она знала, что все волнения улеглись, и никто не пострадал, им пора было поговорить. Джулия забралась с ногами на кровать и сотворила простое заклинание. Внутри хрустального шара родился сноп красных искр, и она почувствовала магию Марины: жгучую, как расплавленное стекло, алую и острую, как шипы на ароматных розовых бутонах. Из искр появилось лицо Марины, сзади нее жрица рассмотрела очертания деревьев, залитых зеленоватым светом луны. — Где ты? — спросила она, с трудом придав голосу напускное спокойствие. — Разве мы не договаривались, что ты будешь ждать моего сигнала в городе? — Ты не очень-то торопилась со своим сигналом, пришлось менять планы, — с таким же напускным спокойствием ответила ведьма. — Было сложно следовать плану, когда ты не выполнила свою часть в самом начале, — Джулия стиснула челюсти, чтобы прогнать дрожь из голоса. — Напомни, о чем ты говоришь? — О том, что яд был не в кубке Тибериуса, — ответила жрица. — Марина, мы ведь обсуждали это. Я сказала, что не буду убивать дитя собственной магии, я сказала, что согласна только на смерть Тибериуса! — Да, я помню, ты была убедительна, — кивнула собеседница. — Но я решила, что смерть от яда на пиру — слишком легкая расплата за все его злодеяния. Смерть сына и падение королевства куда более ему подходят. — Ты предала меня. Нашу идею и нашу дружбу, все, что у нас было, — выпалила Джулия. — Ты же не ожидала, что мы выиграем войну в одно сражение? Элиот был первой частью плана, а Тибериус — раздавленный и напуганный, знающий, кто хочет ему смерти — второй частью. — Но яд выпил не Элиот, а Квентин. Мой Квентин! Ты его едва не убила! — Ага. Но ты думала на один шаг вперед, Джулия, а я на два. Ты рассказывала мне о своем друге, о том, что его судьба — возвести Элиота на трон, и мы обе знали, что он будет его защищать. Но ты ревнуешь Квентина, тебе не нравится, что кто-то важен для него, и это не ты, поэтому ты не ожидала, что Квентин выпьет яд за принца, зато я ожидала. У меня был запасной план. Я знала о цветке-противоядии и ждала наследника здесь, в сердце Каледонского леса. — Но приц жив, он вернулся в Камелот. Марина нахмурилась и отвела глаза. — Он был не один, — нехотя призналась она. — Я этого не предусмотрела. — Но если бы ты преуспела, если Элиот был бы мертв, Квентин не получил бы противоядия. И если ты сейчас посмеешь сказать, что не желала ему смерти, я закричу. Угроза опоздала: Джулия сама не заметила, как сорвалась на крик. Марина, напротив, хранила ледяное спокойствие. — Тебе придется выбрать, Джулия, Квентин или месть королю, потому что он всегда будет защищать своего принца, а я не успокоюсь, пока род узурпатора не прервется. Жрица резко втянула носом воздух. В груди шевелилось крошенное стекло, в кончиках пальцев искрила магия. Она чувствовала столько злости и разочарования сразу, что не могла произнести ни слова. — Перестань цепляться за своего друга, который тебя даже не знает, Джулия, и ты сможешь творить действительно великую магию. Мы с тобой одинаковые, ты и я, помнишь? — Нет, — выдохнула жрица. — Мы не одинаковые и никогда не были. Это конец, Марина. Она с силой швырнула шар в стену. Осколки осыпали пол, алые искры взмыли в воздух и там растаяли. Джулия сидела, не двигаясь, и слушала, как на первом этаже таверны ссорились подвыпившие крестьяне, и как стрекотали в открытое окно кузнечики в траве. Свеча утонула в лужице воска. Голоса внизу становились все тише, и холодный ночной воздух тянулся к ней из открытого окна когтистыми лапами. Она думала обо всем сразу. Она ждала.

***

Первым делом, выйдя из темницы, Элиот отправился к Марго. Новостей ему не сообщали, ни плохих, ни хороших, но высокий рост позволил принцу рассмотреть между прутьями решетки в маленьком окошке, как из замка выезжала кавалькада северян с серыми штандартами. Война Камелоту не грозила, но он знал своего отца — мирное разрешение конфликта вовсе не значило, что Квентин остался жив. Из-под двери в комнату Марго пробивалась полоска света. Он остановился и прислушался, стараясь угадать исход событий. Из-за двери раздался смех, и Элиот сразу же узнал этот голос. — Квентин?! — Тебя уже выпустили? — Марго повернулась к нему лицом и села на кровати, свесив ноги. — Будь моя воля, я бы подержала тебя там подольше, так хоть в неприятности влезать не будешь. Говоря это, она улыбалась, и Элиот особенно сильно ощутил, как успел по ней соскучиться за те часы, что они не виделись. Из-за спины Марго выглянуло знакомое лицо, наполовину скрытое каштановыми волосами, бледное, но, без сомнений, принадлежащее живому Квентину Колдуотеру. Он встал, покачнувшись, и поднял глаза на Элиота. — Марго рассказала мне, что ты п-попал в темницу из-за меня, и мне очень жаль, что так произошло. Элиот покачал головой, а потом, неожиданно для самого себя, пересек комнату и крепко обнял Квентина, окончательно его смутив. — Ты нас всех напугал. Храбрый, но такой глупый поступок, боги, можно ведь было проверить яд на дворовых животных! — Кругом была куча народу, и мальчик запаниковал, Эл, разве непонятно? — вмешалась Марго, подвигаясь и особождая ему место на кровати. Она жевала медовые соты, отчего комната пропахла пчелиным воском. — Эм… И, Элиот, ты не должен был так рисковать и… беспокоиться из-за меня, — добавил Квентин, разглядывая свои руки. — Спасибо. — Некоторые вещи стоят того, чтобы о них беспокоиться, — Элиот отпустил его и растянулся на кровати рядом с Марго. — Но это очень редкие исключения, — добавила девушка, наклоняясь и целуя его липкими от меда губами. — Очень редкие, — Элиот похлопал рукой по кровати, приглашая Квентина сесть с ними. Если у Квентина и оставались какие-то сомнения по поводу такого вопиющего нарушения субординации, он их не озвучил. Марго села поудобнее, отложив блюдце, притянула голову Квентина к себе на колени и запустила руки ему в волосы. В эту минуту Элиот ей почти завидовал — из-за ее положения и пола, такой жест был допустимым. Он облизнул сладость с губ и повернулся набок, подпирая голову рукой. — Как ты себя чувствуешь, Кью? — Как будто я два дня пролежал в бреду, но в остальном жаловаться не на что. — Знаю, прости. Мы привезли бы цветок раньше, если бы… — Если бы король не был непроходимым тупицей, — закончила за него Марго. Элиот закивал, соглашаясь. — Нам пришлось ждать ночи, чтобы выехать из Камелота, это во-первых. А по возвращению — слава богам, Бэмби догадалась разделиться перед въездом в город. Это она спасла тебя, а не я, если по-правде. Признавать это было неожиданно легко. Марго Хэнсон, его путеводная звезда и глас разума, захватила еще один цветок с собой из леса, когда они уходили. Элиот этого не знал, ему рассказал Пенни, когда утром пришел с новостью о его освобождении. Рассказал очень вовремя: Элиот провел большую часть ночи, думая, что Квентин умрет по его вине. — Понимаешь, Кью, посадить меня за решетку за самовольный отъезд это одно, но знаешь, что он еще откинул? Я сглупил, попросил его передать цветок Пенни, чтобы он приготовил противоядие, а Тибериус… Просто смял его и выбросил. Картина все еще стояла перед его мысленным взором: железная перчатка с зажатым в ней ярко-желтым цветком. Тонкие и гладкие лепестки с лиловыми прожилками. «Это послужит тебе уроком, Элиот. Мое слово — закон в этом королевстве. Ты нарушил мое слово, значит нарушил закон, а за этим следует наказание.» — Но все обошлось, разве нет? — Марго хлопнула в ладоши и отстраненно погладила Квентина по макушке. — Лучше послушай о наших с Элом злоключениях в Каледонском лесу. Во-первых, там была ведьма. И они рассказали — смеясь и перебивая друг друга, пока воспоминания о встрече с красивой темноволосой колдуньей в черном платье были еще свежи в памяти. Женщина назвалась Мариной, сказала что-то о кровной мести Тибериусу — эту часть Элиот не понял — и начала создавать заклинание. Марго, незамеченная в темноте, окутавшей чащу, подобралась к ней сзади и ударила по голове толстой сухой веткой. Ветка треснула с громким хрустом, Марина упала, и колдовство рассеялось. А затем все затопила тьма. — Кью, помнишь, в прошлый раз, когда мы были в том лесу, ты сказал не трогать деревья, даже сухой хворост? И тогда светила луна, и повсюду плавали эти блуждающие огни, а сейчас, стоило Бэмби схватить ветку, все исчезло — ни звезд, ни луны, ни светлячков. Мы бродили там, натыкаясь на ветки и стволы, как слепые. — Но потом появилась светящаяся белая сфера, — сказала Марго. — Даже не знаю, с чем сравнить, она была похожа на маленькую луну, и она летала вокруг нас, и вывела нас к поляне. — То была уже другая поляна, не та, где мы ночевали. Там был огромный алтарный камень, кельтский, наверное, а может и еще древнее… На камне росли те желтые цветы — Пенни называл мне их, но я не помню. — А потом сфера вывела нас из леса, — закончила Марго. — Я сначала не хотела следовать за ней — ну как мы можем знать, кто ее создал, может сама Марина, но Эл сказал, что узнал эту магию. — Да! — Элиот привстал, опершись на локти. — То чувство утренней свежести, запах зеленых яблок, я говорил тебе раньше. Оно снова появилось, и я откуда-то знал, что эта магия не причинит нам вреда. — Я рад, что все закончилось хорошо, — ответил притихший Квентин. Троица замолчала, и неопределенное время единственным движением во всей комнате были движения пальцев Марго в мягких волосах Квентина. — Как думаете, — Элиот зевнул и потянулся, — нам стоит отметить благополучный исход этого дела парочкой шотов? — А это что? — спросил Квентин, открывая один глаз. Марго и Элиот переглянулись. Ей шоты не нравились, принимала она их нечасто, и всегда ворчала, когда приходилось укладывать не совсем трезво мыслящего Элиота в кровать. — Это мое лучшее изобретение, Кью. Маковое молоко с толчеными ягодами белладонны. Сама по себе эта трава, конечно, ядовитая, но вместе с маком и в небольшой дозе вызывает только ошущение полета и «делириум», как говорят римляне. Еще появляется много сил, и все заботы просто… исчезают. Чудесное средство, одним словом. Я назвал его шотом, потому что смесь сбивает с ног, как от выстрела. Бэмби, ты в деле? Марго покачала головой. Она часто говорила ему, что его изобретение не так уж безопасно, как казалось на первый взгляд. Элиот обычно смеялся и говорил, что попасть молодым на все портреты в замке и посмертную статую в королевской гробнице — тоже своего рода достижение. — Квентин? — Может быть, как-нибудь в следующий раз, спасибо, — проговорил Квентин так тихо и неуверенно, что в конце перешел на шепот. — Никакого с вами веселья, — притворно вздохнул Элиот. — Зато хоть Элис их любит. — У нее сильная бессонница, Эл, а после твоих шотов спишь, как убитый, — поправила его Марго. — Это не то же самое. — Здорово, что вы с леди Элис в хороших отношениях, — осторожно сказал Квентин. — Это не мое дело, конечно, но она выглядит одинокой. — Ой, ты мне об этом расскажи, — хихикнула Марго. — Я с ней каждый день вижусь, на минуточку. Она замечательная. Умная и добрая, красивая — ну чего я тебе буду рассказывать, сам знаешь. И да, одинокая, но это не наша вина. Вся молодежь при дворе чувствует себя как в клетке, это не новость. Но мы с Элом ищем новых друзей, новые курительные травы, ездим на пикники и коротаем время в компании его рыцарей, Пенни, даже Джоша и Поппи — она сейчас в отъезде, но рано или поздно ты с ней познакомишься. А Элис всегда держится одна. Может быть, ей так лучше и спокойнее, и я ее не осуждаю, но и ты не осуждай нас за то, что мы не зовем ее с собой каждый раз. — Я не… Я не имел в виду… Марго наклонилась и шикнула, прерывая бормотание Квентина. — Шшш, не напрягайся, у тебя еще яд из крови не вышел, — она подняла осуждающий взгляд на Элиота. — Немного рановато травить его чем-нибудь еще, не находишь? — У тебя талант к намекам, Бэмби, я понял и с первого раза. Лучше скажите, вы верите, что это был не король Идри? — Да, — ответил Квентин. — Я не знаю вашего короля, но… мне кажется, я знаю, кто отравил кубок. — Поделишься? — Перед тем, как все началось, я видел в коридоре девушку. Чашницу. Очень красивую, и, хотя я уверен, что никогда не видел ее раньше, она показалась мне знакомой. «Отлично, сейчас будем полчаса слушать восторги по поводу чашницы, как будто им с Бэмби Элис не хватило,» — мрачно подумал Элиот. Он потянулся к блюдечку с медовыми сотами: чтобы выслушать такой монолог ему потребуются силы. — Она сказала, что… Что тебе нужно найти меч, и срочно. Я подумал, она намекает на то, что король Тибериус скоро будет убит, и новому королю понадобится новый меч, но яд был в твоем кубке, и я уже мало что понимаю. — Мы все тут мало что понимаем, детка, — Марго бесцеремонно забрала у Элиота сладкое и состроила ему рожицу. — Кроме того, что кто-то хотел отравить Элиота, а ты его спас. Знаешь, будь ты из благородных, тебя бы посвятили в рыцари прямо там, на пиру. — Правда? А людей из народа в рыцари никогда не посвящают, какие бы подвиги они не совершили? Мне-то, в принципе, и не хочется… Марго невесело усмехнулась. — Никогда, детка. Раньше было правило, что охотник на драконов, убивший настоящего дракона, у которого есть доказательства этого подвига, получал от короля титул драконоборца и кусок земли, и мог считаться дворянином. А во время Великой Чистки было убито столько драконов, что драконоборцев стало слишком много, и Тибериус отменил это правило. И это все касается только мужчин. Для женщин такой возможности никогда и не было. Последний раз, когда Элиот поднимал вопрос дворянства Марго в разговоре с отцом, у Тибериуса выдалось хорошее утро. Он был трезв и даже благожелателен, он расспрашивал Элиота о его делах и упражнениях с мечом с искренним участием, а в ответ на просьбу пожаловать Марго титул сказал, что позволит это, но только через брак с одним из придворных. — А случалось ли вообще когда-нибудь такое? Чтобы женщина получала титул без брачного союза? Марго выразительно на него посмотрела. — Пару лет назад леди Персиваль, вдова и мать трехлетнего сына получила титул, но лишь из-за того, что в отпрыске признали сына почившего герцога. Больше никак. — Бэмби, ты же знаешь, когда Тибериус умрет, я первым же указом сделаю тебя герцогиней. Учитывая, как часто он прикладывается к бутылке, тебе недолго ждать. — Поразительно, как ты игнорируешь саму суть проблемы, Эл. Твой отец скорее даст дворянство трехлетке, чем женщине, но ты считаешь, что дав титул мне, ты исправишь весь общественный порядок? Квентин в разговор не вступал, но Элиот видел, что их тон заставляет его нервничать. — Нет, Бэмби, конечно нет. Я… ты ведь знаешь, что я буду плохим королем. Я собираюсь дать тебе титул, потому что знаю, что без тебя не просижу на этом троне и года, — он пожал плечами в ответ на ее недоверчивый взгляд. — И я знаю, что один человек, насколько бы мудрым он ни был — а это точно не мой случай — не может решать судьбы тысяч. Я хотел бы… Знаю, это звучит глупо, но представь, если бы в тронном зале стоял огромный стол, на дюжину, нет, на две дюжины мест! И мои подданные смогли бы высказывать свое мнение, не боясь осуждения и наказания, потому что… Потому что титул короля не означает, что правда всегда на моей стороне. Потому что, когда ошибки королей некому поправить, это приводит к ужасным последствиям. Лицо Марго смягчилось. Квентин приподнял голову и встретился с ним взглядом яркими, блестящими глазами. — Это звучит вовсе не глупо, Элиот, — тихо сказал он. — Так звучат слова великого короля.