***
Марго не знала, что произошло после ее ухода, но явно ничего хорошего, если судить по событиям следующего дня. Элиот с самого утра уехал с королем на охоту, которую ненавидел всей душой. Квентин провел день в комнатах придворного лекаря, измельчая травы для его отваров и снадобий. Вечером Марго заявилась к нему и увела к себе, не слушая возражений. Они расположились прямо на полу, передавая друг другу кувшин вчерашнего вина с пряностями и закусывая гренками и мочеными яблоками. О том, что произошло или не произошло вчера, Квентин самоотверженно отмалчивался. Вместо этого они перемывали косточки рыцарям Элиота, и Марго была приятно удивлена, обнаружив в натуре Квентина, наряду с бесконечной добротой и преданностью, некоторую вредность, даже злорадство. Им обоим не нравился Майк Маккормак, и они оба симпатизировали искренней манере общения Тодда. Когда на город опустилась ночь, и во дворе зажгли масляные факелы, Марго постучала по опустевшему кувшину. — Спустишься в кухни за добавкой? Скажи Джошу, что ты от меня, и он все организует в лучшем виде. Квентин вздохнул, но послушно поднялся с места, и в эту секунду в коридоре с оглушительным грохотом упало что-то железное. Квентин подскочил, как ужаленный, но Марго даже бровью не повела. За дверью раздались шаги, послышались приглушенные голоса, а потом все стихло. — Это сигнал, — объяснила она. — Удивительно, что ты не слышал его за те месяцы, что служил у Элиота. — Какой сигнал? Марго вздохнула. — Придется начать сначала. Моя комната на одном этаже с покоями Элиота, так что я за последние годы нашей дружбы слышала этот звук достаточно часто. В карауле у его спальни всегда стоят одни и те же стражники, лояльные лично принцу. И когда Тибериус, страдающий бессонницей и навязчивым желанием влезть в личные дела сына, приходит проверить его перед сном, то караульные, зная, какие ночи принц проводит не один, роняют пику, чтобы его предупредить. — Очень ловко придумано, — тихо заметил Квентин, не глядя на нее. — Вот и мне так кажется. Тибериус все еще не догадался, только ругается на нерасторопных стражников, но не волнуйся, они получают за это надбавку к жалованью лично от Элиота. — И это значит… что принц сейчас не один? Марго с трудом сдержала смех, глядя на него, несчастного, как потерянный щенок. — Ставлю два пенни*, что там Честертон, ну такой долговязый, в рот ему заглядывает. Подмастерье нашего оружейника. — Это Чарльтон, — поправил ее Квентин, поджав губы. — Честертона с таким описанием я не знаю. — Да без разницы. Так ты сходишь за вином? Когда он вернулся, Марго лежала на спине, сложив руки на животе, и рассматривала балдахин над своей кроватью. — Элиот зовет тебя Кью, да? Я тоже буду. Это имя тебе больше подходит. — Конечно, я не против, — Квентин сел на пол, опершись спиной о кровать. — Ты не знаешь о каком-нибудь волшебном средстве, траве или зелье, которое исцелило бы не тело, но саму душу человека? В ответ Квентин засмеялся, но веселости в его глазах не было. — Если бы такое средство было, я бы искал его сам. И я был уверен, что ты ненавидишь магию. — Я восхищаюсь магией, — призналась Марго. — И теми, кто может покорить себе эту силу. Но спрашивала я ради Элиота. Он не в порядке, и ему на это плевать. — Уверен, Чарльтон поправит его расположение духа, — с горечью заметил Квентин. — Я не про это, маленький ты ворчливый гремлин! — Марго пихнула его в плечо. — Тогда про что? У нее было чувство, что Квентин прекрасно понимает, что она имела в виду, но продолжает вредничать из принципа. — Если тебе со стороны кажется, что у Элиота идеальная жизнь, то ты еще не узнал его настоящего. Титул, безусловно, дает ему уйму привилегий, но от короля не защищает. В детстве у него был мальчик для битья, по римской традиции, но под элем Тибериус забывал об этом, и Элиоту все равно попадало. Ты знал, что он трижды сбегал из дворца? В последний раз я тоже уехала с ним, все было распланировано до мелочей: лошади, деньги, провизия, постоялый двор. Нас поймали на самой границе с Мерсией**, помню, мой отец был в ужасе. Нам было по четырнадцать. — Я не знал, — проговорил посерьезневший Квентин. — А куда вы хотели уехать? — В Филлори. Мы не нашли корабль и решили ехать сушей, что было, конечно, большой глупостью: там до сих пор каждый год какие-то сражения, саксы оттесняют корнуэлльских королей все дальше на полуостров. Элиот хотел добраться до Вайтспайра, ко двору короля Кристофера: с Камелотом они никогда не были добрыми союзниками, да и к тому же, у него воспитывались многие дети знатных фамилий. Нам этого общества в Камелоте не хватало: Элис и Чарли держались вместе, а со слугами ему дружить не разрешали, кроме меня, конечно, — она улыбнулась с ноткой торжества. — Чарли — это старший брат Элис? Я слышал это имя, но знаю только, что он мертв, и это большая трагедия. — Да, все так. Несчастный случай на охоте, бедный юноша, — ложь отозвалась желчью на языке Марго, — Скажу по секрету, единственный раз, когда мы с Элиотом по-настоящему поссорились, был как раз из-за Чарли: он нравился нам обоим. Мы не разговаривали две недели, — она засмеялась и отпила вина. — Не осуждай, нам тогда еще и тринадцати не было. — Хотел бы я знать больше о том, какими вы были раньше, — вдруг сказал Квентин. — Даже тогда в двенадцать, вы, должно быть, были самыми блистательными и интересными людьми в замке. — Как приятно встретить человека, который умеет говорить комплименты. Этим твои таланты не ограничиваются, я права? Квентин смутился. — Ну, я сносно штопаю одежду, и помню наизусть все известные баллады о народе холмов, если это считается аргументом. — Ох, Кью, я не про твои выдающиеся навыки швеи, — из глаз Марго пропала усмешка. — Я видела, как ты колдовал. Третьего дня, когда заклинание должен был сотворить Пенни, а я отвлекала стражу. Я видела, что магия текла из твоих пальцев, а не его. Лицо Квентина затопил такой ужас, что Марго инстинктивно протянула руку и погладила его по голове. — Эй, шшш, я не собираюсь сдавать тебя Тибериусу, спокойно. Просто хочу поговорить. Подбородок Квентина опасно задрожал, но он справился с собой и поднял на нее огромные испуганные глаза. — Что ты хотела узнать? — Это ты оживил змей в щите, тогда на турнире? Квентин кивнул. — А та маленькая луна в темноте, когда мы с Элом были в лесу? Это ты ее послал? — Думаю, что да, хоть я этого и не помню, я был без сознания. Но Элиот сказал, что узнал эту магию, значит это был я. — А цветок? Его тоже ты наколдовал? — Не помню о каком цветке речь, но нет, букет Фен собрала сама, на заколдованном островке у башни Шалотт. — Потрясающе, Кью. Твоя магия — потрясающая. — Ты правда так считаешь? Марго кивнула. — Ты ведь знаешь, что я никогда не использую магию ему во вред? — тихо спросил Квентин. — Знаю, и поэтому сохраню твою тайну. — Спасибо, Марго, — прошептал он, глядя ей в глаза с выражением такой глубокой благодарности и такой открытой привязанности, что ей захотелось отвернуться. Марго часто говорили, что смотреть на нее в упор было губительно; чаще всего она ловила взгляды подобные тем, которыми смотрят на солнце — смотрят коротко и невольно прищуриваясь — но Квентин с честью выдержал это испытание. — Я думаю, узнай Элиот о твоей магии, он бы ценил тебя еще больше, но решать, конечно, тебе. Марго понимала, что не имела морального права настаивать еще сильнее. Не после того, что произошло в сентябре. Квентин сказал, что не знает ничего о цветке, и это могло означать только одно. Магия жила и внутри Марго. Оглядываясь назад, она не могла вспомнить, почему предложила разделиться на подъезде к Камелоту. Вел ли ее здравый рассудок или же провидение? Элис, присутствующая при ссоре Тибериуса с Элиотом в темницах, рассказала ей, как король смял цветок в руке и выбросил в темноту. Элис отправилась сообщить горестную новость Пенни, а Марго ушла переодеваться: ей хотелось кричать от бессилия, а делать это было лучше всего в одиночестве. Уже в спальне, снимая костюм для верховой езды, она запустила руку в карман и вытащила оттуда цветок. Ярко-желтый, с лиловыми прожилками и помятыми лепестками. Она точно запомнила, что не трогала алтарь и не рвала цветов тогда в лесу, но доказательства — цветок и живой Квентин, спасенный этим цветком — были налицо. Снаружи за окнами шумела гроза. Вспышек молний они не видели, но от силы опоздавших раскатов грома дрожали ставни. По ее просьбе, Квентин рассказал, как открыл свою магию: ему было шесть, и он случайно уронил мамин расписной глиняный кувшин, подарок ее подруги. Кудряшка Кью — так звал его отец — перепугался, что мама расстроится, и очнулся, когда под его руками последний осколок кувшина слился с остальными, не оставив ни трещины. Мать, к его удивлению, вовсе не обрадовалась чудесной починке, напротив, это стало началом конца в браке его родителей. У самой Марго родители тоже не жили вместе, но ее вины в этом не было. Мать сбежала с молодым византийцем, а Кассель Хэнсон потерял работу, потому что о их побеге судачил весь город. Марго ее не осуждала: родителей поженили по сговору, и, как это часто бывает, долга в этом браке было больше, чем любви. Беглецы, по слухам, поселились в Римини и приобрели плантацию гранатов, а отец перевез Марго в Камелот. За час до рассвета, когда гроза стихла, а Квентин, уставший от разговоров и пьяный от вина, отправился к себе, во дворе раздались голоса. Марго открыла ставни, оглядываясь. На каменной брусчатке сверкали лужи, факелы, потухшие в грозу, были уже бесполезны: над крепостными стенами пробивалась тонкая светлая полоса будущей зарницы. Во дворе стоял, шатаясь, человек, к нему бежали слуги. Его одежда была испачкана в грязи, с волос капала дождевая вода вперемешку с кровью. Марго узнала его. — На нас напали! — закричал Тодд, обессиленно падая на колени. — Я не знаю, жив ли сир Маккормак! Там был человек, а потом он превратился в ужасное крылатое чудовище! Доложите королю, прошу вас, на нас напали, и Майк, скорее всего, мертв!..***
Майк возвратился под вечер. Элиоту доложили, что капитан его личной гвардии прошел через Западные ворота пеший, с непокрытой головой, но, вне всякого сомнения, живой. Вся история началась с доноса крестьянина из соседней с Камелотом деревни. Мужчина сообщал о фэйри, появлявшихся по ночам из леса и крадущих маленьких детей и глиняную посуду из домов. Донос, мягко сказать, не заслуживал доверия, но после слова «фэйри» глаза Тибериуса загорелись, и он тотчас же поручил сыну разобраться с «магическим отродьем, которому место в старых легендах, а не на мирной земле моего королевства». Элиоту было откровенно лень ехать самому, но, отправляя Майка и Тодда в Королевский лес, принц и подумать не мог, что все так обернется. Известие о нападении на его людей принесли утром. Пришлось, скрепя сердце, растолкать Чарльтона и выпроводить его из опочивальни: парень сильно уставал в оружейной, и Элиот спокойно оставил бы его досматривать свои сны, но всегда существовала опасность разоблачения, маленькая червоточина, отравляющая весь плод. Была еще одна деталь, мешающая Чарльтону оставаться в постели Элиота дольше положенного. Квентин. Квентин Колдуотер и его, Элиота, жалкие чувства. И это была уже совсем другая история. Элиота радовало то, что после приема Квентин не торопился сбегать от него с криками, а значит, был шанс сохранить их дружбу, которая сама по себе была бесконечно ценным подарком. Тодда он нашел у Пенни: рыцарь бормотал что-то невнятное о страшном летающем звере невиданной силы и свирепости, качая перевязанной головой и сокрушаясь о трагической кончине Майка Маккормака. Тодд сказал, что в пылу битвы с этим существом они с Майком разделились, и его скрыла стена дождя, но Элиоту казалось, что даже если неведомая опасность существовала на самом деле, Тодд мог попросту сбежать, скатиться от страха в овраг и там разбить голову. Никаких фэйри его рыцари, разумеется, не встретили. Элиот принял решение повременить с объявлением Маккормака погибшим, и не напрасно. Когда придворный лекарь убедился, что здоровью капитана ничего не угрожает, его провели в малую столовую к Элиоту. Плащ на сире Маккормаке был чистым и сухим: он успел переодеться перед докладом о произошедшем в лесу. — Твои молитвы вернули меня домой, мой принц, — с порога заявил Майк, отстегивая меч и садясь напротив. Элиот скептически приподнял бровь. Во-первых, он не молился. Во-вторых, рыцари давно звали его по имени, без титулов. Ближе Марго у него все равно никого не было, но Элиот гордился тем, что создал в рыцарском братстве отношения полностью доверительные, не очерненные раболепством. — Позволь подарить тебе клык поверженного в твою честь монстра, — Майк достал из-за пазухи грязно-белый, с желтым налетом костяной зуб, длиной в две его ладони. Протянул вперед, глядя на Элиота восхищенным, почти голодным взглядом. — Очаровательно. Расскажи о монстре, он и правда существует? Он напал на вас с Тоддом? — Это была полуночная тень, мой принц. — Не слышал о такой ни разу. — Помесь гарпии и крылатого змея, создание очень темной магии. Мой отец всю жизнь был охотником за магическими существами, он бы подтвердил правдивость моих слов, если бы дожил до этого момента. Король сделал его драконоборцем, когда началась Великая Чистка. До того, как Тибериус начал войну с волшебством, такие люди звались не охотниками, а браконьерами, но Элиот решил не уточнять. — Должно быть, победить его было трудно, одни зубы чего стоят. — Победить его мне помогла мысль о вас, о вашей блистательной утончённости и красоте. В качестве турнирной музы Элиот себя никогда не рассматривал, но ощущение было, на удивление, приятным. Майк, невысокий, светловолосый и в определенной степени привлекательный, отвечал ожиданиям кронпринца, но ни разу не проявлял заинтересованности ни в других мужчинах, ни лично в Элиоте. — Никогда не замечал за тобой такой тонкой оценки моей красоты, — нейтрально заметил Элиот, вертя зуб в руках. — Я также никогда не был настолько близок к смерти, мой принц. И действительно, как с этим можно было поспорить? Элиот был свободен, Майк тоже. К тому же, кроме должности капитана рыцарской гвардии, в его обязанности входила охрана принца за стенами дворца. Всего одна верховая поездка, или пикник на лоне природы, вовремя ввернутая фраза или жест, немного вина, и кто знает, к чему это приведет.***
Он наблюдал, как пыль золотилась в солнечном луче, пока не заслезились глаза, затем закрыл их и перевернулся на спину. В углу у самого потолка разрослась паутина, но хозяина видно не было. «Правильно, зимой им нечем питаться, умник,» — подумал Квентин. Спать не хотелось. Последние два дня он то и делал, что спал, рассматривал полет пылинок в воздухе и читал, в те редкие моменты, когда удавалось сосредоточиться на чтении в достаточной степени. Квентин так глубоко ушел в свои мысли, что не услышал ни шагов, ни стука в дверь, ничего, пока дверь не заскрипела, открываясь, и в проеме не показалась голова принца Элиота. — Кью? Ты не занят? Квентин с неохотой разлепил губы и ответил: — Нет, — после долго молчания, его голос в тишине комнаты прогремел подобно грозовому раскату. — Не занят. Элиот зашел, оглядываясь по сторонам: низкий выбеленный потолок с облупившейся краской, устланный овчинами пол, узкая кровать, сохнущее на веревке белье, буковый сундук у стены и умывальник с кувшином. Видеть его в этой комнате было так же неправильно, как породистого сокола — в курятнике. Квентина так и подмывало спросить, куда подевался сир Майк Маккормак, но сил не было даже на простой вопрос. Неожиданная для Марго и Квентина интрижка принца с капитаном его личной гвардии длилась уже почти неделю. Первые дни Квентин много времени проводил с Марго, но потом его разум начал бунтовать, и даже такая простая задача, как встать с кровати и вернуться к своим обязанностям, представлялась ему невыполнимой. — Марго сказала, ты неважно себя чувствуешь? Надеюсь, ничего серьезного? — принц передвинул табурет и сел у кровати. — Нет, — слова давались ему с трудом, и невыносимо хотелось спать. — Завтра… я вернусь к работе. — Не переживай об этом, мне нашли замену, возвращайся, когда поправишься. Стой, прозвучало не очень, — Элиот улыбнулся уголком рта, — Тебя заменить невозможно, но найти кого-то для уборки и всего такого — дело простое. Кого бы ему не нашли, этот человек, вне всякого сомнения, справлялся с обязанностями Квентина лучше самого Квентина. — Я же принес тебе кое-что, — только теперь Квентин заметил, что в руке принц держал сверток. Элиот развернул его и положил круглый красно-оранжевый плод на одеяло рядом с волшебником. — Это что, пушок? На фрукте? — Это персидское яблоко, «persicum malum», как говорят в Империи. Кожицу тоже можно есть, — объяснил Элиот. — Их, я слышал, даже во Франкии уже выращивают, в Аквитании точно, но вот этот привезли из Равеннского экзархата.*** Квентин потянулся к плоду, погладил его бархатистый, как пушистое брюшко шмеля, поцелованный солнцем бок. — Там есть косточка? — Да, твердая, как в сливах. Хочешь, я порежу на кусочки? Голос в голове Квентина мрачно напомнил ему, что у принца, без сомнения, были более важные и приятные дела, чем сидеть с ним в пыльной и душной каморке, когда снаружи этой комнаты Элиота ждали Марго, любовник, пикники, приемы и целое королевство, скандирующее его имя. Квентин помотал головой. Он поднес плод ко рту и укусил. Свежий сладкий сок брызнул на губы и потек по подбородку, запах напоминал о медоносных цветах и засушенных на солнце кусочках красных яблок. Элиот улыбался, наблюдая, как Квентин тщетно пытается не испачкать соком одеяло. Смирившись с неизбежным беспорядком, Квентин улыбнулся в ответ. — Спасибо. Это персидское яблоко, оказывается, очень вкусное. Квентин и сам не заметил, когда в его голос вернулась прежняя сила. Появление принца отвлекло его и обрадовало: он всегда оказывал такое действие на волшебника. Звук его голоса, выразительные глаза, жесты рук: видя его все эти дни, Квентин не мог не сожалеть о том, что ему пришлось уйти тогда ночью, после приема. — Не за что, Кью. Поправляйся. Элиот хотел сказать что-то еще, но тут из коридора послышался робкий голос Тодда. Присутствие принца срочно потребовалось в тронном зале. Элиот вздохнул, прикрывая глаза. — Долг зовет? Не отвечая, Элиот протянул руку и сжал его плечо поверх одеяла, затем вышел, оставив дверь приоткрытой. Вдохновленный его визитом, Квентин нашел силы встать и отмыть лицо и пальцы от сладкого сока. Он пригладил волосы, глядя в отражение в миске с водой, переоделся в чистую рубаху из крашеной шерсти и, ведомый смутным тревожным предчувствием, пошел вслед за ним. Еще не доходя до тронного зала, Квентин понял, что что-то не так. Тодд, оставшийся снаружи, ломился в двери с бледным от ужаса лицом, к ним бежали караульные, кто-то кричал. Скрежетали замки и трещало дерево. В суматохе Квентина толкнули к стене. Когда он забежал в тронный зал вслед за стражей, королевское кресло пустовало. Майк Маккормак в исступлении бился головой в мозаичные окна, цветное стекло в нескольких местах уже пошло трещинами. Глаза рыцаря сверкали ярко-алым, совсем как его плащ. Его повалили на пол и оттащили, но сила, бушующая в нем, была нечеловеческой. Христианские священники, должно быть, именно так описывали одержимого демонами человека. Длинный, окровавленный кинжал с серебряной рукоятью лежал рядом с ним, почти светящийся на темном граните. Картинка вреза́лась в память, как молния прорезает небо — резко, наотмашь. Четверо рослых дозорных обездвижили Майка, прижав к полу, и только тогда Квентин увидел, что в зале был еще один человек. На ступенях перед троном, сжимая руки на животе, лежал Элиот, и между пальцев у него бежала кровь.***
Марго всегда казалось, что она сделана из прочной стали. Словно бы умелец-кузнец Кассель Хэнсон, в перерывах между мечами, нагрудниками, железными перчатками, флюгерами, шпорами и подковами, выковал себе дочь. Выросшая в кузнице и при королевском дворе, в равной степени закаленная и там, и там — Марго Хэнсон гордилась своим умением гнуться, не ломаясь. Теперь же, при взгляде на Элиота, ее сердце крошилось хрупким стеклом. Его перенесли в покои придворного лекаря, но королю еще не доложили. Он ночевал в городе у одной из своих любовниц, но так было даже лучше. Марго знала о магии Квентина, и знала, что он может помочь принцу. Кровотечение остановилось очень быстро, Пенни наложил ему повязку, и Квентин, немного справившийся с нервным потрясением, попробовал исцелить рану магией, но ничего не вышло. После Квентина пришел черед Пенни: лекарь снял свою магическую защиту и попытался залечить рану принца своими силами. Ничего. Марго хотелось попробовать и самой, но она не знала ни одного заклинания и боялась сделать еще хуже. Пришла Элис. Колокол отсчитал двенадцать ударов. Пенни раздал всем присутствующим пряный разогревающий напиток для поддержания сил. Элиот не приходил в сознание. Тодд зашел, чтобы рассказать о задержанном. В темнице Майк клялся, что не помнит ничего, после того, как попал в грозу вместе с Тоддом. Марго не хотелось ему верить, но идея темного колдовства, затуманившего разум храброго и преданного рыцаря, была предпочтительней той, где Элиоту желали смерти его ближайшие соратники и собственный любовник. — А вы видели этот зуб, якобы принадлежащий полуночной тени? Боевой трофей Майка? — Пенни потрясал большим бело-желтым клыком, обращаясь ко всем сразу. Марго была благодарна ему за небольшое отвлечение внимания. — Мало того, что про монстра такого я никогда не слышал, а живу подольше вас, так еще и вот этот зуб может принадлежать только дракону, причем ему лет сто, судя по состоянию костной ткани. Как только Марго решила, что их злоключения кончились, и осталось дождаться, пока Элиот придет в себя, случилось непредвиденное. Медленно и неотвратимо, из-под повязки Элиота потянулись черные и тонкие, как ветви терновника, линии, паучьей сетью расползающиеся по бледной коже. Яд — Пенни настаивал, что это было больше похоже на проклятие — распространялся достаточно быстро, по два-три дюйма в час. Пенни на скорую руку приготовил припарки, но они даже не замедлили движения линий. Холодная повязка — тоже. Магия, разумеется, не действовала, и Марго едва держала себя в руках. Она понимала, что еще один безумец им не поможет, а за бесполезные эмоции в их команде в этот раз отвечал Квентин. Понимала — но не могла остановить дрожь в руках и голосе, не могла сглотнуть горечь непролитых слез в горле. Все было так неправильно: и лежащий в забытьи Элиот, и растерянное лицо Пенни, и беспомощные всхлипывания Квентина. Элис сказала, что пойдет искать ответ в библиотеке, и Марго едва не рассмеялась ей в лицо. Больше никто не шевелился. Умом Марго понимала, что воспитанница короля права: если магия и медицина не смогли помочь, ответ нужно искать в книгах, но одна мысль о том, чтобы сидеть в пыльной библиотеке, пока неведомая зараза расползается под кожей ее Элиота, была невыносима. — Посмотрите, что это такое? — Квентин, все это время не покидавший своего места рядом с принцем, парил в воздухе. — Это ты делаешь? — с опаской спросил его Пенни. — Нет, не я! Кровать застыла в воздухе, приподнявшись над полом на добрые полтора фута, рядом парил сундук. Огромный шкаф с целебными снадобьями заскрипел от усилия, но тоже поднялся вслед за прочей мебелью. — И не я, — на всякий случай сказала Марго. Мысль о том, чтобы хранить свою магию втайне от Квентина, у нее промелькнула, но Пенни она доверяла безоговорочно. — Эл, — тихо позвал Квентин. Элиот застонал и затих. Мебель упала на свои места, сопровождаемая глухим стуком древесины о каменный пол и звоном бутылочек в шкафу. Несколько разбились, судя по звуку, но Марго было не до них. Они с Квентином выразительно переглянулись. В комнату вбежала запыхавшаяся Элис. — Смотрите, я так и думала! Нужно найти нож, которым его ранили, и срочно! Если это и правда легендарный Нож Девы, у нас остались считанные часы. Квентин бросился за Тоддом, унесшим кинжал из тронного зала, а Марго заглянула в принесенную Элис книгу. — Считанные часы до чего? — До того, как проклятие доберется до сердца и остановит его. Эти узоры напомнили мне черные лозы дикого шиповника, и я вспомнила об одной легенде. — Легенде? — переспросила Марго. — Теперь мы будем спасать Элиота по советам из детских сказок? — Если у тебя есть другое решение, я с удовольствием его выслушаю, Марго, — холодно сказала Элис. — Мне продолжать? — Конечно, — ответил за нее Пенни. — В этой легенде прекрасную деву поражает похожее проклятие, потому что враги ее возлюбленного рыцаря ранят ее волшебным кинжалом, и из раны прорастает черный шиповник. Рыцарь, узнав о несчастье, сжигает ее старую куклу, и проклятие принимает эту жертву и отпускает девушку. — Боги, это сколько лет должно было быть той девушке, если она еще играла в куклы… — И как эта история поможет спасти Элиота? — подчеркнуто вежливо уточнила Марго. — Кукол у него точно нет. — Это и не нужно, — объяснила Элис. — Мне кажется, важна не форма, а то, что этот предмет был важен для девушки из легенды. У Элиота есть что-нибудь такое? Что-то, что имеет для него особенное значение? «Квентин Колдуотер». Но его сжигать точно не следовало. Словно призванный ее мыслью, в комнате появился Квентин с кинжалом. Марго было достаточно бросить всего один взгляд на оружие, чтобы понять, что это тот самый кинжал. На серебряной рукоятке ветвился цветущий шиповник, оплетая фигуру длинноволосой девушки. — Этот предмет обязательно должен быть любимым? — спросила Марго, вспомнив кое-что подходящее. — Вызывать у него радость? — Думаю, нет. Это больше… Как предмет, который ты первым перенесешь, переселяясь в новую комнату. О котором вспомнишь во время пожара, — Элис подошла к лежащему принцу, оглядывая паутину темных линий, подползающую к груди. — Тогда я знаю, что может сработать, — Марго щелкнула пальцами и схватила Квентина за рукав, — За мной, бежим. Квентин Колдуотер обладал одним очень ценным качеством: когда инициативу перехватывал кто-то, четко уверенный в своих действиях, Квентин не задавал вопросов и не спорил. Они остановились у покоев Элиота, запыхавшись от быстрого бега. Караульные пропустили их без лишних слов, стоило им только увидеть мрачную решимость на лице Марго. Внутри эта решимость спала. Она не представляла, где Элиот хранил предмет, который мог его спасти. — Что мы ищем? — с надеждой спросил Квентин. Марго не ответила. Будь она четырнадцатилетним несчастным мальчиком, куда бы она спрятала свое сокровище, отравленное чувством вины и болью? — Мы ищем старую рубаху, маленькую, как на подростка. Из грубого льна, я не помню, крашеная она или нет. — Не знал, что у Элиота есть что-то похожее. — Это не его. — Ладно, — покорно кивнул Квентин, не требуя подробностей. Именно это обстоятельство позже заставило Марго рассказать ему об этой рубашке. — Давай искать? Гардеробная Элиота пестрила красками, как летний луг в солнечный день. Лиловые, зеленые, золотые и алые, плотные и тонкие ткани прямого кроя или с тонкой вышивкой. Не то, не то, не то. Марго заглянула в украшения, но среди лазуритовых и яшмовых брошек, подвесок и колец всех цветов и размеров не нашлось никакого рычажка или второго дна. Под кроватью тоже не было ничего, кроме пыли. Честертон, кажется, убирался не намного лучше Квентина. — Марго, может, место где она спрятана, связана с самой историей? — Хорошо, я расскажу, но ты меня не перебиваешь и никогда не вспоминаешь эту историю при Элиоте. Квентин коротко кивнул, открыл сундук с обувью и принялся искать там. — Помнишь, я вспоминала про его мальчика для битья? Тейлор, когда я приехала в Камелот, они уже дружили, что удивительно, учитывая… За мелкие провинности Эл получал сам, Тибериус никогда не упускал случая «научить сына уму-разуму», но пороть принцев нельзя, это какой-то основной принцип, который и сомнению никто не подвергает. Элиот много тренировался, но в силу возраста… Пока она говорила, поиски не останавливались ни на секунду. За шкафом — нет, под набивным матрацом, в наволочке, под подушкой — пусто, пусто, снова ничего. — Простыми словами, король распорядился, что за каждый промах Элиота на тренировке Тейлор получал один удар кнутом, а за промах на охоте — десять. Необычная мотивация, как думаешь? На Квентине от ее рассказа лица не было. Марго многое видела сама, но годы стерли остроту этих воспоминаний, сгладили углы. Тейлора она помнила: смуглый худенький мальчик с теплыми глазами, которого при дворе почему-то считали ее братом или кузеном, хотя родства между ними никакого не было. — Когда Элу было четырнадцать, перед Бельтайном, Тибериус невовремя зашел к сыну в комнату. Ничего пикантного, не тот возраст, да и Эл мне потом клялся, что Тибериус все сам надумал. Он всегда чувствовал к Тейлору больше вины, чем чего-либо еще, ведь это из-за его ошибок мальчишке доставалось. В тот день Элиот обрабатывал раны Тейлора, может быть поцеловал их разок-другой, кто за дальностью лет упомнит? Тейлора услали в деревню, а Элиот — ах, какой неловкий — подскользнулся на лестнице. Шутка отозвалась тошнотой глубоко в груди. Даже после того, как Пенни вылечил самые опасные раны, Марго была в ужасе, увидев его тогда. — Я знаю только, что им не дали попрощаться, но у Элиота сохранилась рубашка, в которой Тейлор был в последнюю встречу. Тибериус, к слову, через неделю обо всем забыл. Списал все увиденное на увлечение сына христианством, хоть это и чушь полнейшая. Поцелуй Иуды, омовение ног и прочие странные библейские сцены, я в этом не разбираюсь. — Марго, это же ужасно. Мне даже сказать нечего, это просто в голове не укладывается. — Скажи, где может лежать эта чертова рубашка, чтобы ситуация не стала еще ужаснее, — устало выдохнула она. — Насчет этого… Там, где Элиот хранит свое оружие и доспехи, там на стене висят ножны, простые, кожаные, без меча. Я никогда не убирался там, но они могли бы сойти за ножны для тренировочного меча? Может быть, он тренировался этим мечом раньше, и… Марго не дослушала. Ножны и правда были на месте, а внутри лежала скрученная в жгут льняная ткань. Она развернула рубаху, убеждаясь, что это действительно она. На спине была грязь — нет, не грязь, а бурые, потемневшие от времени кровавые полосы. — Это она. Теперь мы должны ее сжечь, так? Квентин кивнул. Марго метнулась к сундуку, где Элиот хранил белье и ночные рубашки, достала флакон настоянного на травах масла, полила им ткань и сунула туда горящую свечу. Рубаха вспыхнула, но не оранжевым пламенем, а ярко-красным. Светильники вокруг них с Квентином разом погасли и снова вспыхнули, алые искры взметнулись к потолку, и Марго поняла, что проклятие снято. Остатки рубашки догорали ровным закатным пламенем, Квентин поднял их над полом своей магией, чтобы не устроить пожар. — Пойдешь проверить, сработало ли? — спросила Марго, не поворачиваясь к нему. — Я думал, ты первая захочешь узнать? — Мне страшно, — призналась Марго. Остывшая зола опустилась в подставленную миску с водой. Квентин встал рядом с Марго, положил голову ей на плечо. — Мне тоже. Но он в порядке, Марго, я чувствую. Мы сделали это.***
Рождество в Камелоте отмечали с небольшим размахом, не в пример Самайну и Бельтайну. Королева Эвелин, как и семья короля Лота, принадлежала к христианской вере, а Тибериус и Элиот — нет, но крестьяне и свободные горожане были рады любому празднику. К Сочельнику выпал снег, и румяные от мороза городские дети пели рождественские гимны на каждой улице Камелота и продавали веточки остролиста для украшения домов. Омелу вешали над входом дом в знак мира; встретившиеся под кровом такого дома враги складывали оружие. Хоть празднества и длились всю первую неделю января, подарки от союзных королевств начали стекаться в Камелот за неделю до Сочельника. Дарили гончих псов, породистых лошадей, привезенные с Востока дорогие ткани. Большая часть предназначалась Тибериусу, но Элиот тоже получил свою часть: колчан стрел с наконечниками из слоновой кости, тяжелых и оттого непрактичных, и огромное серебрянное зеркало, окаймленное черным ониксом и алым турмалином. Увидев зеркало в первый раз, Тибериус распорядился поставить его у Элис, но девушка уступила его законному владельцу, сказав, что оно не сочетается с убранством ее покоев. Нет, зеркало было поистине прекрасным, Элис никогда таких не видела — во дворце пользовались небольшими бронзовыми зеркалами, которые быстро теряли блеск, их приходилось часто натирать до первоначального состояния — но ей хотелось поддержать Элиота хотя бы так. Когда проклятие рассеялось, а принц пришел в себя, и ему рассказали, что произошло, он смеялся так сильно, что рана снова открылась. Отсмеявшись, он сказал: «Что же, выходит, полюбить меня можно либо под любовным зельем, либо под заклятием.» Элис показалось, что Марго и Квентин могли с этим утверждением поспорить, но в тот момент они еще не вернулись. Майка отпустили и даже повысили, по ходатайству самого принца. Рыцарь получил место командующего гарнизоном в одном из форт-постов на старом валу Антонина**** в своем родном краю — союзном Лотиане. Его отъезд был скомканным, без прощаний и объяснений. Все предрождественские дни Элиот бродил по замку хмурой, но безупречно одетой тенью, питаясь только яичным поссетом, ***** куда Джош наловчился добавлять печеные яблоки и привезенный морем синнамон. Элис, глядя на его уныние, злилась: ему было столько же, сколько было Чарли, когда его убили, а принц растрачивал свои силы и молодость на разнообразные непотребства. Чарли был… Элис не могла описать, каким был Чарли Куинн. С какой надеждой и любовью на него смотрели в народе, как им гордились родители, каким любящим и терпеливым братом он был для нее самой. Ярче всего Элис запомнила день, когда Чарли подарил ей маленькую стеклянную лошадку. Элис болела, и на ярмарку ее не пустили, скучная нянечка читала ей скучные христианские молитвы по просьбе ее крещенной матери, Стефании. Чарли вернулся к обеду и зашел ее проведать. «Это волшебная лошадка,» — сказал он, понизив голос, — «Однажды она увезет тебя далеко-далеко, куда только захочешь, и ветер будет трепать ее стеклянную гриву, а сквозь ее прозрачную спину ты сможешь видеть траву под собой, правда, здорово?» Спустя годы краска на попоне лошадки выцвела, одно копыто откололось при падении, но статуэтка все еще была у нее. После убийства Чарли, Элис спрятала ее в ларец со старыми письмами родителей, потому что смотреть на ее было слишком больно, даже сейчас. В том, что это было именно убийством, сомневаться не приходилось, но Элис пыталась не думать об этом слишком часто. Замковые стены давили на нее осознанием и чувством вины. Она жила под крышей человека, почти наверняка приказавшего убить ее старшего брата, ела с ним за одним столом, надевала подаренную им одежду. Как и всегда, думая об этом, Элис ощутила тошноту. У нее не было доказательств, и, хотя мысль об убийстве Тибериуса посещала её очень часто, Элис не считала себя способной на это. Не считала, но по ночам, когда бессонница одолевала ее особенно сильно, учила заклинания для такого случая. Магия давалась ей легко, словно дремала внутри нее всегда и сейчас, проснувшись, наливалась огромной силой. Силы не пугали ее, но зато пугали возможности, открывающиеся перед ней из-за этих сил. Сны продолжали приходить: трогая струны ее души, они таяли под утро, оставляя больше вопросов, чем ответов. Пещера и четыре незнакомца появлялись чаще других, но не всегда. Ей снились драконы, руины древних городов, аметистовое море, кентавры и песчаные бури. Ничего из этого Элис никогда не видела, поэтому не могла понять, были эти сны вещими или нет. Именно поэтому, когда в ночь на Рождество ей приснилось подаренное Элиоту зеркало, из нижней части рамы которого текла кровь, Элис больше не могла бездействовать. Караульные у комнаты Элиота, завидев ее, выпрямились и приосанились, приготовившись докладывать о ее визите, но Элис прошла мимо. На прошлой неделе она освоила заклинание, позволяющее проходить сквозь стены: пока что удавалось преодолеть всего одну стену за раз, но и этого было достаточно. Зеркало стояло в гардеробной Элиота. На чистой серебристой поверхности была видна каждая мельчайшая деталь, каждый волосок, каждая родинка. Элис впервые видела себя так ясно, в полный рост. Она стояла бы и дальше, как вдруг края зеркала начало заволакивать туманом. Дымка, какую можно увидеть в ограненном опале, ползла к сердцевине, меняя цвет с молочно-белого на розовый и наконец на темно-красный. Как завороженная, Элис наблюдала за тем, как поверхность зеркала пошла мерцающими волнами, и из глубины вылетел карминово-красный мотылек. Здравый смысл взял верх, и Элис отшатнулась, приглушенно охнув. Мотылек облетел комнату по кругу и сел на верхнюю часть рамы зеркала, прямо на крупный турмалин, сливаясь с ним цветом. Из мерцающего красного тумана вылетели другие мотыльки, серые и безликие. Их было так много, что Элис пришлось отступить к стене. Сердце гулко колотилось в такт хлопанью тысячи маленьких крылышек. Раздался крик, и она не могла определить, был ли это ее голос или чей-то чужой. Красный мотылек кинулся ей в лицо, из зеркала потянулась чья-то рука. Другая рука схватила ее за плечо и потянула назад, к двери. Видения заполнили весь ее взор. Серые глаза, зажигающиеся красным. Злой цвет, не тот, что в гербе Вогов. Скалы, белые и острые, как волчьи зубы. Корабль, идущий в шторм. Белокаменная башня и цветущий луг. Сверкающий остров в тумане, меч в камне и змеи в щите. — Элис, какого черта? Сквозь видения пробился знакомый голос. Элис открыла глаза. Пенни сидел рядом с ней на полу и держал ее голову на коленях, а Квентин стоял у открытого окна. Мотыльки улетали в ночь, и никто больше не кричал. — Она навредила тебе? — в дверном проеме показался Элиот, в костюме для верховой езды, хотя за окном была глубокая ночь. Из-за его высокой фигуры выглядывала Марго. — Кто — навредила? — спросила Элис. Ее голова шла кругом, и она успела подумать, что никому не вредила, когда принц ответил: — Банши, живущая в зеркале. Мы как раз решали, что с ней делать. Первая мысль Элис была: «без меня?», а вторая — «это не банши». — Почему вы так решили? Ее отвели в спальню принца, налили поссета — согреться и успокоить нервы. Марго и Квентин вернулись на свои места на кровати, Элиот занял одно из кресел рядом с ними, а Пенни остался стоять. Повсюду были разбросаны раскрытые книги и отдельные страницы, на середине комнаты лежала миска, в которой курились засушенные пучки розмарина и можжевельника. Элис села, чувствуя, как дрожит глиняная кружка в ее руках. — Я заметил, что с этим зеркалом что-то не так почти сразу, но вот что именно — сложно сказать, — начал Элиот. — Мотыльки были первыми, цветной туман почти сразу после, а потом еще начались эти крики… Мы решили, это банши, но ритуал по ее изгнанию не сработал, раз сегодня она снова напала на тебя. — Банши не живут в зеркалах, только в водоемах и в низинах, редко — в лесах, — заметила Элис. Она читала, что баньши-плакальщицы оплакивали усопших, предрекали скорую смерть тем, кто их видел, но в целом были неопасны. В зеркале было что-то другое, что-то гораздо темнее. — Мы допросили тех, кто привез зеркало, — продолжила Марго, — но подарок был без отправителя, только с рисунком черного мотылька вместо подписи. Квентин… Пенни не смог отследить записку заклинанием поиска. — И еще цвет, — вспомнил Квентин. — Эта магия того же цвета, какого были глаза… кхм, глаза сира Маккормака в тот день. Мы думаем, происходит что-то странное, и эти два события могут быть связаны. — Происходит столько всего, а вы ничего мне не рассказали, — с укоризной заметила Элис. Пенни оглядел троицу выразительным «а я же вам говорил» взглядом. Квентину хватило приличия выглядеть виноватым. — Подводя итоги, — хлопнула в ладоши Марго, — эта дама орет на людей, и сводит с ума тех, кто послабее. У нас с Элиотом и Кью просто уши разболелись, Пенни тоже выдержал, но вот остальные… Знаешь Бенедикта, нашего картографа? Помогал распаковывать зеркало, потом потерял сон, а прошлой ночью его из петли вытаскивали, еле-еле успели. У Элис существо вызвало видения, но больше ничего. Если ее и Пенни могла защитить магия, то какое оправдание было у золотой троицы? Из гардеробной снова раздался пронзительный вопль, в котором словно бы слились крики диких гусей, рыдания ребёнка и волчий вой. — Ну как есть — плакальщица, «bean sídhe» или женщина из сидов, — заявил Пенни. — Это ее крик. Элис оставалась при своем мнении. Пока Марго, Элиот и Квентин углубились в рассуждения о том, как еще можно выгнать банши из зеркала, Пенни вышел в «оружейную» за новым, более подробным бестиарием. Элис попрощалась с ними, взяла свечу и пошла к двери, но не к той, которая вела из покоев Элиота. Пользуясь тем, что никто из троицы не смотрел в ее сторону, волшебница скользнула обратно в гардеробную. Поверхность зеркала за их отсутствие вернулась к обычному состоянию. — Я знаю, что ты не банши, — мягко заметила Элис, подходя. — Кто ты? Свеча в ее руках горела, но в отражении — нет. Из пустоты появилось лицо. Темноволосый мальчик лет четырнадцати, широко посаженные испуганные глаза и мягкая линия подбородка. Что-то в подростке показалось ей знакомым, но что — Элис разгадать не могла. «Освободи меня.» Голос прозвучал в ее голове шепотом листвы и воем ветра в горном ущелье. Элис отпрянула и оступилась, свеча потухла, но та другая, в зеркале, загорелась. «Пожалуйста, Элис, освободи меня.» Мальчик не шевелил губами, но Элис слышала все сказанное с пугающей четкостью. На мертвенно-бледном лице жили только глаза: встревоженные, тоскующие, беспокойные. Может быть, все ее видения вели к этому моменту. Может быть, у Элиота всегда была Марго, а теперь и Квентин, а у нее, после смерти Чарли, никого не было, но это — это она могла сделать. Элис замахнулась медным подсвечником и что было сил ударила по серебристой глади зеркала. С оглушительным звоном осколки осыпали пол, алые ленты магических искр змеились из разлома, густой алый же туман заполнял пространство, как тучи просыпанной в воздух муки. Когда искры рассеялись, перед ней оказался мальчик. — Какого черта, Элис? — дверь позади нее распахнулась. — Я была права, — упрямо повторила она. — Это не банши. — Да, отличная работа, — проворчал Пенни, понизив голос. — Теперь это существо свободно, а мы не знаем, что это такое. Мальчик захлопал глазами, его осмысленный взгляд переходил с Элис на Пенни и на золотую троицу, застывшую у двери. Он открыл рот, явно намереваясь что-то сказать, но из горла вырвался только нечленораздельный вопль, какие слышались из зеркала. Элис зажала уши руками. Пенни первым понял, что делать. Он отошел к столу, на ходу совершая заклинание, порезал ладонь. Элис вспомнила, что именно так снималась его магическая защита. — Милый, попробуй мысленно сказать нашему другу, кто ты, и почему ты был в этом зеркале? — попросила подростка Элис. Среди всех вещей, в которых она была уверена, выделялись две: она никогда не считала, что материнство — ее путь, но этого мальчика она была готова защищать от всего мира. Пенни сделал шаг вперед, потом замер, увидев направленный на него недоверчивый взгляд. Лекарь поднял руки перед собой, прислушиваясь, и чем дольше он слушал, тем шире распахивались его глаза. — Все, кроме Элис и Марго, на выход, — распорядился он, совершая быстрое заклинание, позволяющее ему держать разум закрытым. — Леди, вас я попрошу накормить нашего гостя, устроить ему ванну и переодеть в чистое. — Что ты узнал? — спросила Марго. — Что на нем заклятие, не позволяющее ничего сказать. Марго, я прошу вас заняться им не потому, что вы женщины, а потому что вас он не испугается. Марго перехватила взгляд Пенни, читая что-то недосказанное по его лицу, и Элис заметила, как ее глаза сперва расширились от изумления, а затем сузились с совсем другим, опасным выражением. Элис позвала мальчика за собой, и тот пошел, неуверенно, качаясь из стороны в сторону. Марго ушла с ними, больше не задавая вопросов. Элиот занялся осколками, а Пенни склонился к уху Квентина и приказал: — Спроси Фогга, что он обо всем этом думает. — Ты не узнал его имя? — Нет, все скрыто заклинанием. Он волшебник, это без сомнений. Другой волшебник запер его в зеркале, потому что не мог справиться с его силами. Я не видел ни имени, ни лица того другого, но видел цвет его магии. Ты был прав, Майк — тоже его рук дело. — Как нам узнать, кто это? — Спроси у Фогга, — повторил Пенни. Его лица не покидало выражение потрясения и неверия, но больше он ничего не сказал. Квентин спустился в пещеру, уже не надеясь на полноценный диалог без загадок и недомолвок, но Дракон удивил его. — Ты должен убить его, — заявил он, обдавая волшебника горячим паром. — Если, конечно, хочешь спасти своего принца от смерти в расцвете сил. — Что? — Можешь и не спасать, я-то не против того, чтобы Элиот покорился своей судьбе и ушел на вечный покой, а вот ты в наш последний разговор этому плану не обрадовался. — Ты считаешь, этот ребенок опасен для Элиота? — Считают ворон, а я знаю, что Элиот умрет от его руки. Или убей его сейчас, или не приходи потом жаловаться. — Как ты… — Квентин вздохнул, собираясь с мыслями. — Как ты предлагаешь это сделать? — Подмешай яд в еду, подошли убийц, если не можешь сам, делов-то! И не отвлекай меня больше по таким мелочам. — Ох, ну конечно, ты же так страшно занят, разглядывая стены пещеры двадцать первый год подряд, — съязвил Квентин, уходя. Дракон прорычал ему вслед что-то оскорбительное, но он даже не замедлил ходу. Перед комнатой Элиота он остановился, обдумывая шаги, которые нужно было предпринять. Речь шла об убийстве подростка, пока ни в чем не виновного. Если бы Дракон предрек смерть от руки мальчишки ему, Квентину, волшебник не пошевелил бы и пальцем. Но здесь опасность угрожала Элиоту, и он не знал, что делать. — О, Кью! — к нему подлетела Марго. Рукава ее вишневого платья были закатаны до локтей, на подоле — брызги воды. — Мальчик у тебя? — Н-нет, я только пришел. Где он? — Исчез! Мы дали ему одежду Элиота, а он схватил его меч и испарился, как по волшебству. Ты знал, что он тоже маг? Квентин покачал головой. — Зачем ему меч? — Найди и спроси, я даже подумать боюсь. Он напуган, Кью, это точно, но не думаешь же ты, что он нападет на кого-то в замке? — Не знаю, особенно опасным он не выглядел. Сейчас был идеальный момент, чтобы рассказать Марго о пророчестве Дракона. Квентин знал, стоит Марго услышать, что ребенок опасен для Элиота, и ни одна сила в мире не смогла бы ее остановить. Желание снять с себя ответственность было слишком сильным, чтобы ему сопротивляться. Элис появилась из-за угла ровно в тот момент, когда Квентин все же решился рассказать Марго о пророчестве. Проигнорировав его собеседницу, она схватила Квентина за руку и потащила за собой. — Ну конечно, — крикнула им вслед Марго, — идите, секретничайте! Я только напомню, что это Элис выпустила странного мальчика из зеркала, и теперь он, вооружившись настоящим мечом, бегает где-то в замке, а так все просто превосходно! — Что бы ты ни хотел сделать, не делай этого, — заявила Элис, заворачивая за угол и тесня Квентина к стене. — Например? — Не пытайся отравить Мартина. — Кого? — Квентин уже догадался, что леди Куинн откуда-то узнала имя мальчика, но решил поиграть в дурачка. — Мальчика, которого я спасла. Квентин, послушай, он не опасен. Сейчас — нет, но я видела… Помнишь, у принцессы Фен, хоть она и не магическая адептка, были видения здесь, в Камелоте? У Фен были вещие сны, а не видения, но Квентин решил ее не злить, Элис явно вела к чему-то важному. — Вспомню, если ты перестанешь вжимать меня в стену, Элис. Она отступила, прокашлялась, оправила платье. — Я тоже видела что-то подобное. Ты попытаешься отравить Мартина, но его магия защитит своего хозяина, и он выживет. Он запомнит это, Квентин, он вырастет, — светлые глаза Элис заблестели. — Он пронзит сердце твоего короля, и я говорю не о Тибериусе. Я видела это своими глазами, как вижу тебя, и я не хочу такого будущего. — Элис, но что, если ты ошибаешься? Что, если я упущу момент сейчас, а потом уже не смогу спасти Элиота? — Сейчас у Мартина нет причин ненавидеть никого из вас, ни тебя, ни Элиота. Но если ты попытаешься убить его, или расскажешь Элиоту, расскажешь хоть кому-нибудь — принц обречен. Квентин покачал головой. Будущее, как никогда раньше, казалось ему хрупким узеньким мостом над пропастью, мостиком с прогнившими досками, где один неверный шаг означал смерть, и по этому мосту шел Элиот. — Ты можешь пообещать мне, — начал он, взяв Элис за холодные руки, — прошу, пообещай мне, что Элиот не пострадает из-за этого мальчика, ты можешь это сделать? — Не могу, — честно призналась девушка. — Но если ты причинишь ему зло, я обещаю тебе, что мое видение воплотится. Она больше не просила, она угрожала, и Квентин не мог ей противостоять. Он выпустил ее руки и собирался уйти, как вдруг услышал чьи-то торопливые шаги. Из-за поворота на них выбежал человек, одетый в белые и алые цвета дома Вогов. С обнаженного меча капала кровь, пачкая пол и руки. Квентин узнал этот меч — тяжелый, позолоченный, с аметистами на рукояти; с ним Элиот появлялся на приемах и пирах — и только потом он узнал того, кто его держал. — Мое имя — Мартин, — выговорил мальчик, тяжело дыша. — Мартин Чатвин.***
— Да сколько можно, Колдуотер! Пижма и желтый бессмертник — это две разные травы, сколько мне повторять? Ты еще со зверобоем их перепутай, а что, и там, и там желтые цветочки! — Пенни поднял голову и обернулся. — А, Элис, это ты? Проходи. Элис зашла в неподходящий момент: одна колба уже взорвалась, забрызгав пол и часть стены горячим отваром чертополоха и ядовитого чистотела, другая опасно свистела, а в котле перекипала выварка ивовой коры с горькой рябиной. Пенни разбирал засушенные с осени травы и сортировал их небольшими кучками на столешнице. — Иногда мне кажется, что из всего дворца только у нас с тобой есть хоть какое-то понимание жизни, — он вздохнул, вытирая руки и убирая котелок с огня. — Марго, безусловно, умна, но она слишком потакает Элиоту, а у него ветер в голове. Элис хмыкнула, соглашаясь. — В этот раз я добавил в твое сонное зелье поменьше полыни, не будет так горчить, — в беспорядке, царившем на столешнице, лекарь не сразу нашел нужный пузырек, но Элис только покачала головой. — Спасибо, но пока не нужно. Я пришла передать вести из Корнуолла. Гонец приехал сегодня утром. Третьего дня скончался филлорийский король. Говорят, на него напали и вспороли мечом живот. Преемника еще не назначили, вся власть временно у канцлера. — Филлорийский король мертв? — Пенни почувствовал, как по спине побежали мурашки. — Да, — ответила Элис. — Кристофер Пловер, Король-Звездочет. Все кусочки головоломки сложились в цельное полотно. Сыскавший если не любовь, то уважение своих подданных, покровитель искусств, философ и меценат, в своем замке за закрытыми дверями опочивальни он мог творить что угодно, самые извращенные и ужасные вещи, вроде тех, что Пенни видел в воспоминаниях мальчика из зеркала. Лекарь попрощался с Элис, но разум его продолжал задаваться вопросом, что им делать дальше. После возвращения Мартин, кроме собственного имени, ничего не сказал. Марго и Элис, как могли, ухаживали за ним, но разговорить его им не удалось. Он отвечал односложно, и сам не задавал никаких вопросов. Теперь Мартин мог говорить, но, вероятно, не был готов. Жил он в покоях Элис Куинн, чтобы исключить даже возможность того, что о мальчике-волшебнике узнает Тибериус. Игра в молчанку могла продолжаться долго, но теперь, получив весть о смерти филлорийского короля, Пенни решил проверить одну догадку. Он выехал из Камелота засветло, в мягкий, ясный день и мелкий холодный дождь. Даже в начале января, зачарованный остров леди Шалотт ярко-зеленым пятном выделялся на изломе реки. Конь его, фыркая, пошел в воду с неохотой. На середине реки суконный плащ Пенни намок до половины, но поворачивать назад смысла уже не было. Добравшись до островка, он разложил плащ просушиться и подставил лицо солнцу. Время здесь застыло в одном прекрасном летнем мгновении, пчелы летали медленно, нехотя, ветерок колыхал листву фруктовых деревьев. Среди высокой травы густо желтели цветки дрока и первоцвета, холодные воды Аска омывали узкую лодочку, привязанную недалеко от белокаменной башни. Провидица встретила его за накрытым к ужину столом, словно бы ожидая его прихода. В открытое окно рвался ветер, и нити незаконченных гобеленов колыхались, как водоросли под толщей воды. — Нам давно следовало познакомиться, Уильям, разве нет? — она жестом указала ему на кресло напротив себя. Пенни занял предложенное место, отпил душистой ягодной настойки. Поднимаясь к леди Шалотт, лекарь надеялся, что преимущество в разговоре будет на его стороне, но женщина опередила его, и своих позиций сдавать не намеревалась. — Ты ведь не свое будущее пришел узнать, я права? О своем будущем ты даже не задумываешься, настолько оно туманное и пугающее. Отчасти я понимаю тебя, Уильям Адиеди: гораздо легче пытаться помочь всем вокруг, чем себе. — Не свое, — ответил Пенни. — Твое будущее, леди Элейна из Астолата. Или я должен сказать, леди Джейн из рода Чатвинов? Провидица побледнела, как смерть. — Не говори больше ни слова, не называй имен, если не хочешь моей смерти. — Не хочу, прости. Я знаю, что на тебе проклятие, что ты не можешь покинуть остров и не можешь рассказать, кто тебя проклял, но скажи, когда? — Шестнадцать лет назад. — Хорошо, — сказал Пенни. Шестнадцать лет назад в одной из башен Вайтспайр случился крупный пожар, и трое воспитанников покойного теперь короля Кристофера погибли в огне. Сир Руперт Чатвин, леди Джейн и младшенький, Мартин. Если допустить, что пожар был подстроен и дети выжили… — У тебя есть братья? — В живых — нет, — выдохнула Джейн. Красивая, но бесконечно уставшая, она сложила руки перед собой и посмотрела за спину Пенни, на свои гобелены. — Старшего тьма поглотила уже давно, магия отравила его сердце, и по тем слухам, что до меня доходили, он принес волшебный щит на турнир в Камелоте и был пойман. Если я что-то и знаю о Тибериусе Воге, с магами он не церемонится. — Не церемонится — это еще мягко сказано, — хмыкнул Пенни, почесывая узоры на шее, не позволяющие ему самому использовать магию в полную силу. Так было лучше, так было безопаснее. — Младший… Я стараюсь не думать об этом, потому что не могу ему помочь, про- Джейн запнулась, сглотнула. — Оно как раз позаботилось о том, чтобы я никак не смогла ему помочь. Я не могу назвать ни его имени, ни имени его мучителя, поэтому я надеюсь… Уильям, я надеюсь, что мой брат мертв, потому что если нет — он страдает. — Не знаю, что насчет твоего брата, но, я с полной уверенностью могу сказать тебе, что Мартин Чатвин жив. — Ты лжешь! — вскрикнула Джейн, вскакивая с места. — Видел его собственными глазами. Ему все еще четырнадцать. И ему очень нужна ты. Джейн не дослушала. Она бросилась вон из своей горницы, прочь от гобеленов, вниз по полуистлевшим доскам лестницы. Пенни догнал ее только во дворе. — Стой, стой, нужно убедиться, спа́ло твое проклятие или нет! — Это неважно! — пророчица рвалась к лодке с поразительной для ее внешности силой, путаясь в длинных волосах и полах платья. — Если Мартин жив, это неважно! — Я привезу его к тебе, хорошо? Или ты приедешь в Камелот сама, но не раньше, чем мы поймём, что это тебя не убьёт. Ты шестнадцать лет ждала встречи с братом, остановись и подумай, как глупо будет потерять его сейчас! Джейн замерла, и Пенни отпустил ее руки. — Как мне проверить, что оно спало? — Попробуй рассказать о том, кто причинил вашей семье столько зла. Расскажи, почему он проклял тебя? — Потому что я сбежала. Я искала помощи в других городах моей страны, но никто мне не верил. В Камелоте тоже, а потом эта башня… Мой старший брат поступил на службу к другому волшебнику, и помогать нам не хотел. Тот, кто проклял меня — чародей, но не очень сильный. Он хорош в магии иллюзий, например, мог наколдовать огромного крылатого зверя, черного и рычащего, но бестелесного. Мое проклятие было его лучшей работой. Хотя… — она остановилась, положила руку на грудь, прислушиваясь, — раньше я не могла даже произнести это слово… — И, Джейн, расскажи, почему он хотел убить Элиота — этого я, признаюсь, совсем не понимаю. — О, это самая простая часть истории, — усмехнулась провидица, вытерев слезы тыльной стороной руки. — Узнав о моем даре, он потребовал, чтобы я предсказала его смерть, чтобы он смог ее избежать, понимаешь? Я сказала, что его убьет светлоглазый темноволосый юноша под знаменем дракона, с золотым мечом с аметистами на рукояти. Достаточно размыто, да? — О, теперь все имеет гораздо больше смысла, — кивнул Пенни, — Этот меч принадлежит Элиоту, Пловер, должно быть, увидел его на одном из турниров или приемов и подумал, что твое пророчество о принце. Оставалось только подослать ему сначала Майка с ножом, а потом зеркало, которое сводило с ума его слуг. — А разве пророчество не о нем? — Джейн вздрогнула на звуке имени филлорийца, но ничего не сказала. — Нет. Пловера убил Мартин, в одежде Элиота и с его мечом. Думаю, он перенесся в Вайтспайр магией, он не рассказывал. Лицо Джейн озарила торжествующая улыбка. Джейн Чатвин, Элейна из Астолата, леди Шалотт. По ее лицу текли слезы, а с губ не сходила улыбка зыбкого, выстраданного счастья и надежды. — Скорей бы увидеть его, боги. Скорей бы вернуться домой. В Камелот он вернулся уже в темноте. Отдав необходимые поручения, он зашел к Элис проведать Мартина, но тот даже не шевельнулся в ответ на его слова. Элис гладила его по голове, напевая старую кельтскую колыбельную. «Зайди позже,» — одними губами попросила она. Элиот, Марго и Квентин нашлись там, где он и предполагал их увидеть — в спальне кронпринца, кто лежа, кто сидя на полу. Элиот читал вслух, что само по себе было событием из ряда вон выходящим, остальные слушали. «Несмотря на дружбу, расцветшую между ними, а может, именно из-за этой дружбы, молодой рыцарь был… так смирен и молчалив, что не мог признаться в своей любви. Но однажды он спросил у принцессы прямо: 'Что лучше — сказать или умереть? '» — Я нашел сестру Мартина, старшую, — перебил его Пенни. — Он был заперт в зеркале, должно быть, лет шестнадцать, а она уже взрослая женщина, но, думаю, их встреча пойдет мальчику на пользу. — Спасибо, Пенни, — Марго подняла голову. — Элис наверняка будет по нему скучать, но с сестрой ему будет лучше. — Я иду спать, а Квентина Колдуотера хочу попросить не топать, как медведь, когда он вернется в свою комнату. — Кью может заночевать тут, — усмехнулась Марго, — специально, чтобы не потревожить твой чуткий сон. Кровать большая, принц не храпит. Элиот сбился, зажал пальцем страницу и укоризненно посмотрел на подругу. Квентин поднял растрепанную голову с колен Марго. — Забыл сказать, тебя там ожидает посетительница. — Больная? Кто-то из дворца? — Нет, она по личному вопросу. Представилась Адрианой, дочерью одной из тех жриц, что были убиты на Авалоне в начале Великой Чистки. Она искала Джулию, сказала, вы были друзьями. — Ладно, хорошо. Поисковое заклинание не дало бы никаких результатов — Джулия Уикер была и оставалась талантливой ведьмой, умеющей виртуозно скрывать себя от таких вещей, но если девочке станет от этого легче, Пенни мог попробовать. А когда заклинание ожидаемо не сработает, он предложит ей мятного чая и они поговорят — Пенни и сам был знаком со многими жрицами Авалона, и мог рассказать дочери одной из них о прошлом ничуть не хуже Джулии. Когда он добрался до своих комнат, они пустовали. Врать Квентин не умел, а значит девушка действительно была здесь, но ушла. Он огляделся, проверяя, все ли ценности на своих местах. Звездные карты, яшмовые счеты, коллекция редких минералов с разных уголков света. Его собственный гримуар, для пущей безопасности замаскированный под старый травник — на месте. Бутылек с кровью дракона — бесценный ингредиент самых редких и сложных зелий — на месте. Ножа Девы на месте не было.