***
Первые дни ее жизни в Римини, шум прибоя мешал Джулии заснуть. Вилла, которую она арендовала у семейной пары среднего возраста, хорошо говорящей по-валлийски, стояла у самой воды, а за домом почти до горизонта простирались плантации: оливковые деревья, красные апельсины и огромные гранаты. По ночам прилив подступал к самым воротам виллы, но днем зеленоватая вода уходила, скромно держась в маленькой рукотворной бухте. Решение уехать было спонтанным. После неудачи, постигшей ее в Камелоте, Джулия не знала, куда еще могла пойти. К желанию сбежать от всех ошибок и разочарований примешивалось желание дождаться встречи с загадочной Асмодей. В их последнюю встречу женщина обещала, что они увидятся снова, и Джулии казалось, что ей для этого не обязательно мерзнуть в Камелоте и прятаться от королевского правосудия. Зиму она провела в Римини, совершая короткие поездки в соседнюю Равенну, цветущую под властью византийских экзархов, и в местечко Касентинези в Аппенинских горах, к водопадам, живописным лугам и лесам с тысячелетними деревьями. Весной пришла она. Асмодей шла пешком, в пыльном мареве полуденного зноя ее фигура то появлялась, то исчезала между посаженными вдоль дороги вечнозелеными кипарисами, но Джулия знала — это она, и сердце жрицы колотилось, как от самого сильного магического обряда. В этот раз на ней был костюм бродячего менестреля, выцветшее зеленое сукно оттеняло ее глаза, но давало слишком много тепла: в Римини в самом начале апреля было так же жарко, как в ее родном Камелоте — в макушку лета. — Джулия? — Асмодей помахала ей рукой, подходя к вилле. Джулия сидела в тени на террасе, и их разделяла только невысокая резная ограда. — Твое предназначение, надеюсь, не обидится, если я украду тебя у него на пару часов? — спросила жрица, отпирая заднюю калитку и впуская Асмодей. — Мое предназначение привело меня именно туда, где мне нужно быть, — женщина улыбнулась, подавая ей руку в знак приветствия. Рукопожатие было крепким, а руки Асмодей — шершавыми от ветра и ратного дела. — Так ты можешь остаться? До вечера и на ночь, и может еще дольше? — Могу. После всех лет служения нашей Богине, я устала, Джулия. Устала, как римский солдат в конце своего похода. И когда я подумала, где бы хотела провести эту краткую передышку, то увидела твое лицо. У Джулии было много вопросов: о Богине, работе Асмодей, ее прошлом и ее таинственном предназначении, но она не собиралась задавать их сейчас. Впервые с их странного знакомства женщина никуда не уезжала, не уплывала и не бросала Джулию теряться в догадках. — У меня три гостевые комнаты, выбирай любую, а я прикажу приготовить ванну. — Спасибо, но ванну не нужно. Я искупаюсь в море, — Асмодей отстегнула меч с ножнами, сняла заплечный мешок, за ними последовали плащ и туника. — Вода ведь холодная! — Джулия засмеялась, глядя на ее приготовления, а потом поняла, что та не шутила. Асмодей пожала плечами и стянула нижнюю рубашку через голову, оставшись в одних кожаных браслетах. Джулия ушла в дом отдать распоряжения насчет ужина и ночлега для гостьи. Пит оставил ее еще в Камелоте, оставшись в услужении у Марины, а новые слуги уступали ему в молчаливости и тактичности, но Джулия не жаловалась. Когда она вернулась, Асмодей уже сидела за столом в оливковой тунике без рукавов на голое тело, босоногая, с мокрыми волосами. Соль застывала на ее коже искрящимися на солнце кристалликами, и у Джулии очень не вовремя пересохло в горле. — Так ты расскажешь мне что-нибудь о своих странствиях? Может быть, на самом деле ты — сама Богиня, пришедшая в мир смертных, чтобы проверить мою преданность Авалону и его жрицам? — Расскажу, — она тряхнула кудрявой головой, разбрызгивая капельки воды вокруг себя, как выбравшаяся из пруда гончая. — Начну с того, что на самом деле зовут меня не Асмодей, а Кэдди. И я не богиня, и пришла не проверять тебя. — Но мы видимся уже третий раз, а ты не меняешься, Кэдди, — заметила Джулия. Она сидела, поджав под себя ногу и задрав легкое платье из выбеленного льна до колен — совершенно недопустимо для женщины ее положения и статуса, но рядом с Кэдди-Асмодей ей хотелось забыть об условностях. — Я тоже не старею, но я — Верховная Жрица, сам титул дает мне бессмертие, а кто, в таком случае, ты? — Я — Защитница, и я дала Непреложную клятву. Ох. Это многое объясняло. Эта клятва продлевала жизнь давшего ее человека или мага, до той поры, пока он или она не исполнит обещанного. Марина тоже дала Непреложную клятву, как-то связанную с ее местью Тибериусу, но ведьма не говорила точные слова, а Джулия не решалась спросить. Такие же, как Кэдди, не были магами в полном смысле этого слова, хоть и преследовались законом, как равные им. Они чувствовали магию и могли на расстоянии ощутить, если кому-то из магических адептов грозила опасность. Джулия слышала о них так много лет назад, что, встретив Кэдди в темницах Камелота, даже не подумала, что она может быть одной из них. — Я знаю о таких, как ты. Когда Авалон был еще пуст, и магия не достигла своего расцвета, Защитников и Защитниц было очень много, а теперь, когда магия под запретом, вас должно было стать еще больше, разве нет? — К сожалению, я не знаю больше ни о ком, кто бы дал ту же клятву, что и я, — Кэдди вертела в руках листик, снятый с черенка красного апельсина. — Защищать магических адептов можно и без нее, хотя это и сложнее. — Из-за того, что быстро стареешь? — Нет-нет, это не главная причина. Клятва, если она произнесена правильно, словно бы влечет тебя именно туда, где требуется твоя помощь, помогает выходить из всех поединков без единой царапины. Ты вверяешь свою жизнь и судьбу Богине, и она хранит твой путь, но у пути нет конца, и я просто хочу передышки. Джулия склонила голову набок. — Ты же знаешь, что любой магический адепт может освободить тебя от этой клятвы? Не говоря уже о Верховной Жрице. — Знаю, но, пожалуйста, не делай этого. Эта клятва — все, что у меня есть. Без нее… мне будет уже лет сорок, и что я должна буду делать дальше? Сеять рожь? Растить детей? — она хмыкнула и застрясла головой, снова разбрызгивая воду. — Сколько лет назад ты дала ее? — посерьезнев, спросила Джулия. — В самом начале Великой Чистки. Ты была одной первых спасенных мною магических адепток. Я могу рассказать, почему, если тебе интересно. — Очень интересно. — Сама я из Лории. Моя мать… Она хорошая женщина, но очень неблагонадежная, постоянно проигрывала в споры, в карты, ввязывалась в сомнительные предприятия… В последний раз мы попали из-за нее в большую опасность, — Кэдди отвернулась, глядя на белую ленточку дороги, прищурив глаза от яркого солнца. — Коротко говоря, это история о лесных разбойниках и предательстве. Нас спасла женщина. Это случилось сразу после запрета магии, и ей самой ничего не угрожало, но она помогла нам, и… О ее магическом даре донесли кому надо, и на следующий день она была уже мертва. Джулия не видела лица Кэдди, но голос путницы задрожал, а руки сами собой сжались в кулаки. — И я подумала, если она отдала свою жизнь за нас с мамой, будет только честно, если я сделаю то же самое. Женщина носила на себе трискель*, знак нашей Богини и Старой Религии. Так я попала на Авалон, где жрицы приняли мою клятву, затем поехала к первой ведьме, которой требовалась моя помощь. До сих пор помню — она заперлась в своем доме, а крестьяне, воодушевленные приказом Тибериуса, собирались поджечь крышу и «выкурить» ее оттуда. Я помогла ей покинуть страну, а на следующий день все жрицы Авалона были мертвы. Дальше ты знаешь. Джулия протянула ей руку, и Защитница крепко сжала ее. — Должно быть, это было ужасно, — жрица не заметила, как ее глаза наполнились слезами. — Если ты чувствуешь зов магических адептов, а тогда помощь требовалась целому храму? — Да, это было ужасно, — согласилась Кэдди. — Хуже всего было то, что я опоздала. Но сейчас я наконец-то чувствую себя именно там, где нужно. — Я долго думала, встретимся мы снова или нет, — улыбнулась ей Джулия, отпуская чужую ладонь. — Такое совпадение могло случиться однажды, потому что твоя клятва привела тебя мне на помощь, и даже дважды — тогда, в Александрии — это уже казалось чудом. И вот сейчас… Жрица подперла щеку рукой, с ее лица не сходила улыбка. — Тогда, на причале, — начала Кэдди, улыбаясь в ответ, — я увидела тебя — в золоченых сандалях, в песочном шелке и с золотыми браслетами — ты светилась, как… Я будто нагрезила тебя, уснув на полуденном солнце. Я подумала: «вот так бы выглядела богиня Афина Паллада, сошедшая со светлого Олимпа к своим почитателям». Мне было так сложно уйти на свой корабль, как никогда раньше. — А я теперь не понимаю, почему не отправилась с тобой, куда бы этот корабль не шел. Меня ничего не держало в Александрии, да и вещей у меня почти не было. Она замолчала, не зная, что еще сказать, но при этом остро ощущая, как бесполезны сейчас будут любые слова. — Больше мы не будем терять время попусту? — спросила Кэдди, и в ее взгляде читалось восхищение и желание. Она разрезала красный апельсин на две половинки и дала одну Джулии. — Не будем, — жрица укусила его, и розоватый кисло-сладкий сок потек ей по пальцам. Она знала, куда ведет этот разговор и знала, что Кэдди совершенно точно устала с дороги, но слишком горда, чтобы в этом признаться. — Я собиралась прилечь перед ужином, для лучшего пищеварения, но если моя гостья заскучает за это время… — Нет-нет, не заскучает, — быстро ответила Кэдди. — В таком случае, дневной сон будет полезен и мне. Так они и поступили. Джулия не спала, разумеется, а вот из гостевой комнаты не доносилось ни звука до самого заката. Когда медное, грозное солнце почти спряталось за ровные гряды гранатовых деревьев, Кэдди спустилась на террасу к ожидавшей ее Джулии. Ее волосы высохли и теперь вились тугими кольцами, обрамляя высокий лоб и острые скулы, оливковая туника подчёркивала цвет глаз. Стол был накрыт на двоих, масляные светильники горели ровно, вино дышало в расписных кубках, а Джулия надела к ужину лёгкое белое платье с открытыми плечами и собрала волосы в обруч на затылке, как делают гречанки. — Как ты относишься к пармской ветчине? — спросила жрица, указывая на стол. — Дар предвидения подвел меня, и я не успела достать нам к ужину ничего получше. — Очень хорошо отношусь, — улыбнулась Кэдди, садясь напротив. — Я свалилась тебе на голову без предупреждения, и ты могла подать к столу морскую капусту, и я съела бы ее с тем же удовольствием. Знаешь почему? — Почему? — Потому что и в том, и в другом случае, смотреть я буду на тебя. Неожиданно для себя, Джулия смутилась. — Попробуй оливки, — сказала она вместо остроумного ответа, на которые обычно не скупилась. — Они выросли здесь, на плантации. Хлеб тоже пекут прямо на вилле, а вот этот сыр и ветчину везут из Болоньи. Кэдди ела с большим аппетитом, но, оставшись верна своему слову, не отрывала глаз от Джулии. Солнце спряталось в плантации и кипарисы почти сразу; тонкий, едва уловимый момент теплых, лиловых сумерек промелькнул вспугнутым зверем, и вокруг террасы сгущалась синева. Узнав историю Кэдди, Джулия не могла не рассказать о себе. О том, как она родилась в деревне рядом с римским фортом, позже разросшимся в город, получивший имя Камелот, как убегала в луга и леса, где танцевала с народом холмов, как видела образы в пламени свечи, в толще воды, а позже — в кристаллах. Как впервые увидела Квентина — в видениях, а недавно и вживую. Как у ее родителей не хватило приданного, чтобы выдать замуж вторую дочь, и Джулию отправили на Авалон. Другая на месте Джулии тосковала бы по дому и оплакивала свою судьбу, но будущая Верховная жрица с первого взгляда на сверкающий Храм Богини поняла, что нашла свое место. Ей повезло: родители могли отдать ее молодому христианскому богу, а жизнь монахинь, насколько ей было известно, отличалась от жизни жрицы Старой Религии, как небо и земля. На виллу спустилась ночь, и в молодой траве за домом запели цикады. В свете масляных ламп Джулия разглядела на пальце Кэдди кольцо — простое, медное, с двойной спиралью Эпоны, Богини коневодства. Боги и богини Старой Религии не соперничали, но Эпона покровительствовала только коневодам, тогда как власть Великой Триединой Богини-Матери, которой поклонялись на Острове Яблок, простиралась гораздо дальше. — Это мамино, — объяснила Кэдди, проследив за ее взглядом. — Не видела ее с того момента, как уехала на Авалон. Даже думать не хочу, сколько ей сейчас, если она еще жива. Джулия понимающе кивнула. — Я и сама приезжала недавно на свадьбу внучки моей старшей сестры, инкогнито, конечно. Время — странная штука. — Ты много путешествовала, так? Александрия, Камелот, теперь и Равенна. — Да, много. В определенный момент все самые лучшие постройки, величественные храмы и дворцы становятся похожи между собой, лица людей сливаются, корабли и города теряются в памяти. — Ты когда-нибудь была в Митилене? Митилена была главным городом острова Лесбос, возвращенного Империи еще в незапамятные времена, до падения Рима. Насколько ей было известно, город ничем не отличался от сотни других областных центров: с выходом к морю, виноградниками, особняками знати, корабельной верфью. — Не была, но слышала много хорошего, — усмехнулась Джулия, ловя взгляд Кэдди. — Милый город, — Защитница прикусила губу, на щеках проступил румянец. — Красивые белокаменные мосты. Сильный флот. Ну конечно. Сильный флот, безусловно. Если Митилиан вспоминали, то только как родину фиалкокудрой Сапфо Митиленской. — Я хотела бы поехать туда, когда надоест Римини, — сказала Джулия. — Если твое предназначение позволит, может, ты поедешь со мной? — Иногда моя судьба предстает передо мной кристально ясно, а иногда — как сейчас, я просто знаю, где хочу находиться, но не знаю, сколько это продлится. Но да, конечно, я поеду с тобой на Лесбос. Ох. А вот это уже интересно. Джулия взяла с тарелки сыр и запила его остатками вина, чтобы не сболтнуть ничего лишнего. — Ты не жалеешь, что стала жрицей? — Кэдди поставила опустевший кубок на стол и сложила руки перед собой. — Ни на мгновение. Даже помня о том, каким гонениям подвергаются магические адепты в Камелоте и других городах… Можно бесконечно жаловаться на то, что магия чего-то не может, забывая, что мир без нее… Мрачен, жесток и не имеет смысла. Слова Джулии повисли между ними, резкие и острые в тишине вечера. — Даже в мире без магии, и я знаю это наверняка, ты была бы лучом света для всех, кому посчастливилось знать тебя, — сказала Кэдди тоном, не допускающим возражений. Теперь, когда гостья отдохнула, подкрепила силы и, без сомнений, наслаждалась ее компанией, Джулия решила себя не сдерживать. — В мире без магии ты, и я знаю это наверняка, вела бы за собой армии. — Или пасла бы овец, — хмыкнула в ответ Кэдди. — Одно из двух. — В мире без магии мы бы не встретились, — слова Джулии были осторожными, как шаги человека в темной комнате. — Это все, что имеет для меня значение. — Тогда как нам повезло, что в этом мире магия — есть. По взгляду Кэдди жрица поняла, что думают они об одном и том же. Их Богиня не запрещала своим дочерям никаких удовольствий, не в пример аскетичному христианскому, Кэдди тоже это знала. — Ты ведь останешься до конца недели? — с надеждой спросила Джулия, допивая свое вино и вставая из-за стола. — Хотя бы на пару дней? Кэдди откинула волосы с плеч, улыбнулась так зовуще и соблазнительно, что — ох, они не успеют дойти до спальни, поняла Джулия. — Завтра, послезавтра и дни, что придут после, — тихо пообещала она, подходя к Джулии и беря ее руки в свои. — Пока ты меня не прогонишь. Шум в ушах мешал Джулии расслышать обращенные к ней слова, но все прочие органы чувств работали в полную силу. Расширенные зрачки Кэдди. Отраженные в них светильники. Шепот ночной прохлады на голых плечах. Цикады. Масляно-желтая луна над плантациями. Джулия целует Кэдди. Она не слышит, а скорее чувствует, как дыхание Кэдди застревает у той в горле, но не отстраняется. Еще мгновение — и ладони ложатся на открытые ключицы Джулии, скользят по чувствительной коже выше, зарываются в волосы. Поцелуй длится и тянется, осторожный и сладкий, и жрица, осмелев, поворачивает Кэдди спиной к столу, и руки спускаются ей на талию. Дыхание Кэдди застревает в горле, и Джулия отстраняется с вопросом в глазах — вдруг она что-то не так поняла — но нет, она притягивает ее обратно, целует уже сама, с таким же жаром, который свернулся узлом в животе Джулии. Жрица запускает руки ей в волосы, тянет за крепкие темные кудри, и Кэдди стонет, откидывая голову назад. Джулия целует ее шею, кожа под губами горячая и соленая, мягкая, а запах — пьянящий. Кэдди придвигается ближе к краю стола, предоставляя Джулии больше свободы. Жрица делает шаг назад, сбрасывает свое платье как старую кожу, и пальцы Кэдди скользят по внутренней стороне ее бедра. Она пытается сделать то же, но — черти бы побрали их длинные одежды! Наконец Кэдди сама задирает тунику и направляет руку Джулии туда, куда нужно. Есть вещи, которые можно узнать о человеке только в минуты, подобные этой. В момент наивысшего наслаждения Кэдди стонет и бранится, а Джулия, напротив, кусает губы, заглушая себя, зажмуривает глаза. Ей душно, остро, сладко. Последующие дни были наполнены ленивым, лучистым счастьем. Джулия позволила себе забыть обо всех заботах, о Тибериусе, о том, что о ней думают Квентин и Пенни, о предназначениях, мечах, драконах и проклятиях, и Кэдди сделала то же самое. Утром они выходили к морю, наблюдая, как над водой поднимается солнце, и купались в кристальной и по-весеннему холодной лазурной воде. Кэдди, вероятно, догадывалась, что это Джулия своей магией создавала им теплое течение — в апреле, пока остальное море было непригодным для плавания. Полдень проводили на вилле: белые стены плохо нагревались, а ветер свободно гулял в открытых ставнях, прогоняя зной. Все их поцелуи были солоны от морской воды и сладки от рубиново-красных гранатов и апельсинов. Они принимали ванны с душистыми маслами и не говорили о будущем. Дважды выезжали в Равенну. Посещали прохладные строгие базилики и чудом устоявшие под властью прославленного короля остготов, Теодориха, античные храмы. По вечерам Кэдди пела — костюм менестреля в их последнюю встречу она носила не просто так, у Защитницы был глубокий сильный голос, далеко разлетающийся в теплом ночном воздухе. В один из таких вечеров жестокая реальность добралась и до их маленькой, закрытой от посторонних глаз виллы: они заговорили о Тибериусе и предназначении Кэдди. Джулия хотела расправиться с королем раз и навсегда, но не знала, как. Кэдди предложила вызвать его на поединок и убить самой, воспользовавшись тем, что Непреложная клятва хранила ее поражений. Она предложила это в очень неподходящий момент, когда ее голова находилась у Джулии между ног, но даже в таком нетрезво мыслящем состоянии, жрица понимала, что это очень плохой план. Она не могла рисковать жизнью любимой женщины, конец дискуссии. В глубине души она считала, что именно это и отличает ее от Марины: Джулия не была готова пожертвовать Квентином или Кэдди ради мести Тибериусу, а Марина — напротив. Они не ссорились, но и безмятежность первых проведенных вместе недель не возвращалась. Кэдди не прятала острые углы своей натуры, она носила их наружу, как броню. Над Джулией тенью маячил лик короля, желающего видеть ее на костре. Все это привело к тому, что в последнюю неделю апреля Джулия и Кэдди сошли с корабля на земли Альбиона в Кардиффе. Их изначальный план состоял в том, чтобы поесть в ближайшей к порту таверне жареной в муке и масле кильки, и только затем придумать настоящий план, который будет безопасным для всех, кроме непосредственно Тибериуса. У провидения, как обычно, были свои намерения. Едва Кэдди ступила на твердую почву, предназначение позвало ее вновь. — Ты знаешь, куда тебе нужно на этот раз? — осторожно спросила Джулия. Они стояли на причале и снова, снова все рушилось прямо у нее на глазах. — Джулс, милая, это прозвучит так странно, но я знаю, куда мне не нужно, — Кэдди скривила губы в подобии улыбки. Ветер трепал ее волосы и старый плащ. — И это — Камелот. — То единственное место в королевстве, куда нужно попасть мне, — кивнула Джулия. Дело было не в том, что Кэдди не разделяла ее идеалов: она, без сомнения, ненавидела Тибериуса так же, как и сама жрица, но ее судьбой было залечивать раны, которые король оставлял на своем народе, а судьбой Джулии — ей хотелось в это верить — было покончить с его правлением. — Я знаю, тебе кажется, я просто нашла причину оставить тебя, но это не так. Я чувствую, что магической адептке скоро потребуется моя помощь, и для этого мне нужно быть не в Камелоте. Но я также чувствую, что мы встретимся и в четвертый раз, и будем встречаться снова и снова, как вода возвращается каждый прилив. — Ты можешь мне это обещать? — Джулия отложила свою поклажу и обняла Кэдди за шею. Холодный ветер тут же забрался ей под плащ, заставив вздрогнуть всем телом. — Ты можешь обещать, что вернешься ко мне? — Как вода возвращается в прилив, — повторила Кэдди, склоняясь, чтобы поцеловать ее. — Береги себя, Джулия. — А ты — себя. Постой, — вдруг сказала Джулия, хватая ее за рукав, — у меня кое-что для тебя есть. Отложила как раз на случай, если твое предназначение снова отнимет тебя у меня. Непослушными руками жрица полезла в заплечные сумки и вытащила оттуда маленький сверток. Внутри лежал матово-молочный кристалл с вырезанными на нем символами, крепившийся к медной цепочке. — Это защитный амулет, — объяснила Джулия. — Я, конечно, верю твоей клятве, но хочу быть спокойна, что ты вернешься ко мне целой и невредимой. На этот раз Джулия ушла с причала первой. Ее путь лежал вдоль побережья, к устью реки Аск и вверх по течению, к Камелоту. Хороших лошадей можно было найти в том же постоялом дворе, а проводника ей не требовалось. Кэдди смотрела на удаляющуюся фигуру жрицы, пока та не скрылась из виду, а ветер швырял ей в спину соленые брызги.***
Квентин видел, как все произошло. Утренний прием начинался как обычно. Тибериус сидел на троне в своей алой мантии и с очень напыщенным видом, просители подходили по одному, снаружи стучал по крышам теплый майский дождь. Элиот стоял у короля за спиной немного поодаль, с целью, по его собственным словам, исключительно декоративной — к его мнению король не прислушивался, при этом неустанно требовал от сына самостоятельности и взрослых решений. Его наряд перекликался с фиалковым платьем Элис — по другую сторону от короля. Темные круги под ее глазами стали еще больше, а линия рта — еще строже. Слуги выстроились у стен; Марго шепотом пересказывала Квентину дворцовые сплетни, да так артистично и с выражением, что он едва сдерживал смех. Размеренное движение просителей нарушил грохот в коридоре. Двери жалобно скрипнули и распахнулись под напором всего одного человека, хотя обычно требовалось двое стражников, чтобы их отворить. Тибериус дернулся, как ошпаренный. — По какому праву вы пропускаете просителей без объявления? — возмутился он, и только тогда увидел самого нарушителя. С громыхающим звуком ударов железа о каменные плиты тронного зала, к нему приближался рыцарь. Броня на нем была иссине-черной, на панцире белым сиянием горел трискелион — знак Старой Религии. Его меч был в ножнах, а сквозь опущенное забрало не видно было даже глаз. Рыцари Элиота кинулись ему наперерез, чтобы остановить нарушителя, но тот даже не замедлил хода. — Немедленно остановись и назови свое имя! — потребовал король, вернув свое самообладание. — Посмотри на его доспехи, Кью, — шепнула Марго ему на ухо. — Такие набедренники вышли из моды уже лет тридцать назад. Дочь кузнеца, безо всяких сомнений, разбиралась в этом лучше самого Квентина, который в первые недели службы у Элиота подписывал элементы его турнирных доспехов маленькими бумажками и раскладывал их по памяти. Между тем, рыцарь в черном прогремел железом рядом с тем местом, где стояли Марго и Квентин, и их обдало вонью застоявшейся болотной воды, сырости и гнили. — Назови свое имя! — в голосе Тибериуса прозвенела сталь. — Твой король тебе приказывает! Рыцарь продолжал двигаться к трону, а Квентин наблюдал за всей разворачивающейся сценой с огромным интересом, даже злорадством. Он вмешается, если опасность будет угрожать Элиоту или кому-то из невольных зрителей, но вот король… «Это тебе не бить сына-подростка и не сжигать магических адептов на площадях чужими руками. На каждого зверя найдется зверь побольше и пострашнее.» У самых ступеней рыцарь остановился, о чем Квентин не мог не сожалеть. Он стащил с руки черную, покрытую ржавчиной рукавицу и молча швырнул ее прямо под ноги королю. Железо со скрежетом прокатилось по камню и остановилось, задев мантию. Слова не требовались — рыцарские традиции были знакомы каждому благородному гостю в тронном зале, и даже Квентин понимал, что происходит. Короля вызвали на поединок. Придворные замолчали, застыв, как мухи в янтаре. Оцепенение, окутавшее зал, не было вызвано магией, иначе Квентин почувствовал бы это. От самого Черного Рыцаря несло могильным холодом и запахом, который появляется после дождя, но опасности как таковой от него не чувствовалось. Тибериус обернулся на Элиота, наблюдавшего всю сцену с выражением скучающей заинтересованности, потом перевел взгляд на рыцарей принца, подлетевших к трону следом за неприятелем. — Кто защитит доброе имя своего сюзерена? — вопросил король. Говоря это, он явно надеялся на воодушевление в рядах рыцарей, возможно даже споры о том, кому достанется эта честь, но встретил неловкую тишину. — Что будет, если никто не поднимет эту перчатку? — шепотом уточнил Квентин у Марго. — Позор для всего королевства, если ты мыслишь узколобыми понятиями опьяневших от своей неограниченной власти мужчин, — она пожала плечами. — Ну или просто полежит в тронном зале, пока кто-нибудь об нее не споткнется. Один из рыцарей выступил вперед. Квентин узнал его, парня звали Ламораком, и он приходился братом сиру Персивалю, который вместе с сиром Галахадом отправился на поиски Святого Грааля и на приеме не присутствовал. — Сир Ламорак, — спросил Тибериус, просветлев лицом, — вы принимаете вызов? — Принимаю, милорд, — парень наклонился и поднял железную рукавицу. Черный Рыцарь продолжал стоять, не шевелясь и не говоря ни слова. — Поединок состоится завтра в полдень, — объявил король, вставая с места. — Рыцари Камелота в очередной раз докажут свою доблесть и готовность отдать жизнь во славу своего короля и королевства. Только после этих слов нарушитель спокойствия развернулся к выходу, грохоча тяжелым железом, и направился прочь из тронного зала. Сир Ламорак отошел к стене вместе с поднятой перчаткой; со своего места Квентин расслышал, как он бурчит себе под нос: «вот прям жизнь? Серьезно?»***
Квентин не воспринял случай с Черным Рыцарем серьезно. По правде сказать, никто не воспринял. Ровно до того момента, пока сира Ламорака не унесли с турнирного поля с проломленной головой. Они с Марго наблюдали за поединком издали, поэтому всех подробностей он не видел, но Элиот, Элис и новый капитан личной гвардии принца, сир Бедивер, сидели в первом ряду наспех сооруженной трибуны и могли рассказать больше. Когда павшего унесли с поля, Черный рыцарь снова снял свою железную рукавицу и бросил ее перед Тибериусом, сидевшем в самой середине трибуны, на помосте. Король замешкался. Снова посмотрел на Элиота. Элис наклонилась и что-то сказала принцу на ухо. Сир Ивейн подошел к трибуне. — Позвольте мне драться от вашего имени, милорд, — произнес он, обращаясь к королю. Квентин не был знаком с рыцарем лично, но помнил его по тому, как часто Ивейн приходил к Пенни за снадобьем от бессонницы и средством для успокоения нервов, теми же, которые лекарь периодически варил для Квентина. Он мог ошибаться, но внезапный порыв рыцаря мог быть не таким доблестным и героическим, каким хотел его видеть Тибериус. — Позволяю, — сказал король, вставая с места, — Второй поединок состоится завтра на том же месте, и пусть боги направляют твою руку и разят твоим мечом. Принеси Камелоту победу, и получишь вечную славу и уважение. Не посрами меня и королевство, сынок, — добавил он уже тише, наклоняясь к рыцарю. Сир Ивейн не посрамил ни королевство, ни лично Тибериуса. Он дрался храбро, даже отчаянно, но победить Черного Рыцаря было попросту невозможно. Квентин своими глазами видел, как меч несчастного Ивейна с громким скрежетом прорезал панцирь соперника, и лезвие погрузилось в плоть, но на ристалище не упало ни капли крови, только сильнее разошелся запах гнили, а Черный Рыцарь продолжил сражаться, как ни в чем не бывало. Ивейна унесли с поля с развороченным нагрудником, через который виднелась зияющая рана на груди, и существо — теперь у Квентина не оставалось никаких сомнений в том, что они имели дело с созданием темной магии — снова бросило перчатку Тибериусу под ноги. В рядах рыцарей принца стояла гробовая тишина. Запал кончился, и умирать больше никому не хотелось. — Ваши павшие братья были храбры, но недостаточно искусны в военном деле, — обратился к ним король. — Пришла пора показать свои умения более талантливому воину. Сбоку от него Элиот поднялся с места. Его челюсти были сжаты, голова опущена, глаза смотрели в одну точку. Элис схватила его за рукав, но принц высвободился и склонился за перчаткой. — Идиот! — ахнула Марго, сжимая ладонь Квентина изо всех сил. — Тупой идиот, придурок, какого- — Он же говорил о сире Бедивере? — не понял Квентин. Здесь явно была какая-то ошибка. — Он капитан, и значит более искусный воин? — Я его сейчас убью, — процедила Марго, отпуская Квентина и глядя на Элиота, не моргая, как кобра перед нападением. — Честное слово, я сейчас его убью, это же надо быть настолько тупым, боги, за что вы меня так наказываете?! Квентин молчал, опасаясь самому попасться под раздачу. Осознание еще не пришло, все вокруг ощущалось огромным странным недоразумением, дурным сном, образы в котором тебе до боли знакомы, но проснуться не получается, и тебе приходится играть по правилам этого сна. Вся неправильность момента навалилась на него грудой камней. Оглядываясь, он заметил в толпе девушку, и она показалась ему знакомой. Квентин, быть может и изучал настоящую магию, но в такие совпадения он не верил. — Джулия? В этот раз она была одета в платье теплого орехового цвета с вышитыми по рукавам и подолу желудями. Чашницы таких не носят. Заметив Квентина, она развернулась и попыталась скрыться в толпе, но волшебник бросился следом и догнал ее в переулке. — Джулия, стой! Стой, нам нужно поговорить! Девушка остановилась, щурясь на него золотистыми на ярком солнце глазами. — Я не буду звать стражу, ничего такого. Пожалуйста. — Ладно, — вздохнула Джулия. — Никогда не умела сопротивляться твоему щенячьему взгляду. Где мы можем поговорить приватно? Они вышли к крепостной стене и нашли место, равноудаленное от всех караульных. Все время прогулки Квентин держался за рукав ее платья мертвой хваткой, но она больше не пыталась сбежать. С площадки между низкими зубцами стены открывался чудесный вид на город и вторую крепостную стену, далеко внизу, у реки. — Так достаточно приватно? — уточнил Квентин, прочистив горло. — Теперь рассказывай, что это за существо, и почему ты так упорно стараешься убить принца Элиота. — Но я не пыталась. Знаю, тебе кажется иначе, но я искренне не желаю принцу зла. И тебе тоже, Квентин, ни за что. Она протянула руку к волосам волшебника, но он отпрянул. — Да, разумно, — поджав губы, кивнула Джулия и отдернула руку. — Знай, пожалуйста, что случившееся в сентябре — ужасная ошибка, не моя. Моей целью был только Тибериус. — Даже если так, ты… Мне кажется, я знаю, кто ты. Лицо Джулии вспыхнуло надеждой. — Ты вспомнил? — Ты — та ведьма, из-за которой умерла королева Эвелин и началась Великая Чистка, так? Пенни рассказывал мне, немного, но достаточно, чтобы понять. Ты мстишь за своих подруг и соратниц на Авалоне, и я могу это понять. Рот Джулии сжался в тонкую линию. Квентин явно сказал что-то не то, но сейчас его это не волновало. — Ты создала Черного Рыцаря, и я подозреваю, ты ожидала, что он убьет Тибериуса в поединке? — Да, — с неохотой признала ведьма. — Такой был план. — Погибли уже двое, Джулия. И следующий — Элиот. И если, в глубине души, я разделяю твои мысли по поводу Тибериуса, то вот этого я никогда тебе не прощу. Если ты не отменишь свое заклятие, и Элиот пострадает, я не остановлюсь, пока не превращу твою жизнь в ад. Он сам не знал, откуда взялась угроза: такие вещи были по части Марго, а Квентин мог разве что заплакать в подходящий момент, но страх за Элиота на завтрашнем поединке придавал ему сил. — Кью. Я не могу отменить заклинание, оно замешано на некромантии, и оно не остановится, пока Черный Рыцарь не убьёт Тибериуса. — Но этого никогда не произойдёт! — закричал Квентин, вспугнув двух ворон с крепостной стены. — Если он, не сомневаясь, ставит своего единственного сына на передовую, неужели ты считаешь, что он будет драться сам?! — Теперь я понимаю это. Кью, я бы правда хотела отменить это заклинание, но не могу, — Джулия протянула руку и коснулась его запястья. В месте, где их кожа соприкоснулась, зажглись горячие искры, их магия узнавала друг друга на каком-то глубинном уровне, и Квентину стало тяжело дышать. — Что это… Что это такое? — насущные вопросы не забылись, дикий страх за Элиота все еще сидел в подкорке Квентина, но он должен был узнать. — Мы с тобой — создания одной магии, и ты наконец-то начинаешь это понимать. — Мы едва знаем друг друга! — В этой жизни — да, — мягко ответила Джулия. — Но, Квентин, Кью, эта реальность, твое прошлое — всего лишь один из возможных вариантов. Наше будущее связано, как и наши магические способности. Мы едва знакомы, это так, но я знаю тебя, как знала бы брата, близкого друга, саму себя. — Допустим, — кивнул ей Квентин, — Все это не отменяет того, что ты уже дважды пытаешься убить моего короля. Будущего короля, — поправился он, смутившись. — С Тибериусом делай, что угодно, труп прятать не помогу, но и препятствовать не буду. Джулия посмотрела на него слишком понимающим взглядом. — Если вы уже нашли меч, то Элиот не умрет завтра на поединке. Некромантия, конечно, штука сильная, но против Эскалибура не выстоит. Сердце Квентина ухнуло в желудок. Он вцепился в грубо обтесанный камень стены, и земля перестала уходить из-под его ног. — Мы не нашли меч, — глухо выговорил он. — Дракон сказал, время еще не пришло. — Вот же старый ублюдок! — воскликнула Джулия, — Это дерьмово, Кью. Любой другой меч его не спасет, но постой, все еще можно поправить, — добавила она, видя, как все чувства Квентина отразились у него на лице. — Как? — едва слышно спросил волшебник. — Ты прямо сейчас едешь с принцем на Авалон, а завтра к полудню я вызову дождь с ураганом, и поединок перенесут на вечер, а хочешь — перенесут на следующий день? Я могу это устроить. — Хорошо, я вполне верю в твои способности портить погоду, но я все еще не знаю, что это за меч, и где его искать. — Тогда слушай. Меч я привезла из Империи, поместила посреди озера в подземном гроте на Авалоне. Этот меч взял в свой последний поход Максен Вледиг, а после его смерти я разыскала меч и привезла обратно в Британию. Я исправила ошибки прошлого: Максен покрыл меч славой, но только закаленный в пламени Дракона он стал великим мечом, достойным своего властелина. Фогг бессовестно солгал, если сказал, что не помнит, где он — это в его пламени меч был закален. Я спрятала его до той поры, пока боги не укажут Элиоту к нему дорогу. Пророчество об этом мече старше меня самой, и не требуй объяснить, что оно значит, этот ответ вы должны получить сами. Пророчество гласит, что меч — из земли, соли и огня, будет возвращен к истокам и спрятан во тьме, заключенный в камень, покуда не явится тот, кто рожден законным королем всего Альбиона, и не достанет его из каменного плена. — И меня просто так пропустят на Стеклянный остров? Это ведь важное святилище Старой Религии? — Квентин с опозданием понял, что «земля, соль и огонь» означали не то, что меч состоял из этих вещей, а то, что сначала он был зарыт в земле, потом привезен морем, и в конце — закален в пламени. — Важное и пустующее, так что да, остров открывается тому магическому адепту, кто желает его найти. — Тогда мне надо идти, у нас мало времени. — Иди, Кью, — Джулия потянулась к нему и пригладила волосы, растрепанные ветром. — Я бы не хотела, чтобы ты меня ненавидел. — Я бы тоже этого не хотел, — честно признался Квентин. — Но это очень сильно зависит от исхода поединка Элиота с твоим полумертвым дружком, даже знать не хочу, где ты его откопала. — Это сир Тристан де Буа, бывший жених королевы Эвелин. — У королевы был жених? — Ага, лотианец, но потом ее увидел Тибериус и очень быстро добился брачного союза с Эвелин, тогда племянницей старого короля, отца Лота. Жених отступил, конечно. Но после всего произошедшего, он приехал в Камелот, уверенный, что в ее смерти виноват король, и вызвал его на поединок, ставший для него последним. — И он был прав? — Сложно сказать. Жизнь Эвелин забрала Богиня в обмен на жизнь ее сына: королева была бесплодна, а принцип равновесия лежит в основе магии Старой Религии. Король требовал наследника, как обезумевший, так что, я считаю, вина лежит и на нем тоже. — Ты знала? Когда совершала свое колдовство, ты знала, что Эвелин умрет? — Нет, но я подозревала это. Магия Старой Религии часто отнимает кого-то из родственников, я думала, это будет кто-то из семьи Эвелин, оставшейся в Лотиане. Обычно те, над кем совершается подобный ритуал, остаются жить, но… — Но магия непредсказуема, — договорил Квентин, оглядывая город с грустью в глазах. — Именно, — Джулия вздохнула и погладила волшебника по спине. — Иди, спасай своего принца, а когда все закончится, мы поговорим о магии и всяком таком.***
Элиот был один. Он стоял у окна, облокотившись о подоконник. Окно выходило не во двор, а в город, где под дворцовыми стенами был разбит сад. Душный запах сирени поднимался вверх и заполнял комнату. Волосы у принца были влажные после умывания, но нарядных одежд он не сменил, оставшись в белой тунике с алым драконом Вогов и золотым шитьем на груди. Снял только перевязь с мечом — позолоченным, с аметистами на рукояти — красивый, но бесполезный меч висел теперь в ножнах на стене над королевским ложем. Элиот услышал шаги Квентина и обернулся. Вид у него был какой-то особенный: возвышенный и легкий, как после причастия. Лицо побледнело и осунулось от усталости, но глаза горели и были полны жизни. — Марго тебя не убила? — ничего умнее, Квентин, конечно, придумать не смог. — Не подумай, я рад, но пустыми угрозами она не разбрасывается. — Оставила эту честь Черному Рыцарю, — ответил Элиот, закрывая ставни. — Ты понимаешь, почему я сделал это? Квентин понимал. Принять его решение — совсем другое дело. Смириться — точно нет. — Почему? — Я думал, это очевидно. Мои люди погибли, Кью, уже двое, и я не могу допустить, чтобы их стало больше. Бесчеловечно заставлять их сражаться против такого… Как бросать дворовых котят против рослой гончей. — Его Величество не слишком тебя останавливал, — тихо заметил Квентин, и тут же захотел стукнуть себя по лбу, увидев, как потух взгляд Элиота после его слов. — Его Величество, без сомнений, еще успеет наплодить наследников и воспитать их, помня ошибки пробного раза. — Вздор, — вырвалось у Квентина. — Элиот. Эл, мне нужно чтобы ты послушал меня, очень внимательно и не задавая вопросов. Ты можешь это сделать? Элиот кивнул, опираясь спиной о стену и складывая руки перед собой. Полоски солнечного света, пробиваясь сквозь ставни, падали на вышивку его туники и подсвечивали молочно-белый камень в крупном серебряном перстне. — Я не буду говорить, насколько глупым было твое решение, потому что Марго, я убежден, расписала это в красках. Но я говорю: мы можем это исправить. Уголок рта Элиота дернулся в усмешке, но принц ничего не сказал. — Черный Рыцарь — создание самого темного из магических искусств — некромантии, и убить его обычным оружием просто невозможно. Но есть меч, который может это сделать. Нам нужно отправиться в Каледонский лес и попасть на Стеклянный остров, где спрятан этот меч. — Авалон? Остров-которого-нет? Прости, ты просил не перебивать, но это даже звучит безумно. Только маги могут туда попасть, это все знают. Ага. Вот и первый подводный камень в его истории. Рано или поздно, им с Марго придется рассказать Элиоту о том, как недавно левитировала мебель в его комнате, но на сегодня ему хватит и других потрясений. — Да, но после Великой Чистки Храм Триединой Богини пустует, и мы вполне можем попытаться. Ты можешь довериться мне? — Могу, конечно, — откликнулся Элиот, не раздумывая. Быстрота ответа должна была порадовать Квентина, но вместо этого волшебнику захотелось плакать. Должно быть, Элиот это почувствовал, потому что в следующее мгновение они уже стояли, обнявшись так крепко, что было тяжело дышать. — Эй, Кью? Если ты считаешь, что есть шанс, то мы, конечно, поедем, — пробормотал принц куда-то поверх головы Квентина, зарывшегося пальцами в белую мягкую ткань его туники. — Я просто не уверен, успеем ли мы вернуться к полудню. — Завтра будет дождь, поединок перенесут на вечер, — ответил волшебник, не размыкая рук. — Ладно, если ты уверен… Его легкие наполнял навязчивый запах сирени и тонкий — благовоний Элиота, пряных и свежих. Перед зажмуренными веками плясали цветные круги. Если бы он мог, он бы остановил бег времени и застыл в этом мгновении на века, пока стены замка не оплел бы вьюнок и плющ, а паутина не запеленала бы их с Элиотом фигуры, вплетая их в застывшую, сонную вечность. Его виска что-то коснулось — щека, а может губы. — Спасибо, что делаешь это, — голос Элиота звучал так тихо, что Квентин, прижатый к его груди, в большей степени почувствовал, чем услышал эти слова. — Мне постоянно хочется махнуть на себя рукой, и меня удивляет, когда кто-то — ты или Марго — не делает этого. — Никогда, — эхом отозвался Квентин. Отстраненно, он подумал, что кто-то из них должен первым разорвать обьятие, но тут же решил — чур не он. Квентину было тепло и спокойно, магия мягко искрилась в крови, но не угрожала выдать волшебника сверкающими глазами, его гладили по спине и согревали макушку дыханием, спасибо большое. Когда Элиот отпустил его, выражение на лице кронпринца было почти виноватым. Начало их поездки больше всего напоминало побег. До ворот они вели лошадей под уздцы, бросая взволнованные взгляды друг на друга и на стоящего под королевским балконом Черного Рыцаря. Недвижимый, он ждал поединка, не нуждаясь ни в пище, ни в отдыхе. Окно спальни Тибериуса было освещено, комната Марго — тоже. — Она меня убьет, когда узнает, что мы ей не рассказали, — между делом заметил Элиот. — Лучше она, чем он, — Квентин кивнул на Черного Рыцаря. Волшебник никогда бы не признался в этом вслух, но ему хотелось разделить этот момент — момент, когда великий меч великого короля снова увидит свет — только между ним и Элиотом. Путь был знакомым, через холмы и мельницу к востоку, до развилки. До леса они добрались почти к закату. Каледонский лес каждый раз казался Квентину другим, но в этот раз он действительно был другим. Кости исчезли. По иссиня-черным стволам деревьев карабкался яркий пламенно-алый плющ, а переплетенные между собой ветви, до этого не пропускавшие ни лучика, расцвели молодыми лозами и причудливыми яркими цветами. Даже шелест листьев, уже знакомый Квентину, звучал не зловеще, а ласково, вкрадчиво, как ручеек. — Мы точно правильно приехали? — уточнил Элиот, въезжая под цветочную арку. — Другого леса я не вижу. Глупое предположение, но может быть, деревья чувствуют, зачем ты здесь? — И украшают нашу дорогу к мифическому мечу? — хмыкнул кронпринц. — Приятно, что хоть кто-то рад меня видеть. Они проехали еще немного, и в просвете между деревьями показалось озеро. В первое их посещение Каледонского леса, Квентин был уверен, что его не было на прежнем месте, или же оно перемещалось по всему лесу и волею судьбы оказалось сейчас перед ними. Озеро было небольшим, и лес со всех сторон подступал к самой воде. Посреди него возвышался остров, густо поросший деревьями, скалистый и величественный. Когда Квентин и Элиот спешились на берегу озера, солнце тонуло в лесной громаде за их спинами, и над водой клубился туман. Лучи пылающего заката падали на отвесные каменные утесы, раскрашивая их червонным золотом. В этом освещении утесы напоминали башни и бастионы солнечного замка, поднимающегося над лесом. — Разве здесь не должен быть храм? — поинтересовался Элиот. — Он, кажется, был разрушен, — Квентин подумал, что в таком случае должны были остаться хотя бы руины, но промолчал. Оглядевшись, он заметил привязанную к ветке плакучей ивы лодочку. — Ладно, Кью, как скажешь. Куда дальше? — Доберемся до острова, а дальше… В этом и была вся соль: Квентин понятия не имел, что им делать дальше. Джулия сказала «подземный грот», но Квентин не представлял, где он может находиться. Хуже того, он не был уверен, должен ли плыть туда вместе с Элиотом. Вдруг это испытание только для принца, и присутствие Квентина все испортит? Его сомнения разрешил сам Элиот, схватив его за руку и потянув к лодке. Оставив лошадей пастись у берега, они не без труда спустили суденышко на воду и взялись за весла. Квентин внутренне сожалел, что не может править лодкой с помощью магии, но такое вмешательство Элиот бы заметил. Чем ближе они подплывали к острову, тем гуще становился туман, и тем ярче зажигались закатные отсветы на каменных утесах. Прошло порядка четверти часа, прежде чем лодка села на мель, но когда они выбрались на сушу, закат горел также ярко. Загадка с исчезновением Храма Великой Триединой Богини-Матери разрешилась просто: на острове не было скал. Все утесы, которые они видели с берега, вблизи превратились в руины. Главный храм был мраморным, а остальные постройки — из желтого камня, и они сохранились хуже всего. У леса туман рассеялся, но на острове стал еще плотнее. — Мне показалось, за нами кто-то наблюдает, — тихо предупредил Элиот. — Не оборачивайся. Квентин прислушался, но не почувствовал чьего-нибудь присутствия, ни мага, ни человека. — Может это дикий зверёк? И, Эл, я… Я не уверен, должен ли ты пойти один, или это задание можно разделить. Меч предназначен тебе, и, может быть, найти его ты тоже должен в одиночку? — Как знаешь, — на лице Элиота отразилось разочарование, но он быстро взял себя в руки. — Если это то, чего хочет судьба, то подожди меня здесь. Ты же дождешься? — Конечно, — Квентину казалось, он совершает глупость, отпуская его одного, но совершать глупости для него было не в новинку. Он делал это мастерски, с чувством и отдачей. — Я буду здесь. Принц снял дорожный плащ и начал подъем сквозь заросли к подножию храма-утеса. Его скрыли кусты и туман, подсвеченный лучами застывшего на горизонте солнца. Ошибки быть не могло: солнечный диск, наполовину скрытый в темной полосе деревьев, не спускался ниже, и то яркое закатное мгновение, обычно потухающее за несколько минут, тянулось уже час. «Возложишь корону ему на голову — и потеряешь его,» — сказала ему тогда Джейн Чатвин, а меч был первым шагом к этой короне, и все существо Квентина сковал ледяной ужас от предположения, что он своими руками мог приближать смерть Элиота. В перламутровой воде у его ног плескалась маленькая пеночка со светлым брюшком, а две цепочки следов на мокром песке — его и Элиота — казались неотвратимыми, впечатанными в величие момента. Квентин не знал, сколько времени прошло. Солнце, замершее, красное, так до конца и не опустившись, начало подниматься над лесом, заливая горячим светом лесное озеро. Закат превратился в рассвет. Блеск воды резал глаза, Квентин заморгал, встряхнул головой и сел на песок, обняв колени руками.***
За время, проведенное с Квентином в дороге, он почти забыл о неминуемой гибели завтра на поединке. Не худшая смерть, стоило заметить. Славная. Элиот всегда считал, что уйдет, набравшись вином, или шотами, или и тем, и другим, не удержавшись на лестнице в свои королевские покои, по пути к ожидающему там миловидному менестрелю. Он не строил подобных планов, нет, просто считал такую смерть приемлемой. За двадцать лет запустения, дорога к Храму заросла крыжовником, жимолостью и терновником, а ему даже не было кому на это пожаловаться. Либо Квентину стало жутко лень продираться через колючие кусты, что Элиот уважал, либо же, после того, что случилось осенью, Квентин хотел проводить с ним наедине как можно меньше времени, что он тоже уважал. Кусты и молодая древесная поросль вплотную подступали к руинам мраморных стен, а внутри, в святилище, в зыбкой пелене тумана проступали очертания исполинского алтарного камня, полуразрушенных колонн, фонтанчика с питьевой водой у стены, чье мягкое журчание нарушало тишину вечера. Почему он еще работал? Разве он не должен был сломаться давным-давно? По пути к острову Квентин рассказал, что меч, который они искали, был очень древним, крайне волшебным и раньше принадлежал самому Максену Вледигу, но, каким-то невероятным образом, предназначался Элиоту еще до его рождения. Во всей истории Элиот видел как минимум несколько сюжетных дыр, но спорить с увлеченным рассказом Квентином не хотел. Трава в святилище была ниже, чем вокруг руин, и не могла скрыть единственную сохранившуюся дверь прямо за фонтанчиком. Она вела в рукотворную пещеру, круто уходящую в глубину. Элиот, разумеется, не захватил с собою факела. Было бы чудом предполагать, что он хоть что-нибудь может сделать с нужной долей ответственности. Запрокинув голову, Элиот рассматривал стены храма, вблизи еще больше напоминающие каменные утесы и воздушные замки, увенчанные солнцем. Он медлил не из боязни, и не из-за темноты подземного грота. Медлил потому, что наконец начал осознавать важность момента. Этот меч, по словам Квентина, был первым шагом на пути к его «блистательному правлению и великим подвигам», и Элиоту еще никогда так сильно не хотелось бросить все и сбежать. Нет, ложь, был один момент пару лет назад на Бельтайн, но сегодня Элиот был слишком трезв, чтобы вспоминать тот случай. Оставлять Камелот в руках Тибериуса не хотелось, но едва Элиот подумал об ожидающем его троне, мех вина, выпитый по дороге, попросился наружу. Марго, будь она здесь, быстро вернула бы его мысли в нужное русло. Зайти в пещеру, забрать меч — что может быть проще? Соберись уже! В глубине подземного прохода он заметил маленький белый огонек. Это была его старая знакомая — сияющая лунным светом сфера, спасшая их с Марго в Каледонском лесу в прошлый раз. Вокруг него не шевелилось ни листика, но от маленькой луны шла уже знакомая волна магии — свежий ветерок целовал его волосы, и вокруг разливался запах яблок. Не колеблясь более ни мгновенья, Элиот спустился в грот, недоступный для дневного света. У его ног лежало маслично-черное озерцо, покрывавшее дно грота. Повсюду был разлит слабый, переливчатый свет его маленькой луны, отражающийся от зеркальной глади подземного озера. В дальнем конце виднелась плоская каменная глыба, напоминающая алтарь. Вода скапливалась на потолке и мерно капала вниз, в черное мерцающее зеркало. Эхо расходилось кругами. Там, где капли глухо падали на камень, появлялись причудливых форм столбы, а над ними нависали каменные сосульки, растущие им навстречу. Грот напоминал настоящий храм, с узорчатыми колоннами из белого мрамора и черным обсидиановым полом. Быть может, Элиот случайно обнаружил таинственный Нижний Храм, полумифическое место жителей холмов, где совершались самые темные ритуалы? Там, где вода кончалась, в алтарном камне находился меч. Элиот смог разглядеть только торчащую наружу рукоять в форме креста. Она не была роскошной, усыпанной хрупкими рубинами и покрытая позолотой, как у короля, не была даже изящной, узорчатой, но Элиот никогда не видел оружия прекраснее. Меч лежал здесь больше ста лет, спрятанный вернувшимися из Римского похода соратниками Максена. Лежал, ожидая нового хозяина, и хоть поначалу Элиот не поверил рассказам Квентина о предназначении, что-то внутри него отозвалось на дремлющую силу этого меча. Элиот не думал. Прохладная рукоять меча легла ему в руку, он потянул и легко вытащил меч из камня. Трудно было представить, что он был выкован почти два столетия назад, таким блестящим и грозным выглядел этот меч, сверкая у Элиота в руках, как живая, запертая в железо молния. Элиот чувствовал, как из меча ему в ладони вливается сила более пугающая и мощная, чем действие всей белладонны в королевстве. Он задумался, как бы это понравилось его коронованному родителю, такая сила, принадлежащая не Его Величеству, а его недостойному, ничтожному отпрыску? В гроте звенело эхо. Элиот стоял, не шелохнувшись, оглушенный собственным сердцебиением, пока эхо не утихло до ровного гула, а потом не замерло совсем. Стало так тихо, что даже звук его дыхания казался неуместным в этой торжественной тишине. Сопровождаемый маленькой луной и сжимая меч вспотевшими ладонями, Элиот беспрепятственно вышел наружу. Первым делом он оглянулся на берег и оставшегося далеко внизу Квентина. За блестящей гладью озера вставало солнце. Как это было возможно? Его не было целую ночь? Спуск к берегу занял меньше времени, чем подъем. Квентин нашелся на том же месте; увидев Элиота, он встал с песка и пошел ему навстречу. — Меня долго не было? Почему солнце опять восходит? Не говори мне, что ты ждал тут всю ночь. — Нет, в определенный момент солнце просто пошло в другую сторону, — Квентин удовлетворенно улыбнулся, увидев меч. — Но я бы дождался, если что. То, как он это сказал, обыденно, почти скучающе, заставило горло Элиота сжаться. Чем он мог заслужить такого… такую верность? Такую искреннюю душу, обезоруживающую привязанность? — Карманная луна снова появилась, — вспомнил Элиот. Он обернулся, но сияющая сфера уже исчезла. — Какой бы волшебник или волшебница ее не создавали, со временем они угадывают очень хорошо. — Меч такой, каким я его и представлял, — сменил тему Квентин. Интересно, он тоже чувствовал исходящую от оружия магию? — Вот. Возьми, — Элиот протянул ему меч рукояткой вперед. — Я нашел его только потому, что ты меня туда послал. Он принадлежит тебе. Возьми его. — Нет, нет, Эл! — Квентин замахал на него руками. — Меч твой, это даже не обсуждается. Элиот послушно воткнул острие меча в землю и сложил руки на крестовине. Холодное железо пело под его ладонями. Квентин вдруг опустился перед ним на колени и поцеловал навершие меча с крупным камнем-хамелеоном, **сине-зеленым и сверкающим. Закрыл глаза, замер, улыбнувшись и подставив лицо солнцу. — Кью? — позвал его Элиот. — А что ты делашь? — Даю присягу верности моему королю, — ответил Квентин с тем же мечтательным, блаженным выражением на лице. Весь его вид делал интересные вещи с кровотоком Элиота, но ему хватило самообладания озвучить другую правду. — Ты не должен преклонять передо мной колени. Кто угодно, но не ты. — Ты — будущий король, а я твой слуга. — И что с того? Неважно, как ты называешь себя: моим слугой, другом или… Все равно, Кью, ты привел меня к мечу, и спас Камелот от проклятия, тогда, после единорога, и спасал меня вместе с Марго от проклятия Ножа Девы, и… — Элиот Вог. Ты принимаешь мою присягу? — Принимаю, теперь встань, пожалуйста. Элиот помог ему подняться, но Квентин удержал его ладонь. — Мой король, — ласково позвал он Элиота, и титул, еще не принадлежащий ему, никогда и ни от кого не звучал так интимно. Меч все еще был воткнут между ними, строгий, как приговор. Кровь медленно приливала обратно к голове Элиота, но улыбка Квентина никуда не исчезла, его глаза сияли. Элиот сглотнул и улыбнулся в ответ, и все вокруг казалось медленным, густым и ярким. Он уже ничего не понимал. Если Квентин видел в нем только друга и сюзерена, если в тот раз сбежал от него собирать свою трын-траву, то почему сейчас смотрел на него так, безмолвно выпрашивая поцелуй? Элиот высвободил руку и вытащил меч из земли. — Как думаешь, за границей этого леса сейчас ночь или уже утро? Если я опоздаю на бой, можно по сути и не приезжать, Тибериус такого позора не простит. — Ты всегда можешь уехать из Камелота и выращивать виноград где-нибудь в южных странах, — заметил Квентин полушутя. — Или фрукты, в Корнуолле, к примеру. — Думаю, я был бы гораздо счастливее, выращивая фрукты в Корнуолле, — честно ответил Элиот, — Но представь, — добавил он, вернув себе привычный тон, — носить грубый лен каждый день? Мыться в реке? Есть ячменную кашу? Трагедия. — И потом, ты хочешь быть королем, — закончил Квентин с выражением странной обреченности на лице. — Да не то, чтобы очень, — Элиот пожал плечами, пристегивая Эскалибур к поясу. — Но меня готовили к этому с самого рождения, и я знаю, что на месте моего отца смогу хотя бы немного облегчить людям королевства жизнь. И для этого мне нужно выиграть сегодняшний поединок, разве не так? В ответ Квентин только улыбнулся. Воздух вокруг них звенел ожиданием чего-то неосознанного, вечного. Пеночка вспорхнула и исчезла в зарослях малины и крыжовника. Над лесом вставало солнце, золотое и безмятежное.***
В полдень над Камелотом пролился дождь, и поединок состоялся на закате. Небо было безоблачным, но дворцовую площадь покрывали лужи, и в воздухе стояла прохлада. У стен плотно толпились люди, некоторые выглядывали из башенных окон. В этот раз Тибериус с придворными собрались на королевском балконе. Среди них была и Элис, в белом и алом — цветах дома Вогов, надевать которые она обычно избегала. Каждый из бойцов держал копье и щит, а на поясе у обоих висел меч. Мстительный дух Тристана де Буа был выше Элиота, его панцирь покрывали царапины и зазубрины, оставшиеся с прошлых поединков, но знак Старой Религии горел также ярко, как в самый первый день. Элиот казался спокойным и уверенным в себе, но Марго чувствовала его нервозность через забрало, доспехи и весь двор. На Квентине, стоящим рядом с ней, лица не было. — Если твой блестящий план, в который вы, паршивцы, меня не посвятили, не сработает, ты ведь исправишь все магией? — шепотом уточнила у него Марго. — Постараюсь, но в толпе это сложно сделать. — Так постарайся, — в голосе Марго против воли прозвенела сталь, — Сам видишь, кроме нас с тобой, помочь ему некому, — добавила она уже мягче, красноречиво кивая в сторону королевской ложи. Квентин хотел что-то ответить, но тут над площадью пропела труба, и стало тихо. Сначала противники кружили один вокруг другого, держа наготове копья и щиты. Первым напал Тристан. Он сделал обманный взмах, а затем размахнулся еще раз и с пугающей силой запустил свое копье в противника. Удар пришелся Элиоту на щит. Острый наконечник со скрежетом скользнул по белой эмали, оставил яркую царапину, и, не причинив вреда, прокатился по мостовой. Черный Рыцарь попятился, схватился за рукоять меча. Элиот бросил быстрый взгляд на короля, и, конечно же, Тибериусу было что сказать. — Копье долой! — приказал король. Его лицо покраснело от напряжения, голос раскатом прокатился по площади. — Я жду от тебя честного поединка! Марго от возмущения не могла выговорить ни слова. У Тристана уже было преимущество: в росте и силе, даже в отвратительном могильном смраде, окутывающем его, как вторая кожа. Элиот отбросил свое копье и извлек Эскалибур из наспех подобранных для него ножен. Отшвырнул их и поднял блеснувший в закатном солнце меч перед собой. Камень в навершии уже не был насыщенно-лазурным, как днем, он потемнел до зеленовато-коричневого, что считалось дурным знаком. Изумруд — днем, а вечером — рубин: все прочие цвета сулили владельцу камня-хамелеона беду. Элиот сделал выпад, но его противник принял удар на щит и сам ринулся на принца. Марго казалось, от их ударов дрожит сама земля и вечерний воздух над площадью. Ей приходилось напоминать себе, что нет, это звук ее сердца. Она думала о том, откуда Элиот находит в себе силы раз за разом брать в руки оружие — меч, лук со стрелами, палицу — после того, как все детство и отрочество проходили его тренировки, когда вместо турнирного поля он видел перед собой шрамы Тейлора, старые и новые. Между тем, противники кружили по площади, узкая глазная прорезь в шлеме Тристана сильно сильно ограничивала поле его зрения. Марго не знала, как именно волшебный меч должен был помочь Элиоту победить эту гору гнилого мяса, закованную в латы. Она была почти уверена — стоит отрубить ему руку, и железная перчатка продолжит двигаться сама по себе. На площади меч Элиота со свистом рассек воздух, и толпа издала радостный вопль. Красивый удар. Черный Рыцарь отмахнулся от него, как от мухи, и ударил сам, с невероятной для такого грузного тела скоростью. Раздался резкий грохот металла о металл, удар пришелся в щель между нагрудником Элиота и оплечником — под мышку. Он выронил щит, и Тристан, к удивлению Марго, отбросил в сторону свой. Тибериус сложил руки рупором и прокричал с балкона вниз: — Продолжать поединок! Рыцарский кодекс превыше всего. Марго мрачно подумала, что оживлять труп некромантией и заставлять драться вместо себя не очень-то вписывалось в свод рыцарских законов. Тристан, или то, что от него осталось, ударов не чувствовал, не терял кровь и силы, а вот Элиот двигался все медленней и медленней. — Почему он опять в крови? — голос Квентина опасно задрожал, их переплетенные руки давно онемели и будто срослись кожа к коже. — Марго, почему он постоянно в крови? У нее был тот же самый, черт возьми, вопрос. Элиот покачнулся. Кровь из раненой руки продолжала бежать, сокращая его силы. Тристан же, насколько можно было судить, оставался невредим. Каждый удар Элиота приходился в железо. Тристан теснил принца шаг за шагом, и тот пятился под его натиском. Очередной удар, плашмя по шлему, был такой силы, что загудело даже в голове Марго. Элиот упал навзничь, чудом не выпустив меча из рук. Зрители, ужаснувшись, вскрикнули в один голос. Кто-то позади нее вылез вперед, расталкивая зевак локтями, и Марго отвлеклась — всего на мгновение — а когда она снова посмотрела на поле, Тристан занес меч, вкладывая всю свою силу и тяжесть в смертельный удар. — Останови его! — крикнула она Квентину, понимая, что он уже ничего не успеет сделать. Любое заклинание из тех, которые показывал ей Пенни, требовали втрое больше времени. Никто и ахнуть не успел, как Черный Рыцарь прыгнул на поверженного противника. Марго не дышала. Вся площадь замерла вместе с ней в священном трепете. Затем произошли несколько вещей сразу. Меч Тристана вылетел из его руки, описав в воздухе красивую ровную дугу, и упал на мостовую ярдах в пяти от хозяина. Раздался скрежет металла и крик, напоминающий вой дикого зверя. Тристан застыл на месте. Из-под его доспехов появились клубы черного дыма. Лежащий на спине Элиот сжимал меч двумя руками, держа его свечкой, острие меча вошло в живот дымящегося рыцаря, а по всей длине клинка горели закатным золотом рунные знаки Старой Религии. Черный рыцарь таял, превращаясь в черный дым, и запах гари наполнял площадь. Его меч, упавший на мостовую, тоже исчезал. Дым поднимался вверх, растворяясь в малиновых сумерках. Элиот выронил меч, и этот звон привел всех в чувство. Тибериус что-то вещал, перегнувшись через перила, но Марго его не слушала. Освободив ладонь от хватки оцепеневшего от ужаса Квентина, она бросилась к Элиоту. Колдуотер, опомнившись, кинулся вслед за ней. Вся площадь пришла в движение. Вдвоем они с Квентином стащили с принца шлем — руки их не слушались, а дыхание застревало в горле. Элиот был без сознания, булыжники под его плечом блестели от крови. Король громогласно раздавал приказы, и Марго никогда раньше не ненавидела его так сильно, как сейчас. Пошел он. Пошел он. С девяти лет и по сей день, это она, а не Тибериус, была настоящей семьей Элиота.***
Джулию Уикер искали по всему замку. Когда ее следов не нашли за первыми крепостными стенами, посвященные в дело рыцари принца и королевская стража начали прочесывать и город. Снова ничего. Заклинания поиска никогда не давали нужного результата, она всегда пряталась с мастерством, которому можно было только позавидовать. Верховная жрица исчезла сразу после поединка, пока внимание друзей принца было направлено на его рану, на первый взгляд не смертельную. Элиота перенесли на уже привычную кушетку в лекарских покоях, и Пенни начинало казаться, что за последнее время венценосный пациент попадает туда слишком часто. Его меч Эскалибур раскалился так, что до него нельзя было дотронуться: огненные знаки на клинке пылали всю ночь, и весь день. Унести его с площади получилось только с помощью кузнечных инструментов — меч защищал себя от прикосновений чужих рук, а может быть, отражал состояние своего хозяина. Состояние было, мягко сказать, плохим. Сразу после ранения, Квентин попытался излечить рану Элиота магией, но она не действовала. Магия Пенни — тоже, простое исцеляющее заклинание, которому они с Квентином наскоро обучили Марго — тем более. Ночь была нервной, троица спала по очереди, не оставляя Элиота одного ни на мгновение, а мебель, лекарские снадобья и инструменты снова летали по комнате, к счастью, медленно и строго вокруг кушетки со спящим Элиотом. Посвященный в их тайну Джош дежурил в коридоре, пока его невеста отвлекала Тибериуса болтовней о драконах. Утром, меняя повязку, Пенни увидел то, что боится увидеть любой лекарь, верящий в любых богов и живущий в любом уголке мира. Признаки заражения крови были налицо. Без магии это означало смертельный приговор. Великий Дракон сказал, что рану от меча, растаявшего черным дымом вслед за своим хозяином, можно было излечить магией столь же древней, как он сам. Свою волшебную кровь чешуйчатый паршивец при этом жертвовать отказался, уточнив, что ответ нужно искать на Авалоне. Их единственной надеждой оставалось то, что Джулия, заклинанием поднявшая Тристана де Буа из могилы, являясь в некотором роде источником его темной магии, сможет исцелить рану принца, и существовало лишь одно место, где они вероятнее всего могли найти Верховную жрицу. Марго отказалась оставлять Элиота «в руках повара и неудачливой охотницы, чтобы пуститься в погоню за манипулятивной ведьмой, потому что если я ее встречу…!», и они отправились на Авалон вдвоем с Колдуотером. Если бы нервозностью можно было убивать, Квентин мог с легкостью уничтожить целый Альбион и Эрин впридачу.*** Такой уровень любви пугал Пенни, а от силы его эмоций болела голова. Они перенеслись в Храм Триединой Богини с помощью магии Квентина, не тратя время на лошадей и лодку. Заросли дрока и ежевики густо одели руины, скрыв от их взоров растрескавшиеся плиты. За обрушенными постройками из желтого камня склоны холма круто уходили вниз, и на них зеленели красноствольные сосны, разросшиеся за двадцать лет запустения и окруженные подлеском. Пенни заметил растущий среди прочих деревьев благородный лавр, редкий для холодного Уэльса, и сделал мысленную пометку вернуться сюда позже. Руины храма, испокон веков посвященного Великой Богине, пустовали, главный зал с алтарным камнем плотно зарос папоротниками, осокой, медуницей и редкой травой, носящей название соломоновой печати. У полуразрушенной стены журчал маленький ухоженный фонтанчик, вода тонкой струйкой сбегала в каменную чашу, чистую от прошлогодних листьев. — Здесь точно кто-то живет, — сказал Пенни. — Даже если родник природный, за ним ухаживают. — Думаю, это моя заслуга, — произнес мелодичный женский голос. Из-за стены показалась девушка, и Квентин поприветствовал ее, как старую знакомую. Должно быть, они познакомились, когда Квентин привез сюда Элиота забрать меч. Незнакомка носила крашенную мареной шерсть — жреческие одеяния, состоящие из тяжелых браслетов, золотых и бронзовых, приталенного красного платья с короткими рукавами и такого же плаща. На голове у нее лежал дубовый венок, знак ее сана. — Мы ищем Джулию. Она была здесь? — Была. Не знаю, где она сейчас, она уехала, ничего не объясняя. Увидев Пенни, жрица нахмурилась. — Я ступал на землю Острова Яблок задолго до рождения Квентина и твоего. Я — старый друг вашей Верховной, — успокоил ее Пенни, и к жрице снова вернулось торжественное благодушие. — Ты не знаешь, когда она вернется? Она покачала головой. — Я могу как-нибудь помочь вам? Пенни обернулся, чтобы увидеть, как подбородок Квентина снова задрожал. Придется брать дело в свои руки. — Наш друг умирает, — прямо сказал он. — Обычная магия не может его спасти, мы подумали, что Джулия — может, поскольку это на самом деле ее вина. Жрица задумалась. — Ваш друг — Элиот Вог? Не думаю, что здесь можно что-то сделать. Кроме… — Нет, это слишком рискованно, — отрезал Пенни, но Квентин уже справился с собой и, конечно, вцепился в ее слова, как в спасительную соломинку. — Кроме чего? Если ты можешь помочь, пожалуйста, расскажи. Пожалуйста. — Квентин, это плохая идея, — предостерег его Пенни. — Я говорила о самом древнем, самом… рискованном, но также самом сильном ритуале Старой Религии. Чтобы спасти жизнь, нужна смерть, — объяснила жрица. — Баланс мира должен поддерживаться. — В прошлый раз это привело к Великой Чистке, — мрачно напомнил Пенни. — Вы оба слишком молоды, чтобы помнить это, но я-то помню прекрасно. Джулия отправилась в изгнание, Королева Эвелин погибла, как и сотни магических адептов по всему королевству. И они продолжают погибать. — Не в моей власти вернуть жизнь и ничего не дать взамен, это правда. Но если вы хотите спасти своего принца… — Я знаю, какой будет цена, — решился Квентин. — Я желаю отдать свою жизнь за жизнь Элиота. «Пламенный ад и все его демоны!» Нет, Пенни явно не был в достаточной степени подготовлен к такому уровню влюбленного идиотизма. И как Марго с ними справлялась? — А, ну да, а потом Элиот проснется и побежит спасать тебя, и этот театр абсурда не закончится никогда, — Пенни содрогнулся, представив такое будущее. — Ты должен быть уверен, — добавила жрица. — Если сделка заключена, от нее нельзя отказаться. — Это мое решение, Пенни. И я сделаю всё, что будет нужно, — уперто повторил Квентин. — Его жизнь ценнее, чем сотня моих. — Как ты храбр, милый, — улыбнулась ему жрица. — Но знаешь, тебе не обязательно жертвовать именно свою жизнь. «Это не храбрость, а скрытое желание смерти,» — заметил про себя Пенни, но промолчал. — В каком смысле — не обязательно? — Я могу изменить условия сделки. Тибериус Вог заплатит за жизнь Элиота, не ты. — Ты не можешь выбирать это, магия такого рода непредсказуема, — Пенни потряс головой. — Сама Верховная Жрица не смогла предвидеть смерть Королевы Эвелин, а ты считаешь, что можешь выбрать жертву с предельной точностью? — Да, могу. Даже у Джулии случаются ошибки, она не безгрешна. Честолюбива и талантлива, но недостаточно хладнокровна. Пенни отстраненно подумал, что новопомазанная жрица не должна так говорить о своей Верховной, но и защищать ведьму, подвергающую его друзей опасности раз за разом, он не стремился. — Извини, но… в чем заключается ритуал? — уточнил Квентин. — Что мы должны сделать? Жрица подошла к алтарю и у нее в руках из ниоткуда появилась сверкающая самоцветами чаша. Галахад и Персиваль явно искали ее не там: все это время драгоценность была на Авалоне. — Это Чаша Жизни, большая ценность нашего храма, содержащая секрет самой жизни, — объяснила жрица, обернувшись к Квентину. — Если Элиот выпьет из этой чаши, он будет жить, а Тибериус умрет. Пенни, к собственному удивлению, не почувствовал в себе протеста. Сильная рука короля долгие годы хранила Камелот от внешних угроз, но он понимал, что этой же рукой Тибериус перекрывал им всем воздух. Жрица протянула Квентину Чашу Жизни, он принял ее, и вихрь цветных искр окутал темное золото чаши, лазурь и изумруды. «Плохая, очень плохая идея.» Пенни знал, что Квентин его не послушает: волшебник решит, что тот пытается спасти короля, которому выказывал определенную лояльность, но дело было совсем не в этом. Двадцать один год назад Джулия все сделала правильно, Пенни был там и видел, что ритуал провели безупречно, Эвелин умерла не из-за ошибки Верховной, а из-за непредсказуемости такой древней и жестокой магии, как обряд Жизни и Смерти. — Поймай мне дикую свинью, — приказала жрица Квентину. — Черную, не бурую, это важно. Чем моложе, тем лучше. Сама она вышла в единственную сохранившуюся дверь, спрятанную за источником, и вскоре вернулась с целой охапкой сухих трав, связанных пучками, золотым ритуальным ножом и медной миской, потемневшей от побывавшей там крови. Пенни наблюдал за приготовлениями издалека, расположившись на траве у фонтанчика. До приезда Квентина в Камелот, он долгие годы не практиковал магию и не сталкивался с тем, как колдует кто-то другой. Это напоминало воздержание, потому что его разум, его руки и сердце помнили, какого это — использовать свои силы не сдерживаясь и не оглядываясь, без магической защиты — узорной татуировки на его шее. Он скучал по этому ощущению. Даже до начала Великой Чистки, его магия не имела столько потенциала, как у Джулии или Квентина, истинных детей Старой Религии, но, при правильном развитии своих способностей, и если бы не мигрень, он мог гораздо больше, чем просто исцеляющие заклинания. Вернулся Квентин с поросенком. Жрица растерла мягкий лунный камень, селенит, в ступке и начертала получившимся порошком на алтаре знак тройной спирали, забрала у Квентина поросенка, подняла золотой нож и начала ритуал. Колдуотер крутился рядом с ней, больше мешая, чем помогая. От его нервозности у Пенни закололо в шее. Счастье, что успех именно этого ритуала зависел только от расположения духа самой жрицы, и чужие эмоции его не испортить не могли. Девушка выглядела очень уверенной в том, что делала. Неплохо, для новичка. Пенни вспомнил, что она не назвала своего имени, и — кто знает, вдруг она знакома с той загадочной Адрианой, после визита которой из кабинета Пенни пропал Нож Девы? Между тем, над Авалоном сгустились тучи, пролился призванный ритуалом дождь, который наполнил чашу водой и обмыл алтарь от свиной крови. Жрица отступила, поставив чашу на древний камень и оттащила Квентина. Пенни оглушил раскат грома, и тут же он увидел и саму молнию: лиловый по краям и ослепительно-белый в сердцевине, столп небесного огня ударил в алтарь и расстаял. Жрица взяла чашу, передала ее Квентину и исчезла со вторым и последним раскатом грома. Дождь прекратился. Над Авалоном пламенел закат, цвета королевского дракона на родовом гербе Вогов.