Быть истинным

      Он не сразу понял, что выдернуло его из постели среди ночи. Смутно что-то он начал осознавать лишь в пустом коридоре, тускло освещённом мертво-белыми лампочками. А потом перед очередной дверью его накрыло, выбив дыхание.       Запах истинного не похож ни на один другой, какие бы ноты там ни преобладали. Дело не в отдельных компонентах, а в том окутывающем ощущении, пробирающем до дрожи и заставляющем сущность альфы биться в стремлении обладать. Это чувство подчиняет, лишает контроля и здравого смысла. И какого-то хрена этот потрясающий запах исходил из комнаты Красного Бунтаря.       «Киришима… с омегой? С моим истинным?..»       Бакуго зарычал и рванул на себя дверь.       В комнате царил полумрак, разбавленный тусклым светом уличного фонаря. На кровати, сжавшись в комок и поскуливая, лежал Киришима. Один.       Осознание накрыло удушающей волной, мысли замелькали осколками. Причуда усиления, упрямый непокорный характер, высокий рост и точёный рельеф мышц. Совершенно альфовские самоуверенность, неуступчивость и жажда лидерства ‒ в нём всё было не так, как приписывали нормы. И именно это сводило с ума.       ‒ Ки-ри-ши-ма! ‒ прорычал Бакуго, четко разделяя каждый звук.       Омега испуганно дёрнулся и обречённо застонал.       ‒ Уходи! ‒ прошептал он, обхватывая себя руками в попытке пережить новую волну сладкой дрожи. ‒ Пожалуйста, Бакуго!       Альфа одним прыжком оказался на кровати, сгребая Эйджиро и прижимая к простыням.       ‒ Какого хрена ты скрывал?!       Если до этого момента от Киришимы ещё можно было добиться хоть какого-то адекватного ответа, то близость тела альфы окончательно свела всё на нет. Он протяжно застонал и выгнулся, стремясь прижаться ноющим пахом ближе. Тело свело сладкой судорогой, дурманящий запах, казалось, заполнил собой всё, и по бёдрам потекла смазка, пачкая простынь.       ‒ Вставь мне… блядь, нет. Пожалуйста…       Бакуго хмыкнул – вот и попробуй пойми, чего от него хотят. Его алые глаза жадно блуждали по обнаженному телу, наслаждаясь чёткими сухими линиями мышц, и в груди невольно зарождалось довольное урчание – это было то, что нужно, именно о таком он мечтал, представляя своего истинного. И головокружительный запах ‒ смесь трав без приторной сладости ‒ окутывал плотным коконом, вплетаясь в его горький древесный так плотно, что уже не разорвать.       ‒ Тише ты! ‒ рыкнул он на извивающегося Эйджиро, и, облизнувшись, добавил: ‒ Сейчас я тебе помогу.       И тут же без предупреждения обвил пальцами колом стоящий член Киришимы.       Стон пробрал до дрожи ‒ надсадный, у самого уха, так, что горячее дыхание опалило кожу. Эйджиро вцепился в его плечи, притягивая ближе, задыхаясь и толкаясь бедрами навстречу грубой ласке. Бакуго не был нежен, он давал именно то, что было нужно сейчас. Хотелось безвольно растечься под ним и позволить всё-всё, отпустив на волю жадную до ласки сущность омеги. Но именно это Эйджиро ненавидел и пытался убить в себе уже много лет. Он, собрав жалкие осколки воли в кулак, выдохнул и тяжело оттолкнул альфу, попытался отползти прочь, игнорируя болезненную ломку.       ‒ Уйди! ‒ не узнавая своего севшего голоса, прохрипел он. ‒ Не смей меня трогать.       Бакуго застыл, но во взгляде его было совсем не то, что ожидал омега. Эйджиро был готов к ярости, к негодованию ‒ к чему угодно из этой палитры. Но в алых глазах застыли неудержимые восхищение и жадность.       ‒ Охренеть! ‒ восторженно выдохнул Кацуки.       И Киришима запоздало вспомнил тот разговор в классе, когда альфа сказал, что ненавидит вешающихся на него омег.       ‒ Баку…       Договорить Эйджиро не успел. Его, тающего от каждого прикосновения, ослабевшего в разы из-за ломающего желания, схватили, стиснули, скрутили с диким рыком, от которого вдоль позвоночника прошла волна дрожи. Тело хотело, подставлялось жадно и унизительно. Меж ягодиц было скользко и горячо, и тугое кольцо мышц пульсировало почти до боли. Но в сознании тусклыми искрами бились остатки гордости, и, цепляясь за них, Киришима сопротивлялся изо всех сил.       В узкой комнате было не развернуться, и они крушили всё подряд. Повалили стул, с грохотом ударились о тумбу, а боксёрская груша на стойке не рухнула лишь потому, что была хорошо закреплена. Киришима запоздало понял, что Кацуки воспринимает это как прелюдию. Более того, так воспринимала это и его сущность омеги, в восторге воющая и поддающаяся древним инстинктам ‒ её завоёвывали, побеждали в бою, ей доказывали, что достойны. И когда Бакуго прижал его к полу, тяжело дыша на ухо, выключатель сопротивления щёлкнул, позволяя сознанию утонуть в вязком омуте.       ‒ Вставь мне… ‒ выдохнул с шипением Киришима. ‒ Скорее, я…       Кацуки, зарычав, вжался бедрами сзади, давая почувствовать своё возбуждение так, что по телу омеги будто прошел электрический разряд. И когда Бакуго уютно устроил свой член меж ягодиц, не пытаясь пока проникнуть, но обещая многое, стыд и смущение были забыты напрочь ‒ не в характере Эйджиро было сдерживаться в выражениях, не скромничал он и сейчас. Он просил войти в него откровенно, грязно и пошло, достав с задворок сознания все шлюшьи фразы, которые только слышал. И на середине одной из них дверь распахнулась.       ‒ Бакуго, Киришима… ‒ устало произнёс Сотриголова с таким безразличием, будто застал их за игрой в приставку. ‒ Расходимся.       Бакуго смерил учителя тяжёлым взглядом, лежащий под ним сдавшийся омега тихонько заскулил, требуя внимания. И тут до Айзавы донёсся запах ‒ жженое дерево утратило свою былую горечь, разбавилось сочными живыми травами. Два запаха смешивались в один, вплетались друг в друга, сглаживали острые терпкие нотки и превращались в головокружительную гармонию.       Учитель скользнул взглядом по широкоплечему альфе, уверенно вжимающему в пол своего омегу, и в груди зародилось странное щемящее чувство. Так ощущают себя, наверное, родители, когда сидят на выпускном у любимых детей. Вроде, он помнит их совсем мелкими, но вот уже настал их последний год обучения. Оба в шаге от постоянной лицензии, обоих засыпают предложениями японские и даже зарубежные агентства. И вот теперь ещё истинность – связь, которую так отчаянно ищут, но далеко не всегда находят многие. С одной стороны, надо бы воспрепятствовать разврату и растащить их. Но есть ли смысл? Сегодня растащит, а кто проследит в следующий раз? Общество считает этих молодых ребят достаточно взрослыми, чтобы, рискуя собой, они ловили злодеев. А значит, со своей интимной жизнью они разобраться явно в состоянии.       ‒ На всякий случай уточню, ‒ вздохнул Айзава, сдавшись: ‒ Это по взаимному согласию?       Взгляд Киришимы, который тот с трудом сфокусировал на преподавателе, и был ответом. Жаждущий и голодный, нетерпеливый и покорный – на Айзаву тоже так смотрели не раз, и он прекрасно знал, что здравый смысл у омеги давно скован желанием. И он, так невовремя ворвавшийся в комнату, здесь явно лишний.       ‒Потише только, ‒ произнёс мужчина, разворачиваясь на выход. ‒ Бакуго, и не забудь…       Он оборвал фразу на середине, умерив свои воспитательские привычки. Ситуация и так бесила своей абсурдностью. Не хватало ещё, вдобавок, начать раздавать ученикам советы, как им заниматься сексом!       ‒ Сэнсэй…       Обычно громкий и уверенный голос Киришимы сейчас было просто не узнать. Одно-единственное слово далось ему с огромным трудом, но он, проглотив рвущийся стон и собрав в кулак все остатки воли, хрипло продолжил:       ‒ Я не хочу…       По спине мужчины пробежала дрожь, дыхание на мгновение замерло и сердце болезненно пропустило удар.       ‒ Бакуго, ‒ очень медленно разворачиваясь, с нажимом произнёс он. ‒ Отпусти Киришиму, встань и отойди назад.       Здесь речь уже шла не об иерархии Юэй, а об иерархии на уровне древних законов природы. Он отрывал сильного альфу от его истинного омеги, и были все шансы, что Кацуки, будучи не самым тихим парнем и в обычной жизни, сейчас тем более не подчинится.       ‒ Бакуго! ‒ добавив в голос больше требовательности, произнес Айзава, осторожно делая шаг вперёд.       Парень зарычал, оскалившись, и учитель замер, боясь спровоцировать. Пока Кацуки держит омегу, случиться может что угодно, и осторожность лишней явно не будет.       ‒ Ты не чувствуешь нихуя, что ли?! ‒ Бакуго встряхнул распластанного под ним Эйджиро, и омега мучительно застонал. ‒ Или тебя в течку от каждого альфы так накрывает?!       Айзава понимал, о чём он ‒истинному сопротивляться практически нереально. И если уж Киришима смог, то его тихое «я не хочу» ‒ это отчаянный и оглушительный крик о помощи.       ‒ Отпусти его, Бакуго. Немедленно.       Секунды растянулись в бесконечность. Айзава незаметно сглотнул, чувствуя, как мышцы сводит от напряжения. Он готовился, в крайнем случае, броситься вперёд в любой момент, он тщательно отслеживал малейшее движение альфы. И тот, видимо, поняв, что преподаватель не отступит, выругавшись сквозь зубы, убрал от Киришимы руки.       ‒ Хорошо, ‒ выдохнул мужчина, расслабляясь и чувствуя неторопливо ползущую по виску каплю пота. ‒ Потом поговорите, разберётесь, что к чему.       ‒ Да…       Все инстинкты про-героя, воспитанные сотнями боёв, взревели разом. Айзава бросился вперёд раньше, чем успел понять причины. Но опоздал. Бакуго был слишком быстрым, слишком хорошо всё рассчитал ‒ одну руку упёр в плечо омеги, надёжно прижимая к полу, второй отодвинул красные волосы, чтобы не мешали, и сильно, глубоко вцепился зубами в загривок без малейших колебаний. Киришима, обречённо взвизгнув, отчаянно дернулся, но челюсти сомкнулись лишь плотнее, рассылая по всему телу горячие пульсации. А потом на Бакуго в ярости налетел Сотриголова, ударил в скулу и оттащил. Но было уже поздно.       Айзава с ужасом смотрел на подвывающего Эйджиро, скорчившегося на полу и глотающего стоны вперемешку со всхлипами. Затем перевёл взгляд на Бакуго, самодовольно утирающего рот от крови.       ‒ Вы правы, ‒ спокойно произнес альфа, и в глазах его вспыхнули искры. ‒ Потом разберемся.       ‒ Вот поэтому я всегда был против закона о неразглашении принадлежности, ‒ выдохнул Сотриголова и устало потёр глаза. – Я же подавал запрос в министерство, когда общежития только планировали строить! Просил поселить альф и омег отдельно… Да этого всего вообще бы не случилось, если бы у Киришимы изначально не было возможности скрываться!       Влад молчал, с сочувствием глядя на коллегу и понимая, что тот злится не столько на систему, сколько лично на себя. Не успел, не предотвратил, не уберёг…       ‒ И что делать будешь? – спросил он, скрестив мощные руки на груди и тяжело откинувшись на стену.       ‒ А что теперь сделаешь? – вздохнул Айзава.       Оба преподавателя помолчали, погрузившись в свои невесёлые мысли, а потом Сотриголова, выругавшись, закрыл лицо руками и глухо произнёс:       ‒ Кого я вырастил?! Два с половиной года псу под хвост! Без пяти минут про-герой нагло и расчётливо ставит омеге метку без согласия. Это же особо тяжкое!.. Было бы, если бы они не были истинными. И он же знал, что ему ничего не будет! Знал и сознательно лишил Киришиму выбора!       Сотриголова замолчал, и Влад, глядя на него, отчаянно пытался подобрать слова утешения. Он понимал Киришиму, изо всех сил скрывавшего свою принадлежность, которую, с такими внешностью и характером, наверняка ненавидел. Он, как альфа, в чём-то понимал и Бакуго – тяжело пережить отказ, особенно от истинного и особенно в течку, когда сама природа использует все рычаги давления, лишь бы склонить к согласию. И он искренне сочувствовал Айзаве, для которого ученики были почти как собственные дети.       ‒ Предложи Киришиме сдать расширенный анализ, когда он в себя придёт. Может, не подтвердится…       ‒ Подтвердится, ‒ эхом откликнулся Сотриголова. ‒ Там резонанс феромонов был очень чёткий.       Влад нахмурился, невольно примеряя ситуацию на своих учеников, и картинка была совсем не радостная. Красок добавляло ещё и то, что в академии наметилась крайне опасная тенденция, и были все шансы, что следующим пострадает кто-то из его класса.       ‒ Третий случай за последние два месяца, ‒ вздохнул Влад. ‒ Известно, что принимал Киришима?       ‒ Пока нет, ‒ Айзава, казалось, был рад отвлечься на работу. ‒ Он маскировал свои таблетки под те, что принимают альфы, и в текущем состоянии от него внятного ответа не добиться. Придется ждать экспертизы.       ‒ С Деку, я так понял, всё сложно…       ‒ Да. Он к графику приёма относился довольно небрежно.       ‒ Значит, подтверждён только Мираж, ‒ заключил Влад и задумчиво потёр подбородок. ‒ Что говорит директор?       ‒ Обещал отправить запросы в другие школы. Будем надеяться, что хоть кто-то ответит. Завтра дадут анонимные анкеты, начнём собираться статистику по нашим ученикам ‒ что принимают, насколько аккуратно следят за графиком, бывало ли такое, что препарат по какой-то причине не сработал. Незу осторожничает ‒ слишком громкая тема. Если репортёры прознают, СМИ нас мигом с грязью смешают.       Влад окинул взглядом непривычно сгорбленную фигуру Сотриголовы, отметил залегшие под глазами тени, сильнее, чем обычно, запущенную щетину.       ‒ Иди отдохни, ‒ вздохнув, произнёс он. ‒ Ты здесь пока всё равно ничем не сможешь помочь.       Хотелось поспорить, но коллега был прав ‒ Киришима в изоляторе, Бакуго у директора, таблетки на анализах и результаты будут минимум к обеду. А сегодня, буквально через четыре часа, ему ещё вести занятия. Так что, волей-неволей, пришлось последовать совету.       На территории академии было ожидаемо тихо и пустынно, спало в блаженном неведении и общежитие 3-А класса. Надежда на собственный спокойный сон у Сотриголовы рухнула сразу, стоило лишь ему оказаться у двери в свою комнату ‒ она не была закрыта на замок, лишь захлопнута. Тихо выругавшись, мужчина шагнул внутрь, уже заранее представляя, что увидит.       ‒ Я просил тебя не использовать причуду таким образом, ‒ недовольно произнёс он.       ‒ Я скучал, ‒ сонно хлопая глазами, ответил Мираж.       Впервые в истории своей преподавательской деятельности Айзава столкнулся с ситуацией, которую не мог решить. Он пробовал запретить общаться с собой – мальчишка в ответ демонстративно выбросил в урну новую пачку таблеток и заявил, что больше не выпьет не одной. Тогда его трахнет первый же сошедший с ума от запаха альфа, а может даже несколько альф сразу. И всё из-за Айзавы, ага.        Тогда преподаватель, сторговавшись, разрешил сообщения в мессенджере: омега пьёт свои таблетки как положено, а Айзава за это с ним регулярно общается. «Регулярно» – в данной ситуации это оказалось сильным преуменьшением. Возникало чувство, будто Мираж писал сообщения сутки напролёт, с весьма коротким перерывом на сон.       Потом Айзава категорически запретил приходить, и Мираж, вроде как, даже согласился. Но и тут не задалось – вот уже в третий раз преподаватель вытаскивал несносного омегу из своей постели. И бесился, что для мальчишки это были всего лишь забавные игры, а о последствиях тот не думал вовсе.       ‒ Что будешь делать, если в такое время тебя здесь увидят? ‒ устало потирая глаза, спросил Айзава.       ‒ Не увидят, ‒ беззаботно откликнулся парень. ‒ Моя причуда для того и нужна.       ‒ Воспользуйся ей, пожалуйста, прямо сейчас. Я рассчитывал хоть немного поспать.       Мираж замер на мгновение, а потом с глухим рыком швырнул в стену подушку и подорвался с кровати.       ‒ Почему ты всегда такой?!       ‒ «Вы», ‒ автоматически поправил преподаватель, но его замечание, как обычно, пропустили мимо ушей.       ‒ Как ты можешь так себя вести?!       ‒ То же самое хочу спросить у тебя.       ‒ Я не виноват, что я младше! Не виноват, что я твой!       ‒ Никто не виноват, ‒ равнодушно ответил Айзава. – А теперь вернись, пожалуйста, в своё общежитие. У Эктоплазма терпение не бесконечно, а один раз он твоё отсутствие уже заметил.       Мираж вновь зарычал, на этот раз иначе – это был голос омеги, дикой первобытной сущности. Даже Айзаву пробрало, особенно учитывая, что перед ним был его истинный. Мираж шагнул вперёд, сокращая расстояние между ними, и вдруг замер, недоверчиво принюхиваясь. В зыбком полумраке комнаты было видно, как исказилось его красивое лицо, как расширились изумлённо глаза, а губы невольно сложились в угрожающий оскал.       ‒ Ты был с омегой! – прорычал парень, теряя голову.       Сотриголова устало вздохнул. Какие ещё выводы можно сделать, если от него несёт течным Киришимой? Запах разнотравья прилип к коже вязким покровом, таким лишним и неподходящим, что голова раскалывалась. Он мечтал его поскорее смыть, мечтал, в конце концов, просто отдохнуть. Но наглый мальчишка, мёртвой хваткой вцепившийся в их истинность, плевал на его желания раз за разом.       Мираж бросился вперёд, на ходу активируя причуду, и явно искренне удивился, когда его прижали к полу в одно мгновение, скрутив руки так, что предплечья откликнулись режущей болью.       ‒ Ты забываешься, ‒ тихо произнёс Сотриголова, жёстко удерживая под собой омегу. – То, что я твой истинный, не даёт тебе права распоряжаться мной. Я, прежде всего, твой учитель, я тебе по возрасту почти в отцы гожусь. Веди себя соответственно.       ‒ За что ты так со мной?.. – с надрывом прошептал Мираж, глотая слёзы. – Неужели ты ничего не чувствуешь, когда я рядом? Я ведь твой! И мне больно, когда ты проводишь время с другими омегами… ‒ мальчишка горестно всхлипнул. ‒ Я понимаю, что ты взрослый, что тебе нужен секс. Я же говорил, что с тобой я согласен! Я сделаю всё, как ты захочешь! И я никому не скажу, обещаю!       Мужчине пришлось сделать медленный глубокий вдох, чтобы не потерять самообладание. Желание хорошенько встряхнуть Миража было почти непреодолимым, и раздражение внутри усиливалось с каждым словом. Мозгов – ни на грош. Согласен он, видишь ли…       ‒ Ты хоть что-нибудь ко мне чувствуешь? – с горькой усмешкой спросил он. – Когда вообще родилась мысль сделать всё, как я захочу?       Прижатый к полу Мираж смерил его очень удивлённым взглядом через плечо. Даже плакать перестал, лишь недовольно сопел. А потом, собрав мысли в кучку, выдал:       ‒ Ты же истинный. Конечно, чувствую! С того самого дня, когда…       Дальше Айзава уже особо не слушал. Смысла всё равно не было, и так всё ясно. Просто решил на всякий случай проверить, пойдя на поводу у совести.       ‒ Иди к себе, ‒ устало сказал он. ‒ И в следующий раз думай, что делаешь и говоришь.       Видимо, какие-то божественные силы всё-таки сжалились над страданиями Сотриголовы, потому что Мираж после этого действительно покинул комнату, шмыгая носом и размазывая слёзы по хорошенькому личику. А Айзава принял душ, улёгся в разворошенную постель, сохранившую сладкий будоражащий запах, и, конечно, не смог уснуть. В голову лезли мысли – о Киришиме и Бакуго, об истинности в целом, и, конечно, об омеге, недавно покинувшем эту самую комнату.       Любой сторонний наблюдатель бы сказал, что с Миражом Айзаву связала судьба ‒ мальчишка-первокурсник потёк на одном-единственном уроке, на котором Айзава подменял заболевшую Полночь. С тихим стоном он опустил голову на парту, и мужчина почувствовал, как дыбом встают волосы ‒ запах прошивал насквозь, безжалостными иглами желания пронзая каждый сантиметр тела. Хорошо, что среди обалдевших от наплыва феромонов учеников не было достаточно взрослых, тех, кто смог бы различить резонанс. Зато Айзава прочувствовал его сполна, подхватывая на руки горячее хрупкое тело и прижимая его к себе так бережно, будто боялся разбить. Он бы попросил кого-нибудь отнести Миража в изолятор, так было бы лучше. Но так и не смог оторваться от сладко текущего истинного, добровольно превратив путь до изолятора в пытку.       Айзава никогда настолько остро не чувствовал свои клыки, как тогда ‒ они ныли и чесались, челюсть сводило болью. Мираж в его руках тихо постанывал и срывающимся голосом просил взять его, обжигал поцелуями шею и при этом пах так умопомрачительно, что хотелось выть. Красивый, невинный, истинный ‒ альфа тонул в желании обладать им, и мозги выворачивало наизнанку от помеси возбуждения и запрета.       Поразило другое – то, как быстро его отпустило. Конечно, мужчина не раз представлял свою встречу с истинным. Особенно в юности, когда ещё был склонен к максимализму и, как многие, мечтал, что однажды чуть ли не божественный свет озарит его путь, вокруг запляшут сердечки и заскачут единороги. Но всё было проще – он просто хотел Миража сильнее, чем кого бы то ни было, причём, на удивление, лишь тогда, когда тот, опьянённый течкой, распускал широкими волнами свои феромоны. Но стоило закрыться двери изолятора, стоило лишь отойти немного, и приходил невольный вопрос – что это вообще было?       Конечно, Мираж красивый. Если призадуматься, то как минимум самый красивый на своём потоке. И фигура точёная, и дьявольские глаза будто два глубоких озера, и эти его плавные соблазнительные движения, больше напоминающие танец. Проблема лишь в том, что Айзава слишком поздно его встретил. Тогда, когда уже точно знал, что бывает иначе. Что чувства внутри, желание обладать может зародиться без этого убойного феромонного коктейля, что на трезвую голову можно по-настоящему захотеть быть с кем-то вместе. И то, что дарил ему Мираж, напоминало наркотики – действие проходит, и остаётся лишь болезненная тянущая пустота. Это было так непохоже на то, что жило внутри него постоянно и сначала своим присутствием испугало до чёртиков! Медленно тлело, то вспыхивая ярче, то осторожно затихая, но никогда не исчезая полностью.       Айзава знал, что бывает иначе.       Так же, как знал, что никогда не позволит себе притронуться к ученику.