Бабочка под стеклом

Я неподвижно лежала на полу, подобно кадаверу, и со временем моя кожа обрела восковой оттенок; настолько насыщенный, что сквозь неё чертополоховое соцветие вен просвечивалось ещё ярче, напоминая болезненное состояние. Раньше я часто болела, поэтому подобная ассоциация заставила зажмурить глаза и закусить нижнюю губу. «Такова моя судьба — лежать на мыльном полу, будучи распятой серебром ножей», — траурно размышляла я, и слезливый ком мысли был торопливо проглочен, чтобы не нагнетать атмосферу ещё больше; нёбо было поцарапано, словно я проглотила стебель шиповника. И перламутр слёз всё равно непослушно вытек наружу, даруя мимолётное тепло заледеневшему лику. Проткнутые руки уже свыклись с болью, но, стоило пальцам нервно дёрнуться, как покалывающие ощущения возвращались блудными детьми; словно в меня всадили тополино-тонкие спицы. Я думала, что вполне могу умереть в этом положении от обезвоживания, голода или кровотечения. И хоть алая влага уже давно запеклась, мне было достаточно оказать сопротивления, чтобы сделать новый надрез, который уж точно укоротит мои страдания. Но внутренний страх трусливо просил жить. Ему было неважно, как я буду проживать эту жизнь: как облезлый койот, измученный пустыней, как падальщик или как полуживой пёс, прислуживающий деспоту — ему просто хотелось дышать дальше, он не хотел представлять, что находится в загробном мире. И я продолжала выживать, чтобы заглушить его истерические вопли. Мы были одной командой, неразлучными, как Аяксы, и вместе выживали ради тривиальных кислорода и созерцания апокалиптического мира перед глазами. Так бессмысленно и глупо, но… такова природа человека. Она жалкая и прекрасная в этом. Свинцовым покрывалом на меня упала усталость; потяжелевшие веки смыкались сами по себе. Я подумала о том, что в таком положении можно и уснуть, чтобы Хронос быстрее перемотал время прибытия Алоиса: цельбоносного и одновременно уничтожающего. Но, почувствовав резкую боль в области сухожилий, я резко пробудилась. Мой взгляд механически перевёлся на источник жжения; из дыры медленно выходил столовый прибор, обхваченный миндальной ладонью. Я не сразу сумела справиться с шоком, чтобы произнести на выдохе: — Х-Ханна…? Это звучало так, словно я неверяще спрашивала, та ли девушка, которая абстрагировалась на несколько минут, сейчас помогает мне. Она загадочно приложила указательный палец к образовавшемуся пурпурному бутону своих уст, медленно вытащив второй нож. Анафелоуз делала это так аккуратно и квалифицированной, что я была уверена в том, что у неё есть медицинское образование. Если нет, то, должно быть, она само воплощение Богини Гигиейи, которая милосердно спустилась облегчить мою ношу. Я почти не чувствовала режущих ощущений, пока из меня с тихим чавком выходил посторонний предмет. Освобождённые руки не сразу вкусили душистую кожицу комфорта; какое-то время я лежала на месте, тестируя движениями пальцев, насколько активны мои повреждённые мышцы. Затем, убедившись в том, что я достаточно сильна для того, чтобы стерпеть редкие недомогания, я встала с холодного пола и вопросительно посмотрела на Ханну, которая иллюстрировала собой скалистую невозмутимость. Я не могла поверить в то, что она резко обратилась в Валаамову ослицу, поэтому австралопитековски осматривала её, как чужака, которому предстояло оказать либо милость, либо казнь за двуличие. — Ханна… — я нерешительно позвала её по имени, словно она была для меня чужестранкой. Впрочем, здесь была доля сермяжной правды; несмотря на проживание в одном поместье, я ничего не знала о ней, наши взгляды резко переплетались диковинными деревьями, и ещё реже скрещивались шпагами наши беседы. — Почему ты помогла мне? Она продолжала таинственно молчать, спокойно убирая после меня кровавые кляксы и мыльные разводы. Это начало напрягать. Внезапно я вспомнила наш недавний поцелуй, и сердце тревожно сжалось. Могла ли я доверять ей, даже если она разделяла мою судьбу? В её кротком взгляде никогда не вспыхивала винным пламенем ненависть к Алоису. В индиго её глаз вообще редко всплывали какие-то эмоции. По крайней мере те, что можно было прочитать между строк. Мои размышления о ней выделывали мыслете, так ни к чему и не приведя меня, пока в холле не раздался её сладкий, как мелликрат, голос. — Потому что ты дорога нашему господину. Моя челюсть едва не назначила встречу с твердью. Я обескураженно глазела на служанку, словно она выражалась санскритными вавилонами. Ханна смотрела мне прямо в глаза и почему-то странно, почти пугающе улыбалась, как нечто иноземное. Раны на ладонях, которые начали затягиваться благодаря её усилиям, неожиданно зачесались. Лишь когда она снова отвернулась, чтобы упорядочить повседневность, я нашла в себе смелость противостоять её ахинее. — Дорога? Ты издеваешься, да?! — больная тема вывела меня на эмоции, сбила из-под ног и без того рыхлую почву, поэтому мой глас возмущённо дребезжал. — Ты ведь и сама видела, как Он причинял мне вред, и это доставляло ему удовольствие. Может, мои взгляды слишком наивны и архаичны, но я считаю, что любовь строится на нежности и уважении, а не на насилии, при котором хорошо только садисту. Несмотря на краткость речи, которая желала быть дополненной невысказанными осколками, я обрывчато дышала. В груди взвивались кипящие вулканом эмоции, которые я постоянно скрывала от всех. Я хотела, чтобы моя тирада задела и Ханну, но она по-прежнему была глуха. — Господин рос в деревне, где Он не ведал о любви и ласке, которые мы привыкли считать традиционными. Он любит по-своему: разрушительно, переменно и с неугасимым огнём. Но любит по-настоящему, неустанно поддерживая очаг. Если бы Ему только показали нежность… Я детонировала изнутри, слушая её пропаганду, её искусно обманывающую речь, будто бы сплетённую из сектантского гипноза, поэтому с жаром перебила её. — Нежность нужно заслужить! Я слышала о Его прошлом, и он вполне должен понимать, что причинение боли не вызовет ответную любовь. Он ведь ненавидел всех деревенских жителей и желал им мучительной смерти. Так почему я не должна встать на Его место, пока он вредит моей жизни?! Моя грудь адски горела от возмущения. Словно только что отлитое из меди, оно стекало по моим венам, не расплавляя, а модифицируя в сплошной сгусток огня. Мне были абсолютно чужды её мягкие слова об этом брандахлысте. Более того, они ослепляли меня и ненавистью уже к ней. Все, кто был на стороне тирана, автоматически отправлялись в котёл неприязни, где я заживо варила их, накладывая бальзам из чужих внутренностей на свои вскрытые раны. Я отказывалась выбрасывать в храм ветоши свою аксиому ради её извращённых убеждений, которые касались Алоиса. Ханна снова повернулась ко мне, и я увидела на её лице какое-то снисходительное выражение, словно она разговаривала сейчас с глуповатым ребёнком. Она начала медленно приближаться ко мне. Я испуганно поплелась назад, словно загнанная пардом беззащитная лань. Встретившись со стеной, я пыталась затравленно вжаться в неё. Мои глаза, налитые смутным ужасом, неотрывно следили за её грациозной походкой. Когда она встала совсем рядом со мной, я проглотила несколько комков, напоминающих смятый пергамент, от которого яростно запершило горло. Я зажмурила глаза так же быстро, как резко падает гильтиона на потылицу греховедника, ожидая по привычке какой-либо удар. Но бережное прикосновение пальцев к моему лбу заставило меня распахнуть вежды. — Аида, ты ещё слишком юна, чтобы понять, как устроен этот мир, — сказала с просветлённой улыбкой Ханна, от которой моё сердце рухнуло с громогласным эхом в пяты. — Нашему господину всего лишь нужны время и наше понимание, чтобы осознать, что есть и другая сторона любви. Ты — единственная, кто может ускорить этот процесс. Теперь мною действительно овладел липкий ужас, удушающий меня щупальцами гигантского кракена. Она говорила о Нём так, словно пела с фанатичной аскетичностью акафисто, посвящённое Богородице. «И настанет однажды день, когда Дьявола примут за Бога?», — вспомнила я строки из библейского фолианта, которые вынудили меня задрожать и покрыться россыпью мурашек. Я дерзновенно оттолкнула её, убеждаясь в том, что из этого проклятого места нужна уходить; я не хотела стать такой же безмозглой марионеткой, как Ханна. Я хочу быть свободным человеком. Каждый из нас рождён для того, чтобы быть счастливым, поэтому я шла к своему предназначению. — Я собираюсь сбежать отсюда. Если к тебе придёт озарение, то можешь присоединиться ко мне. Пойми, что в услужении такого человека, которого ничего не исправит, не будет нормальной жизни, Ханна. Я уверенно развернулась к двери, услышав позади жалобное: «Сбежать…?». Но ничто не могло остановить меня. Однако Анафелоуз через несколько секунд пала на колени передо мной, преградив путь. Я ошалело отступила назад, не понимая, что здесь происходит. — Прошу тебя, не уходи, Аида! — взмолилась она, от чего мои глаза превратились в цветные стекляшки. — Господин сойдёт с ума от горя, если не увидит тебя здесь. Он так счастлив, когда ты находишься рядом, и от этого в моём сердце распускаются весенние цветы. Мне бы так хотелось почаще видеть Его улыбку… Если ты уйдёшь, она совсем исчезнет, ведь ты — Его луч света, способный спасти его раненую душу из силков тьмы. Если бы ты только проявила к Нему ответное неравнодушие, то… — Замолчи! Я не заметила, как, разгневанная её сумасшедшей чепухой, дала ей отрезвляющую пощёчину. Когда аффект злобы прошёл, в меня внутривенно влилась доза громоздкого разочарования в самой себе. «Я стала подобна Алоису — тому, кого больше всего ненавижу. Как же низко я пала…», — нервно металось в моём мозжечке, и при взгляде на разбитую Ханну у меня замерло сердце, через несколько секунд вспыхнувшее пучком боли. Я страстно хотела проявить к ней ласку, искупив вину, но мне было стыдно прикоснуться к ней. Поэтому, не глядя больше ей в глаза, я судорожно прошептала: — П-прости м-меня, пожалуйста, я… н-не хотела… И я побежала, подобно варнаку, пытаясь сбросить с себя груз вины. «Я должна думать только о себе, только о себе…», — повторяла я, как мантру, чтобы утихомирить голос разъярённой совести. Я думала о том, как обниму солнце, и это придавало мне вдохновение. Пора сбросить с себя шкуру ветхого Адама, который потакал во всём грешной Еве, ассенизировав из себя лишние отходы эмпатии, и отправиться в новый мир, где не будет слёз и печали. Я встретила благоухающий сад Транси, вопреки всему, с радостной улыбкой. Потому что знала: я скоро покину это ненавистное место.