Бабочка под стеклом

Я бежала, неся хоругвь своей обретённой свободы, и хотела раскинуть руки, обняв просторную лазурь небосвода, ставшую фееричным эмпиреем. Я ощущала себя человеком, побывавшим на волнующей акколаде, и теперь, будучи молодым рыцарем, мчалась с ювенильным энтузиазмом навстречу приключениям и открытиям. Я смотрела на ворота, облицованные мрамором, и впервые широко улыбалась. В моей жизни, посвящённой страданиям и поискам себя, я никогда не улыбалась. Было горько и одновременно светло осознавать, что первичный росчерк улыбки появился от того, что я сбежала из заключения. Иронично до боли, но я была уже рада тому, что даже в этом гротеске нашлась для меня щепотка крохотного счастья. Это научит меня ценить жизнь. Научит не сбегать от трудностей, а искать в их лоне решение. Свет солнца ослеплял мне очи, но я чувствовала от этого лишь вдохновение, будто находилась на великом Олимпе, где надо мной напевали баллады прекрасные Музы. «Осталось совсем чуть-чуть. Только пройти ворота…», — думало моё сознание, подверженное состоянию сатори, и я ускорила бег, напоминающий больше скоростное ристание вечно безмятежного Пегаса по зефирным облакам. Но внезапно появившаяся передо мной Ханна, выросшая камнем преткновения, вынудила меня затормозить. Я не сумела понять, как ей удалось так быстро очутиться уже в другом месте, поскольку мои мысли были заняты изучением её церебрального хода: она передумала и присоединилась ко мне или…? Я не хотела думать о последнем варианте; во мне ещё теплилась надежда на её благоразумие. «Нельзя же быть такой слепой и глупой. Ну же, Ханна, идём со мной», — поторапливала я её, судорожно отсчитывая каждую секунду, которая могла обрубить мне эстакаду Панцера, ведущую в лучшую жизнь. Но льдистый взгляд Ханны, к моему сожалению, двигался именно к цели сломить мой проход. Я застыла, словно пустив корни в землю. — Прости, Аида, но я не могу позволить тебе уйти. Она говорила бесстрастным голосом афея, который уверенно отвергнул кормящую длань Бога. Я хотела выразить ужас, но она лишила меня дара речи, направив на меня целую канонаду ножей. Перед моими глазами только что произошло мифическое явление: обычная служанка подпрыгнула, как охотящаяся пантера, и пригвоздила меня множественными орудиями, не задев при этом важные точки. Я была абсолютно цела, но каждый кончик моей одежды был прижат к почве ножами. Я не могла пошевелиться не столько из-за невозможности, сколько из-за пережитого шока. Я даже не успела осознать, что упала, сильно ударившись затылком и позвоночником. Меня начала терзать асфиксия, когда невозмутимая Ханна возвысилась над моим распластавшимся, как у подстреленной горлинки, туловищем. «Кто ты…?», — горело на моих губах, но я так и не осмелилась задать этот напрягающий вопрос вслух. Я вздрогнула, когда её руки мягко, по-матерински вплелили в шёлк моих волос колокольчики. Они были такими же голубыми, как радужка Алоиса, но у них было одно отличие: цвет растения был чистым, как подол архиерия, как таинство евхаристии, как нетронутость Септуагинты, в то время как его глаза отражали лик змия-искусителя и взмах крыльев падшего ангела, принявшего обет демона. Нервные окончания трепетали от страха и покрывались коркой обморожения. Я неотрывно смотрела в её глаза, ныне напоминающие айсберг, потопивший знаменитый Титаник, и даже обрамление трепещущих мотыльками ресниц не смягчало её взор, обмакнутый в умерщвляющий океан. — Господин любит колокольчики, — напевающе молвила Ханна, и от её беззаботности я разрывалась на части от звучания рапсодии своей умирающей от скорби души. — И любит тебя, Аида. Последнее слово, и с моей прядью переплёлся финальный колокольчик. Так рухнула моя орифламма, которую я с честью и гордостью несла на свободу, доказывая другим, что от этого плена можно уйти. Но, однажды попав в сети тьмы, ты уже не выберешься из неё; её хладные руки будут повсюду преследовать тебя, утягивая обратно в своё чернильное блато, в густое чернолесье, где катакомбная тишина и хищный холод. Слёз больше не было. Я неподвижно смотрела на небо, которое стало устрашающе ниже; на траву, которая тянулась придушить меня; на солнце, от которого я окончательно ослепла и сгорела заживо. Мертвецы не чувствуют боли и разочарований. Однако… Я видела всё в оттенках сепии. Надо мной играла трагическая увертюра. Эпиграфом моей моральной кончины стала Ханна, стоящая надо мной несколько часов, словно падальщик. Я чувствовала себя понтоном, который ещё держался на глади воды, под которой ко мне выжидающе тянули серые руки исступлённые трупы. Мечтательный ноктюрн о свободе затих. Вместе с ним притихло и моё сердце. Одинокая слеза скатилась по левой щеке, хотя я была уверена в том, что исчерпала весь свой резервуар. Но в этот раз мне не щипало глаза. Я просто ощутила, как что-то капнуло на мою грудь, ничего более. Это пройдёт. Слёзы прекратятся, как рассеятся несбыточные химеры. «Но… я была так близка…», — предательски звучит в голове, от чего я начинаю нервно смеяться, как в каком-то дешёвом шарже. Лучше представить себе, что я протагонист сатиры, где издевательства и эпиграммы созданы для особого юмора, чем быть убеждённой в том, что я героиня трагедии, сулившей мне нуаровый конец. Поэтому я продолжала смеяться под безэмоциональным надзором Анафелоуз: отчаянно, безумно, надрывно, с щепоткой солёной влаги на складках губ. Я пыталась поверить в своё существование в атмосфере сюра, где ещё можно было добиться светлых фрагментов. Затем всё исчезло, когда в поместье вернулся Алоис. Его шаги раздавались во мне скрипом черепков, с которых был склеен мой внутренний мир надежд. Там был красивый хаос из конфетти, который обратился после Его прихода в вересковую пустошь, где безнадёжно витал по засушливости печальный катун. Я до сих пор не могла поверить в то, что мне отрезали путь на последних секундах, которые могли уже направить меня на рынок, где мы выбирали с родителями игрушки для маленькой меня. Я до сих пор не могла смириться с тем, что снова слышу Его голос, а не пёстрые крики свободных горожан, к которым могла присоединиться моя персона. Всё это казалось кошмарным сном, насланным Марой. Мне казалось, что на меня наслали кобальтами фальшивые видения, и на самом деле, распахнув глаза, я окажусь сейчас в родной постели. — Ханна! Он взвизгнул так, что я сжалась, а девушка покорно подбежала к Его ногам. Я ничего не видела, ощущала лишь слухом и интуицией. И шестое чувство подсказывало, что Ханна улыбается, видя Его озлобленную физиономию. О, мне так хотелось вырвать её улыбку, отрезать ножницами, как она жестоко обрезала моё спасение. — Почему Аиде удалось сбежать? Я же приказал тебе следить за ней! Раз ты, настолько слепая и жалкая дрянь, не смогла уследить за ней, то зачем тебе нужен второй глаз? После перечисленных инвектив я услышала дикий женский вопль, от которого испуганно вспорхнули птицы. Моё тело, атакованное эффектом миорелаксантов, измученно дёрнулось, словно я пробудилась от очередного страшного сомнуса. Но, увы, я осознавала, что нахожусь в реальном мире, увитым хоррорными событиями. И, рыдая от оглушительного крика Ханны, я с ужасом ждала свою очередь.