Бабочка под стеклом

— Господин, не дёргайтесь, иначе шампунь попадёт Вам в глаза. Душистая, как взводы водопада, пена летала из стороны в сторону. Алоис, подобно непоседливому сорванцу, игриво ёрзал в ванне, резвясь с мыльной водой, которая реела цикадами над нами. Я стояла позади, пытаясь привести в порядок влажные волосы, чьё тосканское солнце погасло под акваториальной средой, окрасившись в оттенок дижона. И почему-то в столь пикантный момент я чувствовала себя свободной, как верлибр, не ограниченный поэтическими правилами; мне не нужно было подбирать идеалистическую рифму, чтобы удовлетворить Его чувство эстетики. Всё было спокойно, как в Партезе, где культивировался священный Ирминсуль. Я вдыхала его сакральные плоды, которые растворяли дурные мысли. — Тебе будет очень грустно, если я ослепну, верно? — задумчиво спросил Алоис, замедлив свои плетения сети из пены. — От шампуня Вы навряд ли потеряете зрение, — начала поучительно я, — но Вам будет очень больно, глаза покраснеют и… — Я задал тебе вопрос, Аида, — перебил Он меня, и Его глас задребезжал зерцальным гневом, которое было разбито Снежной Королевой за очередное произношение факта о том, что её красота смертна. Его мягкие и ароматные, как жимолость, пряди утихомиривали моё волнение, когда я растерянно впивалась в них. Я осуществила демпинг своих занудных нравоучения, войдя по Его желанию в образ обычного человека, который был одержим своим пагубным пристрастием к Нему. Я вселила в себя Бога Адониса, который дышал влюблённой весной, и говорила его устами. — Да, мне будет очень грустно. Я запоздало уловила облачко мысли, в котором прочитала между строк, что я действительно облекла бы себя в серую скорбную суть. Когда-то размышления о том, что без Него в моей душе созреет карстовая воронка, которая утянет хроматические тона жизни, казались мне апогеем абсурда. Но ныне, когда между нами частично установилась коллаборация, в которой мы обоюдно стремились к консенсусу, я начала чаще рассуждать о том, что в будущем мы закрепим коалицию. После пережитых ордалий подобные мысли выглядят, как первая стадия сумасшествия. Однако я всё ещё преданно хранила план побега. Но всё же… в этом месте было всё, кроме понимания. Обратного пути нет. И мне было бы гораздо комфортнее остаться здесь, установить общую валидацию и продолжать свою жизнь, где я буду уверена в здоровом будущем. Мой изначальный план совсем не соответствовал нынешнему мировоззрению, поэтому я чувствовала внутреннее напряжение из-за мечтаний. Алоис же продемонстрировал короткую радость от моего ответа. — Я буду выглядеть так же жалко, как Ханна, — пробормотал Он между делом, пока пена отзывчиво тянулась за Его пальцами, как верный пёс. — Это не изменит Вас и мои чувства к Вам, — я знала, что Он, подобно ребёнку, любит сентиментальные слова, поэтому старалась как можно чаще удобрять ими почву наших благоприятных отношений. — Но так как любящий человек живёт счастьем своего избранника, я обязана уберечь Вас от малейших повреждений. — Ты и своей жизнью пожертвуешь ради меня? — пытливо спросил Он. Так предсказуемо. И так… трогательно. Он отчаянно жаждет получить полную приверженность того, кто Ему симпатичен. Я бы не удивилась, если бы из-за своих комплексов и желаний Он обнимал вод подушкой червону руту, имеющую свойство привораживать. — Конечно. Между нами заключилось короткое молчание, нарушаемое мыльными шорохами, которые напоминали обороты мотылей вокруг фонаря. А затем Он резко повернулся и, схватив меня за ворот платья, властно притянул к себе. Я испуганно смотрела в Его бешеные глаза; чистая голубизна была залита мрачной синью. Я не понимала, где просчиталась, чтобы вызвать Его недовольство. Упираясь влажными ладонями в бортик, я пыталась не соскользнуть, дабы не стать жертвой Его хищных челюстей. — Не хочу! — голос звякнул древним разбившимся керамическим сосудом, из которого вылетели призрачные стенания запертых навеки душ. — Это неправильный ответ! Ты должна пожертвовать чем угодно, но только не своей жизнью! — истерично вопил Он, но Его лицо было застывшим в эмоциях, как маскарон. Он настолько боится одиночества? Это заставляло сердце жалостливо трепыхаться против воли. — Разве ты настолько глупа? Неужели не понимаешь, что мне станет хуже, если ты покинешь меня? Это будет очень эгоистично с твоей стороны, Аи. «Алоис Транси… Ты потерянное дитя, которое одержимо банальными страхами. Может быть, твои издевательства — это единственная из возможных попытка показаться сильнее для всех, особенно для себя? Тебе показали, что насилие — главный авторитет среди человеческих качеств, поэтому Ты всего лишь следуешь примеру, как необразованный ребёнок, ещё не сформировавший свою индивидуальность», — думала я, затягиваясь Его брошенным взглядом, как сигаретой, в чьём исхудалом тельце люди находили умиротворение, взамен высасывая её до никчёмного пепла. Мне снова стало жаль Его. До такой невыносимости, что хотелось зачеркнуть в мемуарах все свои обиды, оставив на главной странице бесконечное сострадание. Возможно, и любовь, которую Он не заслужил. Бесхитростное дитя или хитроумный манипулятор — кто же Ты в этом мире, Алоис Транси? Почему призван дурманить рассудок именно мне? — П-простите… — беззащитно промямлила я, мысленно поражаясь тому, как Его (не)манипуляция заставила меня гореть в горниле мифической вины. — Но если не будет других вариантов, я… — Тогда мы умрём вместе, — перебив меня, твёрдо сказал Он, сильнее сжав ткань моей одежды. Слух под Его гневом настолько обострился, что я чётко слышала, как перекатывались Его напрягшиеся мышцы под дермой. «Ты настолько боишься остаться один, что, кажется, готов умереть с каждым, кого Ты хоть немного знаешь. Почему я не могу посчитать это жалкой слабостью? Почему у меня мимолётно возникло абсурдное желание разделить с тобой трагическую учесть?», — возбуждённо металось в моём туманном сознании. В голове вился целый дым от пожарища мыслей, когда как я мечтала различить в этом палантине намёк на спокойный раствор сливок. Он спутывал мои мысли, разделяя по отсекам лабиринта, и я добровольно стояла на месте, не пытаясь прочёсывать замкнутую чащу. — Хорошо, — миролюбиво отозвалась я, благодаря чему Его руки ослабили хватку, позволив мне вырваться и продолжить своё будничное дело, где я находила временное успокоение. — Как скажете. Когда нас накрыло покрывало безопасности, я уже бережно растирала губкой Его худощавое тело. Я отметила, что оно стало здоровее, поскольку, когда я только прибыла в поместье, Алоис отличался анемичностью и плотью тщедушного человека. Возможно, я наткнулась на Него тогда, когда Он только выбрался из плена распутного старика. Сердце внезапно сжалось. Думая об этой сенильной личности, я начинала ощущать запах плесени, видимо, олицетворяющий его гнилую натуру. А затем меня посетили мысли о том, что мне следовало прийти позже, ведь время способно врачевать расшатанные нервы. Возможно, где-то через несколько месяцев мы могли бы спокойно сидеть на лугу под присмотром Ханны, собирать лазурные колокольчики и делиться друг с другом секретами и мечтами. За этими химерами я не успела опомниться, как меня грубо утянули в остывшую воду. Пена снова буйно разлетелась, запятнав мне форму и волосы. Я недоумённо посмотрела на хихикающего Алоиса. — Г-господин… — мой голос дрожал от внезапного погружения во влагу, но, несмотря на ошеломление, я не могла выманить из себя злобу на Его искренний смех, звенящий проснувшимся из-под мартовского ледка ручейком. Его руки оплели мой стан, приблизив к своему. Мои ланиты, подобно хамелеонам, переняли колорит тюбика шампуня, который обладал ароматом черешни. Я начала неосознанно тонуть в глазах своего инквизитора, в чьём пламени мне было не страшно сгореть до позолоты костей. — Теперь моя очередь помыть тебя, — томно вшепталось в мочку моего уха. Послышался всплеск, после которого я оказалась снизу; Алоис, вероломно оседлав мои бёдра, совершал массирующие движения на моём податливом теле. Рефлекторное возбуждение скручивалось спиралью внизу живота. Во мне случился целый водоворот, когда Его руки нежно коснулись затвердевших сосков; Он зажал их между пальцев, то мучительно прокручивая, то прислоняясь лицом, покусывая через мокрую ткань. Я обратилась в неопалимую купину, которая горела, но не сгорала от Его опаляющих действий. Чужие подушечки пальцев поглаживали ареолу, сжимали чувствительные протоки, а шаловливый язык надавливал на центр соска, окуная меня в пьянящую негу. Я не желала становиться на сегодня жертвой Его любострастия, но эти порочные ласки высекали во мне искры блаженства. Стон, ворочащийся внутри, упрямо вырвался наружу. Я чувствовала двойную влагу под кружевом нижнего белья. Алоис так же алчно, не выпуская из рук мою грудь, приник к незащищённой шее. Язык коснулся влажного основания, так же быстро остановив своё страстное танго. — Невкусно, — поморщился Алоис, сплёвывая слизанную влагу. — Займёмся этим позже, когда ты высохнешь. На Его лице появилась очередная затейливая улыбка, пробивающая любые амуниции в строптивом уме. Я охотно вылезла наружу, надеясь смахнуть с себя мимолётное наваждение, но без орошения тело обратилось в сосуд горячей Сахары. Дыхание всё ещё было сбитым. С трудом мои трясущиеся руки охватили махровое полотенце, чтобы избавить господина от каплей воды. Столь повседневная процедура ощущалась нами обоими, как причудливая прелюдия. Я научилась читать Его эмоции. Но не понимала, откуда взялись подобные во мне. Когда я успела стать такой испорченной? Мне хотелось думать, что напряжение — лишь моя иллюзия, которая скоро спадёт. Мне хотелось поскорее покинуть эту тесную комнату, которая пропахла нашими слитыми телами. Одевал Алоиса уже Клод. Мне дали шанс отвлечься обычными обязанностями прислуги. Держа дрожащими руками швабру, я всё равно чувствовала себя так, будто совершила спуск в катабасис, где меня преследовала аномальная температура. Мне было тяжело на чём-то сосредоточиться. Кругом ощущались инфернальная сухость и брызги котлов, в которых заживо варили различных вахлаков. Я напряглась ещё больше, когда Алоис беззаботно вышел в холл, чтобы раздать нам список дел. Его суровый взгляд пал на неподвижную Анафелоуз, которая неповоротливо дёрнулась, когда Он окликнул её. — Ханна! Сегодня слишком жарко, мне хочется каких-нибудь фруктов. Сходи на рынок и купи их. Но если они мне не понравятся, я изобью тебя. Он боится одиночества, но из последних сил пытается выудить серебряным крючком жизнь из существа, которое питает к Нему трепет. Ханна — реинкарнация Гестии, которая истово хранит семейный очаг; она облачена в невидимую фелонь и терпит незаслуженные епитимии, всё так же, вопреки несправедливости, веря в Бога, когда другие отреклись от него. Святая Дева, которая обязана украшать диптихи. Когда Алоис обесценивал её, я теряла к Нему ту крошечную часть снисходительности, которой Он добивался короткими вспышками милосердия. Чем она заслужила такое отношение? — Господин, могу ли я пойти вместе с Ханной? — робко вызвалась я. — Ей понадобится зрение, чтобы правильно подобрать фрукты. Алоис насмешливо сузил глаза в ответ на моё предложение. Мой энтузиазм угас в одно мгновение, как перегоревший лампион. — Снова попытаешься сбежать? — недоверчиво скривился Он, и дворецкий, переняв Его манеру, идентично пустил на меня презрительный взор. Я отразила его бесстрастием, как закалённая сталь, пытаясь подражать стойким партизанам. — Нет, — в мыслях я договорила «не сейчас». — Я всего лишь хочу порадовать своего господина. Алоис, оценивая моё витийство, остался довольным. Иногда Его было легко обмануть, как и ребёнка; если другие дети падки на грошёвые сладости, то Ему была по вкусу кошерная лесть. — Раз так, тогда пришло самое время доказать мне свою верность: пойдёшь на рынок одна. Если не вернёшься, я убью тебя, — добавил Он с улыбкой, которой можно заменить сахар. Наверное, я должна была вознестись в эмпирей от того, что Он оказал мне подобную услугу. Но я была не глупой и слишком хорошо знала Алоиса: за мной пойдёт хвост. Скрывшись за дверью, я прислонилась к древесине, услышав, как Он отдал приказ Ханне следовать за мной.