Бабочка под стеклом

Я зашла первая в поместье, а Ханна ждала в саду, чтобы Алоис не подумал, будто я дезертировала. Коэффициент анодового вольтража в организме превышал норму. От незнания человек может самолично навечно усыпить себя, а персонификационные знания сами уничтожат тебя, как только ты завладеешь ими. Они как Пещера Чудес, которая поглотит, когда ты коснёшься чего-то, кроме волшебной лампы. Кладезь знаний, которым владела я, обещал усложнить мне выживании в этой мистической утопии. — Почему ты так долго, Аида? — угрюмо поинтересовался Алоис, скучающе наблюдая за маятником Ньютона. — И где мои фрукты? Моё тело захватил приступ тетануса. Я потеряла корзину с плодами в лесу, когда меня пригвоздил Клод. В этот момент я почувствовала на себе ожог его взгляда. Он вёл себя так, будто между нами ничего не было, но взор ледяного янтаря запечатал глубокую антипатию ко мне. Если бы не невидимые цепи Глейпнир, сдерживающие его гнев, он бы прильнул челюстями ко мне, как на поле битвы. Я больше не могла видеть в нём отчуждённого от внешнего мира валета Алоиса. На меня смотрел человек, обладающий холодным благолепием ангела Люцифера, но отныне я видела перед собой мещанского вурдалака. — Они здесь, Ваше Высочество, — неожиданно вступился он, вытащив откуда-то целую корзину с румянными фруктами. — Аида оставила корзину в саду, забыв забрать её. Я впала в ступор. Почему этот дьявол помогает мне? В его интересах оклеветать меня, но никак не подсобить. Что здесь происходит? Или это часть его плана, чтобы опрокинуть меня в хтоническую юдоль? Все мои мысли витали в мглистом эфире, я совсем не могла сосредоточиться на облегчении от того, что мне не придётся терпеть ещё и наказание от Алоиса. Мы с Клодом не сводили друг с друга взгляды, ведя внутренние монологи, облицованные ирритацией. Мне хотелось облачиться в соколиный плащ Фрейи, чтобы взлететь подальше отсюда. Я боролась сразу с двумя существами: Фаустус принуждал меня всё время застыло оборачиваться, из-за чего я не могла прислушиваться ко второму садисту. — О-ле! — прощебетал радостной синицей, искупавшейся в лучах рассвета, Алоис, любуясь наливным фруктом. — Ты выбрала то, что мне нравится, Аида. Ты действительно начинаешь меняться в лучшую сторону. Он встал со своего стула. Приближающийся цокот миниатюрных каблуков наконец-то вытащил меня из затянутой прострации. Голубые очеса, изображавшие эмпирей, на котором играли с Музами невинные элохимы, отразили целый микрокосм. Мириады плеяд вступили в соитие, написав слова о любви и благодарности. Я уже давно не видела в Нём благоговейный огонь, который не орудовал раскалённой шпагой, а мирно трещал в кораблике Его ладоней. Мне хотелось вложить в них свою руку, не боясь обжечься, потому что ныне Его пламя было прирученным волком. Рдяные язычки, игриво извиваясь, охотно ласкали мою кожу. Так было в нашу первую встречу, когда я думала, что Он — благородный ангел, решившийся освятить мою бренную жизнь оттенка мокрого асфальта. — Ты заслуживаешь больше моей любви, — нежно прошептал Он, и Его слова растаяли сладким пломбиром на моих рецепторах; я экстатически вкусила эту амриту, утопая в разноцветье чувств. — Для меня это честь, моё Высочество. — Повтори, — блаженно попросил Алоис; Его глаза обратились в ласковое море, окутавшее меня ручными волнами. — Последнее. Бесхитростное дитя, любящее купаться в лести, как утренние пташки в фонтане живописного перистиля. В этом была своя неповторимая прелесть, которая часто подцепляла меня крючком любознательной рыбкой из омута. — Моё Высочество. Я почувствовала, как его пульсар начал зашкаливать от моих слов. Его было так легко порадовать. Он действительно был ребёнком, который благоухал от любой мелочи. Это было особенным искусством, который мог познать не каждый прозелит жизни. Грешный и одновременно просветлённый… Сколько же в Тебе граней, Алоис Транси? Сколько раз мне предстоит удивиться, когда Ты захочешь вскрыть неопознанные грани Вселенной? — Давай вместе вкусим это яблоко! — предложил искрящийся Алоис. Моё сердце смущённо забилось. Барабанный ритм передался и дрожащим пальцам, когда по Его приказу я приблизилась к дару Гесперид. Я больше не входила в режим калидонского вепря, который не желал подчиняться охотникам. Я спокойно, с вязью пульсирующих вен, одновременно надкусила плод вместе с ним. Как Адам и Ева, мы погрузили бессмертную эпоху в тлеющее присталище — такой сюжет читался в глазах Клода, который неотрывно наблюдал за нашими взаимодействиями. Я осторожно жевала сочное яблоко, страшась почувствовать во рту яд; мне казалось, что Клод способен материализовать его с помощью каббалы в моём организме. Я не успела опомниться, как Алоис энергично подскочил ко мне, шальным языком слизав с моих влажных уст крошки и остатки нектара. — Так гораздо вкуснее. Его флирт не превознёс меня на прежние бурные эмоции, поскольку разумом снова завладел зловещий Фаустус. Он обратил мои реакции в закостенелые застои. Я хотела ради своей же безопасности ответить что-нибудь Алоису, но язык прилип к нёбу, а взгляд, будто приворожённый, мнительно метался к ракшасу. — Ты ведь почувствовала вкус яблока и на моих губах, Аи — настойчиво отвлекал меня Алоис своим брачным зовом. — Как он тебе? — Это было… Я механически прервалась, когда дверь позади меня открылась. Вошла Ханна. Наши взгляды, блуждающие на периферии тревоги, мимолётно скрестились — я чувствовала её взор сквозь марлю. Алоис тоже застыл, но его взгляд, адресованный демонессе, был окрашен в презрение. «Только не это…», — взмолилась я всем богам. Раньше мне было проще сосуществовать с ним в неком симбиозе, пока я думала лишь о себе, но ныне я взяла рачительство над Ханной, желая отдать ей дань уважения за её подвиги. — Ну, а ты, Ханна? — расхаживая по холлу в манере чудовищной кроммионской свиньи, которая жаждала увечить воина. — Достойна ли ты моей любви? Она, как и прежде, молчала. А хищник обхаживал её, ища уязвимые места, по которым следовало нанести смертельный удар. «Почему Он так ненавидит её?», — прискорбно думала я, понимая, что мне не стать храбрым Тесеем, который избавит цивилизацию от вылазок монстра. — Ты знала, что молчание — знак согласия? — насупил брови Алоис, найдя лазейку к издевательствам над ней. Анафелоуз покрылась обильными мурашками. — Значит, ты действительно наивно полагаешь, что ты достойна? Аида, что ты думаешь на этот счёт? Теперь пришла моя очередь дрожать. Здесь был один правильный ответ, но он не устроит Алоиса. Однако он успокоит мою растерзанную совесть. Впрочем, я нашла нейтральных для всех вариант, который следовало применить; кто не рискует, тот остаётся в проигрыше. — Господин, Вам не стоит тратить время на это жалкое отродье. Я старалась сделать так, чтобы мой глас звучал правдоподобно, но я выщипывала силком тон презрения, задевая фальшивые струны. Я смотрела на Алоиса, чья равница лица колебалась бугорками недоверия. Он будто заново анализировал меня, пока я в испуганном припадке выстраивала дефензиву против Его умозрения. — Аи, ты наконец-то поумнела? — изогнув бровь, пытливо спросил Он, с напряжной медлительностью шагая в мою сторону. Страх прилип ко мне исполинским спрутом. У меня не было никакой Паллады, чтобы защититься от Него, но я всё равно стояла на своём. «Я смогу. Я справлюсь. Ради Ханны. Ради… себя», — повторяла я, как мантру, готовясь нанести следующий словесный выпад. — Зачем зря расходовать нервы на глупую служанку? Я хочу… чтобы Вы обратили на меня внимание, моё Высочество. Я хочу доставить Вам радость, поэтому обязана уберечь Вас от этого отребья. Слова ворочались во мне, как комки грязи. Я высвобождала их из железных скоб. Пролезая через гортань, они царапали своими буквами голосовые связки, награждая голос сиплостью. Вырываясь наружу, они оставляли во мне напоследок мрачные эпитафии. Какое мерзкое чувство. Привкус антрацита вынуждал бурлить внутреннюю желчь. Я терпеливо глотала её, утешая себя тем, что Его внимание было полностью сосредоточено на мне. Алоис подошёл вплотную, снова озаряя меня ослепительно-солнечной улыбкой. — Уже так быстро соскучилась по мне, Аи? — кокетливо спросил Он, любовно потеревшись щекой о мою щёку, подобно влюблённому неразлучнику. Его благотворная ласка подействовала колыбельной на мою неуверенность. Я тоже разошлась в непринуждённой улыбке. — Ты и правда не похожа на старую себя. Мне это очень нравится. Я так давно ждал тебя, — с горячей одержимостью прошептали Его мягкие губы. — Простите, что заставила Вас так долго ждать, моё Высочество, — успокоившись, я трепетно прижалась к Нему голубкой, которая нашла в слитии с Ним свою цитадель вдохновения и лиризма. — Пожалуйста, не отпускайте меня. Атмосфера между нами наделилась абсолютом. Я словно попала в чудотворную Аркадию. Над нами будто пели очарованный соловьи, любовно переплетающие крылья. Месмеризм подействовал, хоть я и до последнего сомневалась в силе своих флюидов для Него. Но теперь, греясь в Его объятиях, я даже на минуту позабыла о том, что это был всего лишь мой план отвлечь Его от Анафелоуз. Ныне я наслаждалась соединением так, будто мне и в самом деле хотелось привлечь Его романтической настрой, под чьим жарким потоком я уносилась в нирванные локации. За всей этой идеализацией я забыла о том, что мир не может обернуться в феерию по щелчку моего пальца. Познав власть над своим повелителем, я безрассудно позволила себе думать, что теперь земля подстраивается под мои шаги. В следующую секунду Алоис грубо оттолкнул меня, точно сумасшедшую оборванку, от которой разило гнилью. — Думаешь, я такой идиот, чтобы не распознать в твоём голосе фальшь?! — взревел Он; Его глаза сгорали в огне. — Нагло воспользовалась моими чувствами, чтобы провернуть свои махинации! Но даже так… я не смогу тронуть тебя. Как же бесит! Обезумев, Он бросил на эмоциях вазу в сторону Клода и, схватив трость, яростно замахиваясь ею, начал избивать им Ханну, точно Дандой, поддерживающей человеческую добродетель. Фаустус успел увернуться. Его холодный взгляд скользнул по черепкам, затем переместился на меня, и бесстрастие обратилось в ненависть. В тот момент мне хотелось испить зелье из непенфы, которая вводит в забвение. Мне было проще жить, не задумываясь о чужом жребии. Особенно сейчас, когда в наших с Алоисом деструктивных отношениях установился паритет. Воспользоваться личной прерогативой и уйти, сохранив между нами редкий экилибр — мой лучший вариант. В конце концов Ханна была демонессой и, должно быть, она была не так чувствительна к насилию. В конце концов на кону стояло почти всё моё существование — я не хотела обретать ещё и второго ватага в лице Алоиса. «Что за грязно-эгоистичные мысли, Аида?! Возьми себя в руки! Ханна рисковала ради тебя своей жизнью, сражаясь с монстром, который уж точно причинил ей существенные повреждения, а ты боишься противостоять избалованному ребёнку. Но… да, он может легко убить меня, как Клод Ханну, однако… Не могу. Я не буду стоять в стороне», — борьба с самой собой подошла к эпилогу, и триумфатором из сечи вышла совесть. Я решительно встала между ними, получив мощный удар тростью по щеке, от которого меня откинуло на пол. Мужественно сдержав крик, я приземлилась рядом с Ханной, поддерживая на трясущихся локтях своё тело. — Аида! — испуганно вскричал Алоис, бросившись прямо ко мне. Я недоумённо воззрилась на истязателя, который впервые в жизни проявил ко мне сочувствие после избиения. — Зачем ты подставила себя под удар?! — Он начал судорожно трясти меня за плечи. — Тебе больно? Я не хотела жалеть о том, что совершила благородное дело, но, вопреки всему, в глубине души я желала, чтобы в мои уста была вдета игла безмолвия, дабы слова, разрубившие тонко-паутинчатую нить меж нами, не звенели серебром. Потому что Алоис впервые посмотрел на меня, как неофит эллинизма, где я предстала его греческим идолом: Он смотрел раболепно, вожделенно, так, будто бы отказался ради меня от сокровищ Лампрехтсофен. Он хотел озвучить мне своё сакральное радение. Когда ещё мне довелось бы получить покладистость строптивого монстра? Когда бы я пробудила в отродье добрый дух инфери? Потеря Его доверия равна смертельной казни. Но, глядя на Ханну, вспоминая, как всё это время она тайно жертвовала собой, я взяла себя в руки. Отступление хуже смерти. Собственное предательство карается мучительным роком. Я готова отказаться от любящих голубых глаз в пользу чести, пусть и с сожалением. — Потому что Ханна… ни в чём не виновата, — сумрачно проговорила я; мой голос был равен стали, взгляд отбросил металлический отблеск осуждения, которое я прятала за матовым сиянием покорности. — Вы несправедливо поступаете с ней, господин. Когда Вы проявляете нежность, мне хочется трепетно любить Вас. Но Ваше нынешнее поведение не заслуживает моей любви.