Бабочка под стеклом

— Стокгольмский синдром? — деловито произнёс он, глядя на меня, как на последнюю идиотку, страдающей в диаде. Он иллюстрировал собой темпераментного Пинкертона, который намеревался раскрыть кладезь моих тайн. Я была не готова вести с ним кулуарные разговоры при отсутствии Алоиса, поэтому растерялась, точно меня поймали на деликте. И я совершенно не поняла, почему он начал диалог с этой странной ноты. Что он имел этим в виду? — Что, прошу прощения? — настороженно переспросила я, мимолётно ища взглядом выход из этого заточения. — Это твои чувства к Алоису, — невозмутимо объяснил он, на что я недоумённо дёрнулась. Он добавил минорным оттенком: — Которые рано или поздно погубят тебя. Он смотрел на меня эфором, наблюдающим за спартанскими илотами. Я впала в сопор. Ныне я видела в нём не человека, который защитил меня, а манипулятивного врага. Я тряхнула головой, пытаясь вывернуть оцепенение, и, по-королевски расправив плечи, посмотрела на него с откровенной враждебностью. Я вспомнила о его тайне, которую выдал мне Алоис, и вознегодовала ещё больше. Как этот человек, совершивший столь подлый поступок, смеет что-то говорить об Алоисе?! — Вы не знаете Его, — благоразумно разжав кулаки и дав себе остыть, сдержанно процедила я. — Ему просто нужна любовь. Лицо Сиэля недоумённо скривилось на мои слова. Он видел в них абсурд, и я почувствовала себя оскорблённой. Как ему только хватает совести смотреть свысока на сакральные чувства, особенно чужие? Любовь, какой бы она ни была, должна оставаться незапятнанной посторонними памфлетами, потому что каждый выражает её субъективно и для каждого она является цитаделью покоя. Это личный эдил любого человека, и я не позволю ему осквернить мои хоромы. — Это типичные слова загипнотизированной жертвы, — угрюмо оповестил он, сделав шаг в мою сторону. Я затравленно отступила назад, не отрывая от него взор осторожного хищника. — Но я вижу, что твой рассудок помутнён лишь наполовину, поэтому тебя ещё можно вытащить из логова зверя. — Вы можете говорить что угодно, но я ни за что не поверю в то, что высокомерного аристократа волнует судьба одной служанки, — строптиво отозвалась я. — Это же бред. По-Вашему, я настолько наивна? Вкусная еда — всегда ловушка. — Ты права, — безропотно согласился со мной Сиэль. — Мне нужно от тебя кое-что. Между нами будет взаимообмен. — И что же это? — мои глаза неистово сверкнули, набирая оборот гнева. — Спички для того, чтобы ещё поджечь что-нибудь? Сиэль удивлённо приподнял брови. О, как он хорошо отыгрывает непричастность к своему преступлению! Ему стоит быть не графом, а лицедеем. — О чём ты говоришь? — хмуро спросил он. Даже его тон играл на совершенно иных клавишах. Надо признать, что у него талант менять маски. Ему отлично удавалось пародировать инженю. Кукольные глаза, обведённые контуром потаённой печали, идеально вписывались в образ неосведомлённой личности. Но я не должна поддаваться его чарам. Не должна сопереживать, изучать, разбираться. Я вспомнила, как на рассвете, перед приездом Сиэля, Алоис трогательно прижался ко мне и неохотно прошептал: «Аи, я не хочу, чтобы ты попала в руки ужасного человека, поэтому я должен раскрыть его тайну. Сиэль Фантомхайв…». Фраза застыла, желая сорваться с моих губ. — Это ведь Вы сожгли деревню моего господина. Очередное подлинное изумление на фарфоре его лица. Но я не поверю в его хитроумную игру. Сиэль и сам доказал мне свою бинарность; он — святой дьявол. Иначе зачем ему пригодилась моя неприметная фигура? Для кого дела? Для того, чтобы вдвойне навредить Алоису? У меня не было других вариантов. — Ты несёшь чушь, — справившись с ворохом ошеломлённых чувств, Сиэль вновь вернул своему облику арктический хлад. — Он промыл тебе мозги. Я похож на того, у кого есть время поджигать чьи-то безымянные деревни? Они не стоят моего внимания. Я — цепной пёс Королевы Виктории, который занимается раскрытием преступлений в Лондоне, а не уничтожением невинных поселений. Меня парализовал синдром алалии; я хотела ещё раз сделать словесный выпад, но резкое осознание логичности его слов остановило меня. Мой разум будто загустел, перестав впитывать в себя как дезинформацию, так и настоящие факты. Однако на самом деле я уже запуталась во лжи и правде. Но зачем тогда Алоису обманывать меня? Чтобы добиться моего полного расположения? С одной стороны, его отчаянная натура могла претендовать на подобное хитросплетение. А с другой, я не хотела верить в это. Даже если это неправда, Сиэль всё равно ведёт по каким-то причинам войну с Алоисом, поэтому я не могу доверять ему. Укротив мутизм, я снова продемонстрировала незыблемость своих взглядов. — Как и моё не стоит того, чтобы тратить его на Вас. Внутренний семафор, несомненно, твердил мне о том, что я должна остановиться, а не гнать дальше по пути дерзости. Но я не могла урегулировать свои эмоции. И с их же помощью я увидела на минуту настоящее лицо Сиэля, искажённое ирритацией, которая реформировала его величественную красоту. Для аристократа получить оскорбление от какой-то челяди было равносильно казни. Но тем не менее, он продолжал упорно прятать кипящие эмоции, вызывая у меня новые подозрения и смутный восторг его терпением. Неужели я обладаю чем-то более важным для него, чем природная гордость? — Ты ещё можешь пожалеть о своих словах, — спесиво пробормотал мальчишка, чей глаз, обрамлённый пентаграммой, зловеще сверкнул, вынудив меня напрячься. — Ты не знаешь всей правды. Ты сама видела, что Алоису нужны жертвы, чтобы издеваться над ними. Он знает твоё слабое место и давит на него, чтобы ты снова начала жалеть Его. Он смеётся за твоей спиной, пока ты оплакиваешь Его пропащую душу. Он кричит о любви, но разве влюблённые держат взаперти, лишая всех благ? Ты ведь прекрасно понимаешь, что Он снова сорвётся, когда ты совершишь ошибку. Возможно, когда-нибудь даже убьёт. А потом заведёт другую жертву — такую же глупую и наивную девку, чтобы повторить с ней то же самое. — Прекратите! Я не заметила, как истошно завопила, едва не захлебнувшись в своём поту. Каждое его слово было перевито строками оккультного гримуара, на латыни, которые создавали устойчивое убеждение голодного демона за спиной. Я хотела всеми силами получить иудейский тфилин, чтобы, читая молитвы, обратно заключить Сиэля в его филактерий. Я действительно начала видеть в нём некроманта, который воскресил мои мёртвые страхи. Я жаждала получить эмансипацию от его нравоучений, но моих слов было недостаточно, чтобы остановить поток его речи. Он решил свести меня с ума, надавливая на слабые места, перестраивая мою личность, которая научилась верить в лучшее. В тот момент я возненавидела его. — Хватит строить из себя жалеющую всех мученицу, — он продолжал управлять моим рассудком, как марионеткой, загоняя меня в тупик, где тьма сгущалась и растушёвывалась на моих уьбеждениях. — У тебя тоже есть право на нормальную жизнь. Если ты примкнёшь ко мне и поможешь в одном деле, я дам тебе свободу. Ты увидишь своих родных, станешь обычным подростком, научишься смеяться. А можешь и обратно вернуться к Алоису, чтобы Он снова лишил тебя всего, если тебе по душе рабство. Но я уверен, что хотя бы мимолётно ты хочешь повидать открытый мир, где ты птица, а не пленённая бабочка. Его последние слова, звучавшие вдохновляющие преамбулой, вопреки моей воли, сделали моё мировоззрение снова гуттаперчевым. Всё это время я пыталась наделить его твёрдой консистенцией, но их рушили слова сильных ораторов. Потому что в своей жизни я была несамостоятельным и глупым ребёнком, который нуждался в сопровождении людей, которые не были гелертерами, как я. Моё предназначение — следовать за тенью гениев, а не вести за собой простой люд, подобно пророку Моисею. По этой причине меня было так легко сломать и заново слепить на свой лад. Я всего лишь относилась к панурговому стаду, а не личностью со своим неповторимым мнением. Какое жалкое зрелище. Сиэля раскрыл мне глаза уже на мою истинную сущность: отвратительную, ломкую, податливую, точно бордельная куртизанка. Мне хотелось упасть на колени и зарыдать от безысходности. Но я держалась. Из последних сил я сжимала кулаки, в которых скопилась последняя гордость, и пыталась обуздать искушение, чтобы не разрушить восстановленный в поместье Транси Партез. Я не стану грешной Евой, даже если очень захочу этого. Но, к моему счастью, к нам неожиданно присоединился Алоис. Бушующий вулкан моих эмоций стих. Сиэль тоже отступил от меня, надев маску невозмутимого бауты. Хотя в нём я видела лишь злого Бригеллу, который совершил пугающие лацци для закрепления моей настороженности. А потом он улыбнулся мне, как марципановый ангел, чем вызвал уже не трепет, а липкий ужас. — Спасибо за то, что показала мне, где находится ванная комната, Аида, — фальшиво пролепетал он, исчезнув с нашего поля зрения, оставив нас наедине. «Алоис…», — я буквально простонала Его имя, словно взывая к теургии, словно оно — корнцанг, наложивший томпон на мою глубокую рану. Я думала, что Он встретит меня с тем же трепетом, но в Его глазах я увидела порицание. Но за что? Щенячий восторг, с которым мне хотелось приверженно подползти к Нему, улетучился атомом в атмосфере. — Ты ведь сказала, что хочешь в туалет, — в Его гласе шелестел непонятный мне упрёк, чьи острые углы я постаралась смягчить, уняв преждевременную панику. — Я уже справила нужду, — набрав в лёгкие решимости, я продолжила говорить уже более убедительно. — А когда хотела вернуться, мне встретился господин Сиэль, который попросил меня показать ему уборную. Алоис шагнул ко мне. Я ощутила себя на монреале, в котором поддерживалась позиция лавирования. По правилам все игроки должны испытывать уместное напряжение, но прослеживалось оно лишь у меня. Будучи жалкой пешкой, я обречённо смотрела на фигуру беспощадной королевы в лице Алоиса, которая обязана отрубить мне голову. — Лжёшь? — Его вопрос раздавался во мне гротным эхом, от которого бегали мурашки по коже. — Ты обещала быть честной со мной. В этой партии я мысленно молила о гандикапе, где Алоис, как корифей, даст мне фору. Но Его взгляд был бездушнее Ахерона, в которой тонули плачущие души людей. Мне хотелось сказать: «Я не хочу, чтобы между вами стало больше конфликтов», но понимала, как глупо это звучит. Алоис тем временем требовал у меня правду. Его взгляд, пригвождённый ко мне, выуживал не только прямоту, но и испуганное сердце. — Господин Сиэль… настаивал на том, чтобы я примкнула к нему… — опустив голову, виновато промямлила я, словно сама находилась в шкуре того, кто сделал мне непристойное для Алоиса предложение. — Это всё? — выждав несколько секунд, спросил Алоис. Я хотела хранить молчание. Но Его пронзительный взор, вспарывающий артерии и самообладание, насильно выведал из меня ещё один факт. — Он сказал… что не сжигал Вашу деревню… Безмолвие, которого я уже не хотела, непокорно сложило свои пергаментные крылья, исписанные моими размышлениями. Я напряжённо вглядывалась в инициалы, царапая собственные пальцы, но физическая боль не анестезировала моральную. — И кому из нас ты веришь больше? — не глядя на меня, будто в пустоту спросил Алоис абиотичным голосом, который внутривенно ввёл в меня свежую порцию страха и сомнений. Я смотрела на бумажные крылья молчания, которые начали постепенно шевелиться. Мой взгляд молил о пощаде, но страницы предательски взлетели, шурша моими откровениями: — Я не знаю… Казалось, что от моих слов купол светлой арши над нами, сконструированной кузнецом Сварогом, повалился на землю. И сливочные перья облаков, разрезавшие голубизну небосвода, обрушились на наши головы. Я пыталась защитить наш личный рай, но в итоге сама же и сломила его дух. Алоис неожиданно вцепился в мои плечи, тряся так яростно, что от шока я заработала кататоническое оцепенение. Он продолжал мстительно трясти моё безжизненное тело, обращённое в гибкий воск, пока на Него неотрывно смотрели мои ещё живые глаза. — Смеешь сомневаться во мне?! После всего, что между нами было?! — рычал Он, сдавливая ногтями мою кожу; от чувства боли я ожила, подав приглушённые всхлипы. — Это несправедливо, Аи! Мы обещали друг другу построить благоприятные отношения, но в итоге ты всё и портишь. Ты ведь сама провоцируешь меня на отвратительное поведение! Тряска продолжала сокрушать уже нас двоих. Мы терпели швират келим: наш бережно сотворённый мир расходился по швам, обнажая срамную пустоту, которую нечем заполнить. Мы оба иссушили себя в этой битве, так и не найдя компромисс. Но в последнюю секунду, прежде чем я издала сопротивляющийся крик, затопленный болью, Алоис, сомлев, беспомощно упал на колени. Теперь, стоя в безликом пространстве, мы пытались понять, как поступить дальше, с чего начать реставрацию нашего мира и стоит ли вообще начинать её, если наш фундамент настолько хрупкий. Я испуганно и одновременно сочувствующе смотрела на Алоиса, который не мог найти в себе силы встать. Впервые в жизни. Он, неугасимый бесовской огонёк, который мог гореть даже в холодной воде, продолжал гаснуть, к моему ужасу и непринятию. Алоис ли передо мной вообще? — Теперь ты выберешь его, да? — зазвучал Его прискорбный глас, напоминающий похоронный марш, в котором навеки вянут любые надежды. — Я ведь разочаровал тебя… Он готов отречься от своего наполеонизма, чтобы завоевать моё доверие. Для такого человека, как Алоис, это огромный прорыв, который я не могла не впитать своим трепещущим сердцем. Его слова вселили явление тиккуна, где начал медленно исправляться наш мир. Одержимая сфиротой Хесед, рождающей человечность, я торопливо приникла к Нему. Я чувствовала, что за нашими спаянными телами мир заново обретал яркие краски и благоухание, призывающее миллиарды чудесных бабочек сюда. «Какой прекрасный мир у нас с тобой… Я не хочу отпускать его», — думала я, преданно прижимая тело изумлённого Алоиса к себе. Я чувствовала в Нём горсть сопротивлений, словно Он стыдился принять незаслуженно прощение. Я посчитала себя жестокой от того, что наградила этого страдающего человека подобным ощущением. Когда счастлив Он, счастлива и я — вот баланс нашего мира, благодаря которому бессмертные бабочки и дальше будут летать в этом рукотворном Эдеме. — Прости меня, Аида, прости! — внезапно с неистовым жаром закричал Он, впившись в меня предсмертным объятием. Я обескураженно огляделась, заметив, что недостающие детали мира застыли в воздухе, ожидая наши дальнейшие усилия. — Я соврал тебе о Сиэле. Я… я просто хотел, чтобы ты… навсегда забыла о нём, — всхлипывая, проговаривал Он, стискивая меня тугим корсетом. — Я хотел… чтобы ты выбрала меня… От Его признания я обратилась в рудиария, достигшего желанной свободы, возвысилась до небес, стала крепче монолита. Как… как я могла проигнорировать Его призыв? Никогда прежде я не ощущала себя Богом, которого просили милосердно спуститься, но с Алоисом это ощущение усиливалось. И это был тот момент, когда я добровольно отказалась от своих крыльев, оставшись с ним, как простой человек. — Но ведь выбор уже давно сделан, моё Высочество, — нежно прошептала я, благоговейно целуя Его в макушку. Гвура, олицетворяющая свет, стремилась вернуться обратно. Наши ор и кли соединились, и мир продолжил цвести. Застывшие детали собрались в цельную картину. Между нами взвивались бабочки и лепестки колокольчиков, обещающие миротворную жизнь, если мы будем и дальше совместно прокладывать цветистую тропу благополучия. Мне… правда не хотелось сейчас отпускать Его. И потом тоже. Если мир на двоих не пошатнётся, я хочу, чтобы это длилось вечность. Алоис поднял голову, чтобы посмотреть в мои глаза и убедиться в моей честности. Я получила трогательный вопрос: «Ты говоришь правду?», а Он получил положительный ответ и ещё один короткий поцелуй в гладкое чело. Его очи искрились счастьем. — Тогда пойдём обратно, — Он потёрся щекой о мою щёку. — Хочу увидеть поражение Сиэля. Хочу посмеяться над ним. И хочу, чтобы ты смеялась вместе со мной. — Обещаю. Я была не уверена в том, что смогу выполнить просьбу Алоиса, но мне хотелось заставить Его улыбаться. Мысли о Сиэле и о том, что он носит за собой шлейф Ретроградного Меркурия, начали постепенно убывать из моего поля. Однако, заметив за спиной Алоиса знакомый силуэт, я насторожилась — он напомнил мне о другой проблеме. Воспользовавшись тем, что мой партнёр отвлёкся на ликование, я незаметно приблизилась к стене, за которой стояла Ханна. — Ты тоже можешь наблюдать за сражением? — спросила я. — Я… немного волнуюсь об исходе. Анафелоуз напряжённо молчала какое-то время. И лучше бы так было дальше, потому что её дальнейшие слова сломили мой дух, ставший твёрже ростральной колонны после очередного сближения с возлюбленным: — Клод не собирается побеждать.