Бабочка под стеклом

Я будто бы падала в разверстую и зловонную пасть мифического чудовища. Но постепенно стенки его горла сужались, как в конфузоре, словно бы пытаясь расплющить незваного гостя. Паника нарастала со скоростью неизбежного катаклизма. Мне казалось, что уже через несколько секунд моë тело, расцарапанное стенами, застрянет в позе эмбриона, и мне придëтся сгнить в подобном положении. Но в какой-то момент я взяла себя в руки, выпрямилась и закрыла глаза, лишь изредка морщась от того, что ребристые части клетки впивались в мою плоть. Но благодаря находчивости я смогла успешно преодолеть узкое препятствие, дальше пропасть стала шире, я смогла урывками хватать затхлый воздух. Однако дальше, как оказалось, я попала в трубу, кишащую смрадной вонью, и буквально спускалась с неë, как с ледяной горки. Вместо веселья мне сопутствовал дикий ужас, поражающий током кончики пальцев. Я рефлекторно вцеплялась ногтями в волглую твердь, чтобы остановиться, но лишь понапрасну ободрала ногти. Пальцы замëрзли и дрожали, в горле свербил крик, но я продолжала немо катиться в страшную неизвестность, вопили лишь мои огромные в эти секунды глаза, пред которыми мелькали панорамы и калейдоскопы хаоса. Приземление оказалось жëстким: я ушибла бок, издав глухой стон, и с трудом перевернулась на другой, ощутив на травмированной части ещë одну ледяную влагу. В ноздри тут же ударил более едкий смрад канализации. Голова пошла кругом, словно суводь. Мне казалось, что я должна была попасть в дом, но в итоге это, видимо, оказался тайный проход в какой-то подземный мир, кишащий плесенью и помоями. Я ощущала себя беглой крысой, прячущейся от бродячих котов среди клозетных отходов. С заторможенностью, покачиваясь на ватных руках, я сумела облокотиться об стену. Рассматривая вместо ногтей мясные огрызки, которые я, как ни странно, почти не чувствовала, я закипела гневом, точно гейзер. «Брандахлыст псоватый!», — гневно подумала я, злясь на то, что Сиэль посмел выкинуть меня в эту вырь. Кто бы знал, что со мной случилось, если бы я не успела выбрать спасительное положение тела. «И что мне делать дальше?!», — вопросила я с отчаянием в пустоту. Я снова обессиленно рухнула на колени, словно насмертник, безнадëжно ожидающий пагубный рассвет. Хотелось наплевать на его приказ. Но и оставаться в этой канализационной баласке не имело смысла, поэтому я начала неспешно двигаться вперëд, сжимая окровавленные кулаки. Болевые ощущения начали постепенно возвращаться ко мне, поэтому я мазохистски разглядывала огрызки, сцепляла зубы, чтобы через них прорывался лишь неслышный плач, больше напоминающий шипение умирающей змеи, и медленно шла на зов интуиции. Это всë, что мне оставалось в данной безвыходной ситуации. Мне было жаль саму себя. Нет ничего хуже жалости к самому себе. Но, кажется, именно это дефективное чувство возвращало меня к жизни и давало смутный намëк на… любовь к себе? Мы пытаемся некосненно избавиться от того, что вызывает у нас ненависть и презрение. Но я хотела спасти себя. Это чувство было таким жгучим и полным, что купель моих ощущений разрывалась от переизбытка. Я не успокоюсь, пока не добьюсь своей свободы. Даже если любовь к самой себе будет мимолëтной, вызванной лишь прихотью мерзкого отчаяния, я собираюсь меркантильно воспользоваться ею, как моей слабостью пользовались другие. Сквозь Богом забытую канализацию, сквозь букет смердящих скрапов, сквозь густоплетëнную тьму, я будто бы увидела столп света, что пронзил меня одухотворением. Мои мысли словно обрели твëрдые корни, которые накрепко впились в кору головного мозга. Они говорили вслух со мной, вели вперëд, прививали мне забытые, — а может, даже неопознанные, — чувства к самой себе, которые гласили о жажде выжить. О жажде борьбы, которая не предназначена для моего хрупкого организма. Но даже обречëнный кролик будет выжимать из себя последнюю скорость, чтобы увеличить время жизни. Даже крысы продолжат размножаться в вечно опасной среде, не теряя надежды, будут бежать с тонущих каравелл, прятаться под прелыми отходами веками, чтобы пережить апокалипсис и снова превратить его в обычный мир своей численностью, своей борьбой за прежнюю жизнь. Самые маленькие и слабые существа, ведущие извечно воюющий образ жизни с теми, кому суждено занять лидирующую позицию в цепи питания, продолжают подавать пример неунывающей расы, которая в конце концов пожнëт трупы сильнейших. Я не смогу взять властью тех, кому судьбой начертано владеть мною. Но я могу просто подчиняться и прятаться в сени, чтобы однажды выжить и в никновенной позе осматривать тех, кого съела препона на пути к незаслуженному повышению. Сиэль не прыгнет выше своей головы. Мне нужно просто терпеливо ждать. Шаг. Ещë один шаг в ритм с каплями, что шумно обрушиваются с вершины. Спотыкаюсь, пошатываюсь, подражая заскорузлой клепсидре, чей механизм был травмирован бездушным временем. Тихо передвигаюсь почти вслепую, словно настоящая крыса. Для многих жуткое зверьë, а для меня на сегодня — пример для эпигонства, которые, вопреки постоянным попыткам убийства и враждебной Вселенной, живут на зло всем. И выживают. Даже если нет, они успеют оставить себе наследников и напоминание о себе вредительством. Память в чужих сердцах — тоже своего рода жизнь. Возможно, это были бессмысленные рассуждения, но они отвлекали меня от страха и усталости, поэтому я бесстрашно шла дальше. «Быть зверем, в том числе и крысой, не страшно и даже не позорно. Они живут инстинктами, а инстинкты зачастую бывают сильнее человеческих сентиментальностей. Мы думаем и чувствуем — от этого глупо погибаем, а они уверенно действуют, направляя силы исключительно в правильное русло, не тратя время на мысли и совесть — и выживают», — холодно рассуждала я, делая свои шаги твëрже. «Интересно, Сиэль бы оценил мои мысли? Он ведь тоже… старается быть безжалостным зверем». Мысли о нëм наделили меня чистой яростью. Нет, он не зверь. Я помню его глаза, и даже пентаграмма на одном из них не смогла скрыть его тщедушность. И хоть их королевская синь отражала заболоченную кулигу, где обитали нечистые духи, в самой бездне прятался беззащитный зародыш. Он должен был погибнуть от естественного отбора, но его выходил тëмный дворецкий, по сей день укачивающий его колыбелью бездны. И лишь в темноте Сиэль чувствовал себя в безопасности, несмотря на то, что он тоже был абсолютно слеп в ней. Мне стало… жаль его? «Нет, ты не должна жалеть», — твердил мне раскатистый, как эхо, голос, не похожий на мой. Точнее, он был моим, но будто бы уже какой-то зрелый, потëртый временем, испещрëнный шрамами от него, которые заставляли черстветь эпидермис. Ярость не всегда ослепляет. Иногда она является двигателем прогресса, что широко раскрывает очи. Вскрытые Сиэлем борозды горели, наделяя меня целеустремлëнностью. Соки из концентрированной злобы заполнили мои вздувшиеся вены, вынуждая идти вперëд. Ноги стали тяжелее свинца, и шаги от них отзывались рикошетящей свинцовой пулей. Я больше не хочу никому сочувствовать, если это будет тянуть меня вниз. Пока во мне горит нетленная ненависть, земля подо мной тверда. За своими размышлениями я упустила момент, когда твердь всë-таки исчезла. Послышался громкий всплеск, а после я ощутила, как мои ноги увязли по колено в ледяной жиже. Костяк пробрала дрожь. Состояние назолы начало быстро поглощать меня. Что может быть хуже, чем оказаться в канализации, в полной темноте, утопая в вязкой топи, где, возможно, всплывало всевозможное дерьмо, а сам ты не знал, что делать и куда идти? Тебя просто грубо вышвырнули в яму, уповая, что инстинкты самосохранения приведут тебя к чужой цели. «Дерьмо…», — я повторила ругательство, как-то странно смакуя его, вспоминая, как спокойно ругался Алоис. Сердце гротескно встрепенулось. Родители запрещали мне произносить подобные слова. Я не могла произнести это и при знати. А сейчас, когда никого кругом не было, когда я не задумывалась панически о том, что кто-то из сверхъестественных существ сумеет прочитать мои мысли, я могла позволить себе такую роскошь. Мне стало легче. Хотелось истерички смеяться. Мнимый глоток свободы, совсем крошечный, но такой дорогой, такой теплящий грудь. Так Алоис чувствовал себя, отрекаясь от общепринятых рамок, когда наясне покрывал всë и всех ругательствами? Он был таким озорным от того, что мог позволить себе такую маленькую вольность? Это я, неблазненная, вечно испытывала меланхолию от невозможности стать ближе к нему. Это я, унылая небога, лишала себя той радости, которая могла быть до нынешней попытки выбраться из этого дерьма. Я снова зашагала, вопреки отвращению и желанию прочистить желудок от этого зловонного места. Я шла с новыми мыслями, с новыми чувствами, которые хоть и часто менялись, но подводили меня в итоге к одной жажде — стать беспощадной и честной с самой собой. Может быть, если я выберусь из этой дыры, я поблагодарю Сиэля за то, что он открыл мне глаза, пробудил во мне тëмную природу, сулящую освобождение. А может, я ещë больше возненавижу Алоиса, который подарил мне этот начаток страданий, которые продолжаются по сей день. А может, это всë соединится, созреет во мне и позволит мне стать настоящей, а не безликой фигурой, которую лепят по своему подобию жалкие аристократы. Я чувствовала, что этот поход оставит во мне глубокий след из трухи горечи и пепла осознания, которые я рассею на ветру, чтобы отпустить и в особые моменты слышать их шëпот напоминаний. Внезапно до слуха слабо донеслись мужские голоса. Я встревожилась. Неключимый страх заставил меня замереть, пока волны луж продолжали омерзительно ластиться ко мне, омывая нетронутые участки тела. Я не знала, что мне делать дальше. Не понимала, что от меня требовалось, когда меня выкинули сюда. Как я освобожу Лан Мао, будучи ничего не умея? В таком случае, я всего лишь приманка? Тогда насколько далеко мне нужно зайти? «Проклятье! Почему он не дал мне указания? Неужели я должна сама обо всëм думать? Мне это не нужно!», — бесконечно ругалась я, чуть ли не истекая пеной. Может, он хотел таким образом пробудить во мне смекалку и самостоятельность? Решил, что я настолько зависима от кого-то, что пора выбросить меня из гнезда, чтобы я оперилась во время падения или совсем разбилась, доказав свою непригодность? Или просто хотел убедиться, что трата времени на меня была бесполезной, а значит, пора избавиться от лишнего груза? От этих мыслей пульсировала голова. Я невозносительно двинулась в сторону звуков, уповая на то, что судьба сама распорядится моей жизнью. Я продолжаю полагаться на что угодно и на кого угодно, но только не на себя. Как я могу полагаться на того, кому я не доверяю, кого не понимаю, кого не знаю, но кому принадлежу, однако не хочу делить с ним существование? Я снова впала в криницу самобичеваний, потому что решимость была попрана страхом неивзестности. Я привыкла подчиняться и не привыкла решать за себя. Но я хотела выбраться отсюда, поэтому пыталась идти дальше, руководствуясь чужой целью. Столкнувшись с препятствием, я осторожно подняла ноги, выбравшись на поверхность. Голоса становились отчëтливее. Я изучающе щупала окружение, но натыкалась лишь на стену, пока не присела на колени. Внизу был проход. Узкая труба, в которую мне, видимо, придется залезть. «Нет, нет, нет! Мелкий шакал! Этого он добивался?». Меня захлестнула паническая атака при мысли о том, что мне придëтся втиснуться в это пространство. Я встала, прижалась спиной к тупику и схватилась за власы, медленно выдëргивая по прядям. Больше всего на свете мне был сейчас безразличен мой внешний вид. Меня била крупная дрожь. На горле свилась гаррота, мешающая спокойно дышать. «Спокойно, Аида, спокойно…», — ровно выдохнула я, пытаясь подавить приступ, но нервная тряска всë равно продолжала прогрессировать. В момент, когда внутренняя тьма начала сгущаться, я увидела светлый лик Алоиса. Нет, в этот раз он был Джимом — тем, кто открылся мне, кто был необлыжным, без истеричных масок, кто был ненаветным и, к сожалению, необименной иллюзией, призванной утешить меня. Неопальный огонь к нему, о котором я жалела и который я одновременно жаждала беречь от губительной воды, избавил меня от слëз и паники. Обидитель и одновременно наперсник, чей образ мог заставить пасть ниц и возвыситься над небесами. — Аи, чего ты боишься? — Меня пугают… призраки… — Призраки? — его глаза насмешливо блеснули, но я почему-то не оскорбилась. — Они же не существует, глупая. — Они не существуют в привычном нам смысле, но они есть. Не все их видят. — Не все? Только избранные? — он задумался, а затем покружился, приблизившись ко мне. — Будь я призраком, я бы навестил тебя. Ты бы боялась меня, Аи? Эта сингулярная ухмылка, эти небосводные глаза, тогда не растушëванные тьмой, эта сияющая пазори надежда в зеницах… Я тонула в нëм, хоть и не сказала, как боюсь глубины моря и того, что таится на его илистом дне. Я боялась ундин внутри него, которые манили своим пением и безвозвратно топили. — Нет, Вас бы я хотела видеть, — зачарованно произнесла я, не отрывая взор от его гипнотических очей. А затем, опомнившись на краткий миг, виновато покачала глупой макушкой. — Ох, нет-нет! Я не хочу, чтобы Вы стали призраком. Я хочу всегда видеть Вас в качестве живого человека, к которому я могу прикоснуться. Удовлетворëнный моим ответом, Алоис сыто ухмыльнулся, взял мою руку в свои ладони и преподнëс еë к собственной ланите, уточнив: «Вот так прикоснуться?». Мы тогда сидели в уютном полумраке, и тонкая свеча мягко освещала его лицо грушевым светом, сотворяя какое-то божество: лукавое, озорное, но любвеобильное и преданное. Мне было не страшно отдать ему душу. Я молчала, потому что биение моего сердца было велеричавее банальных слов. — Чего ты ещë боишься? — Наверное, замкнутых пространств, где можно застрять. — Просто не лезь туда, куда твоë тело не сможет пролезть, вот и всë, — по-детски засмеялся он. Затем он вдруг стал серьëзнее. Его туманный взгляд упал куда-то в пустоту, белëсая макушка легла на спинку бархатного дивана. — А я боюсь одиночества и темноты. — Но мы сейчас в частичной темноте. Вам страшно? — Нет, — он сжал мою руку, широко улыбнувшись. — Ведь ты рядом. «И ты… Джим, будь рядом, пока мне страшно, чтобы этот страх исчез», — взмолилась я, направив свой взгляд вверх, словно я что-то видела, словно он мог рассечь толстые потолки и стены, достигнув мольбой милосердных серафимов. Почему его образ до сих пор может придавать мне силу? Я сцепила зубы, спеша залезть в эту утробу ужасов, пока от меня не ускользнуло вдохновение. Прижав руки к груди, я начала канительно ползти, словно неуклюжий червяк. Зажатая со всех сторон, я чувствовала в панике, как от меня уже по-настоящему ускользает кислород. Я попыталась ускорить, что болезненно стирало мои локти, но затхлый смрад вплотную заполнил мои ноздри, вынудив меня остановиться. Я часто задышала ртом, но легче не становилось, а от напряжëнных вздохов моë тело травматично упиралось в стены. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Так себя чувствуют обречëнные в мышеловке грызуны? «Алоис, Сиэль… Это они виноваты в том, что я сюда попала. Этот маленький гадëныш мог сам спокойнее протиснуться сюда, но он, конечно же, не захотел пачкать своë величие. Ему плевать на чужие чувства. И Алоису тоже, раз он позволил этому случиться. Он так легко отказывается от меня, так легко верит всем, но только не мне… Надоело, надоело, надоело! Если я не в силах противостоять физически, то хотя бы не позволю никому пользоваться моими чувствами. Только я сама отныне буду придавать самой себе силу, а не мысли о тех, кто уже ушëл из моей жизни и является лишь блеклым пятном в воспоминаниях», — злобно думала я, сжимая кулаки так, чтобы сильнее болели раненые пальцы. Я напоминала себе, что в этих адских жжениях виноваты все, кроме меня. Сейчас я буду выбираться отсюда ради себя, а не ради задания. В конце концов в трезвеющий разум, прорвав терновик девичьих фантазий, проник последний образ Алоиса. Сумасшедший, истеричный, купающийся в чужом ихоре, который запачкал и его чистые глаза. Лазурное небо в очесах заволокло кровавое полотно, и сквозь него больше не виднелись забота и любовь. А может ли любить тот, чьи руки по локоть, а то и выше, в крови? Может ли он подарить мне чувство безопасности, будучи в руках демона, будучи без него в силах окунуть другого в пучину смерти? Он окунул и меня в эту грязную кровь. Но я не запятнана. Я выбралась, выберусь и буду выбираться дальше. Я хочу оставаться чистой. И я буду чистой без него. Освободив свою плоть от запасного кислорода, я задержала дыхание и поползла с опустошëнной грудью вперëд. Мерзкие запахи, страх и паника плелись позади, за гордым шлейфом моей злости, которая помогала мне упорно искать выход. Постепенно во мне увеличивалось жжение, требующее охлаждение в виде воздуха, но я не позволяла телу напрячься. Я боялась, что, столкнувшись с максимальной и удушающей теснотой, снова окунусь в припадок и проиграю этот тяжëлый бой. — Да, я думаю, она будет ему по вкусу. Со своей юной внешностью она сможет выступа… Я не успела расслышать конец фразы молодого человека, чей глас резко стал мне слышен, потому что решëтка подо мной проломилась. Я закричала, нетерпеливо ловя раскалëнный воздух, но успела ухватиться за край трубы. Пальцы быстро соскользнули, но я обеспечила себе приземление на ноги. Пяты, столкнувшиеся с твердью, завибрировали от боли. Ноги подкосило, поэтому, пошатнувшись, я рухнула наземь. Голову жгло и кружило от пережитого, но я довольно быстро сфокусировала зрение на закутке, в котором сидела связанная девушка. — Лан… Мао…? Я заторможенно пролепетала еë имя. Азиатка, несмотря на положение пленницы, оставалась непроницаемой. Еë хладнокровию, — или же полнейшему безумию, — можно было только позавидовать, ведь в это время я страдала обиновением и растерянностью. И когда я ощутила на себе пары глаз кидднеперов, меня совсем парализовало и прошибло холодным, зимним потом, что застыл на позвоночнике тяжëлым, невыносимым инеем. Но злоумышленники, прикрытые масками и мешковатой одеждой, будто бы сами растерялись при виде меня. Они молчали и изредка переглядывались, словно пытаясь ментально передать друг другу следующий план действий. Меня дико трясло, но, ощутив на себе пристальный взор Лан Мао, я повернулась к ней. И прочитала по губам: «Развяжи меня». — Еë тоже придëтся взять с собой, — заговорил грубым баритоном высокий, точно гора по сравнению со мной, мужчина. Я вздрогнула, обернувшись уже к похитителям. Прямо передо мной возвышался более низкий из них. Из-под капюшона я увидела глаза, кажется, лишëнные зла. Напротив — полные какой-то болезненной ностальгии. Они так внимательно изучали меня, будто узнали или увидели нечто общее, от чего оружие самостоятельно выбивалось из дрожащих дланей. Он сочувственно медлил, а я просто замерла в глубоком непонимании. Мы знакомы? Как он мог разглядеть в грязном, мокром и лохматом существе кого-то, кто заставил его почти отступить? Но почему тогда… — Я знаю, но… если есть шанс избавиться, лучше сделать это, — сказал он, не дав мне закончить мысль. Его рука нехотя поднялась на меня с блеснувшии ножом, а губы прискорбно прошептали: — Прости. Из моих уст вырвался истошный вопль, а из глаз брызнул поток непрошенных слëз.. .