Бабочка под стеклом

— Ну, после двадцать первой попытки это отличное попадание. Я выпустила из кольца губ изнурëнный вздох, выпрямилась и посмотрела вдаль. Всегда, когда мы уединялись с Мейлин в этом растительном когорте, чтобы тренироваться в стрельбе, я смотрела в сторону плеяд раскидистых деревьев, за которыми должно было скрываться знакомое поместье. Я представляла в этой тугой древесной цепочке прощелины, через которые могу заглянуть в чужое окно. Иногда я рисовала там ещë более знакомое лицо, которое в ответ смотрело на меня. Мы не видели друг друга, но чувствовали взглядами, были связаны их незримыми нитями, и каждый раз они наэлектризовывались, когда зеницы случайно соприкасались, а не просто улавливали химерные очертания лика. Ничто так не сблизит, как зрительный контакт — два зерцала, филактерии для ещë живых душ. Поэтому я пыталась общаться через него. Но для чего? Я не знала. Казалось бы, точка невозврата твëрдо поставлена, точно Каинова печать на тирана. Наверное, это была глупая привычка. — Давай ещë раз, — решительно заявила я, отрекаясь от своего наваждения, и для закрепления эффекта оттянула затвор, чей щелчок зазвучал эхом в ушах. Мейлин сочувствующе покачала брусьяной макушкой, не спеша по праву оценить мой энтузиазм. — Может, тебе стоит отдохнуть? Посиди, выпей молока, пусть юные косточки окрепнут. Я замерла, словно окунувшись в озеро Натрон, что обратил своей щелочностью неосторожного путника в омертвевшую статую. Отдохнуть? После того, что со мной случилось? Я нервно приложила ладонь к шраму на груди, ощутив от этого ещë больше гнева на Мейлин — он будто пульсировал изнутри, напоминая о том инферно. Не знаю, что она пережила в прошлом, но то, что случилось со мной, никогда не усыпит мою бдительность. Мирное время существует лишь в утробе матери, где нет времени, света и мыслей. Выбравшись наружу, открыв впервые очи и познав вкус разума и его природных инстинктов, ты уже обязан быть всегда начеку, потому что мир не станет для тебя надëжным чревом. Скорее, это прожорливая пасть с копьями клыков, мимо которых ты учишься ходить, чтобы не пораниться и не спровоцировать своим ихором китовое засасывание в безвыходную бездну. — Я не ребëнок, Мейлин! — огрызнулась я, нервно сжав пистолет. С оружием в руках ты действительно больше не познаешь детство. Смак металла, железа, холода и крови — это прямой выход из жерла инфантильности. — Не хочу им быть. Я была непоколебима, как девадаси, готовая отдать свою жизнь служению храма. Я же была готова посвятить свою бренное существование бесконечным стрельбам, пока не добьюсь полного успеха. Мейлин, как последователь иной религии, всë так же непонимающе и сердобольно смотрела на меня, не зная, как усмирить мой зверский пыл. «Зачем ты вообще пытаешься это сделать? Ты не знаешь, что со мной было. Оставь свои советы для толерантных друзей, так как я, будучи никем тебе, не собираюсь терпеть их из вежливости». — У меня не было детства, поэтому советую тебе не терять своë, — еë голос шелестел осенним листом посреди страшной загробной тиши. «Оно уже давно потеряно. И более того, оно было потеряно не по моей вине, так что твои слова до боли смешны мне», — эта мысль горчила мне язык, который шевелился в такт немым словам, вырисовываясь так чëтко, словно каждая литера действительно была выжжена на нëбе, щеках и дëснах. Да как вообще можно снова стать наивным ребëнком, если перед тобой несколько раз разрушали привычные стены, доказывая, что детям здесь не место? А как им можно быть, если ты им никогда и не был, если ты даже не знал, что так можно? К сожалению, родители ограничили мои решения и никто из них не собирался защищать мой невинный мир, который должен быть соткан из «Дезире», пëстрой майолики и радужных бликов. Мой состоял лишь из их лоскутов, фрагментов и бесполезных ошмëтков. — Я думаю, что иногда его лучше потерять раньше времени, чтобы быстрее прозреть и обезопасить себя. По крайней мере современный мир наталкивает на желание вырасти и понять, как можно защитить то, что тебе дорого, — порассуждала я уже вслух, с непривычным оптимизмом пытаясь откопать в своих руинах золотой слиток, на который можно было опереться, не тоскуя о ненайдëнном сундуке изобилия. Я проживу как-нибудь и с одним сувениром, который обязательно поможет мне в быту. Я не должна унывать. Я из всего извлеку профит. — Я понимаю. Но, с другой стороны, так грустно слышать это от тебя. Ты ещë такая маленькая… — Мейлин резко осеклась, уловив на себе мой суровый, потемнивший зрак. — Н-ну, это, кажешься такой. Тебе же пятнадцать? Это самый расцвет юности, как говорят. Я подняла голову к небу, рассматривая его причудливые лазуритовые узоры. Время, проведëнное в суетах и дворцовых кляузах, превратилось в воск: однотонное, медленно таящее, плотное. Сквозь его застывшую густоту я ничего толком не видела и не запоминала. Лишь сегодня был спокойный день, когда я могла предаться размышлениям, когда могла дать толчок времени, заставив разразиться тишину часовыми шагами, под которыми лежал огарок времени. Сегодня четверг, на улице стояла знойная сиеста, пахло зеленью, пылью и прогретой небесным светилом землëй. — Мне кажется, или скоро наступит осень? — задумчиво произнесла я, вспоминая, что чаще всего именно в августе начинался самый разгар лета. — Я давно не смотрела в календарь, немного запуталась. — Почти через месяц. — Значит, через два месяца мне будет уже шестнадцать, — безэмоционально сделала вывод я. Просто замечание. Просто констатация факта. Приближение дня рождения ничего не означало для меня. Люди не становятся старше от изменения цифр. Люди становятся старше от событий, а значит, они могут расти каждый день. Вопрос в том: росла ли я или меня уже настигла инволюция? — Тоже замечательный возраст, — мечтательнл произнесла горничная, посчитав эту тему отличной лазейкой к тому, чтобы окунуть меня в безмятежность. — Обычно в такой период все думают о влюблëнности. — У тебя этот период ещë не кончился, да? — саркастично ухмыльнулась я. — Что? — Мейлин растерянно посмотрела в мои лукаво сощуренные глаза. — Ты смотришь на дворецкого, как голодный горбатый шакал. Собственная одержимость чувствами сделала меня более внимательной к чужим проявлениям. Хотя, стоит признаться без лишних обольщений для себя, Мейлин слишком откровенно демонстрировала свою собачью преданность дворецкому. Я должна была по-девичьи понимать еë. Но я знала, к кому она питает симпатию. И собственная суть, покрывшаяся коркой циничности, соскоблившей остатки псевдоромантики, уже осуждающе разглядывала чужую слабость. Да, любовь для меня теперь — это тщедушность. Рахитичная и эфемерная фабула, сухо обещающая эйфорию и прочие еë атрибуты, за мантией которых находятся бесконечные препоны и в конце концов эшафот. Кто любит, тот готов положить голову под гильотину. — Эээ… Н-нет! — Мейлин начала быстро махать руками, пытаясь, кажется, проветрить обожжëное стыдом лицо. — М-мистер Себастьян вызывает у меня у-уважение! Страх… и восхищение. Он очень умелый и многое сделал для нас. Вместе с господином, конечно. Я… я просто… Дальше я уже почти не слышала еë, потому что мне был знаком этот раболепный лепет. Настолько знаком, что меня тошнило. Мои медовые миражи о счастье под боком Алоиса рассеялись с помощью трезвого ума. Пока волк влюблëн, он не хищник. Моя любовь тянула меня вниз, словно выя была привязана к тяжëлому долериту, поэтому я не могла рассуждать иначе. Что я сделаю, если мне со всех углов намекают о том, что любить — это пропащее дело? Поэтому мне было больно слушать Мейлин, вспоминая старую себя, ещë наивно верящую в то, что чувства усыпят монстра и пробудят прекрасного принца. Успокоят визуально. Но когда ты уснëшь, тебя заживо поглотят. А ты, укутанный помпадуровой пеленой, может, и не сразу заметишь, а дальше будет уже поздно, когда тебя будут разжëвывать в агонии. — Ладно, мне не интересно, — грубо оборвала еë я, импульсивно тряхнув головой, чтобы отогнать от себя несбывшиеся миражи. — Продолжим? Мейлин, запнувшись, растерянно замерла. А затем ещë более внимательно всмотрелась в мой туманный лик, становясь с каждой секундой мрачнее сумеречной пелены. — Ты так холодна… — горестно выдохнула она. — Что же с тобой сделал граф Транси? Сердце, обратившись в пучок болезненных реминисценций, агонистично сжалось. Я и сама хотела знать, что Он сотворил со мной. Сама хотела вскрыть свою плоть и вытащить оттуда вживлëнную инвазию, которая продолжала инфицировать мои чахлые клетки. «Мейлин, если бы я знала, что со мной, меня бы здесь уже не было. Наверное, я бы просто благополучно исчезла, а не пыталась сейчас бороться». — Пули закончились, — она наконец-то нашла в себе силы вернуться к нашему делу, но с дурных новостей. — Я принесу ещë. — А ты не могла сразу взять целый ящик? — раздражëнно огрызнулась я. Каждое промедление равно приближению у провалу, чëрт возьми. — И-извини, Аида. Я не думала, что ты так увлечëшься… «Тогда тебе лучше вообще не думать. Или стоило хотя бы отдать все пули мне, а не тратить их на демонстрацию своих способностей». Я закатила глаза, и Мейлин расценила это, как немедленное поторапливание. Я осталась одна посреди лесной глуши, наедине со своими аффективными и безотбойными мыслями. Это надо как-то выдюжить. Бесконечные размышления о собственной судьбе словно выдавливали меня из этого мира, делали меньше и хрупче, как греблю, которая вот-вот сломается и выпустит наружу все свои воды переживаний, утопив саму же себя. Стою на росстани и не знаю, в какую сторону идти. Предвечный лабиринт без выхода и входа. А может, выход есть, только его надо делать самостоятельно — впиваться зубами в почву, царапать до изнеможения стены, кричать в пустоту до разрыва грудины. Вместо морального тления я пыталась сосредоточиться на чëм-то ещë. Я смотрела в мишень и целила в неë пистолет, но магазин был пуст, и я нервно крутила его. Из-за его раскрутки я представляла себе, как сижу внутри этого механизма, и кто-то, словно кукловод, вынуждает меня бегать в этом колесе до потери пульса. Я не могу спрыгнуть в пропасть, потому что попросту не успеваю перебирать ногами, и не могу упасть лицом на его впадины, потому что нитки на руках держат меня в военном строю. Только ждать, когда я смертельно устану. Но я всë бегаю и бегаю, словно пытаясь что-то или кого-то догнать, словно колесо однажды отскочит и приведëт меня к истинной цели. «Чëрт, Аида, ты каждое мимолëтное действие превращаешь в трагическую ассоциацию с самой собой. Абстрагируйся. Думай о чëм-нибудь другом», — гневно ругала я себя. Мне нравилось рассуждать и изучать шестерëнки мира. Но не нравилось, когда они напрямую касались меня. Я уже не хотела знать, из чего состою и что мною движет, потому что это пугало. Мне кажется, что после пережитых калейдоскопов я так перестроилась, что потеряла свою личность. Я не хотела горестно смотреть на еë жалкие осколки, придумывая, как наспех собрать их все так, чтобы они не развалились по пути, пока я буду бежать, бежать и бежать, теряя очертания той жестокой плеромы, в которой я нахожусь сейчас. «Может, мне подумать о Мейлин? Да, о еë нерасторопности, о том, что она пытается сделать лучше, игнорируя моë мнение. Она раздражает меня. Но… по сути, она единственная, кто лояльно относится ко мне здесь. В поместье Транси у меня была Ханна — моя первая и единственная подруга. Она плетëт свои интриги, она даже не человек, но… я не чувствую в ней зло, хоть она и сплетена из него по логике вещей. Но ведь, когда рядом зло, ты не сможешь спокойно спать? А с ней я могу. Тогда во мне тоже есть части зла, если мы так спокойно уживаемся друг с другом? Поначалу я ненавидела еë, а затем будто приняла в себе тьму, и так мы сблизились с ней. А Мейлин? Если в ней найдëтся родное мне зло, смогу ли я найти с ней общий язык? Стоит ли мне доверять ей свою тьму?». И за этими рассуждениями я правда смогла удивительно забыться, пока не услышала шорох деревьев. Беззботные птицы тревожно вспорхнули, плеснув чернильными телами на топазный холст сверху. Я огляделась — никого не было. Но внутри зафиксировалось чëткое ощущение, что за мной кто-то следит. Как ни странно, но я не чувствовала волнение из-за пустого пистолета. И не потому, что я уже отчаялась трепыхаться во имя своей субтильной жизни. «А вдруг это Ханна? Она уже не раз появлялась, когда я оставалась одна. Вдруг она чувствует меня? Вдруг я могу призывать еë своими мыслями, ведь она демон?», — от этих мыслей я ощутила сверхъестественную бодрость. Ничего мне так не хотелось, как снова воссоединиться с ней, забыв про все обиды и свои планы больше не связываться с семьëй Транси. Но на мой зов пришëл совершенно другой демон. Облачëнный в величественный обсидиан, он обнажил ухымлку и ихорный блеск кошачьих очей. Надежды мерло пали во мне. С его приходом лес словно по-некропольному зачах и замолк, и даже ясный небосвод учтиво потемнел перед ним. — Вижу, ты успешно подстраиваешься под поместье Фантомхайв, — заметил он, оценивающе разглядев меня в новом амплуа. От его взора я покрылась мурашками. — Очень похвально. — Выбора нет, — я рефлекторно сжала пистолет и поджала бескровные губы, стараясь не смотреть ему в глаза. С ним моя тревога нарастала, точно цунами, готовая сокрушить безвинные селения. Я пыталась усердно противостоять своей крамоле, но мне удалось заточить еë лишь во внутреннюю темницу, где она, декоративной канарейкой, уже однажды почувствовавшей смак воли, истерично билась о прутья, причиняя мне боль, заставляя изредка сжиматься в муках. Внутри был настоящий чартиз с его мятежами и криками, но внешне я оставалась сдержанной и гибельно-бледной. Я совершенно не хотела оставаться наедине с главным цербером графа, который даже в облике человека сохранял зловонную пасть. — Люди говорят, что выбор есть всегда, — он успешно отыграл задумчивые чувства, от которых я невольно скривилась. Пытается подражать человеку? Даже Клод со своим дефицитом эмоций был больше похож на него. — Ну да, умереть с визуальной добровольностью, словно за благополучие своего господина, либо умереть насильственной смертью от того, что не боролась за него, — горько усмехнулась я. — Кажется, это называется пессимизмом, — он издевательски улыбнулся, словно его веселили мои страдания. Они стали для него своеобразным водевилем. «Да что ты можешь знать о том, что испытывают люди? Ты знаешь только понятия слов и умеешь лишь смеяться на то, как мы их выражаем». — Да нет, такова моя реальность, — смиренно произнесла я, уничтожив для него возможность видеть мои эмоции. Не хочу, чтобы ему было весело. — Реальность имеет свойство как искажаться, так и положительно меняться под настроение хозяина. Ты можешь остаться свечой, которая потухнет от лëгкого дуновения ветра, а можешь рассеять свои искры и слиться ими в пожар, который будет сопротивляться тайфуну и даже разгораться от него ещë больше, — философски объяснил он. «О, это тебя так твой хозяин научил красиво выражать свои мысли? Очень похвально», — внутри я захлëбывалась своей едкостью, но вслух решала оставаться нейтральной, аморфной. Сегодня у меня нет настроения вступать с ним в дискуссию. Моë настроение сосредоточено лишь на том, чтобы он растворился отсюда. — Предлагаешь мне обратить свою ярость в пожар, чтобы объять противного мальчишку? Себастьян задорно осклабился, кажется, представляя себе наяву данное зрелище. Вот почему он так пугал меня. Я понимаю, какова природа демонов, но, будучи привыкнув к Ханне, мне было страшно видеть существ с иными намерениями. Себастьян был настоящим представителем Геенны, которого интересовал лишь собственный глад. На месте Сиэля, несмотря на наличие власти, я бы побоялась держать подле себя создание, которое в свободную минуту представляет тебя на разделочной доске с помидором во рту. — К сожалению, я должен защищать господина, иначе бы с радостью посмотрел на его испуганное выражение лица. Об этом я и говорила. Хорошо, что глаза не умеют фотографировать, иначе я бы не смогла спать, видя на снимке его мечтательную улыбку. Диалог с ним всë больше заставлял сжиматься моë нутро, но из вежливости я пыталась поддержать беседу незначительными комментариями, впервые за всë время желая поскорее увидеть Мейлин. И даже Сиэля. Не пора ли ему позвать своего ручного пса, который сбежал из поводка и теперь внушает мне ужас? — Мелочь, а неприятно, — пожала я плечами, вспомнив о том, как выглядит граф Фантомхайв. — Но возможно найти достоинства. Все люди для демонов — маленькие и жалкие муравьи, которые наводят бесполезную суету. Но если окунуться в эту суету, если на минуту отречься от своей ипостаси и стать одним из них, то можно найти в ней множество развлечений, которые не найдëшь в Аду. Я помню почти такие же мысли Ханны, но они звучали совсем иначе, не так высокопарно. Она видела в нас потенциал, а Себастьян больше находил в нас развлечение. Он из тех, кто сидит в первом ряду в цирке уродцев и весело аннотирует на тему их несовершенства, которое тем не менее прельщает его буржуазии. Отвратительно. Как же мне хотелось поставить его на место, хотя его мнение не должно интересовать меня. Но что-то исконно человеческое во мне захотело защитить общую честь. — Да, я уже поняла, что ты усердно пытаешься найти в рабстве у жалкого существа хоть какие-то плюсы, чтобы было не так стыдно отчитываться перед коллегами в будущем, — не удержавшись, съязвила я. Себастьян повернулся ко мне. Наши взгляды скрестились рапирами, брызнув обильным потоком электрических искр. Напряжëное сопряжение. Я смотрю ему прямо в глаза, хоть и чувствую тряску в области колен, и чувствую, что от этого он находит меня достойной — одной из тех самых сообразительных букашек, которые превзошли своë полоумное стало. Он будет благодарно наблюдать за мной и ставить выше других. — Твоя душа тоже интересна демонам, Аида, — опасно приблизившись ко мне, он облизнул пересохшие уста, заставив меня еле заметно вздрогнуть. — Если бы Клод Фаустус не был так слеп… — Себастьян! Он обернулся на зов господина, и я на минуту ощутила облегчение. Но вместе с тем меня следом накрыло множество вопросов и тревог. — Ну что ж, пора идти к жалкому существу, — передразнив меня, сыто высказался демон, поправив костюм, на который легла уличная пыль. — Подожди! — я судорожно вцепилась в него, не понимая, откуда у меня столько смелости. — Что ты говорил про Клода? — Я имел в виду, что, если он однажды прозреет, появятся новые проблемы. Но, пока он слеп, всë хорошо. Неправда ли? Он по-лисьи подмигнул мне, оставив за собой флëр таинственности. Мне оставалось только ганать, что он имел в виду, и это дико раздражало, вытеснив весь страх к чëртовым горам. — Будь осторожна, здесь водятся волки, — странно протянул он, оглядывая с прищуренным взором столпы деревьев, за которыми будто мелькал чей-то силуэт. Кажется, это игра воображения… — Волки? — уточнила я. — Именно они. А у тебя оружие не заряжено. — Да нет же, оно стоит прямо передо мной заряженное, — я окинула Себастьяна презрительным взглядом. — Только плюëтся не пулями, а серебром и глупыми комментариями. Ты ведь сейчас не более чем оружие в руках мальчишки. Какого тебе, могущественному демону, быть неодушевлëнным предметом, покорившемуся высокомерному и противном графу, который, наверное, и держать его толком не умеет? Гордость не щимит? Как с самолюбием дела? Меня уже было не остановить. Я обратилась в дерезу, которая пыталась уколоть его шипами. Калиновое пламя ненависти пожирало меня, а потом уже рвалось и к нему. Но для демона его язычки были родной колыбелью, поэтому Себастьян встретил мои нападки очередной улыбкой, довольно поглаживая мой огонь, словно пригретого кота. И вот он уже сидел на его плече и присыщенно мурчал на ухо, открывая уже мои слабые стороны. — Могу предположить, что это куда интереснее, чем быть субтильной игрушкой в руках тирана, который прикрывается таким громким для вас понятием, как любовь, — он ядовито улыбнулся, и эта смесь внутривенно проникла в меня, постепенно разъедая всë, что было у меня для обороны от его воздействия. — Пожалуй, я неправильно выразился. Ты готова терпеть рабство во имя какого-то слова, которое люди наивно наделили магической силой. Моë же рабство невечно, поскольку мне не дано пасть ниц перед одним словом. Так кто же из нас в невыгодном положении? Он прав: куда хуже быть пленницей какого-то дендрария изящных слов, который рано или поздно зачахнет, когда придëт прожорливая осень или когда владелец забудет политить цветы, из которых распускались те самые заветные признания, ради созерцания которых люди шли на идиозные и пустые риски. Он был прав, поэтому я пристыженно немствовала, позволив ему насытиться моим поражением и гордо уйти. Человек побеждëн не по обстоятельствам, а только тогда, когда он сам признает свой проигрыш. Я признала свой, потому что была честна с самой собой. Мне бы хотелось польстить себе, но даже язык не поворачивался сказать, что я не из тех, кто губит себя из-за несбыточных надежд о сказке, которая и вовсе никогда не сможет существовать в нашей реальности. — Вот, я принесла, — передо мной появилась Мейлин с ящиком бронзовых пуль. Но я не сдвинулась с места. Она так не вовремя пришла, что я сейчас разрывалась от противоречивых эмоций, глядя на елань. Мне хотелось то ли остервенело перестрелять всë, что здесь находится, то ли выбросить оружие куда подальше и просто сдаться. Себастьян настоящий демон — одним разговором он высосал из меня резервуары с энергосбережениями. Я потухла, как лампада, и уныло осунулась, покорно ожидая, когда меня зажгут ещë раз — сама я была не в силах найти источник своей стабильной работы. — Кажется, я уже ничего не хочу… — вяло, как-то болезненно произнесла я, больше не в силах держать себя в руках. Меня будто окунули в кладязь, вынуждая барахтаться в ледяной воде. Хотелось базланить во всë горло, но внутренний глас охрип. Я безвольно смотрела на свои слегка дрожащие длани, думая, что же мне делать дальше. А есть ли вообще выход из моего тлена? Я бы хотела хоть раз прожить день без фаталистических мыслей. Меня уже тошнило от собственной сути, которая, кажется, состояла лишь из одной депрессии. Но в моëм положении это, наверное нормально? Иначе бы я уже сошла с ума, если бы смогла найти плюсы в этом рабстве среди демонов. — Зная тебя, ты не хочешь этого не из-за того, что решилась отдохнуть, — обеспокоенно качает головой Мейлин. — Что случилось, Аида? «Она говорит так, будто хорошо знает меня. Но она не знает ничего», — раздражëнно подумала я. — Ничего такого, что касается тебя, — я грубо махнула рукой в еë сторону, намекая, что не намерена продолжать этот бесполезный разговор, в котором из меня пытаются выудить личную информацию. — Я не враг тебе, ты можешь довериться мне, — Мейлин почти умоляла меня, и даже не столько из-за любопытства, сколько из-за… человечности? Да, кажется, еë искренне волновало моë состояние. Но волновала ли меня еë обеспокоенность? Но, с одной стороны, возможно, мне как раз таки не хватало разговора по душам и поддержки. Я старалась держаться обособленно, но, думая о Ханне в лесу, я уловила себя на прогорклой мысли о том, что я держалась более-менее ровно лишь из-за дружбы с ней. Но Мейлин… она верная прихвостня Сиэля, который втянул меня в пучину грязных интриг, и я не могла найти в себе силы доверять ей. Она была для меня басурманом, чьи помыслы я не могла прочитать и понять. Где-то в глубине души мне хотелось снова довериться кому-то, но я жила в тех условиях, где мне нужна была максимальная осторожность. Я жила там, где мне приходилось знать, что я — единственная, кому можно всë рассказать. Хотя в последнее время сознание так часто деформировалось, что мне было страшно заковать новую мысль в свою голову, которая могла снова всë перевернуть на фоне стресса. — Ты что, учишь это неумëху стрелять? Мы синхронно обернулись на грубоватый мужской голос. Я не сразу осознала, как мне отреагировать на его оскорбление. — Бард, как грубо! — возмутилась горничная. — Аида уже делает успехи. — Кроме того, не повару, который умеет готовить только угли из разгромленной кухни, говорить мне что-то о неумении, — вступила в спор я. Взгляд Барда, обращëнный на меня, хлыстнул бадогом. Он медленными и размеренными шагами приблизился ко мне, пользуясь своим преимуществом в росте. Он бы с радостью стянул на мне бечету. Как и я на нëм. Хоть с кем-то у меня абсолютно взаимные чувства. И абсолютно взаимные действия: он возвышался надо мной, пытаясь запугать, а я уверенно смотрела в его гневные очеса, разжигая угольно-пламенные зрачки своей выдержкой. — Ты, конечно, неплохо отбиваешься своим острым языком, но не думай, что я начну тебе симпатизировать из-за этого, — огрызнулся он, не скрывая усмешку. — Ты вообще сам что умеешь? — с вызовом спросила я, на что он резко рассмеялся, а Мейлин стушевалась. — Что смешного? — Бард — бывший военный, — оповестила меня служанка. Как бы имморально ни звучало, но это не впечатлило меня. Я могу только представлять себе, что бывает на войне, но и фантазий будет недостаточно, чтобы понять в полной мере, насколько это ужасно. Но и я сейчас не в Эдемском саду, чтобы сочувствовать кому-то. Пожалуй, я бы предпочла жить под обстрелами и героически умереть, чем участвовать в демонических хитросплетениях. — Так вот почему у тебя такие беды с головой, — бесстыдно съязвила я. Не собираюсь церемониться с теми, кто смеет кидать в мой адрес афронты. — Не тебе судить после служения у Транси, — парировал он. — Я слышал, что он делает со своей прислугой. Разве можно после такого выйти со здоровой головой, скажи мне? — Может, я и не совсем здорова, но хотя бы соблюдаю правила приличия и не вступаю первая в конфликт. — Я не привык молчать, когда кто-то не вызывает у меня доверие. Моя работа — защищать своего господина. — Так занимайся этим, учась готовить, иначе он умрëт раньше от отравления, чем от чего-то более пафосного. С этими слова я гордо отвернулась от него, ощутив, как от злости у меня пробудилось желание заново начать тренировку. Игнорируя крики Барда: «Эй, стой! Мы ещë не закончили!», я зарядила оружие и без промедлений направила его в цель. Пуск. Небольшая отдача, от которой я отшатнулась. Почти прямо в цель. Кора, в которую я попала, разлетелась на мелкие частицы. Я услышала позади восторженный вздох Мейлин и ворчливое брюзжание Барда. Адреналин эйфорически бушевал в крови, говоря, что под аффектом я смогу улучшить свои результаты. После первого успеха организм требовал немедленного закрепления. — Неплохой выстрел. Позади стоял Сиэль, оценивающе разглядывающий следы моих долгих трудов. Бард и Мейлин синхронно поклонились ему, а я осталась неподвижной, словно каменное изваяние. Катехоламины всë ещë бушевали, управляя как активностью тела, так и языком. Пользуясь чистой концентрацией злобы и беззащитности, я нахально сказала: — Говорят, прицел улучшается, когда представляешь перед собой ненавистного тебе человека. Не боитесь, что я не промахнусь по вам? Было желание угрожающе направить на него дуло, но я воздержалась. Сквозь мутную пелену аффекта были и просветы рационализма, которые твердели быть не слишком наглой, иначе я смогу увлечься. Но всë же, несмотря на свои положение и врождённоë аристократичное высокомерие, Сиэль лишь ухмыльнулся на мою угрозу, а вот его верные псы взбунтовались. — А-Аида! — крикнула Мейлин, боязливо смотрящая то на меня, то на графа. К-как ты разговариваешь с господином? — Вот именно, господин! — яростно поддержал еë Бард. — Что себе позволяет эта девка?! Вы вытащили еë из рабства у того садиста, а она ведëт себя как… Не были бы Вы ребëнком, я бы сказал вслух! Сиэль несколько раздражëнно обвëл взором обоих слуг, подольше задержав его на поваре. Да, он тоже не любил, когда его называли ребëнком. Для него это было клеймом позора, а для меня чем-то до горькой смехотворности невозможным, поэтому по своим причинам мы одинаково остро реагировали на это. — Перестаньте шуметь, — проворчал он на манер уставшего старика, словно обвиняя в том, что они нарушили нашу личную атмосферу, которую понимаем только мы. Что ж, своего рода это было правдой. — Вы свою работу выполняете? — Нуу… — Бард неловко почесал пшеничный затылок. — А… Д-да! — воскликнула вспугнуто Мейлин, схватив коллегу за запястье. — Мы уже идëм! — Да стой же ты! — повар пытался сопротивляться, желая сказать что-то ещë, но его насильно потянули в сторону поместья. Когда мы остались наедине, мне даже стало легче дышать. Пожалуй, прислуга давила куда больше высших сливок. Мои чувства к графу остались неизменными, но с ним мне было проще вынужденно контактировать. В философские моменты я получала толику удовольствия и порцию для размышлений на досуге. Иногда я пыталась представить, что было бы, если бы я смогла принять его. Но я понимала, что не хочу стремиться е этому и предпочла бы и вовсе не пересекаться с ним, что обозначало точку невозврата наших отношений. Сиэль ещë раз оглядел деревья, по которым я стреляла. — Глядя на твои редкие успехи, я не испытываю страх, — насмешливо поддел он меня. Затем шагнул в мою сторону, протянув руку. — Позволь. Сначала я непонимающе посмотрела на него, а затем проследила за его взглядом, поняв, чего он хочет от меня. Помедлив, я отдала ему свой пистолет. — А он не перевесит Вас? — в ответ дерзнула я. Как ни странно, но он никак не отреагировал на моë замечание, лишь сухо сказал: — Я хорошо умею обращаться с оружием. А когда он уже прицелился к мишени, в его сапфировых очах блеснула амбициозность. Без особых усилий и пошатываний он погрузил лес в шум выстрела, который попал прямо в цель. Впервые с ним я ощутила настороженность бирюка, встретившегося с достойным охотником. «Хорошо, он впечатлил меня, не такой уж и безнадëжный», — промелькнула эта мысль, к моему удивлению. — И зачем Вам это умение, если Вас окружают демоны и слуги-снайперы? — Они не всегда могут оказаться рядом. Умение защищать себя будет не лишним в столь немирное время. «Умно. Он действительно умëн», — неохотно признала я. — Вы правы. А фехтовать умеете? — С этим не заладилось, — безразлично ответил он, хотя я ощутила, что это неудобная для него тема. — Меч уже перевешивает? — саркастично хохотнула я. — Не так, как язык твои извилины, которые из-за данного дефекта туго соображают, — невозмутимо парировал он. Но через несколько секунд я увидела, как на его устах заиграла ухмылка. — Вам стало легче? — я тоже ухмыльнулась. — Значительно. Мы замолчали на какое-то время, сосредоточившись на своих делах. Я стояла от него в стороне, точно бобыль, и пыталась понять, что мне думать о нëм. У нас действительно было какое-то подобие идиллии в этих перепалках, но это не уменьшало его вину передо мной, которую он даже и не чувствовал. Тем не менее, в этом поместье с ним было проще всего находиться. Потому что я для чего-то нужна ему, поэтому он не осмелится подвергать меня тотальной опасности? Однако… Я снова коснулась груди, вспомнив о том, что именно из-за его прихоти я получила уродливый шрам на всю жизнь. Его можно понять: он не обязан пачкать руки в скверне, когда под рукой есть управляемые марионетки. Я бы поняла его, если бы имела власть. Но я нахожусь на своëм бедном и невыгодном месте, а на нëм я попросту не хочу понимать его. На своëм месте я ощущаю лишь обиду и страх. — То, что ты решила изучить данное ремесло — похвальное дело, — нарушил он затишье. — Но что подтолкнуло тебя к этому? Он изучающе вгляделся в меня, пытаясь для начала самостоятельно выкопать информацию, чтобы, убеждëнным в правоте, уже услышать мою версию, опровергнув еë или подтвердив. — Умение защищать себя не будет лишним в столь немирное время, — передразнила я его. — И всë же? — не унимался он, уже потеряв интерес к нашим играм. — Не успокоитесь, пока не узнаете правду? — Я должен контролировать всë в своих владениях. — Тогда бы Вы гораздо раньше заинтересовались моим новым хобби, разве нет? — Не думал, что ты так сильно увлечëшься. — Полагали, что это просто женская мимолëтная прихоть? Поиграюсь и надоест? — я приподняла брови. — Вы недооценили меня. — Пожалуй, это так. А теперь назови причину. — Я думаю, что Вы и так всë контролируете, потому что у Вас везде глаза, уши и вездесущий демон, иначе бы, если моë увлечение несло угрозу для Вас, Вы бы пресекли мои попытки. Так что, полагаю, это простое любопытство. Я удовлетворю его, так и быть, — я помедлила, а затем продолжила с деловитым видом: — Вы обещали мне однажды отдать свободу. Живя этой мечтой, я поняла, что без хозяина, зная отныне тëмную сторону этого мира, моя жизнь может оказаться в опасности. Так что мне пригодится способность защищать себя в одиночку. Сиэль с интересом оглядел меня, словно диковинную зверушку. Кажется, он снова увидел в чëм-то мой потенциал. Это льстило, но, с одной стороны, меня преследовало такое ощущение, будто я из кожи вон лезу, чтобы поразить его. Но я и вовсе не собиралась что-то доказывать ему. Всë, что я делаю, несëт безопасный характер лишь для меня одной. Я пытаюсь жить ради себя и своего благополучия. — Вы одобряете мою причину? — Я подыграю тебе и скажу, что я впечатлëн твоими рассуждениями. — Жаль, что не настолько, чтобы проверить их, отпустив меня, — сардонически вздохнула я. — Ты ведь только начала учиться, тебе нужно время, — подкинул он неопровержимый аргумент, после которого мне больше не хотелось ничего говорить. — Ты знаешь, что может улучшить твои навыки? — И что же? — Охота на дичь. — Предлагаете мне пойти на медведя? — С тебя пока будет достаточно диких уток, — усмехнулся граф. — Здесь неподалëку озеро, потренируемся там. Настороженно, как божедом, я последовала за ним, не понимая, что он задумал. Впрочем, акт щедрости всë ещë может быть планом по тому, как завоевать моë расположение. Но и в последнее время Сиэль не скрывал свои тëмные намерения. Он был почти честен со мной, даже если это должно было напугать меня, и такая открытость в действах имела невыгодную позицию. А может, это ещë один ухищрëнный план? Он пытается быть прямолинейным со мной во многом, чтобы я не сомневалась в том числе и в его внезапной благости. Или он считает меня глупой прирученной зверушкой, которая тут же забудет о прошлых ударах, стоит хозяину снова подластиться к ней? Если это так, то моя память не так плоха, как ему кажется. И я не домашняя кошка, а дикий и обиженный людьми зверь, чьи инстинкты одержат вверх, не позволив жажде ласке пересилить безумие. Раздвинув кусты перед собой, Сиэль вежливо пустил меня на чистую поляну, где было размещено кристальное озеро. Оно блестело под куполом солнца, словно мириады льдинок, и я даже как будто услышала над ухом звон ботало от их перемещений по зерцальной глади. А над ней возвышались беззаботные утки. На теле образовались мурашки под вдохновенческим порывом, вызванным этой девственной красотой. Стоило ли нам, столь несовершенным созданиям, нарушать здесь царственный покой? Мне хотелось учтиво покинуть это место, но вместе с тем подлинно человеческий эгоизм требовал остаться и хотя бы просто безмолвно созерцать. — Сюда бы бредень, — сделала вывод я, осматривая уютную и отчуждëнную территорию. Это не варварство, а естественное желание добыть пищу. И хоть я понимала, что даже если буду ловить рыбу для развлечения, а после отпущу еë, это будет для них стрессом, а для меня — издевательским плевком в собственную душу. Потому что с некоторых пор я понимаю, какого быть рыбам в сети. Но мир учит эгоизму. В нëм нет ничего правильного и морального. Есть только то, что доставит тебе удовольствие, и ты сам решишь, будет ли оно нести добродетель или посеет хаос. Я должна жить ради себя и своего удовлетворения. — Ты интересуешься рыбалкой? — не без удивления спросил Сиэль. — А Вы думали, что я крестиком вышиваю? — иронично буркнула я. — Нет, полагал, что вяжешь чужими нервами, — фыркнул он, закатив глаза. Это вызвало у меня легкокрылый смешок. Даже стало не по себе от того, что он может рассмешить меня, пусть и с ноткой злорадства. Но эти эмоции куда лучше, чем чистое раздражение, от которого давит в груди. — Очевидно, что я начал заново изучать тебя, учитывая, что ты, к моему удивлению, увлеклась оружием. — Да, мне нравится рыбалка, — я подала плечами, восстанавливая детские реминисценции, где я сижу у мирного берега и наблюдаю, как под толщей переливаются серебром и перламутром крошечные мальки. — Я однажды ходила на неë, поймала пару рыбок, но отпустила их. — Не хотела брать на себя ответственность судьи? Меня омыло валой его насмешливости, которая притаилась пардом в вопросе. Ну конечно, ведь ему не привыкать быть чьим-то палачом, и, возможно, он презрительно смотрит на тех, кто отказывается от такой важной роли, когда она нужна. — Я понимаю, что у беспричинного убийства и добычи пищи есть различия. На тот момент нам не нужна была рыба, я просто развлекалась. И мне понравилось. — Хорошо, что ты понимаешь это, — он наконец-то смягчил черты лица, будучи довольным моим ответом. — Меня всегда возмущали лицемеры, которые считали охоту дикарством, при этом поедая запечëного кабана, убитого чужими руками. — У человека двойственная природа, это нормально. — Да, нормально. Но вместе с тем люди могли бы стать выше, если бы хотели этого — достаточно лишь признать свои недостатки, а не разбрасываться высокопарными речами, которые нелепо противоречат истине. Как недоразвитые дети. Он поморщил маленький нос, от чего, вопреки своим серьëзной тираде, ещë больше начал казаться младенцем, которого без разрешения разбудили утренние лучи. — По этому Вы не любите, когда Вас называют ребëнком? — с задором спросила я. Причина понятна, но мне хотелось подразнить его. — Не люблю, когда вещи называют чужими именами. — Так значит, Вы ещë и вещь? Он взглянул на меня, едва сдерживающую едкую усмешку, и тяжело вздохнул, терпеливо сказав: — Не придирайся к словам. — А Вы сами рыбачили? — Отношусь к этому с прохладой, — как-то невнятно ответил он, будто не желая продолжать разговор. Травма детства? Сегодня мне не хотелось проявлять бестактность в виде уточнения. — Слишком грязное и бренное занятие для Вашего Величия? — Не доводилось пробовать, это не вызывало у меня буйный интерес, — отмахнулся он. — Возможно, Вам бы понравилось, если бы Вы поймали свою первую рыбу. Могу научить Вас. Он фыркнул и отвернулся от меня, слегка стушевавшись. Кажется, ему не польстила мысль брать уроки у простой прислуги. Или причина кроется в другом? — Лучше покажи, чему ты научилась, — торопливо перевëл он тему. — Они такие мирные, не хочется нарушать их покой… — сочувствующе произнесла я, глядя на плавающих птиц. - Ты ведь тоже спокойная и никого не трогаешь, но люди всë равно причиняют тебе боль, не задумываясь об этом. Я вся изнутри сжалась, словно меня ударила вьялица, и закусила губы. Эти жестокие слова полоснули мою душу. В такие моменты я чувствовала себя куда младше его, и это уязвляло самолюбие. Я знаю, что некоторые дети куда мудрее взрослых, но когда они с таким высокомерием колят тебя сермяжной правдой, становится больно и страшно; ты уменьшаешься, становясь ничтожной песчинкой в их глазах. Но, пожалуй, было куда страшнее осознавать, что так психологически надавить на тебя может именно ребëнок, у которого в голове должны быть сказки и лавандовые эмпиреи. — Это осознающие всë люди, а здесь невинные животные, — не ведясь на его провокации, спокойно сказала я, сглатывая прошлые комки злобы и желания сорваться. — Дело уже не в человечности, а в том, что тебе нужна живая мишень, чтобы улучшить свои навыки. Да, пожалуй, он был прав. Мои цели не будут смирно стоять на месте, ожидая, когда я попаду в них. Если рассуждать так же цинично, как он, то можно прийти к выводу, что кому-то необходимо стать жертвой, чтобы другой эволюционировал. — Хорошо, Вы правы. — Неужели ты наконец-то признала это? — не без иронии уточнил граф. — Только сегодня, — поспешила я разочаровать его. — И я выберу старую или больную утку, которой осталось недолго жить. — Не все твои враги будут больными, хромыми или старыми. — Граф! Я нетерпеливо взвизгнула. Это было больше похоже на отчаянный и умоляющиц писк выпавшего из гнезда птенца, который лелеял мечту найти кормящую и тëплую мать. Его давления ощущались со всех сторон, делая из меня загнанного и раненого зверя. — Я понимаю это. Но сейчас я не готова становиться безжалостной. Это происходит не сразу, нужно время. — Не сразу? — мне послышалось, что в его голос дрогнул, намекнув об истеричных нотках. — В каком же мире ты живëшь, если так наивно рассуждаешь? — Не в Вашем, — прорычала я. — Я не могу так сразу стать Вами. — Я не всегда был жестоким. К сожалению, — добавил тихо он, опустив голову. От его интонации меня пробил озноб. На минуту я даже пожалела о своих неосторожных слов, как пожалела и о том, что не смогла родиться сразу бездушной. Наверное, так было бы проще выживать. Наверное, так было бы проще понять его философию «Нет, это совсем ненормально. Люди должны вдохновляться добрыми поступками, а не находить размуный смысл в хаосе. Но иногда он так убедительно и настойчиво рассуждает, что мне… хочется встать на его место. Мне кажется, что с его характером, даже не являясь знатью, я бы смогла добиться больших высот. По крайней мере я бы не позволила кому-то из двух мальчишек и нескольких демонов обращаться со мной, как с марионеткой. Даже если бы я попала в их ловушку, я вела бы себя достойно, а не как трусиха и рабыня, которая всего лишь пытается выжить». Нет, это нормально. В моменты таких колебаний я должна напоминать себе, что живу в мире, где нет ничего правильного и хорошего. Этот мир — пустая оболочка, которую я смогу наделить собственным смыслом. В моëм сознании то, что будет неправильным для всех, станет верным для меня. И моë признание этого, моë следование — будут самыми правильными. Всë так просто в этой системе, как оказалось. Самое сложное — помнить об этом и быть верным этому, когда твой характер не подходит данному образу жизни. — Приступим? — нарушила затянутую тишину я. — Да, начинай. И не смей думать о том, что у них есть семья, которая, хоть и зная оболезненном состоянии родственника, будет оплакивать его и проклинать тебя. Нет ничего нелепее, чем думать во время опасности о чужих судьбах, когда своя висит на волоске. Ты должна думать только о себе. Максимум о тех, кто дал тебе новую жизнь. — Это Вы себя имеете в виду, чтобы я вдруг, задумавшись о Вашем убийстве, одумалась, оправдываясь тем, что Вы вытащили меня из одного рабства в другое? — ядовито бросила я. — Ты прекрасно знаешь, что не сможешь тронуть меня, — сумрачно сказал он, насупив брови так, чтобы я даже не могла шутить на эту тему. Она однозначно претила ему. Впрочем, кому бы понравилось, если бы твоя потенциальная слуга думала о твоей смерти? Закончив бесполезный диалог, я решила приступить к своей тренировке. Сфокусировавшись на несколько заторможенной птице, я сочла, что она станет наиболее подходящей жертвой. Я направила дуло в еë сторону, задержала дыхание и прищурила глаза, уменьшая видимость всего, кроме самой утки. Не дышать, не отвлекаться, не говорить, не слышать еë непринуждëнное кряканье. Только я и моë оружие — мы единое целое. И я должна выпустить не из него, а из себя снаряд, который докажет мою пригодность к чему-то. Никакого сожаления. Я пустила первую пулю. Рассекая воздух, по которому уже летали вспыгнутая серо-изумрудная стая, она пролетела мимо, но совсем рядом. На месте, где доселе невинно купались утки, остались лишь перья. — Чëрт… — с лëгкой досадой произнесла я. На самом деле меня даже порадовал этот промах, потому что птица осталась цела. Но вместе с тем я понимала, что мои навыки совершенно далеки от идеала. — Попробуй подстрелить их в воздухе! — скомандовал торопливо Сиэль. Я нехотя подошла ближе к блестящей кромке озера, целясь наверх. Глаза разбегались от мириады тревожно клëкотающих птиц. И в кого мне стрелять? Только если наугад, а там рассчитывать на удачу. Но тогда какой смысл? Мне нужно научиться целиться в одну мишень. Я не понимала, как найти среди почти одинаковых птиц ту самую, следить за ней и довести до кульминационной точки. Пока я растерянно бегала за ними, я не заметила, как зашла в камвши, п там попала в скрытый бочаг. Меня затянуло по колено, но мне повезло упасть на влажную траву, а не в ту же лужу. Я ррефлекторно вскрикнула, чем привлекла внимание Сиэля. К моему удивлению, он поспешил ко мне, чтобы узнать, что случилось, и по такой же случайности угодил в ту же ловушку. Из-за более низкого роста лужа достигла почти его торса. — Проклятье! — выругался он, и даже брань с его уст звучала цивилизованно. Я действительно думаю о таком, находясь в трясине? — Только не говорите, что я виновата в этом. — Ты виновата в том, что не смотрела, куда идëшь. Если понимаешь, что не можешь достичь цель, просто отвлекись от неë — может, отдых поможет, — проворчал он, пытаясь вытянуть свою ногу из этой грязи, но всë было безуспешно. — Отвратительно. Это могло образоваться только из-за людей. — Не будьте мизантропом. Вполне возможно, что это из-за дождя. — Хорошо, может, и от природы образовалось, я не заходил так глубоко. Но меня раздражает данный инцидент. Нужно выбираться отсюда. — Позвольте мне, у меня преимущество в росте, — не удержавшись, я ехидно улыбнулась, на что он скривил губы. Я напрягла ногу и начала вытягивать еë из адгезионной лужи. Сперва она не делала отпускать свою пленницу, но усилием воли мне удалось медленно-медленно приподнять еë. Когда уже она была свободна по щиколотку, жидкость резко ослабила свою хватку, из-за чего я упала всем телом на траву. Я поëжилась от холода, который струился по моей мокрой спине. — Хватит лежать, помоги мне, — проворчал мальчишка. Это был уже не привычный приказной тон, а простая человеческая и почти что жалобная просьба, будто он боялся, что я оставлю его совсем одного гнить в этой яме. Но, как ни странно, мне не хотелось совершать такую подлость по отношению к нему. И не потому, что меня преследовало бы возмездие его оскорблëнных лакеев. Возможно, надо мной снова взыграла банальная жалость. Как бы сильным и умным ни казался Сиэль, он был очень хрупким юношей, который ничего бы не смог без своих слуг. Я приблизилась к краю и протянула ему руку, от вида которой Сиэль брезгливо скорчился. — Чистой у меня нет, извините, — раздражëнно рыкнула я на его чистоплюйство. По-моему, сейчас не самое лучшее время, чтобы выбирать, за что ухватиться. Впрочем, выбора и не было на сегодня. Помедлив, мальчишка смирился со своим безвыходным положением и вцепился мëртвой хваткой в мою длань. Взаимно сжав еë, я потянула изо всех сил. Я чувствовала, что он был почти что невесомым, словно эгрет на дамской шляпе, его утяжеляла лишь топь. Я напряглась всем телом и, выпустив громкий вздох из сжатых лëгких, вытащила его наружу. Я упала, а следом за мной и Сиэль, которого я до сих пор держала за руку. — Боже… — ошарашенный Сиэль, залившись румянами, лихорадочно попятился назад. Я услышала очередное хлюпанье — его нога коснулась лужи. Не желая ещë раз застрять в этой грязи, он подполз обратно. Мы встретились взглядами. Я ощутила неуместное смущение от того, что он навис надо мной. Сиэля такая перспектива тоже не устраивала — он был карминным, как действующий вулкан, и намеревался вот-вот изрыгнуть гневную лаву. Но, подавляя из последних рывков рефлекс, сквозь отвращение попытался нащупать более свежую почву для перемещения. — Бла… Кажется, это звучание с его уст обозначало полное недовольство ситуацией. А мне… было смешно? Поверить не могу, что мне захотелось впервые за долгое время рассмеяться, ещë и в присутствии противного мальчишки. Что-то солнечно щекотало грудь, заставив меня всë-таки излиться колокольчиковым смехом. — К-какого демона ты смеëшься?! — возмущëнно пробурчал граф, пытаясь стереть с себя засохшую корку грязи. — А разве не забавно вышло? — Ничуть! — нервно выпалил граф, осрамлëнно отвернувшись от меня. От его тона я разразилась гомерическим хохотом. Сиэль согбенно сидел на месте и трясся от влага — он был похож на вымытого котëнка, который, истерично вылизывался, говорил бешеными глазами: «Вот высохну сейчас и раздеру ваши жалкие сердца!». По итогу он даже не сможет допрыгнуть до них. И от этих представлений мне совсем стало тяжело дышать. — Мне н-не понять примитивную причину веселья обычной ч-челяди, — гордо, превозмогая дрожь в гласе, промямлил он. Но я продолжала почти истерично смеяться, пытаясь лишь усердно воздержаться от перекатываний по грязи. Я позволяла себе лишь слабо покачиваться из стороны в сторону, не задевая ещë больше грязи, хотя с виду всë равно походила на беззаботного кнура. Сиэль, читая мои мысли, тоже видел во мне обыкновенного борова, которому лишь бы поваляться в мусоре да непринуждëнно похрюкать. Ему было противно видеть меня в такой ипостаси. И вместе с тем он уже начал подрагивать не от холода. Уже когда его ладонь предательски припала ко рту, я поняла, в чëм дело. — О, Вы познали вкус рабского веселья? — Я не упаду так низко! — строптиво отозвался он, уже спокойнее сдерживая прорывающееся хихиканье. — Вы уже в грязи, — рассмеялась в голос я. — Хватит! — теперь ему уже было по-настоящему не до смеха. — Нужно выбираться отсюда, мы же не свиньи позорные. Как и подобает, аристократы боятся за свою репутацию даже в такие комичные моменты. Вот почему Алоис веселился от души и смеялся раскатистым эхом — у него не было голубой крови. Хотя я была уверена, что он даже при другом положении сохранил бы свой нрав. Сиэль же был иной ягодой, с другого гая. Но даже так, я была рада тому, что мы смогли посмеяться вместе, чуточку обнажив свои уязвимые места. Я будто попала в Вирий, где была обетованная и тëплая земля, сулящая лишь смех и счастье. До последнего мне было далеко. Но первое надолго зафиксируется в моей душе, рядом со шрамами, чтобы забинтовать их и не дать вспоминать об их уродстве. Сиэль молча протянул мне руку. Не сразу расценив правильно его жест, я вопросительно посмотрела в его потемневшие глаза. Я увидела во взгляде множество оскорбительных слов, обозначавших моë скудоумие, и стыдливо поджатые губы. Уже позже — наливчатые ланиты, к которым хотелось прикоснуться, чтобы услужливо убрать с них жар. Никогда бы не подумала, что его будет так легко смутить. И в этом я нашла коварный соблазн. Однако промëрзшее тело давало лишь толчки к спасению, поэтому я послушно вложила ладонь в его. Он закатил глаза, краска на его лике сгустилась, и он поспешил спрятать от меня свою реакцию. — Поверить не могу, что это жених моей дочери! Какой позор! Над нами прозвучал громкий и строгий женский голос. Мы обернулись, увидев белокурую даму, которая излучала ауру взбешëной дуэньи, которая застала своего воспитанника за неблагочестивым поступком. До меня не сразу дошло, что она имела в виду, но сжавшийся Сиэль всë прекрасно понял. — Чëрт… — шëпотом выругался с отчаянием он.