Нет отставки для пилота

Несмотря на видимую суровость, гонконгская база по сути своей ничем не отличалась от старомодного светского салона, наполненного разного рода сплетнями: такой вывод Робер сделал, основываясь на резко возросшем внимании к своей персоне. О том, что «Молниеносный» действительно снова в строю, не узнать было трудно — как ни крути, не меньше трёх десятков человек принимали участие в организации тех двух дрифтов. Кто бы мог подумать, что у ничем не примечательных на первый взгляд механиков и связистов такой длинный язык. Один на всех, да. И очень болтливый. Похоже, люди просто устали от войны, несмотря на стремительно сокращающееся время до следующей сирены. А может, и благодаря ему — Робер не представлял, каково переживать это время не на передовой, пусть и старался понять. Долго сочувствовать несведущим бедолагам не пришлось — его задолбали меньше, чем за сутки. Поэтому, когда Робера потрогали за плечо в коридоре, он сначала рявкнул «я занят», а уже потом обернулся.  — Да пожалуйста, — Эмиль выглядел скорее недоумевающим, чем обиженным. — Что это с тобой?  — Ничего. Извини, — вот дурак, надо смотреть, на кого орёшь. Вдруг свои. — Подумал, опять будут задавать дурацкие вопросы…  — Ну, ты, помнится, страдал от одиночества, — приукрасил ситуацию Эмиль. — Пошли, дело есть. А в чём проблема? Люди начали узнавать своих героев в лицо? Расскажи им, как егеря ломаются — может, получше начнут работать…  — Да ладно бы это, — Робер послушно отправился вслед за ним, в противоположную сторону. Слоняться без дела по штабу, думая, зайти к маршалу или лучше не стоит, ему не очень нравилось. — Кто-то растрепал про нашу совместимость, и… нет, я понимаю, что это не секрет, но надо ж было так переврать…  — А-а, — судя по его интонации, Эмиль всё понял, а вот Робер не понял ничего и не был уверен, что так уж хотел понять. — Ясно, это всё из-за Рокэ. Ну что ж, тебе придётся отдуваться за двоих — он как раньше все вопросы игнорировал, так и продолжит их игнорировать… Сюда, сюда. Тут можно срезать не таким людным коридором. Как ты понимаешь, то, что он бывший пилот, стало сюрпризом не только для половины наших… Не обижайся, но главная тёмная лошадка здесь не ты.  — Лучше бы я был этой самой лошадкой, — мрачно заметил Робер, — чем отвечал за маршала. Десять человек за утро! Если не одиннадцать!  — И чего они хотят?  — Всего и сразу. Каково это — с ним дрифтовать? А почему мы раньше этого не видели? А как ваша отставка связана со сменой начальства? Маршал на самом деле пилот или вы пашете за двоих? Дальше забыл, — не забыл, а опустил, но «у вас такая совместимость, вы что, любовники?» лучше вслух не повторять. Связистка, задавшая этот вопрос, испугалась первой и убежала, прежде чем Робер придумал, куда её послать.  — Посылай, — прочитал его мысли Эмиль. — Бери пример с верхов, так сказать. Правда, откровенно говоря, я не припомню, чтобы маршала спрашивали в лоб… Репутация у него такая…  — У меня, видимо, на лбу написано — отвечу на все вопросы, — буркнул Робер и не дождался поддержки — видимо, так оно и было.  — Написано-написано, а ты как думал? Учись давать отпор, — философски заметил приятель. — Можешь потренироваться на мне. Как тебе дрифт? Какой из? После обоих они почти не разговаривали, мотивов Рокэ он не знал, у самого же просто не оставалось сил. Ощущение единого разума — то самое, о котором мечтают все пилоты — стоило того, но слишком тяжёл был разрыв между реальностью и нейромостом. На этот раз Робер запомнил, что ему снилось, правда, он теперь сильно сомневался, было ли это сном и если да — то чьим. Сев на койке и спустив ноги на ледяной пол, наверное, с полчаса пялился в одну точку, ожидая, пока пройдёт фантомная боль, и думая о смерти — о смерти, которая была идеальным и в то же время ненавистным выходом, избавлением и мукой. На военной базе было запрещено пить и курить, Роберу хотелось и того, и другого, особенно когда он понял, что творится в голове у напарника. Жить под угрозой смерти от любого неловкого движения или, что хуже, не смерти, а безвозвратного бессилия неподвижности, было невыносимо; сложить голову ради великой цели и то выглядело лучше, чем такая жизнь, но всё-таки это была жизнь, которую он привык ценить любой. Он — Рокэ, не Робер, и это одновременно пугало и давило; если б можно было поменяться местами, только вот они собрались умирать вместе, а больше правды никто не знал. Или почти никто.  — Нормально, — обронил Робер, глядя в глаза собеседнику. — Всё нормально.  — Понял, что хреново, — Эмиль хлопнул его по плечу, — но я никому не скажу. Кстати, мы пришли. Зачем он притащил его в командный центр? Робер заметил, что что-то не так, по встревоженным и недовольным лицам рыщущих туда-сюда связистов. Специалист по нейронной синхронизации громко выругался, увидел пилотов, отдал честь и по-быстрому скрылся, пока его не вздумали отчитать за сквернословие.  — Что пропало?  — Шлем и ещё парочка приборов для нейросинхронизации. Всё утро ищем, с ног сбиваемся. Ты не видел?  — Нет, — кому мог понадобиться чёртов шлем? Разве что пилоту, но пилоты-то как раз не в курсе. — У вас же есть запасные?  — «У нас», Робер, что ты как неродной, — мимо прошла Матильда, услышав лишь часть разговора, и тут же скрылась, не выслушав ответа.  — Она права, кстати. Конечно, есть, — Эмиль кивнул в сторону охраняемого технического яруса. — Только вот это всё равно нездорово. Когда что-то важное теряется незадолго до операции, ничего хорошего это не значит. Приказа так-то не было, мы сами начали искать… Надеюсь, это всего лишь Салиган местного розлива, которому приспичило продать подороже… Поможешь, если ты не занят? Мы с ребятами обшариваем вон тот ярус. Ребята оказались молчаливые и упорные в поисках, и тут-то Робер и пожалел, что огрызался на всё сущее — остаться наедине с собственными мыслями, может, и ничего, а с фантомным сознанием другого человека в своей голове, который к тому же смотрит на мир иначе — ментальная пытка. К счастью, Эмиль тоже быстро заскучал, перелопачивая ящики и коробки, и продолжил начатый по дороге разговор:  — Что-то подобное уже было — ну, я все эти сплетни имею в виду. Ты, кажется, не застал смену командования, а вот мы с Ли остались. Экс-маршал мало того, что скончался при загадочных обстоятельствах, так ещё и заместителя у него не было — в смысле, вообще никакого, ну не доверял он людям… Или доверял, но не тем, короче — штаб остался с голой задницей, и совет безопасности, тогда ещё не слетевший с катушек, начал искать.  — При загадочных обстоятельствах — это как? — при этих словах представлялся какой-нибудь мистический детектив, никак не настоящее.  — Слухи ходили, что доигрался с кайдзю, — пожал плечами Эмиль. — Рокэ то же самое сказал, но точно никто не знает. Насколько я помню эту историю, его отец был одним из первых, кто взялся изучать эту гадость своими руками. Ну, про то, что он же один из основателей «Егеря», знаешь… Робер не знал и даже не хотел знать, но после дрифта многое встало на свои места — в голове был, конечно, лютый кавардак, однако теперь он хоть не чувствовал себя белой вороной, слушая, что говорят другие. Ему никто этого не говорил, но, поскольку Рокэ знал правду, а Робер побывал у него в голове, удивляться уже не имело смысла.  — Такой вот семейный бизнес, — подытожил Эмиль. Шутка не удалась. — Я это к чему, мы какое-то время были сами по себе — мотались по разным базам, по горячим точкам. Тогда ещё у всех было своё командование, никому и в голову не приходило, что через пару лет только и останется маршал Тихоокеанского корпуса… Но и Гонконг не хотели оставлять без присмотра, так что вскоре нас вернули сюда и представили новому начальству. Сам понимаешь, дисциплина к тому моменту расшаталась…  — И что было?  — Весело было. Хотя о провалах проекта открыто не говорилось, слухи всё равно ходили — мы все были свято убеждены, что оба пилота «Ворона» погибли. Ну и кто-то прознал, что это были сыновья маршала. Насколько я помню, ждали какого-нибудь апатичного калеку, которому совет безопасности для галочки вручит пару медалек и ограниченную власть — мол, никого больше не нашлось — и так сойдёт. Зрел бунт… И знаешь что, — на лице приятеля появилась гордая ухмылка, — Рокэ с первого дня вышвырнул половину недовольных бездельников, устроил тут глобальную перестановку кадров, а тех, кто остался, так припахал, что возмущаться сил не было. Через два месяца у нас были егеря нового поколения и охренительные победы на рубеже.  — Видел по телевизору, — припомнил Робер, тоже почему-то улыбаясь. Он тогда ещё был в Европе и даже следил за новостями. Взлёт проекта «Егерь» — всё начиналось с гонконгской базы, и здесь же всё закончится. — Правда, судя по количеству сплетников, перестановка не шибко помогла.  — Ну, тут и старые, и новые. Тогда главным шоком стало то, что он вытащил каких-то задрипанных механиков, которые больше времени на свалке егерей проводили, чем на штаб работали. И вуаля — сейчас они тут главные, потому что лучшие в своём деле! Это ж ещё разглядеть надо было… Можешь догадаться, большинство это панибратское отношение просто покорило. Особенно всякую мелочь вроде тех самых задрипанных механиков или торгашей типа Раймона — столько внимания, да ещё от маршала!  — А меньшинство? Кто-то наверняка был не в восторге от перемен…  — Пилоты, — поджал губы Эмиль, откладывая в сторону ещё один пустой ящик. — Не я, если что. Половина из них уже на том свете — попали под раздачу в районе Лимы. Подчинялись, конечно, но без особого энтузиазма… А Рокэ не опровергал все эти слухи дурацкие, но и не соглашался, короче — мы были предоставлены собственной фантазии. Мы даже не были уверены, он ли пилотировал «Ворона». Мог бы и поделиться, раз уж выжил. Робер тактично промолчал: понять недовольство оставшихся без информации пилотов он мог, увы, гораздо больше он теперь понимал маршала.  — Мне кажется, не так уж это было важно, — сказал он вслух. — Предыдущий маршал пилотом уж точно не был, и что-то до него не докапывались…  — Вот именно — «точно». Никакого тебе ореола тайны и прочей ерунды. Короче, не помню, как мы к этому пришли, но нам с братцем Рокэ рассказал про «Ворона» — не думаю, что от большой любви, мы тогда ещё не дружили, а вот Ли не нравилось ничего не знать, — хмыкнул Эмиль. — Казалось бы, хрен с ним, но мы уже тогда считались лучшими, а потерять лучших пилотов из-за повышенной загадочности — это не круто. Если что, я этого не говорил. Робер кивнул, не спорить же. Да и Эмиль был по большей части прав, только вряд ли кто-то ещё на этой базе понимает, что представляет из себя вынужденная отставка. Нет отставки для пилота, если он не умирает… Речь шла о Робере, а получилось-то всё равно о маршале.  — Как он, кстати?  — Кто из? Лионель? Вообще-то хорошо, но после травм головы в дрифт нельзя, — посетовал Эмиль. — Даже самых лёгких…  — О да, — Робер механически потёр шею, некстати разболевшуюся после таскания коробок. — Было бы неудобно. Вам, в смысле…  — Бросайте это неблагодарное дело, — услышали они со стороны дверей. На пороге стоял Жермон и махал им рукой. — Совещание объявили, пойдёмте наверх.  — Сколько можно совещаться? Тут вещи пропадают, — буркнул Эмиль, но подчинился. Неужели опять чудит разлом? Или зависимый от него план вновь претерпевает изменения? Ни одного ответа на эти вопросы Робер не получил, впрочем, как и никто другой — в уже знакомом кабинете людей стало ещё меньше, а за столом стоял Ойген.  — Не понял, — озвучил его мысли Эмиль, окидывая взглядом поредевшие ряды. — Ли-то я перескажу на досуге, а остальные где?  — Всё под контролем, — счёл нужным успокоить его Ойген и жестом пригласил садиться. — Маршал ещё вчера сказал мне провести этот разговор, даже если он не явится ко времени. Я так и сделал.  — А где Валме? Уж он-то всё время тут.  — Технически, Марсель не пилот, так что можем не ждать, — предположил Жермон.  — Дрыхнет, как пить дать, — приговорила Матильда, и все с ней согласились. Кажется, никто, кроме Робера, не заставал главного диспетчера бодрствующим в спортивном зале… Робер устроился с краю на одной стороне стола с Эмилем и Жермоном, напротив сидели пилоты «Медведицы» и «Епископа», Ойген медленно и торжественно листал какие-то бумаги — все чего-то ждали, и никто не понимал, чего. Когда пилот-исследователь заговорил, весь присутствующий состав обратился в слух.  — Вы знаете, что мы с маршалом изучали структуру кайдзю, их внешнее и внутреннее строение, а также занимались подсчётами для хронометра, и это заняло огромное количество времени по причине сокращённого состава. К сожалению, некоторые важные детали всплыли совсем недавно. Если бы прежде война велась более открыто, провальные проекты не скрывались, а документы хранились в целости и порядке, мы бы узнали это раньше.  — Что такое? Кайдзю не существует, потому что их выдумало какое-нибудь правительство? — скривилась Матильда. Подобной псевдоконспирологии ходило много в начальный период войны.  — Нет, хотя было бы неплохо, — изобразил улыбку Ойген. — Мы нашли кое-какую информацию о том, что подобный эксперимент уже проводился прежде. Я имею в виду план маршала по взрыву портала. Как вы можете догадаться…  — Ничего не вышло, — вполголоса закончил Робер. Всё кончено — разлом уже пытались подорвать, они потерпят очередную неудачу, да ещё и потеряют время.  — Верно, но не спешите с выводами, — Ойген не мог не заметить отразившееся в каждом лице отчаяние. — Это было давно, и предыдущая исследовательская группа несколько лет искала причины поражения. За оставшееся время нам следует… Знал ли Ойген ответ или ему было велено говорить до определённого момента, они так и не узнали. Дверь хлопнула, и в кабинет влетел Марсель.  — Доброе утро, — поздоровался диспетчер, не проходя к столу. Он просто остановился на пороге, причём на этот раз не походя на того, кто действительно спал до обеда. — Совещаетесь? Понятно…  — Что стряслось? — несмотря на все их пререкания, Матильда была первой, кто заметил несоответствие. В порядке исключения они не начали грызться, и это настораживало.  — Шлем есть нашли? — в тишине поинтересовался Йоганн.  — Шлем? Да, шлем, — Марсель покосился на Ойгена, на распечатки на столе, снова на Ойгена. — В том числе. Нашёл, да… Ойген, солнышко, дело есть…  — Я слушаю, — если Райнштайнера и высадило «солнышко», он виду не подал, зато Жермон поперхнулся воздухом — пришлось похлопать по спине.  — Скажи, пожалуйста, — диспетчер говорил ровно и вежливо, с привычной улыбочкой, но Роберу показалось, что он весьма не в духе. — Насколько у вас с маршалом в ходе исследований поехала крыша? По десятибалльной шкале, если тебя не затруднит. Ойген задумался на какое-то время, затем переспросил:  — Я понимаю, что ты имеешь в виду, но всё, что мы делали, не выходит за рамки…  — Может, за ваши рамки и не выходит, а вот у меня слов приличных нет, — перебил его Марсель и обратился к Катершванцу: — Шлем никто не спёр, если вас это беспокоило, господа, его всего лишь одолжили. Для чего? Ну, даже не знаю — для дрифта, зачем бы ещё брать этот шлем? Удивительное дело, в этот раз обошлось без егеря…  — Успокойся и скажи уже, — не выдержал Эмиль.  — Я спокоен!  — Да ты трясёшься!  — Не от смятения, но от гнева праведного, — внёс свою лепту Бонифаций.  — Спасибо, батюшка, — среагировал диспетчер, — именно от праведного и именно от гнева. А может, и не только! У меня тут друг и начальник с катушек слетел, а вы предлагаете успокоиться? Ойген, только не надо делать вид, что ты ничего не знал. Столько времени проторчать рядом с этим мозгом кайдзю, который Салиган так трепетно вёз вниз на лифте…  — Уверяю тебя, я не понимаю, в чём… — остановившись на полуслове, Ойген вдруг совершенно по-человечески вздохнул. — Прошу прощения. Ты прав, а мне стоило быть внимательнее.  — Да о чём вы оба говорите?!  — Никогда не думал, что скажу это, но маршал действительно сошёл с ума, — вынес невёселый вердикт пилот-исследователь. — Я правильно понимаю, что совещание переносится в лабораторию?

***

Вниз спускались втроём. Почему в таком составе, Робер прослушал — пытался понять, насколько бредовые у него догадки, а в ходе размышлений опять пропал в собственных мыслях — одна радость, виной тому не какая-нибудь дурацкая рассеянность. Думая о том, что его напарник мог выкинуть на этот раз, он словно споткнулся об эту логическую цепочку и вспомнил, что ему снилось. Молодец, самое время! А снились кайдзю…  — Да, Эпинэ?  — Что?  — Не знал ли ты, — изображая ангельское терпение, повторил Марсель, — что он собирался с этим делать, спросил тебя я.  — Нет, но я был уверен, что знает Ойген.  — Мы как-то раз обсуждали нейронную синхронизацию с сознанием кайдзю исключительно теоретически, — как и ожидалось, пилот-исследователь озвучил вслух то, о чём все боялись подумать, и даже бровью не повёл. Хотя нет — нахмурился. — И пришли к выводу, что это не последнее, что можно сделать — этого вообще делать нельзя. С точки зрения логики и, честно говоря, банальной безопасности…  — «Нельзя», логика и безопасность — замечательный набор, — закатил глаза диспетчер. — В переводе на маршальский означает: «надо обязательно попробовать». Лифт наконец приполз, и они вышли в широкое холодное помещение — Робер сразу вспомнил, как попал сюда впервые после дрифта с Луиджи. Почему-то стало страшно и слегка муторно, будто они приближались к чему-то ужасному и неотвратимому, но если б было так, наверное, Марсель бы спешил… Или никому не хотелось туда идти? Чёрт возьми, не погиб же он?! Робер бы что-нибудь почувствовал — так ведь? Откуда знать… Дрифт с кайдзю, звучит совершенно нереально. И невозможно, и недопустимо, другими словами — безупречно подходит манерам Рокэ, но должны же быть хоть какие-то границы! Смысл в границах? Они лимитируют твои возможности и мешают достигать цели. Робер знал, что это была не его мысль, и всё равно поморщился. Цели — целями, война — войной, а делить сознание с сильным иноземным существом слишком опасно. Он не успел приготовиться к худшему, худшего не произошло. Вообще ничего не произошло, потому что, войдя в нужную комнату, они наткнулись на мозг в гордом одиночестве. Мозг был весьма крупным и слегка повреждённым, судя по некоторым оборванным волокнам, или что там должно содержаться в органах инопланетных тварей. Он плавал в какой-то специальной жидкости в огромном вертикальном сосуде, подключенном к нескольким приборам, поддерживающим подобие жизнедеятельности — может, какие-то базовые функции, позволяющие мозгу оставаться мозгом и хранить частички памяти. Рядом на краю узкого продолговатого стола валялся шлем для дрифта — тот самый, что они искали с самого утра, исчерканные листы бумаги и пропитавшийся кровью носовой платок.  — Натюрморт, — нервно пошутил Робер. Тревога не отпускала.  — Я всех привёл, — сообщил Марсель, демонстративно обращаясь куда-то к потолку. Роберу показалось, что диспетчер тщательно скрывает то ли раздражение, то ли страх, то ли всё вместе: он вообще вблизи и в серьёзных ситуациях казался немного другим человеком, совершенно непохожим на светлый образ безответственного весельчака. — Правда, не знаю, зачем…  — Я здесь, — что-то щёлкнуло и включился свет, оказывается, маршал сидел за столом с другого края, склонившись над второй половиной бумаг. В ярком освещении мозг кайдзю казался ещё более жутким по причине своей неуместности. Более того, он шевелился. — Не бойтесь, проходите, оно не кусается. Ойген, я одолжил твои расчёты.  — И шлем, — железная выдержка Райнштайнера была в порядке.  — И шлем. Он немного повредился, — пробормотал Рокэ, подтягивая к себе шлем, впрочем, он даже не взглянул на треснувший корпус и обгоревшие проводки, увлечённо что-то зарисовывая или записывая — с порога Робер не увидел. А может, не хотел видеть, потому что уставился на маршала в ожидании распознать признаки смерти — тот был вполне себе жив, пусть очень бледен и со следами крови на лице и на руках. — Вы готовы слушать или возьмёте на себя миссию меня отчитывать? Можете не тратить время и силы — совершенно бесполезное занятие, однако во имя справедливости, которой не существует, вынужден поинтересоваться вашим мнением.  — А я, в свою очередь, вынужден сказать, что вы поступили необдуманно, — после короткой паузы произнёс Ойген, занимая свободное место за столом. — Я не имею права столь категорично выражать своё недовольство, тем не менее, не мне говорить о риске. Маршал, что бы вы там ни нашли, если бы эксперимент прошёл неудачно — последний уцелевший штаб остался бы без командования накануне операции. Робер больше разделял мнение Марселя, которое тот не преминул высказать по дороге, но мнение это не учитывало судьбу всего штаба — только жизнь командующего, которую они оба оценили высоко. А ведь Ойген был абсолютно прав с практической точки зрения. Всё ещё не решаясь садиться в непосредственной близости от мозга, Робер посмотрел на присутствующих со стороны, гадая, куда вывернет этот разговор. Рокэ исподлобья взглянул на Ойгена и ответил:  — Но всё же он не остался, следовательно, говорить об этом мы не будем. И поверьте, то, что я нашёл, с лихвой компенсировало бы мою преждевременную кончину. Я успел записать кое-что, пока…  — Кровью на стене? — вежливо осведомился Марсель, окончательно наплевав на субординацию. — Да ты тут умирал, когда я пришёл! И вообще, в дрифт принято вдвоём… Робер не участвовал в назревающей ссоре, прекрасно понимая, что Рокэ бы не подверг такой опасности кого-либо из действующих пилотов, поскольку эксперимент с мозгом кайдзю мог повлечь страшные последствия; чёрт возьми, все по-своему правы и неправы, и всё-таки принять чью-либо сторону не удавалось.  — Можно было попросить меня, — зачем-то сказал он вслух. Все замолчали. — В качестве сопровождения, разумеется.  — Ты бы не выдержал, — грубо, но факт: Рокэ лучше всех знал, как его второй пилот воспринимает дрифт. — С остальными мы не синхронизировались, а объяснять, что я хочу сделать и почему, только напрасно тратить время. Все угомонились? По лицу Ойгена было трудно что-то понять, но своё мнение он озвучил и повторять его по десять раз не собирался; Марселю точно было, что добавить, однако он предпочёл скорчить выразительную гримасу, скрестив руки на груди, и промолчать. Себя Робер не видел, да и ощущал не особо, и всё же пришлось заставить себя сесть. Спиной к мозгу — на всякий случай.  — Ойген, что ты успел рассказать?  — Предыдущий эксперимент провалился, — доложил пилот-исследователь, — и решение пока не было найдено. Надо полагать, теперь оно есть?  — Настоящее решение приходит в бою, — криво усмехнулся маршал и подтолкнул к ним широкий изрисованный лист. Это была какая-то старая распечатка, схематично изображающая конус разлома — давно известное изображение. Теперь вокруг портала появились хаотичные цифры и стрелки, без объяснения не очень понятные. — Структура портала на самом деле такова, что она может пропустить наружу любой живой организм, но внутрь — только кайдзю. Поэтому побеждённые могли бы возвращаться в разлом, если б они, разумеется, были живы. Это объясняет неудачу последнего эксперимента: портал распознал, что бомба не является кайдзю, и она отскочила. Живых свидетелей не осталось, потому мы и нашли документы слишком поздно… Никому не нравится признавать свои ошибки, увы, в том числе в мировых масштабах.  — Мы не успеем воссоздать структуру ДНК кайдзю за такой короткий срок, — покачал головой Ойген.  — Мы успеем что-нибудь ещё, — в том, что Рокэ уже придумал что-то невообразимое и радикальное, Робер не сомневался — он это почувствовал, только взглянув на напарника. — Вы дальше послушайте, я видел, что там в голове у этой твари… Хорошо, что они не шибко разумные, а то сеанс бы затянулся…  — Увлекательные приключения новорождённого малыша-кайдзю? — невинным голосом переспросил Марсель.  — Нет. У них вообще не было детства, — оставалось только надеяться, что вспыхнувшие при этих словах глаза маршала означали не азарт, а всего лишь отблеск стекла, за которым дрейфовал злополучный мозг. — Раньше у нас были одни догадки, но… Кайдзю клонируют. Как мы изобретаем новых и новых егерей, используя в основе одну и ту же систему нейромоста, так же обновляют и улучшают структуру кайдзю. Замечали, как чётко они делятся на категории? Нам и в голову не приходило, что это не наша задумка. Это задумка их создателя.  — Если бы ты был религиозен, — пробормотал диспетчер в паузе, — я бы сейчас испугался.  — Кто это делает? — в памяти Робера глупейшим образом всплыли теории заговора из серии «на самом деле кайдзю клепают США». Об этом же сегодня напомнила Матильда.  — Их искусственно выращивает инопланетная раса — во всяком случае, я бы так это назвал, в мозге кайдзю было что-то вроде «хозяев». Жаль, что не могу показать, хотя некоторым из вас их вид мог бы отбить аппетит. Но главное — это разлом, — маршал снова переключил их внимание на схему, не ставшую более понятной; впрочем, Ойген явно разбирался, он же над этим работал. — Мы знаем, как он устроен, и это уже что-то.  — А ведь раньше думали, что кайдзю и есть инопланетная раса. Они всего лишь запрограммированные бойцы? — Робер понимал, что разлом важнее, но не мог отделаться от мысли о привычном враге. — Их стравливают с нами ради какой-то высшей цели?  — Завоевание Земли? Уничтожение всего живого? — пожал плечами маршал. — Все эти версии сдохли несколько лет назад, только идей получше всё равно ни у кого не было. Для нас как для фронта это ничего не меняет: раньше считали, что мы непосредственная цель кайдзю как вида, теперь будем знать, что они сами — всего лишь инструмент. Судя по всему, у них есть какой-то план, но мы не будем проверять, в чём он заключается. Уничтожим их раньше, чем они нас. В повисшем молчании единственным звуком было неприятное бульканье, исходящее от сосуда. Будь Робер частью командования или хотя бы исследовательской группы, он бы непременно обратил внимание на информацию о портале и попытался бы что-то придумать, но — к счастью — это было слишком далеко от его понимания и от желания понимать: куда больше пилота беспокоили непосредственные враги, наседающие на Землю, а не их скрытые мотивы. За кайдзю стоял кто-то ещё. Кто-то, кого Рокэ видел… При мысли о том, что в следующем дрифте они поделят и это воспоминание, Робер испытывал смешанные чувства. С одной стороны, ужасно, противно и совершенно не хочется, с другой — любопытно… Или это снова не его чувство, а заразительное возбуждение напарника? Но по нему не скажешь, особенно сейчас. Маршал вчитывался в собственные записи, постукивая карандашом по столу; Робер невольно уставился на его дрожащую руку как напоминание о рисковом дрифте. Рокэ тоже заметил и раздражённо перебросил карандаш в левую.  — Что будем делать? — спросил Ойген. Расчётливая деловитость пилота-исследователя вернула всех с небес на землю.  — Ты объяснишь остальным про разлом, биографию кайдзю можно опустить. Это не те сведения, которые помогут нам выиграть прямо сейчас, — негромкий уверенный голос маршала отвлекал от его бледного лица и подрагивающих пальцев. — План такой же — я имею в виду его отсутствие, решать всё равно придётся день в день. Увы, задумки насчёт грядущей атаки мне не открылись… Не успели, наверное…  — Может, ты им просто не понравился, — заявил Марсель, глядя в спину уходящему Ойгену. — Ему, точнее. Мозгу. Если бы я доживал свои дни в неопрятного вида сосуде, плавая в чём мать родила, вряд ли оценил бы вламывающегося в моё сознание наглого двуногого.  — Я был вежлив.  — Постучал по стеклу?  — Не мои проблемы, что мне не ответили.  — Если бы ответили, можно было обойтись без шлема, — заметил Робер. Так и тянуло сказать какую-нибудь банальщину о пагубности риска, но спорить с Рокэ представлялось делом непростым. Тем более переубеждать его.  — Мне нравится часть «можно было обойтись без шлема». И заодно избавить меня от вида своих страданий, — как выяснилось, главного диспетчера тоже переубедить нельзя. — Я собирался провести утро за чашечкой кофе, а не приводить тебя в чувство на полу лаборатории.  — Ну это-то тебе не впервой, — усмехнулся Рокэ. — Хорошая идея насчёт кофе.  — Буду варить как можно дольше, — заверил Марсель, проходя мимо Робера и хлопая его по плечу. — Но если вы потратите драгоценное уединение не на задушевные разговоры, а на очередной дурацкий эксперимент, я увольняюсь, так и знайте.