Нет отставки для пилота

— Нет, — заявил Рокэ, и Робер обернулся в недоумении: последнюю минуту они вообще молчали.   — Что — нет?   — Ты бы сказал очередную глупость насчёт риска, я бы не согласился и сказал «нет», эту часть можно пропустить. Иногда не нужно надевать шлем, чтобы прочитать чужие мысли. Опять это «на лице написано», они сговорились? Впрочем, маршал был прав, и Робер даже не хотел считать, сколько раз за последнее время он пришёл к такому выводу. Правда, только насчёт мыслей, в остальном — практически во всём — неправ, но не Роберу его переубеждать. Пусть бесплодными уговорами займутся Ойген с Марселем, у них лучше получается. Да и что нового тут можно сказать? Головокружительная в своей абсурдности затея принесла поистине важный результат, и как солдата его это не должно было беспокоить…  — Тогда скажу что-нибудь другое. Вы не могли хоть записку оставить о том, куда делся шлем? Мы перерыли все ящики в поисках этих приборов…  — И это хорошо, — заверил маршал. — Вы убрались в помещении и прекрасно провели время.  — Так это был отвлекающий манёвр?  — В том числе.  — Ну, знаете… — пробормотал Робер, откинулся на спинку стула и тут же передумал, поскольку прямо за его затылком оказался дрейфующий мозг. — Как это было?  — Не так, как ожидалось, но мне весьма повезло на этот раз. Раньше мы исходили из того, что кайдзю представляет собой полноценный живой организм, охотника-убийцу по своей природе, а природы-то и нет… Так, лабораторные зверушки для жадных инопланетян. В этом мозге хранится не так много информации, потому что сей образец был искусственно выращен не позднее того месяца, а прожил — по-настоящему прожил — всего несколько суток. Если бы у кайдзю была более насыщенная личная жизнь, пожалуй, я и впрямь мог умереть. С такой беспечностью говорить о смерти! Пора бы и привыкнуть…  — Впрочем, хватило и того, что он помнил, — продолжал он, склонив голову к плечу и рассматривая собственные руки — это было не в привычках Рокэ, но он словно изучал, как долго ещё эти пальцы собираются дрожать. Робер прекрасно понимал, почему разволновался диспетчер, однако собственный опыт подсказывал — это не то напряжение, которое не пережил бы его напарник. Он уже пережил и не такое… — Было логично предположить, что нейронная синхронизация с существом другого вида, если она вообще получится, может оказаться неудачной. Как минимум тяжёлой.  — И она была тяжёлой?  — Разве что физически, но это ерунда. Разок потерять сознание или проиграть войну? — вопрос был риторический, и Робер только вздохнул. Вот она, суровая правда жизни, только у самого теперь голова кружится. — Вы всё ещё не против умереть на фронте?  — Всегда готов.  — Всегда и не надо, только один раз.  — И то верно… Можете считать меня идиотом, но я всё равно не понимаю, что мы будем делать. Бомба в том виде, в каком она есть, снова отскочит от портала, а Ойген говорит…  — Эпинэ, только честно — я когда-нибудь называл вас идиотом? — вежливо осведомился маршал. — Нет? Ну так хватит додумывать… Тем более что это не твоё дело. Во всяком случае, сейчас. Могу пообещать, что всё станет понятно, когда мы увидим разлом.  — Зато я себя называл, — парировал Робер. — В последнее время, знаете ли, не разобрать, кто из нас двоих думает в моей голове.  — Правда? Интересный эффект… Я за собой такого не замечал. Впрочем, это было до кайдзю.  — А если ваша связь тоже потом всплывёт? Это может быть опасно… опаснее, чем одиночный дрифт.  — В долгосрочной перспективе? Мне не грозит, — снова эта улыбка, от которой хочется напиться или плакать. Наверное, если долго готовить себя к грядущей смерти, это не так страшно, как кажется…  — Я могу спросить?  — Спрашивайте.  — Почему вы не представились полным именем? Там, на стене. Я так и думал, что вы — это ваш отец, — Робер чуть не прибавил «я, как идиот», спохватившись в последний момент.  — Отвык слышать своё имя за пределами узкого круга лиц, — любезно пояснил Рокэ и добавил: — А потом это оказалось ещё и забавно…  — Всё-то вам забавно…  — Каждый развлекается по мере своих сил! У вас, видимо, были какие-то претензии к моему покойному родителю? Не делайте такое лицо, у всех были… Сложный человек, многими не понятый. К сожалению или к счастью, своим семейством — тоже.  — Тем не менее, вы продолжаете то, что он начал.  — Я продолжаю то, что начали все. В какой-то момент бравые защитники рубежа решили сложить оружие и спрятать голову в песок. Желательно за хвалёной стеной, не принимайте близко к сердцу. То, что остатки фронта возглавил фактически инвалид в отставке, говорит не в их пользу, не находите?  — Зато в вашу…  — И что мне с того? Гнался бы за общественным признанием — сделал бы деньги и карьеру на гибели брата, как поступали некоторые другие пилоты. Или остался в Европе… Кто знает, это могло быть выгоднее.  — Может быть. Я там никакой выгоды не получил, — Робер не собирался ударяться в воспоминания, но атмосфера располагала, да и казалось очевидным, что больше им не представится случай просто поговорить. Марсель очаровательно долго ходил за кофе, слава ему и памятник при жизни. — Во всяком случае, денежной — никак не мог найти работу, чтоб продержаться на ней дольше двух недель. Потом ещё и Марианна… Хотя вы и так всё знаете, — его не остановили, и Робер продолжил: — Это было так странно — полюбить кого-то живого и настоящего. В то время я только и думал, что о брате, даже войну как таковую не очень хорошо представлял — как-то резко стало неинтересно, что мир может рухнуть в любой момент. Что-то вроде пресловутого бальзама на душу, иногда я боюсь, что не любил её в полном смысле слова — вдруг любил только своё ощущение счастья и безопасности? Это уже давно неактуально, но… Иногда мне кажется, что её смерть стала тем самым поворотом, когда надо было возвращаться сюда. Мне как будто судьба лишний раз показала, где моё место на самом деле, а о мирной гражданской жизни можно и вовсе забыть.  — Однако вы не вернулись.  — Я не мог, — признался Робер. Он никогда столько об этом не говорил, казалось, что более сумбурной и бессвязной речи в его жизни ещё не было; от глупых намерений закруглиться удерживала одна здравая мысль — будь это совсем неважно и неинтересно, Рокэ не стал бы его слушать даже из вежливости. — Если так подумать, я во всех своих бедах тогда винил штаб… Очевидно, что ни одно из моих европейских приключений не имеет к нему отношения, но иногда так хочется кого-то ненавидеть, чтобы виноватым был не ты. Или не виноватым, а хотя бы ответственным.  — На фронте за смерть отвечает командующий. Куда тяжелее судить об этом за пределами военных лагерей, — его голос был ровным, и всё равно в памяти Робера вспыхнула одна деталь именно при этих словах. О жизни и о смерти…  — А тот парень… — подобрать подходящие слова не удалось, и он замолчал. Лучше бы сказал что-нибудь, ей-богу, потому что издевательская ирония маршала не дремала:  — Зря занервничал, ты не в моём вкусе.  — Я думал не об этом, — с достоинством ответил Робер.  — Ой ли? Марсель тоже нет.  — Ладно…  — «Ладно»? — Рокэ вскинул брови. — Значит, думал. Так что ты имел в виду?  — Он пытался покончить с собой?  — Было дело. Можешь представить, как меня это взбесило… Каждый волен сам оценивать свои великие проблемы, но по мне так мотивы были слабоваты. Или особый возраст? Когда там кризис у молодёжи? Я был ненамного старше Джастина и всё равно его не понял.  — Вы после войны наверняка смотрели на мир иначе… А он всё-таки сделал это?  — Я не знаю. Пришлось ехать сюда, мы толком не попрощались. Не удивлюсь, если он передумал резать вены и вместо этого шагнул с крыши — если Джастин не соврал, он ни с кем особо не общался, кроме меня, и что-то я сомневаюсь, что сердобольная квартирная хозяйка взялась его отговаривать.  — Я бы рассказал о войне. Может, сработало бы? Иногда в людях просыпается совесть, когда они узнают, как погибают другие…  — Да дело не в совести было… Я, кстати, рассказал. Чуть не добился того, что это малолетнее чудо тоже захотело на фронт, и это уже ни в какие рамки. Такие погибают первыми, причём по какой-нибудь нелепой случайности… Пришлось убеждать обратно. Времени у меня было полно, вот и тратил на всякую бессмыслицу. До тех пор, пока не прилетела весточка об отце. Удивительно, но меня снова возжелали видеть на фронте… Почему именно меня — до сих пор гадаем с Савиньяками, одна идея другой краше. В любом случае, я не оправдал ожидания совета безопасности, особенно когда взял дело в свои руки.  — Вы же этого не хотели. Я могу ошибаться, но…  — Попробуй ошибись с эдакой совместимостью. Я действительно не хотел, но мало кто об этом знает… О потере второго пилота ты и сам знаешь, меня ещё и приговорили — ну, так, чтоб жизнь малиной не казалась. Приятного мало, — он улыбнулся в противовес своим словам, впрочем, эту формальную улыбку Робер тоже уже видел. — Хотя было очевидно, что умру я в егере, вопрос лишь — с кем.  — А если бы я свернул шею на стене? — давно не приходилось гадать о том, кто мог стать ему заменой, и Робер даже не пытался, только единственный возможный вариант так и вспыхнул на задворках сознания. — Правда? Но Марсель не пилот…  — Не пилот, — подтвердил маршал. — Никогда им не был и, к счастью, не будет. Есть одна вещь, которую, помимо меня, заметил только Ойген… Ни одна живая душа в здравом уме и твёрдой памяти не назовёт Марселя солдатом, но проекту «Егерь» всегда была важна духовная совместимость. Он мог бы войти в дрифт с кем угодно, и попытка вышла бы удачной. Некоторым людям по причине лёгкости собственного характера очень просто ужиться с кем-то другим… Будь Марсель пилотом егеря, он бы не только перетерпел чужую боль, он бы её облегчил.  — Потрясающе. Я и не подумал о таком… И всё же у вас было время, — Робер осёкся, всё опять вставало на свои места. — А давно вы по утрам в спортзале занимаетесь?  — Я обещал никому не говорить об этом, — закатил глаза собеседник, — но достаточно давно, чтобы кто-нибудь уже заметил…  — И вы готовили его к пилотированию?  — Немножко готовил и не хотел этого делать. Выйти в связке со мной всё равно что вырыть себе могилу — этим должны заниматься воины, а не диспетчеры, — Рокэ не сказал ничего трогательного или возвышенного, и Робер даже не был уверен, что он подумал это про себя, но ему самому меньше всего на свете хотелось приносить в жертву тех, кто дорог. — Только не вздумай ему об этом рассказать. Менять что-либо поздно, а некоторых похвала расхолаживает. И некоторые не замедлили явиться — диспетчер принёс себя и кофе, треугольником расставив стаканчики на столешнице.  — Почему только три? — укорил его Рокэ. — Нас здесь, между прочим, четверо.  — Когда отправитесь в разлом, обязательно передам подарок, — охотно отозвался Марсель. — Только не очень тяжёлый. Спину надорвёшь… Робер поперхнулся кофе от подобной реплики, Рокэ засмеялся и окрестил диспетчера сволочью. Мозг кайдзю был лишён права голоса и не принимал участия в акте чёрного юмора.  — Всем косточки перемыли? — осведомился Марсель, с чистой совестью потягивая кофе. — Я старался гулять как можно дольше. Матильда трижды назвала меня бездельником.  — Матильду забыли, — посетовал Робер. — Но она мне нравится…  — Перемывать косточки можно и любя!  — Это ты на себя намекаешь?  — А вы меня любите? Тогда да. От необходимости отвечать их избавил четвёртый участник разговора. Робер резко обернулся, когда у него за плечом послышался какой-то стук. Продолговатая мерцающая гадость, которую он про себя окрестил мозговым щупальцем, два-три раза подряд настойчиво ткнулась в стекло.  — Что-то у меня аппетит пропал, — пробормотал Марсель, глядя на это действо. — Рокэ, сделай что-нибудь.  — Сам разбирайся со своим аппетитом, — отказался маршал. Его взгляд тоже был прикован к шевелящемуся мозгу. — Не переживайте, он нам ничего не сделает. Это просто привет с того света.  — Вот пусть само с собой и перестукивается. Почему бы нам не пополдничать в более приятном месте? Возражающих не нашлось, и все потянулись к выходу, оставив плавающий мозг развлекаться в одиночку. Растворилась в воздухе уютная атмосфера, пора было возвращаться на войну, говорить о разломе, караулить хронометр… Робер был уверен, что Рокэ распорядится насчёт исследований структуры кайдзю, которые сейчас вышли на первый план; вместо этого маршал покачнулся в метре от порога и упал бы, если бы они не успели его подхватить.  — Не опять, а снова, — воскликнул Марсель. — Я же говорил… Эпинэ, будь другом, принеси водички.

***

 — Я вообще-то не жестокий человек, — поделился мыслью диспетчер некоторое время спустя, — но прямо сейчас испытываю робкую радость. Ты же понимаешь, что пока он валяется без сознания, в эту светлую голову не придут никакие гениальные глупости? Робер неопределённо пожал плечами и толкнул очередную дверь — их потянуло на улицу, в основном потому что никаких распоряжений не было. Уже начало темнеть, и только по свежему воздуху и ощущению близости моря стало понятно, что они и впрямь вышли, а не просто очутились этажом выше.  — А по-моему, неплохая формулировка, — похоже, Марсель больше нуждался в слушателе, чем в собеседнике. — Гениально же. Но глупо. Но гениально.  — Я как солдат должен думать о том, что шансы на победу теперь выше, — с досадой сказал Робер. А также о том, что мы оба умрём в конце и всё это не имеет значения, добавил уже про себя.  — Сочувствую. Давай поделим полномочия? Ты будешь думать как солдат, а я — грызть ногти за вас обоих.  — Спасибо, очень тронут… Но я не могу просто взять и перестать волноваться. Врёшь, дружище, врёшь… Волноваться надо было раньше. Чем ближе первый и последний бой, тем неуместнее сентиментальность.  — Ты не перестанешь, — обнадёжил его Марсель, привычно ухмыляясь. — Даже когда покажется свет в конце тоннеля, спорим?  — Я не могу выглядеть настолько нервным, — понадеялся Робер.  — А ты тут ни при чём. Я знаю Рокэ два года и каждый раз, когда он выкидывает что-то подобное, немножечко седею в душе. Так что не нервничай и делай, что он скажет, вы ведь уже решили свернуть шеи…  — Решили, — поддакнул он, не зная, в какую сторону выворачивать разговор и выворачивать ли его вообще. Самое отвратительное, что теперь — только ждать; ждать, пока Ойген что-нибудь придумает, пока «Молниеносного» натрут до блеска, пока придёт в себя маршал, пока протрубит сирена… И верить во что угодно, что поможет дождаться. Робер абсолютно не знал, что сказать Марселю — раньше с ним было проще, с этим весёлым беззаботным парнем, потому что он ничего о нём не знал. Не знал и теперь, но чувствовал нутром, что всё не так уж радостно и просто. Диспетчер мог и беспокоиться, и бояться; он этого не скрывал, говоря прямо, только вот эта прямота искажалась шутливым тоном и оттого казалась непонятной. — Извини, я не лучший собеседник.  — Лучших не бывает, во всяком случае, собеседников. Пойдём на пирс, что ли… Всем эта работа хороша, только приходится постоянно сидеть под землёй и хоронить друзей, — вот опять, он смеётся, а что тут ещё делать, как не смеяться? Всё будет так, как будет.  — Как ты сюда попал? — полюбопытствовал Робер, видимо, вознамерившись в одночасье узнать всё и обо всех. Ладно, бывает, у каждого свои тараканы на войне…  — Случайно, как я уже говорил, — оживился диспетчер. — Я бездельничал на отцовские деньги в перерывах между какими-то дурацкими фирмами — ну, знаешь, я сейчас даже не могу вспомнить, чем занимался и что там продавали. Или покупали? Не суть, это не имело отношения к тушкам кайдзю. По вечерам инспектировал местные бары и клубы… Не делай такое серьёзное лицо, под инспекцией я имею в виду безудержный кутёж… С людьми знакомился. Большинство как-то не впечатляло, но один понравился, а потом заявил, что поедет на войну и делай, мол, что хочешь… А мы не договорили! Мне это не понравилось.  — И ты тоже поехал на войну, — Робер не удержался от смешка, потому что звучало абсурдно, но… правдиво.  — Да, — не смутился Марсель. — Дома тоже посмеялись. Они не поверили, представляешь? Ну ничего, поверили, когда я уже ехал в поезде… Ещё веселее было здесь, в штабе: все такие мудрые, опытные и военные до мозга костей — Савиньяки, например, потомственные пилоты, единственные в своём роде, про парочку с «Епископа» и вовсе промолчу. Я испугался, что вылечу обратно в первую же неделю — ну, знаешь, для человека, которого всю жизнь направляли родительские связи, оказаться у чёрта на рогах без чьей-либо протекции — не самый приятный опыт.  — Похоже, ты и без неё всем понравился.  — Понравился, само собой, но вышло даже проще. Этот мой приятель по приезде взял и оказался маршалом, зараза скрытная…  — Ты не знал?!  — Представь! Пока ехали, я узнал всё и больше, но не это. Робер попробовал представить, и воображение подкинуло размытую картинку, которую он видел в дрифте, пусть и забыл на фоне остальных. Поезд был — длинный качающийся поезд, бесконечные однообразные пейзажи за окном, дешёвые и дорогие вагоны вперемешку, люди, едущие с войны или на войну, почти все — незнакомые лица. Время коротали за разговорами о жизни, больше не на что его было потратить, это время. Оказалось, что безответственная болтовня отвлекает от боли не хуже молчания…  — Я не должен этого говорить, — Робер усилием воли вырвался в реальность. Перед глазами было тёмное море. — Но он на самом деле тебя очень ценит. За язык никто не тянул, и всё равно что-то подталкивало к откровенности. Называется — обещал молчать… Молодец, хорош обещатель! С другой стороны — Рокэ и не говорил ничего подобного. Он много чего не говорил.  — На самом деле я это знаю, — Марсель пнул камешек, и тот плюхнулся в воду с неожиданно громким бульканьем. — Но спасибо. Ещё б мы не воевали… Ты располагаешь к откровенности, а ещё к тоске! Не обижайся.  — Уж к тоске-то я привык.  — А я нет, хотя придётся, — голос диспетчера едва заметно дрогнул, но он по-прежнему улыбался. Как всегда. — Так вот… Если у вас вдруг появится возможность не умирать — не умирайте, ладно?