О о о о о о о о
— Олег, ты отодвинулся слишком далеко и мне холодно. Ты что, боишься, что я тебя съем? — недовольно пробурчал Шелленберг, охватывая Табакова за талию и пытаясь придвинуть его ближе к себе. Это был первый раз, когда им пришлось ночевать под открытым небом, и их проводники настояли на тушении огня, чтобы не привлекать ненужного внимания. Хотя какого внимания?! Они остановились посреди каких-то блёклых холмов, на приличном расстоянии от дороги. Из средств обогрева была только их собственная одежда, покрывала, которые служили чем-то средним между седлом и попоной, когда они ехали на лошадях, и тепло этих самых лошадей, которых их спутникам всё-таки удалось убедить лечь спать на холодную землю, а не дремать всю ночь стоя. Они устроились между передними и задними ногами одной из лошадей. Табаков уступил место у живота лошади Шелленбергу, который явно переносил холод намного хуже советского артиста, а сам лег спиной к Вальтеру, предпочитая отвлечься от этого самого холода рассматривая ясные звезды на далёком, равнодушном небе. — Олег, я не переживу этой ночи и превращусь в сосульку, — пожаловался Шелленберг, тщетно пытаясь придвинуть своего спутника поближе. — Если ты не хочешь пододвинуться, то хотя бы повернись ко мне лицом. — А что, так будет теплее? — нарочито невинным голосом спросил Табаков. — Конечно, теплее, — не отвечая на провокацию, поёжился Вальтер, — твоё дыхание будет служить для моего обогрева, а не этой пустоты вокруг нас. — Ладно, уговорил, — засмеялся Табаков и перевернулся, — тебе повезло, что тебя не отправили на ваш Восточный фронт зимой, ты бы там точно замёрз. — А что мне было делать на Восточном фронте? Я был гораздо полезнее в других местах. — Да? Например, в каких? — Какая разница, теперь это не имеет значения, особенно в нашей сложившейся ситуации. Можно я засуну мои руки под твою одежду? — Зачем? — Чтобы их согреть! А что ты подумал? От тебя жаром пышет, как от хорошо растопленной печки. — Не придумывай. А ну-ка, дай сюда свои руки, — Табаков схватил кисти своего попутчика и после нескольких секунд молчания стал медленно растирать замерзшие руки Вальтера своими пальцами, отчитывая, — у тебя руки холоднее, чем у мертвеца. Как ты довёл себя до такого состояния? — Руки? Ну, это я когда-то упал с лошади и переломал себе обе кисти, пришлось бросить игру на виолончели. Наверно, нарушилось кровообращение, у меня всегда руки мёрзнут в первую очередь. — Но ездить на лошадях ты не перестал. — Меня не так легко запугать. И вообще, езда на лошади полезна... ммм… мне она очень пригодилась впоследствии, да и сейчас тоже. — Для «сейчас» я понимаю, но что ты имел ввиду говоря «впоследствии»? — Для прогулок в Тьергардене с Канарисом. Ты что, забыл всё, что я тебе рассказывал в предыдущие вечера? А кто хвалился своей памятью? Гейдриха и Канариса связывают многие годы общения, и история их отношений весьма непроста. Даже мне неизвестны все подробности. — И тебя это гложет? — Да. — Знаешь, я так подозреваю, что нам больше пригодятся знания греческой мифологии и мира, в котором мы очутились. Эх, сейчас бы «Легенды и мифы древней Греции» Куна сюда и «Поход Александра» Арриана. — Арриана я читал, но давно, — сообщил Шелленберг, — а кто такой Кун? — Советский писатель, он написал очень популярную книгу по греческой мифологии. Как твои руки? — Немного лучше. Жаль, они ещё не придумали перчаток. — Пижон! Какие перчатки?! Тебе меховые рукавицы нужны, ну и меховой тулуп не помешал бы. В таких партизаны ходили. — Да, мне только не хватало попасть к вашим партизанам. — Теперь уже поздно, — ухмыльнулся Табаков, — ты свой шанс упустил. — И слава богу! Мне больше нравятся жаркие страны. Любая жаркая страна лучше этого вашего жуткого холода. — Даже Израиль? — Ну, последнее Израильское царство кануло в небытие после завоевания римлянами, хотя и существовало как римская провинция ещё какое-то время; правда, исходя из наших теперешних реалий, до этого события осталось ещё лет триста с гаком. — Должен тебя огорчить. — В каком смысле? — Новое государство Израиль было провозглашено в 1948 по инициативе и с одобрения ООН. — Вот как… интересно. Что такое ООН? — Организация Объединённых Наций, создана сразу после войны. — Ах, значит Черчилль и Рузвельт всё-таки добились своего. Лига Наций замарала свою репутацию, но они решили оставить идею и всего лишь поменять название. Ну-ну. — Ты что-то об этом знаешь? Я не имею ввиду Лигу Наций. — Да, конечно, ты слышал об Атлантической Хартии? — Мммм, не припоминаю, просвети. — Черчилль и Рузвельт в августе 1941 года встречались на военно-морской базе Арджентия в Ньюфаундленде, в Канаде, отсюда и название Хартии, Атлантическая. Там они подписали документы по совместным действиям против Германии и её союзников, а также уже разделили мир на зоны влияния по окончанию войны. Это было ещё до того, как США вступили в войну, так что нападение на Пёрл-Харбор это было так, просто предлог. К этой Атлантической хартии позже присоединились Китай и Советский Союз. И это я должен тебе рассказывать? — А кто у нас начальник внешней разведки? — усмехнулся Табаков. — Ладно, не умничай. Тебе сколько лет было во время войны? — Я 1935 года рождения. — Понятно; хронологически, ты бы мог быть моим сыном, если бы я рано женился. Значит войну ты провёл в Москве? — Нет, я не коренной москвич, я из Саратова. Это на Волге, к северу от Волгограда. Впрочем, Волгоград тебе известен под именем Сталинграда. Город переименовали в 60-х. — Мы до Саратова не дошли, если я не ошибаюсь, — Шелленберг придал своему голосу нейтральное выражение. — Не дошли, — хмыкнул Табаков, — но было много авианалётов, один из них разрушил наш нефтезавод «Крекинг», я до сих пор помню огромное красно-чёрное зарево над городом. Отец ушёл на фронт в первые дни войны, он был врачом и поэтому всю войну служил начальником военно-санитарного поезда, объездил почти все фронты. Нам было очень голодно, но зимой 1942 стали приходить посылки, в них были яблоки, мандарины, американская тушёнка, а потом, весной 1943 мы переехали в город Эльтон, это к югу от Саратова, чуть восточнее Сталинграда; там моя мама, тоже врач, работала в госпитале, и хотя она иногда приносила домой лотки с оставшейся едой, всё равно еды не хватало, и я с местными ребятами охотился на дроф. — На кого? — На дроф, это птица такая, полустраус-полукурица с ужасно противным голосом. Вечером дрофы садились на соленое озеро Эльтон, соленая вода пропитывала их крылья и перья, а к утру присыхала так, что птицы не могли взлететь. Вот в этот момент надо было специально подобранной дубиной трахнуть дрофу по голове и убить. Если же ты не убивал её сразу, то потом уже она гналась за тобой, норовя вырвать из твоих ног и ягодичных мышц достаточные куски мяса. Что со мной однажды и произошло. Ещё я пробовал заниматься ловлей сусликов, шкурки которых можно было сдавать на деньги, но у меня это не особенно хорошо получалось. Я также помню тюльпанные поля в весенней степи, необыкновенно красивое зрелище. Да. Сейчас, конечно, интересно вспомнить. А как прошло твоё детство? — Тоже голодно, — каким-то бесцветным голосом ответил Шелленберг, — и я тоже помню бомбёжки. — Бомбёжки? — Да, а ты что думал? Я родился и вырос в Саарбрюкене, это город на самой границе с Францией. В средние века и до французской революции он принадлежал графам Нассау-Саарбрюкен, а в 1793 был захвачен французскими революционными войсками и с тех пор то и дело принадлежал то Франции, то Германии. Во время первой мировой войны английская авиация разбомбила большинство заводов и железнодорожные пути. Мне было тогда лет семь-восемь. — И ты находился всё это время в городе? — Да. А потом, согласно Версальскому договору, Саарбрюкен отошёл к Франции в 1920 году в качестве возмещения убытков французской стороне во время войны. Вроде бы и ничего, ведь мой отец из французского Меца и даже в свидетельстве о рождении у него написано Франсуа-Бернард. Но было очень, очень голодно, и поскольку наша фамилия была Шелленберг, то есть чисто немецкая, нам приходилось несладко. Отца даже арестовали однажды, правда, быстро выпустили, и тогда мы решили переехать в Люксембург, у отца там было отделение его фабрики. Стало немного полегче. — Какой фабрики? — По производству пианино и других музыкальных инструментов. Не очень-то доходное предприятие во время войны и в тяжёлые послевоенные годы. Саарбрюкен был возвращён Германии только в 1935 году. А потом его опять бомбили те же англичане, начиная с 1942 года. Вот такая вот история. Наши с тобой детства чем-то похожи, и Аполлон так красиво всё связал воедино, не только нас двоих, но и всех остальных. В «Семнаднадти мгновениях весны» мелькают даты, когда происходит то или иное событие. Ты помнишь последнюю дату? — Нет. Должен быть март или апрель. — Эх, ты! Впрочем, тебе это было и не важно запоминать. Последняя указанная дата это 24-е марта. — Я тебе верю. Этот день имеет какое-то значение? — Это дата, когда я был перенесён из Берлина в Вавилон. Красиво, ты не находишь? — Красиво… но может быть просто совпадением. — Врач, посылающий чуму в качестве наказания; юрист, оправдывающий сына за убийство матери; музыкант, сдирающий кожу живьём со своего соперника; предсказатель будущего, пытающийся изменить прошлое; эталон красоты, которого постоянно бросали женщины. Перфекционист до мозга костей. Единство и борьба противоположностей, не так ли гласит первый закон диалектики согласно Энгельсу? Впрочем, об этом говорили ещё Гегель и Кант, а если копнуть достаточно далеко — то и Гераклит. Надо быть полным идиотом, чтобы поверить в совпадения или случайности в нашей истории. Я уверен, что и присутствие Гейдриха в Экбатане если и не его рук дело, то прекрасно входит в его планы, какими бы они не были. — Не боишься быть услышанным? — Я хочу быть услышанным! — Шшш, Вальтер, что с тобой? — Табаков вытянул свою левую руку и приложил указательный палец к губам своего персонажа, призывая к молчанию. — Куда подевалась вся твоя осторожность? — Дело не в осторожности, — вздохнул Шелленберг, — просто слишком много неизвестных, не за что зацепиться. — Не мучайся, вот приедем в Экбатану, тогда многое прояснится. Ты переживаешь по поводу встречи с Гейдрихом? — Переживаю? Нет, что ты, это даже меня стимулирует; хотя, если честно, я всё-таки предпочёл бы всё сделать в одиночку. Меньше шансов, что с тобой или с другими может что-то случиться. — А ты не переживай, всё будет хорошо. — Ты не знаешь Гейдриха. — Не знаю. Но я знаю людей. — Ладно, посмотрим. А теперь давай спать. — Ты уже согрелся? — Не настолько, насколько мне бы хотелось, но придётся довольствоваться тем, что есть. Ты случайно расслабляющий массаж делать не умеешь? — Вальтер, не зарывайся! — Табаков попытался изобразить недовольство, но после гневно сказанной фразы не устоял и стал тихо смеяться. — А почему нет? Успокаивающий массаж головы, разве тебя не расслабляет, когда кто-то играется с твоими волосами? Почти на всех это действует лучше любого снотворного. — Вот встретишь Гейдриха, его и попросишь. — Ну и шуточки у тебя. Ладно, нет так нет. Спокойной ночи, Олег. — Спокойной ночи, Вальтер.О о о о о о о о
— Гудрун, я тебя просил не лезть в политику. Я сам как-нибудь разберусь, а твоё дело обхаживать Дария, — Гейдрих, руки в боки, недовольно выговаривал своей подопечной. — Не Гудрун, а царица Гизрабайада. — А кто тебя сделал царицей Гизрабайадой? — А кто тебя сделал обергруппенфюрером СС? Если бы не мой отец… — Твой отец сейчас далеко, и даже если бы он был рядом, то в этом мире он не имеет никакой власти! — прогремел Гейдрих. — Зато я хорошо помню всё, чему он меня учил, — твёрдо отчеканила Гудрун. — Как же быстро вдали от Германии ты забыл о своих клятвах верности фюреру и нашему движению! Этот город кишит евреями, а тебе хоть бы что! — Гудрун, о чём ты?! Мы в 4-м веке до нашей эры в Мидии, а не в 1938 году в Германии. Ты думаешь, мне больше делать нечего, как заниматься организацией ещё одной Хрустальной ночи?! — Гейдрих начинал терять терпение. Конечно же, Гудрун оказалась очень полезной, чтобы окончательно прибрать к рукам Дария, но всему есть своё место и время. Его гораздо больше интересовало, какие козни плели вокруг него недовольные сатрапы, чем сколько евреев входило в состав бывшей Персидской империи или того, что от неё осталось после очередного бегства Дария. — А я не намерена мириться с таким положением дел! — упираясь в подлокотники кресла, на котором она сидела и используя их в качестве точки опоры, Гудрун резко поднялась и устремила недовольный взгляд на своего недавнего попечителя. — Мы можем находится в 4-м веке до нашей эры, но принципы национал-социализма никто не отменял. Может Германия ещё и не существует, но это не предлог сидеть сложа руки. Это дело чести каждого истинного арийца! — Мне кажется, твой муж уделяет тебе мало внимания! Ну ничего, скоро приедет Вальтер, и я надеюсь, тебе не придётся скучать. Ведь ты было в него влюблена, не так ли? — усмехнулся Гейдрих. — Да как ты смеешь?! — Гудрун подняла руку, чтобы в негодовании хлестнуть своего собеседника по лицу, но обергруппенфюрер легко перехватил её запястье и, несмотря на гневное сопротивление, усадил обратно в кресло. — Царица Гизрабайада, я бы посоветовал Вам заниматься тем, чем надлежит заниматься добропорядочной арийской женщине, а именно — услаждать своего мужа и делать его времяпребывание дома наиболее приятным. Политику оставьте мужчинам. Я сам разберусь, что важно в данной момент для движения национал-социализма, а что может подождать. Я уверен, что твой отец, находись он сейчас рядом со мной, одобрил бы мои действия. — Если бы ты был так уверен в этом, то пригласил бы его сюда вместо бригадефюрера Шелленберга, несмотря на всю мою любовь к нему, — скривила губы Гудрун.О о о о о о о о о о о
— Предположим, я поверю твоему заверению, что нас никто не подслушивает, — саркастически заметил Набарзан и, чуть наклонившись вперёд, отломал веточку винограда от одной из огромных гроздей, разложенных на серебряном блюде внушительных размеров. Это был средних лет мужчина, который, хоть ещё и не разменял шестой десяток, но был недалёк от своего полувекового юбилея. Он вёл себя с самоуверенностью человека, облечённого властью, наделённого многими талантами и совсем не жалующегося на упадок физических сил. Впрочем, у него были все основания вести себя подобным образом. Хотя, в отличие от Мазея, он не мог похвастаться какими-либо успехами во время битвы при Гавгамелах, во время сражения при Иссе, коммандуя царской кавалерией, он пересёк реку Пинарос и довольно успешно сражался против Македонских подразделений, но вынужден был свернуть своё наступление и отдать завоёванные позиции после позорного бегства Дария. С минимальными потерями ему удалось увести свои войска в Каппадокию и даже собрать дополнительные контингенты к моменту битвы при Гавгамелах. К тому же он носил титул хилиарха, главного придворного и военного министра, который был возложен на него Дарием после расправы со всемогущим Багоем. — Мои слуги умеют держать язык за зубами, даже когда им становится известно что-то, что им знать не полагается, — ответил Атропат, сатрап Мидии и хозяин дворца, в котором происходила эта встреча. Третьим и последним из присутствующих был Бесс, сатрап Бактрии, в жилах которого текла царская кровь Ахеменидов и который по этой причине считал себя главным из собравшихся и единственным потенциальным претендентом на царский трон. — В таком случае мы можем говорить без обиняков, — уже на серьёзной ноте продолжил Набарзан. — На поражение при Иссе ещё как-то можно было закрыть глаза, даже не смотря на тот факт, что именно бегство Дария решило исход сражения, а не превосходство македонских войск. Но его повторное бегство при Гавгамелах - это не просто поражение, но и позор. Мы имели многократное численное преимущество, место битвы было выбрано именно нами, и, Ахриман побери, мы побеждали! — Под «мы» ты подразумеваешь Мазея? — с иронией спросил Бесс. — А если и Мазея, так что? Это была битва за спасение Персидской империи. Да и твои войска проявили себя с наилучшей стороны, — Набарзан решил бросить кость в сторону вероятного будущего царя царей. — Если бы Дарий не побежал опять, у нас были все шансы выиграть эту битву. Если бы у нашего царя царей была хоть капля чести, он бы предпочёл умереть на поле боя, а не показывать свою трусливую натуру! Опять! — Может быть Дарий не хотел умирать, чтобы не оставлять свой трон Мазею, — Атропат высказал мысль, которая давно уже вертелась у него на уме. — И ты туда же! — воскликнул Бесс. — Всё это лишь глупые слухи, которые, я уверен, он же и распускает. — Если бы Дарий опасался заговора со стороны Мазея, он бы не сосватал за него свою старшую дочь и уж точно не отдал бы ему командование правым флангом при Гавгамелах. — Может быть он отдал ему командование правым флангом, чтобы тот себя дискредитировал, а когда Мазей начал побеждать, то решил, что лучше бежать, чем признать превосходство одного из своих сатрапов, — предложил Набарзан. — Какая чушь! — разозлился Бесс. — Ещё скажи, что он бежал при Иссе, потому что ты начал побеждать. Просто, к сожалению, выбранный нами в качестве царя царей представитель рода Ахеменидов оказался недостойным этого титула. — Надо было выбрать тебя? — Набарзан наперекор здравому смыслу не смог удержаться от издёвки. — Уж я-то бы точно не побежал с поля боя! — в сердцах воскликнул сатрап Бактрии. — Но мы отвлеклись от темы нашей встречи. — Мы должны решить, что делать с этим Отанесом. Он полностью овладел Дарием, тот теперь без него и шагу ступить не может, а ночью, когда его нет рядом, его ублажает новая фаворитка, подопечная того же Отанеса. Этому Маджи, появившемуся словно из-под земли, каким-то непостижимым образом даже почти удалось очистить репутацию Дария в глазах оставшихся войк. — Потому что он сыплет деньгами направо и налево, — заметил Атропат, — с такими средствами, как у него, можно всех убедить в том, что Ахриман является воплощением добра, а Ахурамазда — воплощением зла. — И тебе до сих пор не удалось выяснить, что является этим неиссякаемым источником его богатства? Как сатрап Мидии, ты должен знать, что происходит у тебя под носом, — покачал головой Набарзан. — А тебе, как хилиарху всей империи, это должно быть известно не в меньшей степени, — отпарировал Атропат. — Давайте не будем ссориться, — примирительно подал голос Бесс, — я также, как и вы, задействовал своих шпионов и уверен, что в скором времени нам удастся в этом всём разобраться. А пока что — у кого-то из вас есть какие-то констуктивные идеи? — У меня есть одна мысль, — после кратковременного молчания подал голос Атропат, — она ещё не очень оформлена, так как эту информацию я совершенно случайно узнал всего день назад от моей жены Лугалы. Как вы знаете, благодаря своему статусу, она была определена в одну из придворных дам нашей новой царицы. — Тоже мне, царица, — фыркнул Бесс. — Такая же безродная никчемность, как и её покровитель. — Никчемность или нет, — спокойно заметил Атропат, — но, по словам моей жены, она ведёт себя так, как будто она дочь царя, сестра нескольких царей, невестка ещё нескольких царей и уж точно жена царя. Надменности, привычки командовать и презрения к другим ей не занимать. — Так уж было бы сложно её устранить? — с невинным интересом спросил Набарзан. — Не знаю. Но зачем устранять, если можно её использовать для нас с пользой? — Каким образом? — с чуть большей заинтересованностью спросил Набарзан. — Эта Гизрабайада с презрением относится ко всем, кто её окружает; она ведёт себя совершенно одинаково по отношению к прислуге и к дамам самого высокого ранга, а евнухов вообще за людей не принимает. Моя жена очень тактично попыталась объяснить ей тонкости поведения при дворе царя царей, но в ответ получила надменный ответ, что, как новая царица, она сама будет устанавливать правила поведения. Лугала проявила знание жизни, и почтила её глубоким проскинесисом. — У тебя умная жена, — одобрительно заметил Бесс, — моя бы вряд ли отреагировала так спокойно. — С годами красота увядает, но мудрость расцветает, — серьёзно ответил Атропат. — Но я продолжу. Хотя, как я уже сказал, наша новая царица относится ко всем с презрением, но есть и те, к кому она относится с ненавистью. К её глубочайшему возмущению, ни её муж, ни её высочайший родственник, эту ненависть не разделяют, или, по крайней мере, не особо стремятся предпринимать какие-либо меры. — И кто же эти несчастные? — спросил Атропат. — Евреи. — Интересно… Что, все сразу? — Похоже на то. — И чем они ей так насолили? — Моя жена поинтересовалась и в ответ получила длинную лекцию, смысл которой она не совсем поняла или, вернее, совсем не поняла. Не уверен, так ли необходимо выяснять причину, но вот воспользоваться этим было бы неплохо. — Каким образом? — О конкретных действиях надо подумать, но главная идея заключается в том, что нам надо помочь, негласно, конечно, новой царице дать волю её ненависти, и таким образом спровоцировать, с одной стороны, недовольство Дария и Отанеса, с другой стороны, рассорить Дария и Отанеса, ну и с третьей стороны, вызвать недовольство и окончательно подорвать начавший улучшаться авторитет Дария столь недальновидной политикой. Вариантов тут много. — А что, может неплохо получиться, — согласно закивал Набарзан. — Только всё надо хорошенько спланировать. — И побыстрее, — подсказал Бесс. — У нас нет много времени. С каждый днём влияние Отанеса растёт, а с ним и репутация самого Дария. Ещё какие-то новости есть? — Я получил сообщение от моих единомышленников из Вавилона, — сообщил Атропат. — И что же тебе принесли голуби в своих клювиках? — На своих лапках, — поправил Атропат. — Ну, во первых, сын Мазея благополучно добрался до Вавилона. — Надо было его прикончить по дороге, но вы меня не послушали, — недовольно заметил Набарзан. — Зачем? Мазей нам может ещё пригодиться, — рассудил Бесс. — Мазей предатель! Он открыл ворота Вавилона Александру! — Вавилон — это не Экбатаны, город не способен выдержать сколько-нибудь серьёзную осаду, да и вспомните хоть тот же Тир. После разгрома при Гавгамелах было ясно, что Александр двинется на Вавилон; Мазей принял мудрое решение сохранить город. Сукин сын как никто другой умеет приспосабливаться под того, у кого на данный момент больше власти, но это далеко не значит, что он отдаётся новому мастеру душой и телом, хотя новый мастер обычно абсолютно в этом уверен. — Не знаю, — недовольно ответил Набарзан, но в дальнейшую полемику не вступил. — Как всем здесь присутствующим известно, Дарий отправил Мазею письмо с его сыном. И хотя нам не известно, что было в этом письме, это заставило Александра взять Мазея с собой в поход, хотя до этого, как новоиспечённый губернатор Вавилона, Мазей должен быть остаться в городе. — А почему ты думаешь, что именно письмо Дария заставило Александра принять такое решение? — поинтересовался Бесс. — Это всего лишь догадка, но о других причинах нам ничего не известно. И ещё интересные новости. Похоже, что не только у Дария появился новый советник. Непонятно откуда ко двору Александра в Вавилоне прибыли какие-то предсказатели. Теперь он с ними постоянно проводит время. И никто, кроме Гефестиона, не вхож в этот круг новых ближайших советников. — Ситуация напоминает нашу, — усмехнулся Набарзан, — А что, эти новые советники также бросили к ногам Александра несметные сокровища? — Моим людям ничего об этом не известно. Похоже, на некоторое время несколько из этих предсказателей исчезли, и Александр не пожалел усилий и людей, чтобы их разыскать. Но также мистически как они исчезли, они появились спустя несколько дней. Имеет ли эта информация для нас какое-то значение или нет, пока трудно сказать, но всё это показалось моим людям настолько необычным, что они решили об этом сообщить. — А что ещё сообщают твои люди? — Александр должен был покинуть Вавилон через несколько дней после того, как эта информация была мне отправлена. Теперь получать письма через голубиную почту будет сложнее, но когда Александр прибудет в Сузы, я надеюсь, что мои тамошние люди тоже не будут бездействовать. К тому же, при армии Александра находится Дальмеш, брат моего доверенного человека Саиссара, который последовал за мной в Экбатану. Он тоже будет поставлять нам новости, хотя и не так быстро, так как отправлять голубиную почту следуя за армией Александра довольно опасно. — Я смотрю, у тебя шпионы во всех уголках нашей империи, — усмехнулся Набарзан. — Как и у любого из нас, — небрежно ответил Атропат.О о о о о о о о о о о
— Тебе ещё повезло, что единственный человек, отряженный из Вавилона, добрался до Экбатаны целым и невредимым, — поучительным тоном прокомментировал только что полученные новости Аид. — Какая разница? Если бы его убили по дороге, он бы попал в твоё полное распоряжение и ты бы узнал эти новости ещё раньше меня, — усмехнулся Гейдрих. Он прибыл для очередного отчёта в подземное царство к своему отцу. Бывший начальник Главного управления имперской безопасности обычно не испытывал никаких негативных эмоций в отношении людей одетых во всё чёрное, но одежды его отца, никак не разбавленные другими тонами и полумрак, царивший в помещении, вызывали у него чувство невнятного раздражения и обеспокоенности. Эффектного покроя элегантная черная эсэсовская форма с проблесками белого была одним делом, непонятной формы чёрные облачения Аида — совсем другим. Длинные, угольного цвета кудри, странные пронизывающие глаза напоминающие блеск редкостного чёрного алмаза, чёткие брови под стать, классически правильный нос и бледные, почти невидимые губы на столь же бледном лице являли собой пугающую картину. Да и освещение было в разы тусклее, чем даже в самых потаённых комнатах Вевельсбурга. К тому же Гейдрих всегда чувствовал себя неспокойно в компании тех, на кого у него не было компромата. — Не всё так просто, как тебе хотелось бы, — бог подземного царства оставил язвительный ответ своего сына без внимания. — В любом случае, благополучное прибытие сына Мазея и его сопровождения в Вавилон — это всё, что этот человек смог тебе сообщить? — Практически. Я отдал приказание одному из группы вернуться немедленно в Экбатану как только Артиболес появится в Вавилоне. Хорошо ещё, что моим ребятам удалось добраться до Вавилона раньше его, они ведь покинули Экбатану всего за два дня до сына Мазея. Всё, что известно на данный момент, это то, что сразу по прибытии Артиболес направился во дворец разыскивать своего отца. Из дворца ни он, ни его люди так и не вышли до следующего утра, так что мой человек решил не дожидаться развития событий. Если другим из этой группы удастся узнать ещё какие-то стоящие новости, один из них немедленно отправится в путь. Я уверен, что сын Мазея встретился со своим отцом и передал письмо Александру. Если я всё рассчитал правильно, то мой второй человек и Шелленберг прибудут примерно в одно и то же время. — А если Шелленберг не откликнется на твоё приглашение? — Тогда мы перейдём к плану Б или, вернее, к планам Б, так как их у меня несколько. — Ладно, а когда, ты думаешь, твой любимчик заявится в Экбатану? — Дня через два-три, ну, максимум, неделю. Жаль, мне не удалось пока что подкупить начальника голубиной почты Атропата. Я слишком поздно узнал о её существовании и не смог подобрать к нему ключа. Он многим обязан своему сатрапу и мне бы не хотелось, чтобы мои новости доставались Атропату первыми. Впрочем, я нашёл подход к местному богатому купцу Саиссару, который вхож в узкий круг приближённых сатрапа, да и Дария тоже, а ему начальник голубиной почты обязан ещё большим. Так что я надеюсь, что скоро смогу не только читать новости Атропата, но и передавать свои собственные в гораздо более короткий срок. — Хорошо, сообщи мне, как только Шелленберг появится у тебя на пороге. Или ты узнаешь, что он не появится. — Непременно, — Гейдрих чуть склонил голову в знак согласия и удалился. — Какой расторопный у тебя сыночек, — бесшумная тень выскользнула из темноты и бесцеремонно уселась напротив Аида во внезапно материлизовавшееся кресло. Впрочем, это была вовсе не тень, а вполне живое создание. — Ну, по слухам, твой не менее расторопен, — усмехнулся бог подземного царства. — И не только по слухам, — самодовольно подтвердил фамильярный посетитель, блеснув зелёными глазами и одаривая своего собеседника самоуверенной улыбкой. — Мы пока что лишь на полпути к победе, так что не зарывайся, мой дорогой Гермес.