Niemand

      — Соф, — Ивар свёл брови, наконец посмотрев на Борромео, — я не знаю, что нужно сказать. Но мне дороги мои дети. И каким бы я придурком не был, я их люблю. Не так, как они заслуживают. Не так, как должен любить отец. Может, это вообще и не назвать любовью. — Ивар пожал плечами. — Я не знаю. Но что нам делать дальше? — Этот вопрос мучил Ивара ещё с появления мысли отправиться в мотель. И сейчас, переварив часть случившегося, он понял, насколько загнал себя в угол.       — Конечно, ты любишь своих детей. — Софи блуждала взглядом по лицу Ивара, подмечая каждую чёрточку, каждый уголок, глубину серых глаз, в которых таилось столько всего. — Утром я поняла, что не могу находиться одна в огромном доме. Взяла детей, приехала сюда. Я не знаю, что делать, Ивар, не знаю.       — У тебя есть Винс. Он хоть тот ещё упрямый мудак, самодур и склонен к изощрённым наказаниям, но отойдёт довольно скоро, и он любит тебя. Как и ты, уверен, любишь его. Тебе не о чем думать. И уж тем более не следует думать обо мне. Как бы мне этого ни хотелось. — Ивар вздохнул и провёл ладонью по лицу, будто это стёрло бы все дурные мысли. — Да. — Нужно было на этом немного разрядить обстановку. — Я ляпнул Ангеле, что она должна бояться меня, а не пытаться держать в узде, пугая идиотом-папашей. — Лодброк отбил ритм по шлему и усмехнулся.       Не думать о нём? Когда-то у Борромео это хорошо получалось. Но Ивар прав, она любит Винса, а он — её. И всё должно остаться в прошлом.       — Ивар. — Софи покачала головой и усмехнулась. Подобные слова её почему-то не удивили. — Помирись с Ангелой. Даже не ради себя — ради детей. Кира видит и понимает намного больше, чем может показаться на первый взгляд. И малыш Вилли тоже всё чувствует.       — Легко сказать, когда наши отношения выстроены на угрозах раскрыть моё отношение к тебе Винсенту. — Ивар усмехнулся. Ему хотелось всё рассказать Софии, чтобы она поняла его, но это казалось ему слабостью. Да и тянуть к Борромео его стало бы только сильнее. Ради детей… Ради детей ему нужно было вновь вернуть то отчуждение, что было между ними. Или из-за страха, что даже София не будет его любить? — Она считала, что ты можешь переспать со мной из жалости в период апокалипсиса. Но, как мы оба знаем, это случилось, потому что мне невозможно было противиться. — Ивар откинулся на спинку дивана. Маска типичного мудака и подонка всегда находилась рядом. Нужно было разрушить вновь ненормальное влечение, из-за которого даже сидящего сейчас здесь Лодброка бросало в жар при каждом взгляде на губы Борромео, на её вздымающуюся грудь. То, как элегантно она двигалась… Ивар невольно залюбовался, но тут же одёрнул себя. Пусть он и не жалел о случившемся, но ведь повторения можно было попробовать избежать?       — Она угрожала тебе этим, серьезно? — Уголки губ Соф дёрнулись вверх. Услышанное и позабавило, и возмутило одновременно. — Какая чушь. — Но вдруг вспомнилось, как в баре алкоголь развязал Ангеле язык и какие обвинения тогда слышала Софи. Она помрачнела, отгоняя воспоминания, звучавшие голосом Энн. Но, подняв глаза, столкнулась с Лодброком взглядом, и между ними будто пронёсся разряд тока. Её собственное тело среагировало мгновенно, и Софи ощутила, как кровь приливает к щекам. А она-то думала, что давно уже переросла это умение. Предлагая Ивару остаться в её доме на ночь, Софи хотела поддержать его, дать ему возможность поговорить по душам. Очевидно, это было ошибкой. — Завтра поговорю с Винсом. Может, не будет против, если я увезу детей в Италию, отдохнуть на пару недель. Я могу взять и Киру с Вилли тоже.       — Она нашла моё слабое место и умело действовала. — Ивар откинул шлем на пол и улёгся на диване. Слова об отъезде были успешно проигнорированы. — Не хочешь ещё разок из жалости? Обещаю, буду тихим и осторожным. — Изобразив закрытый замок возле рта, Лодброк похлопал себя чуть выше колен.       Слабое место… Значит, она, Софи, была его слабым место. Эта мысль так неправильно, недопустимо согрела душу Борромео, что хотелось спрятаться в дальний угол, обернуться волком и завыть на луну.       — Всё это не было из жалости, — ответила она, качнув головой.       — Да брось! Или всё было настолько плохо? — Ивар повернул голову к Софии и облизнул зубы. — Конечно. Зачем нам такая банальщина. Иди, я покажу тебе действительно стоящие вещи. Можешь даже после этого почесать меня за ушком. — Он утрировал все слова Ангелы, сыпавшиеся в его адрес. — Пожалуйста. Я буду хорошим пёсиком, правда.       «Всё ещё хочешь, чтобы я остался на ночь? Считаешь, что во мне осталось то немногое, что ты когда-то приняла за свет?»       Софи откинулась назад, вытянув руки по спинке и устроив на них подбородок. Губы тронула грустная улыбка. Она понимала, что толкало Ивара на эти слова, понимала слишком хорошо. Отвечать ничего не хотелось, и София лишь смотрела на него сверху вниз.       — А чего так? — Ивар приподнялся, неторопливо и лениво приближаясь. — Может, — облизнул губы, — я должен как-то иначе заслужить, хозяйка?       — Прекрати. — Синие глаза предупреждающе сузились, а тонкие пальцы опустились на его губы, намекая, что лучше не продолжать. — Я не Ангела и не одна из твоих подружек. Не играй со мной в эти игры, Ивар.       Изобразив удивление, Лодброк сжал запястье Софии и прижался губами к пульсирующей жилке, будто подстраивая свой ритм сердца под её, перенимая его.       — Я что-то не так сделал? Мало для жалости? — В глазах, устремлённых на Борромео, наигранная преданность смешалась с тягостным отказом какой-либо веры в собственную значимость самого себя. — Я научусь, только не уходи. — Эту фразу Лодброк поспешил испортить, проведя языком по тонкой коже. Ведь крохотная часть Ивара буквально молила о нежности.       Софи прикрыла глаза, ощущая теплое прикосновение к коже — это прикосновение стирало её благоразумие, только-только собранное обратно по кусочкам. Сердце билось в груди, стучало так громко, готово было выпрыгнуть из груди. Прямо в шершавые мозолистые и по-мужски красивые широкие ладони Ивара Лодброка.       — Ивар. — Предупреждение скатилось до жалкой мольбы не переходить черту, которую всё внутри неё сейчас очень хотело перейти. Она знала, что за игру он ведёт, нарочно. Нужно было отдёрнуть руку, накричать, вернуть всё на свои места. Но даже маленькое прикосновение туманило разум, даже так, даже перед ним она устоять не могла.       Лодброку требовалась вся его выдержка, чтобы не сорваться вот так просто. И что самое больное — Софи стоило только поманить его сейчас пальчиком или прогнать, он плюнул бы на всё и сделал ровно так, как она хотела.       — Ну же, прикажи. — Ивар стиснул зубы, едва сказав это. Не прерывая зрительный контакт, он опустился на пол, припал губами к коленям Борромео, периодически выводя влажные узоры языком на её коже, поднимаясь выше.       Софи вздрогнула. Пальцы впились в ткань дивана, как попытка сохранить остатки разума. Кто-то из них должен был прекратить это. Очевидно, не она. У неё — такой сильной, идеально владеющей собой — просто не нашлось ни одного грамма этой хвалёной силы. Она не могла противостоять ему, когда он оказался у её ног, когда его язык скользил влажной дорожкой по её бедрам… Тихий стон сорвался с её губ, а всё тело уже горело в жажде ласки, и предательская влага между ног выдавала её с потрохами. Она так сильно хотела его, что было больно даже дышать.       Когда внутри всё разрывалось и, переворачиваясь, соединялось, Ивар молил лишь, чтобы София остановила его. Прекратила эту игру, остановить которую он сам уже не мог. Лодброка уничтожала мысль, что он и впрямь, ощущая возбуждение и желание Софии, вновь и вновь был готов падать к её ногам. И сколько бы он ни вырывался, её хрупкие руки слишком крепко сжимали кожаный ремень, обвязанный вокруг его шеи. Приди в голову Борромео избавиться от надоевшего питомца, ей хватило бы затянуть этот ремень потуже, и Ивар бы всё так же преданно смотрел бы ей в глаза, не предпринимая попытки вырваться. Лодброк злился, рычал, но его желания абсолютно были схожи с тем, чего хотела София. И он отчаянно не желал верить, что Борромео не пользовалась своей властью так, как он это понимал. Она любила его любым. Оставалось только самому Ивару принять этот факт. Но он отбивался от этого, придумывая всё новые и новые способы оттолкнуть от себя Софию. Всех.       — Ты так хочешь. — Лодброк уткнулся лбом в живот Софии, сдерживая дрожь, сдерживая желание завыть от возбуждения, сдавленной обиды. — И тебе нравится. — Его крепкие ладони упёрлись во внутреннюю часть её бёдер и развели их в стороны. Кожа на голове взмокла от попавшего под контроль инстинкта быть сверху. Сильный, по животному мощный Ивар замер, ожидая слов Софии.       — Я не могу противиться тебе. — Губы дрогнули, собственный голос казался чужим, узнаваемым с таким трудом. — Это выше меня. — Разве так бывает, чтобы в одном человеке умещалась такая разная любовь? Любовь Пауло делала её сильнее, жестче, наделяла властью. Ивар был слабостью Софии, но он вспарывал её грудную клетку без анестезии, и боль эта уносила прямиком в рай. Она любила его. До сих пор. Всегда. Руки Софи дрожали, когда она приподняла его голову за подбородок, чтобы увидеть глаза. Она понимала, что Ивар, возможно, прочтёт всё в её собственных. Но скрывать эту любовь, разрывающую изнутри на части, больше не было сил.       — Что ж ты так рано сдаёшься? Не интересно стало, как только я принял свою роль? — Ивар дёрнул головой, высвобождаясь и пряча потемневшие глаза. Его пальцы крепче сжали бёдра Софии, но он тут же ослабил хватку, дрогнув, будто сделал что-то слишком непозволительное и страшное. — Ты… — он оставил поцелуй на её животе, приподняв одежду, — управляешь мной. — Очередной влажный поцелуй, и Лодброк, оказавшись совсем близко, что не позволяло Борромео свести ноги, переместил ладонь на её талию. — Успешная дрессура. — Он сходил с ума уже не только от противоречий, но и от испепеляющего адского желания очередной близости с Софией. Всё было хорошо, только когда она была рядом. И этот покой опьянял в таких больших дозах.       — Как и ты — мной. — Рваное тяжёлое дыхание и нехватка кислорода сбивали голос. — Неужели ты не видишь? — Над верхней губой выступили капельки пота, и Софи собрала их языком. Воздух в комнате накалился, слишком высокая температура, слишком горячие губы, что спускались ниже и ниже, заставляя её дрожать от желания. Кожа под его руками горела и плавилась, а кровь в её жилах превратилась в огненную лаву. — Ивар… — она прикусила губу, чтобы погасить тихий стон, — пожалуйста…       — Нет, девочка, — как-то неправильно выделив последнее слово, рыкнул Ивар. Получив просьбу, воздвигнутую в ранг приказа, он не стал дожидаться реакции Софии, тут же начав выполнение. В Лодброке было слишком много злости и боли, он жил ими и даже извращённо наслаждался. Но сейчас Ивар в прямом смысле сражался с самим собой, только бы не причинить Борромео боль, не вынудить разделить её с ним. Выуживать из себя нежность было сродни испытанию на прочность. Лишь иногда, оторвавшись от массирующих и всасывающих движений, он слабо прикусывал кожу, но тут же жмурился и спешил покрыть поцелуями этот участок, будто вымаливая прощение. Ивар пытался убедить себя, что столь несвойственным ему положением наказывал себя, но распирающий огонь в животе сбивал с мыслей. Отчего-то удовольствия он получал не меньше. И уж точно пыткой назвать это он не мог. Когда наконец дыхание Софии участилось, а её ноги сильнее сжали широкие плечи Ивара, большой палец ускорил процесс, действуя круговыми движениями, слегка надавливая.       Софи цеплялась то за ткань дивана, то вплетала пальцы в короткие волосы Ивара — нет, не пытаясь перехватить контроль, этого она не хотела. Шумное тяжелое дыхание было призвано не дать стонам вырваться наружу, но всё же они слетали с покрасневших от прикусываний губ. Горячая волна, что накрыла тело Софии, принесла расслабление, но не утолила жажду. Софи скользнула на прохладный пол, оказавшись рядом с Лодброком на коленях. Её глаза лихорадочно блестели, губы пересохли, и язык увлажнил их мимолётным движением. Борромео подалась вперёд, мягко касаясь губ Ивара, а её руки нашли края его футболки и потянули вверх, задевая горячую кожу.       — Не нужно. Не сейчас. — Ивар быстро закачал головой из стороны в сторону и закрыл глаза. Что она вообще творила? Что творила с ним? Сошедший с ума пульс отзывался шумом в ушах, и хотелось всё послать на четыре стороны. — Ведь дети, — вспомнил Ивар в момент, когда уже его пальцы пытались справиться с ширинкой. Нет. Лишь бы она не сказала ничего против…       — Они давно спят. — Это её голос, её слова? Разве могла она говорить такое? Но слова прозвучали, а губы коснулись линии его ключиц, повторили замысловатые линии татуировки, что едва виднелась в темноте. Только чёрные линии, будто краска проникла в сами вены. Это завораживало. Мягкие пальцы Софии гладили его спину, заключив в объятия, которые не собирались размыкаться. С Борромео творилось какое-то безумие, голос разума давно спал, но она так хотела Ивара, так скучала, что отступить назад уже не могла.       — Скажи, ты суккуб? Астарта? — Ивар нервно улыбнулся. Совсем не этого он ожидал от Борромео. — Благочестивая София грешит. — Лодброк медлил, пытаясь осознать, что вообще творилось сейчас с его разумом и здравым смыслом. Но запахи тела Борромео, её вкус, действия — вся она — сводили с ума. Только вот Ивар совсем не знал, как должен был теперь обращаться с ней, что следовало делать. Он не хотел причинять ей боль, но и иначе он уже не мог. Тот нежный, внимательный Ивар исчез в больничной церкви, уступив место человеку, наполненному извращёнными желаниями.       — Я сумасшедшая, очевидно. — Софи улыбнулась и коснулась уголка губ Ивара в невесомом поцелуе, а потом отступила, чтобы снять домашнее платье, а вслед за ним и тонкое белье. Она плавно прошлась до двери — убедиться, что та закрыта, — позволяя разглядеть свой силуэт в смешанном тускловатом свете луны и фонаря. А потом избавила от одежды и самого Лодброка. — Идём. — Крепко сжав его за руку, Софи увлекла Ивара на диван — не слишком широкий для них двоих — подтолкнув, чтобы он лег, и она сама оказалась рядом. Их тела соприкасались, и тепло сплеталось воедино. Софи приподнялась на руках и коснулась подбородка Ивара, прокладывая дорожку влажных поцелуев, и в каждом прикосновении таилась неспешная нежность. Днём они походили на двух школьников, которые спешили до прихода родителей. Сейчас — впереди была вся ночь.       — Соф, я не… — Ивар стиснул зубы, позволяя Борромео вести свою игру, ведь сам он совершенно ничего не понимал. Его словно заново — поцелуй за поцелуем — учили любить. Любить нежно, без причинения вреда. Любить всем сердцем, которое каким-то чудом ещё не остановилось, периодически замирая. Лодброк то и дело отнимал руки от Софии, осознавая, что начинал сжимать сильнее, но продолжил принимать ласки, ставшие для него уже убийственными. С каждым её поцелуем его кожа плавилась, он вздрагивал, боролся с желанием подмять Софию под себя, впиться в её шею, оставить след от ладони на ягодицах… Но только рычал, как волк, привыкший к определённому человеку, но всё ещё сопротивлявшийся этой самой привычке.       — Позволь мне… — Не то просьба, не то утверждение сладким шёпотом на ухо, обжигая горячим дыханием кожу, и губы Борромео снова принялись исследовать тело Лодброка, словно это была их цель: покрыть любовью и нежностью каждую клеточку, не упуская ничего. Чувствуя, как его тело реагирует на её прикосновения, Софи сама вздрагивала. Она хотела своей нежностью — которой было так много для него — собрать его по кусочкам, собрать воедино, чтобы он стал собой. Обнажённые тела были так близко, и между ними не было ни одной видимой преграды. Их сердца гулко стучали, казалось даже, в унисон. Мягкие губы следовали всё ниже и ниже по кубикам напряжённого пресса, ставшего камнем.       Ивар задержал дыхание. В другой ситуации он бы и не думал — намотал бы на кулак волосы, вогнал бы до предела во влажный и горячий ротик. Но от Софи он не хотел этого. Не так. С сомнением он посмотрел на Борромео, приподнявшись. Его обнажённая перед ней и истерзанная, едва светившаяся душа отразилась в её глазах.       — Я хочу тебя, но не уверен, что могу… — Ивар выдохнул, пытаясь вернуть контроль над собой. Волнение — не лучший помощник в сексе.       Софи выпрямилась и скользнула в его объятия, принося успокоение кольцом своих рук. Исходящее от него волнение передалось и ей, словно они не были когда-то женаты, словно не оказались сегодняшним же днём в пригородном мотеле — всё это было как будто не с ними — а встретились в первый раз, дрожа от волнения.       — Всё хорошо, — нежно шептала она, чуть касаясь губами мочки его уха. — Я доверяю тебе, верю. — Этими словами она вверяла ему себя. Хотя нет, она давно уже это сделала.       Тысячи разрядов пробили тело Лодброка. Она верила ему? Как она могла верить ему, если он сам не до конца верил, что способен ещё на нечто, кроме разрушения? Но доверие Софии, возможно, было настолько сильным, что Ивар невольно потянулся к её губам. Дрожащий и осторожный поцелуй. Пальцы неторопливо повторяли всё ещё незабытые линии тела Борромео. Ивар усмехнулся своим мыслям, за которыми прятал трепет.       — А ведь она была права, — хрипло и с улыбкой произнёс Лодброк. То ли пытаясь прервать пытку, боясь не выдержать, то ли просто успокоить себя.       Просто так лежать рядом с ним, утопать в его объятиях… О таком София и не мечтала, не представляла возможным уже много лет, фактически вырвав Ивара Лобдрока из своего сердца. Но он просто пустил там корни, и на месте срубленного дерева вырос новый росток.       — О чём ты? — Софи приподняла голову, чтобы видеть его лицо.       — Ты была в каждой моей грёбаной фантазии. Всё время. — Остановившись, Ивар осторожно провёл пальцами по волосам Софии, приподнимая их, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не рассмеяться от собственного дурацкого признания. Кто ещё был способен сморозить такое посреди самых нежных ласк за всю его жизнь? Только один человек. И он сейчас наслаждался и умирал от каждого движения Софии.       Широкая улыбка осветила лицо Борромео. В этом признании было столько личного… Последние оплоты крепостей рушились между ними. Софи было всё равно, что будет потом. Реальность обрушится на них огромным небосводом, но это будет только завтра.       — Я никогда не забывала тебя. Так и не смогла.       — А где же фраза, что я придурок? — Он снова был пацаном, единственной проблемой которого было разве что, чтобы родители не вернулись раньше положенного. Подав наверх бёдрами, он упёрся в Софию и лукаво улыбнулся. Отпустить все переживания было слишком трудно, но, позволив себе быть собой, вспомнив, что София принимала его таким, какой он есть, стало легче.       Софи рассмеялась, тихо и мелодично, уловив смену настроения Ивара. Улыбка, игравшая на её губах, стала хитрее, а сама она — на восемь лет моложе. Софи поёрзала бёдрами в дразнящем движении, сильнее прижавшись к Ивару, и впилась губами в его губы, но в этот раз поцелуй был горячее и требовательнее.       Лодброк отдал ей все права на себя, на свою жизнь, на остатки души. И ни капли не сомневался в своём решении.       — Может, ты… — Ивар, вернувшись в реальность, сглотнул. Когда он просил о чём-то девушку? Только требовал. Лодброк доверял Софии. Но не был уверен, что выдержит сам, что справится.       — Хорошо. — Тихий доверчивый голос. Ноги по бокам от его бёдер, пальцы, нежно поглаживающие его кожу. Она направила его — интимность этого момента зашкаливала так, что перехватило дыхание, — и опустилась медленно, плавно, тягуче — до конца. Кусая губы, только чтобы не застонать. Выгнулась в спине и плавно качнулась.       Тяжёлый вдох, но кислорода всё равно не хватало. София — такая влажная, горячая — доводила до безумия. Она скользила на нём так гладко, словно, как в избитом штампе, была создана именно для него. Пальцы прошлись по её рёбрам, всё же немного надавливая, опустились на ягодицы. Хотелось до боли сжать их, задать свой темп, но Ивар резко убрал руки, зашипев от досады. Подавшись вперёд, Лодброк обвёл языком вокруг торчавшего соска, оставил влажную дорожку из поцелуев между грудей Борромео, но вновь отстранился.       Софи нашла руки Ивара и переплела их пальцы, найдя в них опору. Сдерживать стоны было всё труднее, и иногда они срывались с губ: тихие, но чувственные, полные откровенного наслаждения, подарить которое мог только любимый мужчина. Борромео не торопилась наращивать свой ритм, желая растянуть эти мгновения как можно дольше и потом оставить их в памяти. Волосы падали на лицо, липли ко взмокшему лбу, но чтобы их убрать, пришлось бы отпустить руку Ивара, а Софи просто физически не смогла бы сейчас этого сделать. Почувствовав, как поднималась горячая волна внизу живота, Софи склонилась к лицу Ивара, почти касаясь его, а с её губ всё чаще срывались рваные стоны.       Мокрый, он едва удержался, чтобы не оттянуть её нижнюю губу, проведя вместо этого по ней языком, ощутив солёный вкус. София сжала его внутри себя, что Ивар не сдержал глухого рычания. От накатывающего удовольствия по телу распространялся пожар.       — Чёрт, таблетки? — Только сейчас Лодброк понял, насколько ему снесло голову. Он придержал Софию за бёдра, замедляя её ритм.       — Таблетки, — ответила Софи едва ли не севшим голосом и опустилась на Ивара, всё ещё ощущая его внутри. Быстрый стук сердца, лёгкая дрожь… Ей так не хотелось отпускать этот момент. София спрятала лицо, уткнувшись в шею Ивара. Осознание того, что утром всё вернётся на свои места, заставляло её крепче прижаться к нему.       Ивар прижался щекой к Софии, придерживая её бёдра. Быстрые толчки, приглушённое грудное рычание, мягкие поцелуи в плечо, сбитое напрочь дыхание. Борромео вынула из Лодброка всю его душу, залатала и вернула обратно. Она болела, отказывалась уживаться вновь среди всего безумия и мрака, но это было всего лишь дело времени.       Излившись внутрь Софии, Лодброк закрыл глаза, шепча её имя. Всё походило на плохо знакомый фильм, который вроде как приближался к финалу, но верить в это не хотелось. Заключив лицо Софии в ладони, Ивар приподнялся, желая видеть её глаза.       — Люблю только тебя. И ничего не хочу с этим делать. — Хриплый голос проник в само сознание, разнёсся по венам и достиг самого сердца.       — Я люблю тебя. — Слова Ивара наполняли Софию теплом, согревая изнутри, и её глаза светились, сияли — в них было столько счастья, маленького глупого счастья. Хотелось смеяться, петь, танцевать, бежать босиком по траве. И хотелось так лежать с ним целую вечность, чтобы следующий день никогда не наступил.       Улыбка Ивара — такая спокойная и нежная, совсем позабытая — не сходила с лица. Если не знать Лодброка, то можно было бы решить, что он смутился. Осторожный поцелуй в кончик носа, и Ивар не удержался, чтобы не щёлкнуть зубами, отстранившись. С Борромео всегда было так же легко раньше. И от этих мыслей Лодброк нахмурился. Но за время без неё он понял, что следовало наслаждаться каждым моментом жизни, приносящим хоть какие позитивные чувства.       — По-хорошему, не мешал бы душ. — Ивар пробежался пальцами по телу Софии, до куда доставал. — Я весь сырой. — Будь он в другом месте, и не подумал бы о таком. Ему всегда нравилось наслаждаться таким теплом до последнего. — Представляю, если сейчас в таком виде разбужу детей. Нет. Не хочу представлять. — С глухим шлепком он накрыл глаза ладонью.       — Они все в гостевой. Точнее теперь это детская. — Софи погладила его ладонь, закрывшую лицо, и поднялась, садясь на край дивана. — Сходи в душевую в моей спальне. — И едва удержалась от озвучивания мысли сходить туда вместе с ним. Она думала, ощущение единства исчезнет, стоит отпрянуть от Ивара, но нет, эти угольки всё ещё тлели в груди.       — Я мигом. — Быстро чмокнув в уголок рта Софию, Ивар метнулся в душ. Он очень нуждался в этом холодном потоке воды, чтобы хоть немного привести в норму мысли, но никак не мог перестать просто улыбаться. Вернувшись буквально на цыпочках, на всякий случай, с намотанным на бёдра полотенцем, Лодброк притянул Борромео к себе, устроил подбородок на её плече, прижимаясь холодным после освежающего душа напряжённым телом. Казалось, что именно так всё должно было сложиться в их жизни. И никаких разводов, ссор, ни Винсента, ни Ангелы…       — Мне тоже туда надо, — тихо произнесла Софи с улыбкой, но не пошевелилась и не предприняла попытки встать. Она точно знала: каждую минуту запечатает в памяти. Утром начнётся привычная жизнь, всё вернётся на свои места, но эта ночь принадлежит только им двоим. — Я быстро, — шепнула она ему на ухо, оставляя на холодной коже лёгкий поцелуй. Софи вернулась через десять минут в уютной домашней одежде, с влажными волосами, принося с собой едва уловимый цветочный аромат, и снова скользнула в руки Лодброка.       — Ты слишком долго. Наказать бы тебя за это. — Ивар провёл языком по ушку Софии, нежно прикусив. Он не торопился одеваться, оставшись в джинсах. Будто в одежде он вновь вернулся бы в ту «чужую» жизнь. — Но прощу, если посидишь со мной на крыльце и дашь добро на сигарету.       — Хорошо. — Причин для возражений не было, да и если бы и были — возражать не хотелось. Софи снова держала Ивара за руку, если бы только можно было никогда не отпускать его… Если бы только всё было иначе. Ночной воздух приносил умиротворяющую свежесть, но мысли не свежели, они так и оставались неправильными, недопустимыми, но в них было столько теплого уюта и покоя.       Молча закурив, Ивар прижал к себе одной рукой Софию, прикрыв глаза, как самый довольный кот на всей планете.       — Нам ведь стоит всё обсудить, так? — Лодброк повёл плечами, будто пытаясь сбросить с себя ненужные проблемы.       — Наверное, да… — Как бы ни хотелось остаться навсегда в этой ночи, время было беспощадно. И Ивар прав, им нужно было всё обсудить. Но что, как… Как отпустить того, кого любишь? Софи не знала, но сердце наполнялось тяжестью, и, прячась от этого ощущения, она сильнее прижалась к Ивару. У неё всегда были правильные слова и решения, чёткое понимание, что делать. Но сейчас… сейчас Софи всего этого не хотела.       — Будем честны. — Ивар затянулся и выдохнул дым в сторону. — Ты не уйдёшь от Винсента. — Слова вырвались с болью, почти убийственно, но Лодброк не мог позволить себе показать, как ему сложно. Не мог показать, как разрывался между тем, что правильно, и тем, чего желал сильнее всего.       — Как бы мне хотелось, чтобы ты был не прав… — Даже представить страшно, что было бы, узнай Винс о них. Особенно после случившегося днём, когда они и так ходили по краю, нарушив его приказ. — То, что есть между нами, будет нашей тайной.       — В этом и проблема. — Осторожный поцелуй в висок. — Между нами не должно быть никакой тайны. Или всё открыто, или ничего. — Лодброк тяжело вздохнул и откинул в сторону окурок. — Блять. — Нехотя поднявшись, Ивар подобрал его и сжал пальцами. — Соф, — взъерошив влажные волосы, Ивар опустил голову в ладони, — ты вытаскиваешь из меня то, что без тебя мне совершенно не нужно. Я становлюсь уязвимее. Без тебя я… вынужден быть другим. А если мы будем… — Кулак Ивара опустился на его же колено. — Мне не нужно всё это. Если я буду один. Понимаешь? — Он поднял влажные глаза на Борромео.       «Или всё открыто, или ничего…» — слова эхом отдались в мыслях Софии. Не слова — приговор. Она согласилась бы на тайну, редкие встречи с оглядкой, согласилась бы на всё.       — Ивар, послушай меня. — Софи встретилась с Иваром взглядом, и в глазах предательски защипало. — Утром ты вернёшься в свою квартиру и в свою жизнь. Я буду ждать, когда Пауло простит меня. У нас нет другого выбора. Но я ничего не забуду. Я буду хранить это здесь. — Дрожащие ладони прижали его ладонь туда, где билось её сердце. — Я люблю тебя, и это никто и ничто не в силах изменить.       — К чёрту! Это так несправедливо! — взревел Ивар, вскакивая на ноги. Гравий жалостно скрипел под его ногами, как скрипели разрывающиеся нити, которыми Софи совсем недавно сшила его душу воедино. — Я пытался помириться с Ангелой. Пытался. Но всё пошло крахом. Потом побег Киры… Я мчался за ней, радуясь, как идиот, что вновь увижу тебя. Но пытался показать, какой я монстр. Пытался оттолкнуть тебя. Ведь зачем я тебе? Я не понимал. И за всё это грёбаное время я счастлив. Действительно, мать твою, счастлив!       Его голос, такой родной, резал по сердцу не хуже ножа. Ноги не слушались Борромео, колени дрогнули, и Софи опустилась, почти упала на тёплое дерево своего крыльца.       — Тебе лучше наладить с ней отношения. — Собственный голос стал чужим и таким неживым, Софи не узнавала его, как не осознавала и смысла слов, которые произносила.       — А есть выбор? — Лодброк замер. — Правильно. — И он вновь стоял перед Софией на коленях. — Я готов снова и снова валяться, молить… Всё, что угодно, только чтобы быть рядом. И ненавижу все эти «но», что появляются сразу после этих слов. Я вынужден быть тем, кто я есть теперь. И прошу, не надо больше пытаться разглядеть во мне свет. Мне он не нужен без тебя. Совсем не нужен. — Однако, в противовес своим словам, Ивар спрятал голову на коленях Софии. — Только позволь мне быть рядом. — Пусть разрывало на две части. Пусть нестерпимо болело. Но он не мог теперь отказаться от крошечного шанса видеть Софию и чувствовать себя живым.       — Если ты этого хочешь. — И снова её пальцы погружались в его волосы, поглаживая мягкими нежными движениями. — Я не хочу терять тебя, не хочу, чтобы ты становился чужим. Я никогда не могла оттолкнуть тебя… И ты всегда найдешь поддержу в моём лице… Я, — говорить было трудно, слёзы душили, — я буду рядом, даже если буду далеко.       — Знаешь, я мечтал уснуть рядом с тобой. — Ивар поднял глаза и растерянно улыбнулся. Он готов был вывернуть себя наизнанку перед Софией. — Не смейся. Это так.       — Эту мечту легко осуществить. — Борромео и не думала смеяться, смешного ничего здесь не было. Наоборот, было грустно, потому что эта мечта была последним, что они могли вместе осуществить.       — И только посмей пискнуть. — Ивар сощурился и закусил губу. Несмотря на все волнения он собирался насладиться свободой по полной. Подхватив Софию, он закинул её на плечо и вошёл в дом.       Софи только тихо рассмеялась, и снова невероятная легкость наполнила её. Софи ощущала себя девчонкой-девчонкой. Чувство, которое она уже и позабыла за маской сдержанности воспитанной леди, которая так прочно въелась в её кожу. Но с Иваром исчезали все маски.       Ладонь Лодброка мягко, но ощутимо опустилась на ягодицу Софии.       — Будешь шуметь, укушу там, где никто не увидит. А я буду знать, что ты каждый раз трогаешь себя и вспоминаешь обо мне. Представь, как это будет злить меня и возбуждать. — С каждым словом голос Ивара садился, почти скатываясь в утробное рычание. Он не спрашивал, куда идти. Точно знал, что в её спальню. Последнее пристанище их столь лёгкого и чем-то юношеского настроения.       — Только попробуй! — дерзко предупредила Софи, но щёки заалели, и приятная дрожь возбуждения прошлась по коже. Воображение, затронутое его словами, его низким голосом, рисовало картины… Чёрт, она уже хотела, чтобы он выполнил свою угрозу.       — О, поверь, про укусы, боль я знаю всё. Но ты… — Ивар опустил Софию на кровать, нависнув сверху. — Ты можешь полюбить такое. А я этого не могу допустить. Иначе утонем вместе. — Поглаживания стали медленнее, требовательнее, но Ивар не торопился. — Ты должна остаться светом, Соф. Ради меня. — Вздрогнув от своих же слов, Ивар остановился.       — Этого не будет. — Софи мягко улыбнулась, глядя ему в глаза — в самую душу. — Никакой боли. — Она обняла его лицо ладонями, но тут же опустила одну вниз по его горячей коже туда, где было его сердце. Она ощущала, как оно билось в его грудной клетке — как будто в её руках. Оно рвалось к ней, как под гипнозом. — Твой свет здесь. Он был здесь всё это время и уже никуда не исчезнет. Твоя любовь ко мне — вот твой свет.       — Он только для тебя, мелкая, — согласился наконец Ивар. Признать эту свою сторону было слишком трудно, но вот так, наблюдая, как сияло лицо Софии, Лодброк сам себе казался настоящим героем, способным на всё. Лишь бы она так же смотрела на него. — Я никогда не подведу тебя. — Уткнувшись взмокшим лбом в шею Софии, Ивар дышал ровно и спокойно. Даже зная, что стоило рассвету пронзить небо, их невесомое счастье завершится, Лодброк не жалел об этом времени, проведённом с Софией.       — Я знаю, — тихо отозвалась Софи. Она обнимала его, гладила по затылку и плечам, понимая, что в последний раз, и от этой мысли болело сердце. Если бы только было можно что-то изменить… Но все обстоятельства были против них, а они вдвоём — против всего мира. Софи не хотела засыпать, хотела запомнить каждое мгновение — Ивар в её объятиях, но организму требовался отдых после долгого дня, и вскоре сон пересилил её.