50 shades of Arno

О важности практики ему твердили начиная ещё с детских лет. «Целостная картина сложится в своей непосредственной сути только после того, как её почувствуют руки». И это относилось почти ко всему, лишь преследуя руганью, стоило схватить со стола лишнее яблоко или увести из-под носа мухлёжника отцовские часы. Что ж, в него не слишком хорошо вложили понятия «можно» и «нельзя», перебивая властное влияние очаровательной хитростью. В братстве учили убивать и думать своей головой о последствиях выбора. «Всё дозволено», говорили они, а потом изгоняли из ордена, за своенравие. Видимо, не так уж и «всё», но глупо было думать иначе. Он был импульсивен, скор на выводы и совершенно неуправляем в алкогольном угаре. Арно жалеет о многих поступках, совершенных в том числе и благодаря своей импульсивности. Иногда ему кажется, что он видит взгляд Беллека, облокотившегося у стены за гардиной, а потом слышит его голос то о долгом ожидании, то о спасении, после которого отец обязан вернуться к сыну. Арно думает, что у него никогда не будет детей. Незачем подвергать ещё одну жизнь мучительным метаниям с детства. Арно водит рукой по приоткрытому животу, иногда задевая ткань лёгкой рубашки, и неизменно останавливает движение, стоит дойти до пояса брюк. Обтягивающие кюлоты ему не шли, хоть де Сад бесконечно утверждал обратное. Но даже под слоями свободно лежащей ткани прекрасно виднелись очертания крепко стоящей плоти, ноющей от тесноты и предвкушения. Но Арно не даёт ей желаемого, медля, пытаясь собрать мысли в кучу. Два его пальца, указательный и длинный средний легонько щекочут нежную кожу под пупком, заставляя тёмную дорожку волос приподниматься от мурашек. Он помнит ощущения от них внутри. Сначала один, распирающий, но очень скоро вызывающий привыкание, размазывающий масло по гладким стенкам, игриво обещая большее. Ко второму привыкнуть труднее, тело елозит, брыкается, пытаясь избавиться от неестественной растянутости и острого жжения, чувствующегося даже сквозь смазку. И только осадив себя, приструнив естественные чувства, стиснув зубы и пройдя сквозь боль, можно приблизиться к истинному удовольствию, которое определённо стоило всех перенесённых мучений. И как де Сад это делает? Эта мысль вонзилась в голову ещё поутру, скользнув между пальцами гладкостью пустой простыни. Арно и раньше не слишком часто заставал его утром. Просыпаться в чужих объятьях стало такой же редкостью, как поймать пастыря во Дворе Чудес, и это уже начинало казаться очередным кусочком торта, после которого всегда хочется получить больше. Арно нередко стал подлавливать маркиза на подобных мелочах, будь то прикосновения, жаркие, но короткие поцелуи, намеренное сдерживание порывов под любым предлогом неуместности. Серьёзно, де Сад?! И он практически не мог этому противостоять, позволяя телу и чувствам идти на поводу у тонкой манипуляции. Вот и сегодня его оставили в кровати полностью обнажённого и одного, буквально горящего от умелых ласк, что терзали уставшее тело весь прошлый вечер. Он задремал уже после нескольких сильных движений по спине и уснул окончательно под разминающими плечи пальцами, умело чередующимися с короткими поцелуями. А наутро отдохнувшее тело быстро дало знать о недополученном, и, пусть ему отрежут безымянный палец, если это не очередной тонкий ход, ещё горящий на загривке утренним поцелуем. Коснуться себя самому было в данном случае самым естественным решением, и Арно, наскоро осмотревшись и прислушавшись к окружению, уже юркнул рукой под одеяло, когда развращённую желаниями голову посетила совсем нетипичная мысль. Камзол плохо предназначен для сокрытия такого рода желания, и Арно предпочёл сократить свои передвижения по дому, быстро приведя себя в порядок, позавтракав, выслушав доклад камердинера о том, что маркиз, конечно же, отбыл по очень важным делам, и снова просочился в комнату, схватив с полки первую попавшуюся книгу, и рухнул в широкое кресло. Очень скоро сидеть в нём стало категорически неудобно. И не то чтобы всё казалось уж слишком неправильным. В конце концов, это с ним уже делали и испытанное показалось Арно самым ярким из когда-либо пережитых оргазмов. Да и делать чего-то особенного не нужно, достаточно преодолеть сопротивление мышц и двигать пальцами внутри, пока не найдётся заветная точка. Дальше само пойдёт. Ничего такого, что Арно не мог бы сделать сам. Останавливали больше предрассудки, опять заведшие в голове песню о неправильности, развращённости и распущенности, но нарастающее удовольствие, помноженное на пытливое любопытство, быстро приглушило их пропаганду, и, разоблачившись до лёгкой рубашки и брюк, Арно упал на кровать, глубоко дыша и медленно выводя узоры у расслабленной кромки брюк. С затворёнными окнами воздух в комнате быстро нагрелся, неприятно увлажнив пальцы. Мятные простыни казались такими далёкими жадным движениям, и ладонь рефлекторно мажет по ткани, заставляя сильнее прикусить губу. Даже если из этого дома разом исчезнет вся жизнь, Арно никогда не позволит себе быть настолько громким. Он так и оставляет ладонь сверху, нежно поглаживая твёрдый бугор, и прикрывает глаза с подрагивающими от возбуждения ресницами. Всё можно запросто закончить вот так. Пара движений сверху, потом запустить руку внутрь, обхватить влажный ствол, стянув наконец брюки. Ему нужно не так много, а после можно хоть всю ночь строить из себя недотрогу, фыркая даже под умелыми руками де Сада. Полночи. Но мысли в голове не дают успокоиться, разжигая и накаляя подкорку, зудя в кончиках пальцев, то и дело дёргающих за ткань. Щёки наливаются алым, и Арно прячет их в изгибе шеи, стягивая брюки вместе с исподним и аккуратно разводя ноги в стороны. По животу проходится холод воздуха, соприкасаясь с влагой, неприятно щекоча головку. Арно свободно выдыхает, избавившись от напряжения, но тут же обхватывает себя, стараясь укрыться от внезапного выстуживания. В такие моменты и не скажешь, что лето вступило в свои права. Он несколько раз проводит по стволу вверх-вниз, чисто для затравки, немного унять дрожь в пальцах, и, влажные, подносит ко рту, медленно проталкивая сквозь губы. У него нет лучших вариантов и ему совершенно некогда искать масло, которое де Сад, похоже, всегда носит с собой. Он не знает, насколько достаточно будет слюны, и обсасывает фаланги с особым усердием, царапая зубами и слизывая солоноватый привкус предсемени. Подушечки прижимают корень языка, елозя по шершавой гладкости. Арно забирает их полностью далеко не сразу, сначала наполовину, смыкая губы у подогнувшихся костяшек, даже прикусывая, будто вот-вот кто-то насильно протолкнёт их дальше. Но с каждым движением рот расслаблялся, а осознание разницы между скольжением слюны и масла противопоставлялось всё больше. У последней фаланги Арно чувствует, как пальцы утыкаются в стенку горла, и держит так некоторое время, пока верх не берёт рвотный инстинкт. Вытащив изо рта, он ещё недолго осматривает их. Густо покрытые слюной, каплями стекающей по коже, блестящие, с россыпью белых полос, едва заросших новой кожей после царапин. Он часто дышит, чувствуя, как оседает холодом на коже даже самый жаркий выдох, и разводит ножницами, чтобы ещё раз лизнуть между ними. Мягкая перина теперь не слишком хороший помощник, постоянно утягивающий спину в свои глубины и опускающий таз. Арно приходится сильнее развести ноги и чуть приподняться, раскрывая себя для удобного проникновения. Он приставляет ко входу сразу два пальца, напрочь забывая о своих же предосторожностях, выдыхает, расслабляя колени, и давит так, словно хочет проникнуть не в себя, а в шею убийцы отца скрытым клинком. Чем быстрее, тем лучше, звенит в голове, разогревая румянец на скулах, но всё меркнет и взрывается под веками молниями, когда по телу проходит реальная боль. Арно думает, что так оно и было бы, реши он вогнать в себя не пальцы, а меч. Первое желание – вырвать пальцы и забыть о подобных идеях навсегда – он успокаивает глубоким дыханием и полным отсутствием движений в руке. Арно уговаривает себя, что скоро всё закончится, что скоро боль перерастёт в удовольствие, что, в конце концов, он сам знает, что нужно его телу, но стоит боли утихнуть, а пальцами двинуться снова, и вспышка жжения возвращается с новой силой, терзая нежные стенки. Слюны оказывается катастрофически мало, Арно думает, что только последний идиот будет надеяться на неё, двигая пальцами, скорее, на чистом упрямстве. Из головы напрочь вылетает весь опыт, а порой начинает казаться, что его не было вовсе, все движения, которые он так точно чувствовал от пальцев маркиза. Удовольствие растворилось до состояния призрака, а заветная точка укрылась в глубинах, до которых Арно уже был не в состоянии дотянуться самостоятельно. Бёдра начали подрагивать от неудобной позы, но Арно так и оставался в ней, не в силах двинуться глубже или совсем высунуть пальцы. – Ну и что ты пытаешься сделать? Сквозь мгновенно захлестнувший стыд Арно не услышал, насколько потяжелел голос вошедшего. Впрочем, он всё равно не смог бы сравнить его с той лёгкостью интонаций, какие минуту назад буднично звучали за дверью в разговоре с миниатюрной служанкой. Он вообще ничего не успевает почувствовать, понять или сделать, лишь крепко свести ноги, так и оставив пальцы внутри. – Ну-ну, не стесняйся, мой милый Арно. Мне очень нравится то, что я вижу. Подушка по степени защищённости сейчас кажется укреплённым фортом. Арно старательно прячет в ней пунцовые щёки, но маркиз не был бы собой, не разрушь он даже самые надёжные стены одной меткой фразой. – Посмотри на меня, Арно. Арно кажется, что у него свело вообще все мышцы. Голова поворачивается медленно, постепенно открывая взгляд, и де Сад ласково пробегает по щеке пальцем, смахивая слезинку у уголка глаза. – Поделишься со мной? – Я… Арно не узнаёт собственный голос, настолько натужным стал каждый звук. – …просто хотел… узнать. Пальцы де Сада ласкают щеку, и Арно снова чувствует себя помолодевшим лет на десять. – И сразу так порывисто. Свободная рука накрывает колено, ослабляя напряжение, и Арно аккуратно разводит сжавшиеся ноги. Де Сад ведёт вниз, гладит по животу, задевает опавший от возни член, растирает внутреннюю сторону бёдра, совсем рядом со сжатыми мышцами пальцами. – Во-первых, расслабься. Указательным пальцем он приглаживает складки кожи, растирает по кругу, и это удивительным образом помогает. Боль не уходит совсем, но воспринимать мир становится гораздо проще. А заодно и понять, каким он был идиотом. – Боже, Арно, ты же едва влажный. Удивительно, и как ему удаётся смутить его ещё больше, голого, разложенного и с двумя пальцами в собственной заднице?! Арно вновь пропускает момент, откуда маркиз выуживает злосчастное масло. Несколько капель оседают на середине пальцев и размеренно растираются, задевая кольцо мышц. Де Сад перехватывает под ладонью и немного тянет на себя, заставляя пальцы почти выскользнуть наружу. – Теперь двинься ещё раз, но не загоняй все сразу, только наполовину. Мышцы снова напрягаются, но теперь пропускают намного легче, едва слышно хлюпая влагой. У костяшек рука замирает, и Арно внимательно заглядывает в глаза, ожидая дальнейших указаний. Де Сад думает, что именно так Арно заглядывал в глаза наставнику, ожидая команды на убийство. – Теперь покрути, вот так. Большим пальцем он надавливает в центр ладони, подталкивая и ослабляя хватку, когда Арно понимает порядок движений. – Распредели масло внутри, чтобы подготовить себе дальнейший путь. Арно старателен и скрупулёзен. Арно натурально чувствует себя учеником, внимающим слову наставника, с той лишь разницей, что ещё никогда не тянулся им навстречу губами. Де Сад целует, но очень коротко, буквально снимая с потребности верхний слой и любуясь на раскалённые глубины. – Сосредоточься, Арно! Арно искренне не понимает, как можно сосредоточиться, голым и разморенным, на первых искрах удовольствия, сменивших жгучее чувство, но упорно пытается, наконец ощущая гладкость и жар внутренних стенок. – Теперь продвинься глубже. Давай. Арно замирает и нагло требует свой поцелуй, крепко сомкнув пухлые губы и сдвинув к переносице брови. Он так напоминает маркизу воробья, нахохлившегося от уведённых из-под носа крошек. Он снова целует его коротко, едва лишь позволив коснуться языком своего, и тут же пресекает его юношескую взбалмошность, одним взглядом показывая, что он не получит большего, пока не сделает о чём попросили. Арно это кажется медленной пыткой, и он снова идёт по короткой дороге, стараясь быстрее протолкнуть пальцы в себя, за что получает крепкий шлепок. – Не торопись. Сделаешь себе же хуже. Арно кажется, что хуже уже невозможно. Он старается прибить бёдра к кровати, но несколько раз сбивается, дёргаясь и шипя от боли, но неумолимо продолжая движения. Его щёки осыпают легкими поцелуями, постепенно спускаясь на ухо и прихватывая кончик. Он чувствует присутствие де Сада везде и даже в движении пальцев внутри, и это неимоверно помогает, сглаживая все выстроенные углы. – Ты молодец, Арно. Его поглаживают по волосам, дёргая за узел банта и рассыпая по простыни пряди. Де Сад накручивает одну вокруг пальцы и, наклоняясь, проводит шоколадной лентой по губам, прямо перед взглядом Арно. – Тебе ведь интересно, как я это делаю?! Как сквозь боль провожу удовольствие, от которого рождается столь сильная жажда?! Арно заполошно кивает, заставив прядь вокруг пальца больно натянуть волосы у корней. – Ты так хотел испытать его снова, что готов был даже пройти через боль. О, тшш, я не позволю тебе больше страдать. Его пальцы надавливают на ладонь, заставляя немного сместить руку в сторону. – Согни пальцы, Арно. Он делает это без промедления и выгибается навстречу колкой вспышке удовольствия, пронзившей тело насквозь. Он испытывает её снова, как в их первую ночь, у зеркала и двигая бёдрами навстречу скользящей по члену плётке, ещё только подозревая о двойном дне, о котором таким елейным голосом говорил де Сад. Арно жадно насаживается бёдрами на пальцы, крепко сжимаясь на них, и даже сквозь закрытые веки чувствует на коже пожирающий взгляд. Чужие пальцы мягко сжимают ладонь, направляют, делают ещё лучше, подталкивая к движению, и в благодарность он шире разводит ноги, дёргая бёдрами вверх, предоставляя себя с лучшего ракурса. Ладонь поощряюще гладит по колену, и каждое прикосновение неумолимо давит на возбуждение, подталкивая в заветному краю. Арно чувствует пару сильных движений по стволу… Но рука под коленом ловко цепляет пальцы, почти дотянувшиеся до жаждущей плоти. – Нет, Арно. Раз уж ты всё это затеял и опыт пришёлся тебе по вкусу, изольёшься сегодня ты только от этих пальцев. Арно хочется взбрыкнуть и снова вступить в полемику, назревающую между ними практически на любой почве. И он почти осуществляет это, ощущение потерянного шанса придаёт сил, но стоит только поднять голову, и движение внутри возобновляется, подстёгиваясь чужой рукой, и Арно падает обратно, взъерошивая растрёпанные пряди по гладкой наволочке подушки. Ему кажется, что он не кончит никогда. Каждый раз, как разрядка лизала кожу скорым предвестником, что-то внутри на последнем движении обрывало её, невесомо отбрасывая к мучительно старым пределам. Он чувствует, что движения не хватает где-то чуть-чуть глубже, что двух пальцев мало для удовлетворительно распирающего чувства, что в конце концов рука на члене, хоть его, хоть маркиза, решила бы эту проблему в пару движений, но де Сад будто издевался, отдав его ладонь вольным движениям, но всё ещё нависая тенью, полностью контролируя процесс. Арно тихо всхлипывает и снова дёргает бёдрами, но тонкие пальцы лишь гладят его по щеке, смахивая несколько мелких слезинок. Арно жалеет, что начал всё это, и одновременно хочет повторить, как только представится возможность. Теперь он знает, теперь он найдёт это проклятое масло, и плевать, какому наказанию подвергнет его де Сад за эту вольность. – О, я вовсе не издеваюсь над тобой. Арно широко распахивает глаза, всерьёз задумываясь о том, умеет ли маркиз читать человеческие мысли. – У тебя на лице всё написано, мой милый Арно. Ты так сердито хмуришься. Ладонь снова увлекают в плен крепких пальцев, и замедлившиеся было движения возобновляются с новой силой, на этот раз больше прокручиваясь и слегка раздвигаясь в стороны. – Я желаю лишь, что бы ты вкусил этот плод целиком, а не довольствовался одним кусочком. Арно вспоминает грязные закоулки бедняцкого квартала, металлический запах крови в воздухе и на всём этом месиве – ярким росчерком зажатое меж тонких пальцев красное яблоко, с одним, ровно надкушенным кружком. – Ты слишком пылок и нетерпелив, и это просто очаровательно. Твои эмоции – лучший нектар, что только можно вкусить в этом мире. Но не всё и всегда ты будешь получать сразу. Арно чувствует, будто слова маркиза обрели плоть. Де Сад никогда не молчит, и даже угроза жизни не заставит его сделать это. Их разговоры всё чаще сводятся к спорам, а их ночи – в какое-то неведомое постижение тайн, трудных для понимания воспалённым возбуждением мозгом. В большинстве Арно слушал, в некоторых особо острых случаях был не в состоянии уловить и строчки. Но теперь их осознание явилось так ярко, будто брошенные в сухую землю семена наконец окропили водой. Арно впивается локтем в мягкий матрас, приподнимается и смотрит в чужие глаза, полностью отдаваясь движениям внутри. Он находит пальцами новые точки, изучает себя под немое одобрение взгляда и, когда понимает, как нужно ему и только ему, запрокидывает голову, обильно пачкая живот семенем, сжимая внутри лениво двигающиеся пальцы. – Твой камердинер сказал, у тебя жутко важные дела. Арно возится с пуговицами на чужих кюлотах, но руки маркиза ловко останавливают его, прижимая по обеим сторонам от тела. – И они ещё не закончились. Знаешь, заезжая сюда, я вовсе не ожидал застать тебя в столь компрометирующей позе, жадно изучающего себя. Остаться в стороне было бы преступлением. Арно дует губы, прекрасно понимая, что даже с колом стоящим членом де Сад способен спокойно вести дела, не отвлекаясь, даже если кто-то решит избавить его от неудобств. Дела и правда могут быть очень важные. Он пытается украсть хотя бы поцелуй, но и тут маркиз оборачивает всё в свою пользу, уходя от движения губ, но зато жёстко впиваясь в шею. – Постарайся продержаться хотя бы до обеда. Впрочем… Одним движением пальцы оставляют на прикроватном столике тот самый флакон цитрусово-пахучего масла. – …если что, ты теперь точно знаешь, что нужно делать. Де Сад удаляется медленно, будто специально пытается сильнее оттянуть на себя мстительный взгляд. Арно не моргая смотрит ему вслед, и в глубине карих глаз уже зреет план.